На дне древней высохшей впадины грязь. И поднялась со дна грязь. Забила глаза и рот, покрыла тело шевелящимся живым плащом, и голову - клобуком невыносимым, звенящим. Подняла в воздух - и грянула оземь, как труп, и живые мухи одели плоть. И взлетели мухи звенящим роем. И был день гнева, день мести. День первый. И когда свершилось дело мщения, закрылась земля от него, и оставила Каина с телом Авеля, брата его, наедине, телом мёртвым, навеки. Будет Каин вечно гнить в теле брата своего, и взлетать, и падать, но земля не примет Каина. Как не принята была жертва земли, так будет отвергнута жертва плоти.
Ровно в половине пятого закричал капитан. Он забрёл на кухню и застал там повара Вадима Вениаминовича с практиканткой. Капитан по ночам не спит, простата замучила, так носят старика черти, ребра ему не хватает...
- О даёт, - с удовольствием сказал вахтенный матрос. - Чисто бразильский сериал. Дон ***цио утром приходит домой и обнаруживает, что за ночь у него появилось двое новых детей, мальчик и девочка.
Капитан орал как резаный. Повар Вадим Вениаминович слушал, слушал - не выдержал и тоже стал орать в ответ.
- Мария объясняет появление малышей повышенной влажностью в холодильнике, где хранится сперма ***цио, - комментировал вахтенный матрос.
На шум вышел, приглаживая волосы, вахтенный офицер, одна щека розовая. Зевая, сказал:
- Это не белокрылый лайнер, а сумасшедший дом. А точнее, публичный. Все озверели и трахаются, как кролики. Климат, что ли, влияет?
- Влажность, - пояснил матрос.
Он поднял левую ногу, выпрямил - и так, держа ногу навытяжке, медленно присел на правой ноге, не держась руками. Посидел в позе пистолета - и так же медленно вернулся.
- Ещё раз схожу, и баста, - зевнул офицер. - Заколебало меня это море. В следующий раз моя очередь.
- А в этот?
- Петров с Ивановым.
В каждом рейсе команда вскладчину покупала два автомобиля. Очередь была не очень большая. Но всё равно, долго ждать: целый год...
Лязгнула, отворилась дверь, на палубу вышли двое. Мужчина в шляпе и плаще, в очках, и женщина в чёрном платье, чуть более тесном и коротком, чем допускали её возраст и фигура. Она пыталась двигаться противолодочным зигзагом, но провожатый твёрдой рукой выправлял курс и вёл даму на нос.
- Вот не спится кому-то, - зевая, сказал матрос. - Тут ждёшь не дождёшься, когда смена придёт.
- Трахать повёл, - присмотревшись, сделал вывод офицер.
- А потом и концы в воду, - пошутил вахтенный. - А чего? Вдруг он маньяк, или ещё хуже.
- А что хуже маньяка?
- М-м-м... импотент!
- Ладно, остряк-самоучка. У нас всё в порядке?
- Да вроде всё.
- А то этот придёт, разорётся...
- Маньяк, одно слово, - вздохнул вахтенный.
- Мне кажется, они смотрят на меня, как на зверя.
Она отпила.
- Хотят на обед? - уточнил Андрей Романович с улыбкой.
Он подумал тут же, что и улыбка, и уточнение, пожалуй, лишние. И ещё подумал, что сейчас доктор может не опасаться навредить, потому что пациент сам вредит себе, на зависть доктору.
- Нет, они видят во мне опасность какую-то...
Светлана Сергеевна испытующе смотрит ему прямо в лицо - говорить ли? Решившись, она продолжает:
- Мне кажется, вы всегда смотрите на нас, как на источник опасности. Отсюда и все эти разговоры неестественные, интонации, слова... Женщина чувствует это. Чувствует, как её загоняют в яму, потому что в яме она безопасна. В яму, а потом забить камнями, кольями, содрать шкуру и наслаждаться мясом. Только мясом. Вы не видите женщину. А не видите, потому что боитесь. Я слишком много "потомушкаю", да?
- Н-нет... нормально, почему.
Что за глупости я несу, разозлился Андрей Романович. А всё из-за этой несушки, философини. Курица безголовая. Зачем курице голова? Ей отрубят голову, а она бежит, несётся, кровь хлещет... Андрей Романович вдруг засмеялся визгливо, так что сам удивился.
- На конкурсы порнографической прозы, есть такие, не принимают произведения, где люди сравниваются с животными или насекомыми... Просто удивительно, - заторопился и басом закончил Андрей Романович, под удивлённым взглядом Светланы Сергеевны.
И чего это я?! Нет, нет... Чтобы выправить дело, он быстренько сменил пластинку:
- Вы просто, ну как это... вы понимаете дело в терминах логики, а какая же логика в жизни? Простая, как Колумбово яйцо, извините... Сегодня жив - завтра умер.
- И всё?
Сейчас он предложит выпить.
- И всё. Ну что, ещё по коктейлю?
Бармен за стойкой включил погромче музыку. Светлана Сергеевна повысила голос:
- Мне коктейль. А вам, наверное, что-нибудь покрепче?
"With no loving in our souls, and no money in our coats", - надрывался певец, надоедливой мухой.
Как это мужчины любят всё сводить к деньгам.
- Моя старшая сестра потеряла девственность под эту песню. Я заглянула, а она... А потом она всё время пела: "Angie, I still love you baby"... Ведь это "Битлз"?
- "Роллинг Стоунз".
- Ах, да, верно. "Стоунзы". Вы хороший. Зачем вы привели меня сюда? Вы странный.
Быстро подействовал коктейль, подумал Андрей Романович. И даже заскучал: всё поворачивало на рельсы одноколейки, движение только в одном направлении. Вовремя вспомнив старую мудрость, которая гласит: "Взявшись за грудь - говори что-нибудь", он продолжил тему воспоминаний:
- А мы пришли на вечер, классе в девятом. За школой распили бутылочку портяшка. Ну и заявились, стоим такие. Классная ходит мимо - носом водит, как... А потом на родительском: Петров с Ивановым стоят и демонстративно жуют конфеты. Конфеты... мы лыка не вяжем... конфеты.
Светлана Сергеевна засмеялась:
- А у нас... Нет, я не люблю школу. Я была толстенькая девочка. Ну, знаете, как это бывает. Ну, вот. Потом мой первый сказал мне: мужчины только притворяются, что любят худых женщин и сухие вина... Здорово, правда?
- Это сказал Хемингуэй. Что на самом деле они любят сладкие вина и полных женщин. И там ещё что-то про Хиндемита.
- Про... кого, кого? - она засмеялась. - Ну, значит, моим первым был... Х-х-х...
Она смеялась, она пьянела стремительно и бесповоротно. Хорошие у них здесь коктейли. Бармен молодец, не пожалел водки.
Андрей Романович подумал, что сам он не пьянеет. Так всегда. Он мог пить много, очень много, и не пьянеть. А потом, вдруг - сразу, внезапно - как одеялом накроют. И - всё. Провал.
- Так вы же сами нас провоцируете, - упрямо продолжил он тему охоты на зверя. - Вы сами пробуждаете в нас пороки. А потом жалуетесь.
Это было приятно, пройтись по краю дозволенного, это возбуждало фантазию.
- А кто жалуется? - засмеялась Светлана Сергеевна. - Наоборот, мы же, по-вашему, хищницы, нам только давай!
Её последние слова угодили в паузу между песнями. За соседним столиком повернулись какие-то якобы охотники и уставились на неё. "Бабу и зрелищ". - зло подумал Андрей Романович.
У него застучало в виске и появилась боль, первая, ещё терпимая. Это начало. Это она, та сука Кундалини с прищемлённым хвостом. Ну, зайка, погоди.
- Вам не стыдно, - сказал Андрей Романович. - Вот в чём разница. Не стыдно. А нам... Понимаете, энергия стыда... очень сильная штука. Вот она копится, копится, накапливается. Всё до поры, пока не отгниёт мёртвое. Вот тогда она разрывает оболочки, энергия, и высвобождает дух. Но до этого момента жизнь человека, который исповедует воздержание, отказ от телесных радостей, она подобна тому, как если бы вас поместить в зловонную выгребную яму. Другой как? Сделал, омылся - и облегчение получил. Тело облегчил - и отошёл от этого всего, от своего деяния. А ты - нет, ты остаёшься с этим, несделанным, и оттого во сто крат тяжелейшим. Это каторга. Поклонись старцу во плоти...
Он поднёс к губам высокий бокал и стал пить, жадно, большими глотками, отодвинув соломинку, а сам следил за ней... Господи, уж хоть бы развезло меня, что ли.
- Вы поп? - сказала Светлана Сергеевна.
- Нет, что вы...
- А похоже излагаете, - засмеялась она.
Когда она смеялась, грудь сотрясалась, двумя подушками на кровати. А как бы ты запрыгала на палке в полтора метра длиной, прожгла мозг предательская мыслишка... Кровь, кровь. Мушки в глазах, мушки. Эх, бармен, бармен. А водка-то была палёная.
- Всё на самом деле... вы слушаете?
- Да, конечно.
- На самом деле всё проще. Есть что-то такое, что мы не помним. В детстве. И вот оттуда всё. Какое бросили зёрнышко, то и вырастет. Берёза, значит, берёза. Яблоня, так яблоня.
В детстве в бане, в общем отделении, мальчик набрал большой таз воды, полный, и понёс - папа, папа, смотри! И не удержал - поставил таз прямо на свой... уронил всей тяжестью... Пимпочка на скамье, каменная скамья, мраморная. И тазом прижать. Яблоня, берёза. Боль и стыд.
- Это боль и стыд, на всю жизнь, - сказал он не поднимая глаз. - Боль и стыд, и ничего другого.
Он быстро огляделся.
- Посмотрите, сколько их. Молодые, здоровые. Сильные. Думаете, едут мир посмотреть? Как бы не так... За тряпками. Накупить в Стамбуле на Большом базаре штанов по дешёвке - вот и вся цель. Другие едут за удовольствием. Поиграть на свободе, - ни семьи, ни знакомых, - свобода! Никто не узнает...
Светлана Сергеевна приняла это на свой счёт и рассердилась:
- Зачем же судить по себе? Кто вы такой, судить?!
- И по себе тоже, - сказал Андрей Романович, остыв. - А как же...
Он чувствовал, что мог бы сейчас воспарить. Но он не воспарит. Крылья затмят свет, и он упадёт.
Светлана Сергеевна смотрела на него с любопытством. Обида её прошла. Она сказала примирительно:
- Каждый ведь живёт, как может.
- Вот именно, "как может". А может, я могу не так, как все? Все вот эти. И кто же виноват? Скажите! Я виноват?
- Вас обидели, вы не можете простить. Не таите зло. От этого будет всем только хуже.
- Да я и не таю.
Курица безмозглая. Тиски, тиски нескончаемые. Кто отвечает за меня, там наверху, или внизу, неважно, освободи меня поскорее. Тот, кто наказал меня. Я не прошу прощения - только конца. Это должно когда-нибудь кончиться. Опусти меня в землю, пожалуйста.
- Разврат, разврат, - забормотал Андрей Романович, плохо соображая, что он говорит, - повсюду разврат, везде... Уже в глазах у семи-, девятилетних, уже похоть... Только самые маленькие. С ними я спокоен. И старики, они безопасны. Только они.
- По-моему, вы драматизируете, - засмеялась она. - Это просто жизнь. Просто люди. Вы же их не переделаете?
Андрей Романович опустил глаза и, глядя куда-то вниз, сказал глухо:
- Можно переделать. Не словами. Скальпель хирурга. Чик, и всё...
Он запнулся.
- Ой, какая я пьяная, - чистосердечно призналась кровать с двумя подушками. - Хочется выйти на воздух. Не составите мне компанию, молодой человек? Ого... как вы взяли крепко.
- Так я же дружинник, - тоже сознался Андрей Романович. - Хаживал и по улицам, и в лесополосе. Ловили там одного.
Он по-дружески, под локоток, вывел женщину за дверь, в утро. "Повёл, - сказали вслед пьяные голоса. - Ничё так. Ты бы её стал?".
Она шла, загребая ногами не в путь. На полпути вдруг резко качнулась - Андрей Романович удержал, применив мужскую силу и сноровку... На открытой палубе её быстро обдуло, выветривая пары. Женщина застучала зубами, плечи задрожали... Он привлёк её к себе, на ходу снял плащ и набросил на плечи ей.
- Спас-сибо, - прыгающим голосом отреагировала она. - А где мы?
- Прошли Стромболи, - осмотревшись, сообщил ей Андрей Романович. - А конкретно мы стоим с вами на носу. "На носу один стою я, и стою я, как утёс". А мы не одни. Одному скучно. А вдвоём... тоже скучно, но как-то по-другому, да?
- Да... А вы первый раз в круизе?
- Первый и последний.
- Почему?
Андрей Романович несколько сатирически поднял голову.
- А я воды боюсь. С детства. Причём, вот ведь странность: и тянет, и боюсь... Даже во сне видел не раз, как я тону в большой массе воды.
- А я вас спасу.
- Не сомневаюсь.
Они стояли, почти обнявшись, и смотрели вперёд, где большая масса серой воды однообразно накатывала навстречу, поднимая и опуская их, властными ритмичными движениями.
- Проводите меня до каюты, пожалуйста, - сказала Светлана Сергеевна устало. - Возьмите свой плащ, спасибо.
Она уже успокоилась, дрожь унялась, и на щёки вернулся румянец. Андрей Романович, пока они шли, искоса поглядывал на неё, испытывая боль и ужас. Ужас скорого одиночества и боль от невозможности ничего сделать, чтобы как-то предотвратить, или хотя бы отдалить это.
Чтобы развеять это настроение, он рассказал ей историю про куртку. Андрей Романович давно хотел кожаную куртку. Не такую, какие возят из Турции наши морячки, они и сами называют их "школьными"... А настоящую, из плотной рыжей кожи. В годы молодости это было несбыточной мечтой. А потом в комиссионном магазине он вдруг увидел её. Как раз такую, какую он хотел. Из лосиной шкуры, что подтверждала надпись внутри на чистом финском языке.
- И я, конечно, купил её. Принёс домой и повесил в шкафу. Ни разу не надел. Зачем покупал? А вот спросите...
Он понял, что она далеко и не слушает. Зачем рассказал? Нашёл, что вспомнить... Продолжали путь молча. У двери остановились. Андрей Романович снял очки.
- Спасибо вам, чудесный был вечер, - сказала женщина. - А у вас глаза беззащитные без очков, - и вздохнула...
Андрей Романович молчал.
- Знаете, почему-то вот тоже захотелось рассказать вам, на прощание, - засмеялась она. - Когда я была маленькой девочкой, мы ездили с папой в деревню. Ну, ничего особенного не было, если не считать того, что меня однажды напугали коровы... А потом мы пошли на пристань, на пароход, а дорога через поле... И вот, представляете: поднимаемся на такой пригорок - а впереди васильки, целое поле, синее-синее. Я готова была остаться там. Но нужно было ехать. И папа увёл меня оттуда. Вот эти васильки - это было самое лучшее в моей жизни. Спокойной ночи. Кажется, вы не то хотели рассказать, не про куртку... А как вас зовут? Я ведь, дура, так и не спросила, - и опять засмеялась...
- А вам зачем? - ласково упрекнул её Андрей Романович. - Имя, фамилия... паспортные данные... ну, Васильков.
- Спокой-ной но-чи...
Она открыла дверь и вошла. Андрей Романович в этот момент вдруг испытал всё сразу: стыд, боль - и потом освобождение. Это было как вспышка... и мгновенная, секундная тьма. "Светка? - услышал он сонный голос. - Да. - Ну как? - Нормально. - Трахнул? - ...".
Андрей Романович почувствовал, что краснеет, и зашагал прочь, сбиваясь и бормоча себе под нос: "За дурачка приняли... ну, пускай...".
Прошло несколько часов, а уши всё горели. Нет, он не про куртку собирался рассказать. Это началось так. Однажды он возвращался с покупками из магазина - хлеб, печенье, молоко... Мимо пробежали два пацана, беленький и смуглый, второй тащит пойманного голубя, зажав птицу в руках. Эти голуби всегда пасутся на бульваре, охотясь за крошками, они беспечны и глупы. Андрей Романович повернул и зашагал следом за мальчиками, сам ещё не зная, зачем. Они бежали быстро и уже скрылись во дворах, когда он только подходил к дороге. Люди имели озабоченный вид. Две женщины, попавшиеся ему навстречу, осуждающе качали головами, но молча. Мужики во дворе громко обсуждали событие. Всё расступалось и умолкало, пропуская идущего по следу Андрея Романовича.
Свернув за угол, он увидел ребят. Голубя у них не было. Андрей Романович подошёл к ним, строгий, в очках.
- Где голубь?
- Выпустили, там, - один, смуглый, махнул рукой, не смущаясь вопросом.
Андрей Романович знал, что он врёт. Он повторил, громче, твёрже:
- Где голубь?
Мальчишки переглянулись, и белобрысый нехотя показал куда-то туда, за гаражи:
- Там...
- Он тоже воровал гулю, - сообщил смуглый.
Андрей Романович сморщился:
- Ну, вот... Давай, будем теперь всех закладывать.
Оставив их, он пошёл к гаражам, на ходу расстёгивая портфель. В портфеле Андрей Романович носил кухонный нож, на случай встречи с разбойниками. Он шагал быстро, размашисто. В голове вдруг сделалось пусто, как перед экзаменом. Андрей Романович шёл, сам не зная, что будет делать дальше, но это было и неважно. Он был взят чем-то, высшим и сильнейшим его, имеющим право решать и судить. Андрей Романович, во всей жалкости, скудости своей, был послушный меч в его руке.
Парень сидел за гаражом на корточках, как пёс. Он поднял голову. Его глаза были старше Андрея Романовича. Они были старше всего человеческого, что ещё оставалось в Андрее Романовиче. Пух и перья голубя были разбросаны повсюду. Распотрошённая тушка валялась у ног хищника. Кровь была на земле и на его руках. Мухи копошились в крови, взлетали невысоко, сразу же падали... Он держал в руке крыло.
Андрей Романович снял очки.
- Закурить есть, дед? - сказал парень.
- Есть, - ответил Андрей Романович.
Кто-то вышел из-за края, схватил Андрея Романовича, одел его, вознёс - и бросил на землю... Вот так это началось. Убив, уже мёртвому, покорному, безответному, он ножом выколол глаза. Тогда он впервые испытал это... чувство. Освобождение. Его можно было бы назвать светлым, не будь оно отчётливо плотским, болезненным...
Это было, как сон. Такой, о котором не расскажешь никому. Однажды придётся кому-то выслушать и этот рассказ. Но когда и кому, этого не знал Андрей Романович, только знал, что не скоро это случится. Он вынул из чемодана тетрадку в коленкоровом переплёте. Этой подружке можно поверять мысли. Всё равно, не прочтёт никто и никогда... Он был знаком с утренней тоской, когда искусственно вызванное возбуждение уступает место унынию и привычной усталости. Думал, что этот червь грызущий, апостольский, остался там, на земле. Но червь последовал за ним и в воду, и всё было по-прежнему. Как следует быть.
"Для человека нет ничего страшнее ощущения собственного бессилия. Это воспринимается как предательство, конец всего того, что есть человек и ради чего он. Демонстрация фактической ограниченности твоих возможностей в рамках, установленных кем-то, для тебя, для него, для всех, за исключением узкой прослойки "избранных", возвращает тебя туда, где ты не хочешь и не можешь быть: в рабство. Человек ощущает своё превосходство над самим собой, над своими, ему более-менее известными ограничениями физического, интеллектуального, статусного плана. И внезапно лишив его возможности это превосходство реализовать, перешагнуть через себя, условно говоря, мы замыкаем его в клетку, пытаться выйти из которой он будет самыми неожиданными и непредсказуемыми путями. Он будет стараться эту клетку разрушить, пусть даже ценой саморазрушения. Человек всегда больше себя, больше тела, больше разума, даже больше Бога, поскольку Бог также есть для него лишь часть Себя, тоже своего рода клетка, а человек не может быть в клетке, как бы она ни выглядела. И вся его деятельность "в заключении" будет носить разрушительный, деструктивный характер. Единственным положительным выходом из конфликта для него будет отрицание. Отрицание не враждебно, оно может быть благом. Отрицая, человек оберегает окружающее от себя...".
А окружающее - себя от него, подумал Андрей Романович. Это пришло уже после того, как тетрадь вернулась на своё место в портфеле. Он не стал снова открывать портфель. Как скиния завета, портфель не любил праздных посещений.
Утром после завтрака он повстречал Светлану Сергеевну на второй палубе, под ручку с женщиной выше её ростом, наверное, той самой, которая интересовалась, "ну как". Андрей Романович поздоровался. Светлана Сергеевна отвернулась к спутнице, та что-то вполголоса сказала ей, и она в ответ засмеялась, неестественно и визгливо.
29 июля 2015 г.