Когда меня спрашивают, какой самый «страшный» предмет в медицинском институте, я, не задумываясь, говорю- Анатомия.
Это не только моё мнение. Так считают все известные мне выпускники медвузов. Нет, вы только представьте себе: человека, не знающего латыни, а что можно усвоить за два часа в неделю - именно столько отводилось для Латыни на первом курсе, вынуждают заучивать наизусть бесконечное множество терминов, значащих для него даже меньше, чем абракадабра.
Все эти чудовищно звучащие названия костей, связок, мышц, внутренних органов...
Сейчас я с трудом понимаю, как нам - миллионам студентов - сие удавалось.
Да, запоминали и «несли» в памяти не только до экзамена, но и всю жизнь.
Я, к примеру, получивший «отлично» и на «костях» (первый семестр), и на госэкзамене (третий семестр), ныне не сдал бы экзамен, однако многое помню, главным образом из того, что рекомендовали преподаватели для облегчения запоминания.
Понятия «пронация» и «супинация» - повороты конечностей внутрь и кнаружи (ну, как не спутать, что есть что и что куда!) - следует ассоциировать с «суп пролил» («внутрь») и «суп несу»(«кнаружи»). А ведь веьма образно и к тому же созвучно.
До сих пор в голове стишок:
«Вот на лямина криброза поселился криста галли,
впереди форамен цекум, сзади ос сфеноидале».
Не точный перевод гласит, что в основании черепа на некой «пластинке» расположен некий гребень, причем впереди него «слепое отверстие», а сзади «сфеноидальная кость».
Или «фибулей по мандибуле». «Фибуля» - тонкая кость голени, «мандибуля» - нижняя челюсть. Так что ударить «мандибулей по фибуле» - никак.
Помню, пришёл на второе занятие по анатомии, как мне казалось, отлично подготовленным, ибо дома внимательно прочитал страницу учебника, посвящённую позвонку. Выяснилось к моему удивлению, что «готов» я не был. Требовался не пересказ, а дословное описание многочисленных отростков, бороздок, бугорков, отверстий и т. д., причём на латыни! И всё это следовало изучать не по «страничке», а держа перед собой оный позвонок, каковой выдавали в «анатомичке».
«Анатомичка» - ужас первокурсников. Проводили мы в ней массу времени и только постепенно привыкали к запаху. Некоторые привыкнуть не смогли и... бросали институт. Другие, в частности я, спасались курением. «Страшно»? Тем не менее, многое из того времени со мной и сейчас, а, как известно, память крепка, главным образом, на приятное.
Значит, «позвонок» - только визуально и в «анатомичке», но... раз в неделю, а может и два вынуждены мы были слушать лекции. Читал их заведующий кафедрой проф. Соколов. Пожилой, небольшого роста с серо-седым ёжиком на голове, обладатель негромкого глуховатого голоса, поднимался на кафедру и после нескольких невнятных фраз, держа в руках какую-то косточку, говорил : «Подойдите-ка все сюда». Естественно, пара десятков сидящих на передних скамьях окружала кафедру, внимая чему-то непонятному для оставшихся на своих местах. А их - оставшихся - более полутора сотен. Да и как бы «все» они «подошли»... Честно признаюсь, не представлял, может ли быть интересной лекция по анатомии!
Но вот во втором семестре вместо завкафедрой лекционный курс повёл доцент Н.Н.Лавров. Представительный, голову держал высоко, говорил громко и чётко. На первой же лекции внушительно и зычно проповедовал о чём-то, что могло заинтересовать аудиторию, а не только упомянутых «пару десятков». Мы с другом слушали, не переставая удивляться, переговаривались, что «надо ж..., можно , оказывается..., как интересно...». Когда первый час кончился, лектор неожиданно обратился непосредственно к нам:
- Ну-ка спускайтесь сюда! Вы чего это, там, весь час болтали, мешали... Из какой группы? Как фамилии? - мы сильно обескураженные встали со своих мест на верхотуре, медленно пошли вниз и нехотя ответили: - Из седьмой. Королёв, Крылов, - Чтобы всегда сидели на первом ряду. Буду проверять! - Не могли же- мы ему объяснять, что «не болтали», а восхищались.
Делать нечего, сели на первый ряд. На следующей лекции опять-таки уселись на нём же, но в другом конце. Лавров, взойдя на кафедру: «А где эти..., а, вон они...» и начал говорить. Так продолжалось пару недель. Мы постоянно пересаживались с одного края на другой, и лектор обязательно искал нас глазами. А потом перестал.
Напечатал, перечитал, и эдакое тепло поднялось откуда-то, согревая голову и душу. Захотелось вспоминать дальше. Тем более, что изначально «задумка» была поворошить в памяти всё, что я с упомянутом другом (и без него) «пережил» на этой кафедре. Ну, вы понимаете - студенческие «будни» первокурсников, которые для вчерашних школьников были, не преувеличиваю, постоянным праздником. Новая жизнь, новые друзья. Всё внове! Именно тогда - 2 сентября 1955 года - я встретил и подружился с человеком, с которым мы уже скоро сможем отметить 60 лет дружбы. В конце сентября на короткое время «разлучил» нас колхоз (впрочем, об этом я писал в «мемуарах», колхозам посвященном: именно там Юрон «отметился» сломаной лопатой и «долгом» колхозу за неё, что нас немало потешало, однако оставалось «тёмным пятном» на его комсомольской репутации весь первый курс) . Ну а затем «анатомия» снова раскрыла нам объяитя.
Не сложились у нас отношения с асситентом, ведущим группу. Сначала сделали нас «виновными» за отсутствие «трупа» к её приходу. Приносить оный должны дежурные - существовал «график дежурств». Сегодня очередь была чужая, а мы вечером собирались на т.н. «вечер» - с танцами, коих окончившие школы в 1955 году весьма жаждали. А как же, коль с 1945 по 1955 по указанию т. Сталина (!) ввели раздельное обучение, и «несчастные», получавшие среднее образование в эти годы, были начисто лишены женского общества. Мы с другом «прихорошились», то бишь рубашечки, галстуки, костюмчики, а тут говорят «дежурьте», потому что, видите ли, кто-то из «плановых» заболел. Переглянулись, оценили свои костюмы, и расхотелось нам подвергать их опасности испачкать. Вошла преподаватель, видит трупа нет:
- Кто староста? - та поднимается,
- Кто дежурный?
- Вот они, - жест в нашу сторону, - преподаватель с гневом,
- Почему не подготовили аудиторию к занятию, почему не принесли труп? - Юрон встал и, состроив скорбную мину,
- Живот болит,
- А ты? - вопрос уже ко мне,
- А у меня тоже болит. Живот!
- Ну и идите отсюда!
Выгнала, значит. Ушли. Порядок в то время был такой: пропустил занятие - иди в деканат за «Допуском», иначе на следующее не пустят. Вот и мы пошли. Декан (и фамилию помню - Наумова), по виду весьма уставшая, не очень внимательно нас оглядела и только спросила:
- Фамилии как? Куда?
- Крылов, Королёв, седьмая группа, на анатомию, - хором отозвались мы.
Вписала всё в отпечатанный бланк и протянула нам,
- Идите,
- Спасибо, до свидания.
На радостях начали разрабатывать план, как нам «уязвить» преподавателя. Решили, когда она спросит «Допуск есть?», мямлить, не говоря ни «да», ни «нет», а на «идите отсюда!» действительно «идти» и, проходя мимо, молча положить «допуски» на её стол.
«План» сработал. Почти всё получилось, как предполагали: встали, пошли, положили «допуски» и застыли в ожидании. Елизавета Ивановна (женщина лет 30, красивая, стройная; это я сейчас так думаю - тогда она не казалась мне ни «стройной», ни «красивой»), повертела бумажки в руках, на несколько секунд застыла, а потом , всё ещё разглядывая их, чуть ли не закричала: «Какая-такая «причина пропуска уважительная»? Чуть не сорвали занятие! «Уважи-ительная»... Идите отсюда». Я, было, пытался сказать, что, мол, раз выгнали, то бишь «удаляли» с занятия, значит причина «уважительная» таки - ведь не могли же мы «присутствовать». Но она и слушать не стала, замахала руками и повторила «идите, идите». Ну, и пошли обречённо, повторяя в душе знаменитое Некрасовское «суди её Бог», опустив явно не подходящее к случаю «солнцем палимые».
В общем, весь этот семестр мы чувствовали неприязнь, хотя по молодости лет и недостатка разумения не понимали, чем она вызвана. Апофеоз или, точнее, «апофигей» (по образному выражение одной из героинь Ю.Полякова), случился в декабре. На первом часе - а их целых четыре - Елизавета Ивановна стала подробно и потому длинно рассказывать про «прямую мышцу живота», а я, вспомнив, что в учебнике ей посвящено четверть страницы, открыл оный, дабы убедиться, что память не подвела, и тут же был остановлен гневным окриком: «Я рассказываю, а Вы лезете в учебник...Не смейте меня проверять!!!». Я с «грохотом» захлопнул книжку и вынуждено притих, не возражая и призвав себя не «нарываться».
Между тем, Юрон обнаруживает пропажу учебника и мы весь перерыв безнадёжно проверяем столы, сумки, ищем на полу, у всех спрашиваем... Тщетно, нет книжки, довольно, кстати, внушительного размера. Начался очередной час. Елизавета Ивановна просит всех подойти к столу, не переставая что-то рассказывать. Я встать не успеваю, но притихший с нарочито неослабным вниманием смотрю на неё. Получаю толчок в бок и вижу, что на скамье перед нами лежит учебник Юрона, на котором, оказывается, сидела наша одногруппница с задницей, по-моему, самой большой на курсе. Мы, тут, понимаете, «обыскались», изнервничались, а она накрыла книжку своим задом и молчок. Мой друг первым сообразил, как это смешно, и уже беззвучно хохочет под столом, а до меня комизм положения только-только стал доходить. Я пытаюсь продолжить внимать преподавателю, а губы невольно рястягиваются в улыбке. И тогда она - преподаватель, значит - швыряет указку и буквально кричит: «Вам смешно... Вам не нравится, что я говорю... Да как Вы смеете!!!» Сопоставив «задницу», скрывшую учебник, и «гнев», я, просто , что называется «заржал». «Вон, вон отсюда! А где этот, второй?». Юрон смеялся-то бесшумно, но вынужден был временами переводить дыхание и делал это на редкость громко . Как раз в момент вопроса, «а где этот второй», из под стола донесся «вдох со всхлипом» (типа «ийе-ех») и показалась сконфуженная физиономия. «Оба вон, и чтоб больше я вас не видела! Добьюсь, чтоб выгнали вас из иститута...». Концовку я не дослушал, меня душил смех. Вслед за мной в коридор вывалился и Юрон.
Смех смехом, но что делать-то... Юрон, весь озабоченный уже и смеяться перестал, говорит: «Надо извиняться!». Я сомневаюсь, мол, надо ли, ведь всё равно не «простит». Хохотать, правда, перестал, но полностью справиться с «терзающим грудь» весельем не в силах. Юрон:
- Она ж грозит выгнать из интститута, а на мне ещё и «лопата» колхозная висит. Давай извиняться,
- Нет, я не буду, обязательно рассмеюсь, лучше в деканат за допуском, а там, глядишь, всё утрясётся,
- Ага, «утрясётся», как же. Мне ещё и «лопату» обязательно вспомнят,
- Да не смогу я, «ржать» же начну. У нас на учебнике «задница» расположилась, а она улыбнуться не позволяет, да ещё орёт,
- Ладно, я буду просить прощения за нас двоих. Только ты не вздумай засмеяться, стой и молчи.
Вышли на улицу. Холод собачий, а мы в рубашках и халатах. Дрожим. Зато уже не до смеха. Чего, собственно, и добивалсь. Вернулись и тут звонок. Подчёркнуто не глядя на нас, Елизавета Ивановна, постукивая каблуками по каменному полу, следует мимо. Я остаюсь на месте, а Юрон бросается за ней. Останавливаются метрах в десяти от меня. Я не слышу, о чём они говорят, только вижу, как мой друг с покаянной рожей чего-то вещает. Потом он кивает в мою сторону, и я понимаю, что извиняется теперь за меня. Проскакивает мысль «только бы не рассметься». Но где, там. Это ж, как «не думать об обезьяне» ростовщику Джафару. И в момент, когда Елизавета Ивановна со строгим неулыбчивым лицом поворачивается ко мне, я, не просто улыбаюсь, а буквально сгибаюсь пополам от хохота. Слышу её обращённое к Юрону: «Вас прощаю! А этого.....». Однако ж «простила» и меня. Принёс я разрешение из деканата и...всё.
Больше ничего такого очень запоминающегося не случилось.
Зимнюю сессию мы сдали на отлично, а во втором семестре «цеплять» нас Елизавета Ивановна перестала. мало того, мне показалось даже, что отношение переместилось в область позитива. Поэтому на втором курсе, когда Юрон перевёлся в Москву, а я - в другую группу, «исхитрился» попасть снова к ней. Вечерами помогал (разрешалось не многим!) препарировать «блуждающий нерв» - тема её научной работы. Стал, словом, если не самым любимым, то одним из любимых учеников. На госэкзамене получил заслуженную «пятёрку». Мой близкий приятель - тоже, хотя и называл несуществующие «связки» и «отверстия». Я ему говорю, нет, мол, таких, а он - «Елизавета Ивановна сказала - правильно».
Много лет спустя (20; мемуары требуют точность), а я уже «д.м.н.» и «профессор», получаю письмо из Кемерово и узнаю, что там работает Елизавета Ивановна Золина, собирающаяся защищать докторскую. К письму приложен «Автореферат» и просьба прислать «Отзыв». Мгновенно написал и столь же мгновенно отправил. Надо ли объяснять, что был он архиположителен.