Всегда и всюду

               

             Было уже очень поздно, и Егор Кораблёв, как обычно, читал, верней, заставлял себя читать, погрузиться в чужую, вымышленную жизнь. Он старался отвлечься от неутешительных поисков выхода из безвыходного положения, от тщетных попыток отыскать решение, там, где его нет, найти ответ на всё то – неразрешимое, неопределенное, нет, скорее, определенное, но безнадежное – в его отношениях с Вандой.
             Кораблёв совсем запутался и пребывал в таком черном отчаянии, что только книги и транквилизаторы ещё как-то сглаживали ощущение потери и надвигающейся катастрофы, которое давило на него, словно он застрял где-то в мрачном и сыром подземелье, и вся толща земли стиснула его, и не было возможности ни кричать, ни дышать. Вся жизнь Кораблёва последние два года сфокусировалась на Ванде, он жил только ею одной, и каждый жест его, каждое слово, поступок были окрашены ею. Воспаленный мозг его неустанно анализировал любую фразу, сказанную ею, её взгляд, пытаясь найти что-либо обнадёживающее, он всё время взвешивал свои шансы и метался, как загнанный зверь. Егор терзал себя за якобы неверно сказанные слова, совершенные ошибки, рвал себя сомнениями. То вдруг ему четко казалось, что Ванда так же мучается им, и он мгновенно радовался, а то проклинал и себя, и её, и неуклюже молился неизвестно кому.
            Что будет дальше, Егор не знал. Он уже почти не мог читать, таблетки действовали всё меньше, а когда напивался – со ним происходили унизительные истерики.
            А всё было предельно просто. Егор Кораблёв до сумасшествия любил её, обожал, а она его не любила. И не верила ему, несмотря на все его безумства. Но без неё он не мог. Он не мог ни сбежать куда-то, ни уехать, он не мог без неё жить. И не жить без неё не мог тоже. Выхода не было. Воля его была подавлена, и хватался он за всё, как утопающий. И, видимо, сегодня инстинкт самосохранения заставлял его читать.
            Ближе к полуночи в дверь к Кораблёву кто-то резко и требовательно позвонил.
            И Егор открыл.
            Гость был высок и худ, огромные темные очки, тёмный шарф закрывали большую часть лица, и во всем облике его было что-то очень странное и знакомое.
            – Клянешь себя, упрекаешь? – сказал он вместо приветствия. – Не знаешь, что делать?
            Или Кораблёв был подавлен всем, что со ним происходило за последнее время, или оглушающее действовало лекарство, но он совершенно не удивился необычайному посетителю и бестактному вопросу. И у Егора, похоже, где-то в глубине воспалённого сознания шевельнулось чувство, отдаленно напоминающее радость, что вот хоть отвлекусь немного. И тайная маленькая надежда – а может...?
            – Да, – ответил Кораблёв.
            – Идём, – сказал гость и сделал движение, пропуская Егора вперед, и тот пошел за ним, пошёл безропотно, как бы зная, что это даст ему, наконец, какое-то решение. Егор пошел, как был – в домашних брюках, в тапках, небритый и растерзанный.
            Они вышли во двор, а затем на улицу и двинулись на юго-запад по Комсомольской. Очень скоро они оказались за городом. Шаги их были быстры и бесшумны, словно ступни их не касались асфальта. Было очень тихо и звездно, ни машины, ни прохожие, ни ветер не нарушали удивительную и непонятную тишину.
Путники продолжали двигаться, также целеустремленно и скоро, не разговаривая. Как Кораблёв успел заметить, его спутник держал направление на юг, не обращая внимания на отсутствие дороги. Мимо них проплывали вдалеке какие-то неясные тени, полотнища тумана, возникали огни и гасли, словно их задувало ветром.
            Вскоре справа обозначилось зарево большого города, очень большого, незнакомец сказал:
            – Харьков. У нас мало времени и мне приходится сжимать пространство.
            И снова Кораблёв не удивился, будто всё так и должно было быть.
            Много потом прошло мимо них городов: больших и малых, далеких и призрачных, леса, пригорки сливались в одну темную смутную полосу. Только звезды оставались холодными, неподвижными и отчётливыми.
            Постепенно восток стал светлеть, звезды уменьшаться в раз¬мерах, и впереди Егор увидел бледную серебристую стену, которая сливалась с небом.
            – Море, – сказал он.
            «Море», – подумал он и вспомнил, что она сейчас где-то здесь на море. «О, Боже мой!»
            И они пошли по морю, по воде, так же быстро и сосредоточенно. Был полный штиль. Море уже не казалось стеной, а огромным бескрайним диском, плоским и мерцающим. Они шли по морю, и Кораблёв снова ничему не удивлялся, только сознание попыталось объяснить это: «Видимо, скорость движения настолько велика, что ноги наши не успевают погружаться в воду».
            Вновь мелькнула мысль, что где-то здесь в этих краях проводит отпуск Ванда. И вдруг откуда-то пришло непреодолимое желание разыскать её, найти немедленно и увидеть.
            – Иди за мной, – как бы прочитал чужие мысли таинственный поводырь, и  Егор покорно следовал за ним, неведомо куда и зачем.
            Наконец, когда стало совсем светло, они достигли какого-то острова, плоского, как стол, покрытого редкой порослью, и в центре этого клочка земли возвышалось нагромождение камней. Мужчины приблизились к камням, и там оказался вход в пещеру или в грот, а может в саму преисподнюю – отверстие зияло чернотой, и чем-то огромным и беспредельным дохнуло оттуда.
             Спустившись, они оказались в небольшом гроте, полусфере, где ничего и никого не было, ровно светился сам воздух, и было тихо и неподвижно, будто время остановилось вовсе.
            – Тебе, наверное, часто хотелось начать жизнь сначала? – спросил незнакомец.
            Не надо быть провидцем, чтобы догадаться об этом. Каждый из нас, особенно в минуты итогов, не раз желал бы повернуть время вспять до какого-то момента своей жизни и начать снова, – человеком, обогащенным опытом накопленных ошибок и опрометчивых поступков. Поэтому Егор ответил, почти не раздумывая, ещё не предполагая, для чего задан этот странный вопрос:
           – Да!
           – Подобное желание в большинстве своем является заблуждением, ведь вернувшись к исходной точке, ты теряешь всю последующую жизнь, её события, удачи, ошибки, они стираются, а правильность нового пути очень проблематична. Но... С какого момента ты хотел бы начать? Мы можем это пронаблюдать.
           Кораблёв промолчал, в памяти бестолковая жизнь его стремительно понес-лась в обратной последовательности. И Егор сказал своему удивительному гиду то, о чем не раз думал сам, когда проигрывал мысленно свою жизнь заново:
           – С десятого класса.
           – Тогда смотри.
           И то ли в подсознании у Кораблёва, то ли изображение возникло в воздухе, как голограмма, но он увидел вдруг себя шестнадцатилетнего, тощего мальчишку с оттопыренными ушами, стриженного под «полубокс», в провинциальной вельветовой куртке с молниями.
           И началась раскручиваться его новая жизнь, наблюдаемая со стороны, скорее этапы её, без бытовых и повседневных подробностей, только основные вехи, как указатели пути или километровые столбы.
           О, здесь было всё по-другому! Вот Кораблёв поступает не в СИИГХ, а в Литинститут, затаенную мечту его отрочества. Незнакомые Егору друзья и люди, много стихов и пижонства, успешные семинары. Ярые споры вокруг слова, доходящие до драк. Попойки в общежитии в кругу гениев и будущих зачинателей новых путей в поэзии. Затем дебют в «Юности», и его деланно уставшее, но внутренне ликующее, лицо. Картины сменялись одна за одной, выстраивая цепь новой Егоровой жизни. Знакомство со знаменитостями, и ощущение собственной значимости, а отсюда и самодовольство на физиономии. Тёмная, болезненная любовь со слезами, ревностью и упреками. Первый сборник и его грандиозное обмывание. Первый выезд за рубеж. Литвечера и пьянки. Какая-то женщина с азиатской красотой и с изощренным языком. Попытка самоубийства, впрочем, несерьёзная, больше афишируемая. У того Кораблёва усталое циничное лицо, но с затравленными глазами. Ещё один громкий успех и резкая реакция официальной прессы. Он уезжает в деревню. Глушь, водка, депрессия. Пишет и пишет. Опять Москва и пустота. Старый, полу лысый, с измождённым лицом, с гримасой разочарования мечется по квартире. И снова угарный загул. Егор сбегает из какой-то полубогемной квартиры, стремительно мчится на «Жигулях», еле справляясь с машиной. Впереди в темноте маячит чья-то фигура. Резко тормозит, машину тащит юзом и сбивает женщину. Егор выскакивает бледный, страшный, поднимает её. Она невредима, но очень испугана. (Кораблёв вглядывался в темное ночное изображение и бледнел, потому что облик женщины казался ему знакомым. Сердце его прыгнуло несколько раз. Это была Ванда). Сбивчивые извинения, суета, мольба о прощении. Помогает ей отряхнуться, предлагает довезти. Сажает в машину, и они едем к гостинице. Прощаются. "Скажите, хоть кто вы, как вас зовут", – умоляет второй Кораблёв. «Как же я похож на себя сегодняшнего!» - подумал Егор.
"Ванда", – отвечает она. И она вторгается в жизнь параллельного Егора Кораблёва. Он дежурит у гостиницы, надеясь увидеть её. Она избегает встреч. Уезжает. И снова его мрачное убитое лицо. Он разыскивает у администратора её адрес, едет...
Вот они сидим в каком-то сквере, и Егор слышит свой голос: «Я ведь люблю вас». Она молчит. И ему становится все ясно. Последнее, что он увидел, свою сломанную настоящим горем фигуру, медленно бредущую по аллее. Все...
           – А дальше?
           – Этого никто не знает. Это уже будущее.
           Кораблёв стоял потрясенный. Все увиденное им неуловимо напоминало его сегодняшнюю жизнь, что-то было в ней неустроенное, мелкое, сплошная суета и жалкие потуги понять себя и других.
           И потом Ванда...
           – Нет, нет. Я не хочу так!
           Необычный спутник глядел на Егора строго и печально.
           – Давай лучше со второго курса, – вдруг загорелся Егор.
           И вновь фантастический видеомагнитофон пришел в движение, и Кораблёв, весь напрягшись, жадно глядел в свое новое прошлое, и сердце металось с частотой пулемета. Вот среди калейдоскопа событий, встреч и друзей выплывает лицо ухмыляющегося Дружинина, его приятеля тех лет. Тогда, в реальной жизни, возвращаясь из ресторана, приятель предложил Кораблёву ограбить пьяного прохожего. И тогда Егор категорически отказался. Сейчас же Егор очень пьян, ничего не соображая, соглашается. Они быстро идут за темной неуверенной фигурой. Дружинин настигает несчастного, зажимает ему шею сгибом локтя и приподнимает. Тот, дернулся несколько раз и обмяк. Егор трясущимися руками вынимает деньги, часы. Убегают. Денег очень много. Дальше – полоса разгульной и тревожной жизни с провалами отчаяния и раскаяния. Но шаг сделан. Ещё один грабеж. Уже пробуждается патологический интерес к этому, который заставляет замирать от риска, раздувая ноздри. Учёба заброшена. И арест. Шок. Суд. Плачущая, черная от горя мама. Ужас в глазах сестер. А дальше север, тюрьма, зона. И мрак, мрак. Какие-то подонки рядом. Но Кораблёв приживается. Пользуется авторитетом среди этого отребья, благодаря песенкам блатного пошиба, собственного сочинения. Наркотики, чифир. Наконец, амнистия. Воля. "Чтоб я ещё... да ни в жизнь"! Но друзья – вот они. И вновь среди них Егор Кораблёв – такой бывалый, тертый и снисходительный. Мутные алкогольные ночи, слюнявые бесцеремонные шлюхи.Итог – грабеж со взломом. Процесс. 10 лет. И снова серый ужас, вонь тюремных карцеров, пьяные слезы, которые глу-шатся наркотиками. (Егору стало жутко до холода в груди. Он хотел крикнуть: «Хватит!», но гид жестом остановил его).Ох, опять мрак, похабщина, новый срок, грязь, мразь, пьяные слёзы. Жизни нет. Наконец, Кораблёв, полуразвалившаяся, распадшаяся личность, не личность, а шелуха – на свободе. Новый зарок. Ведь уже за 40. Бросил пить. Но освободиться от наркотиков сил нет. Работа в какой-то конторе. Втягивается в скучную желтую жизнь обывателя. Даже солидные знакомства.
И вот праздник. Похоже, день Армии. Егор приглашен приятелем. Долго колеблется –скука. Влил в себя дозу дури, пошел. Все пьют, галдят. Тоскливо. И крупно лицо соседки. (Кораблёв уже смутно предчувствовал, что сейчас увидит. Ванда!! Ванда!! И тут Ванда. И суеверный страх вполз в него). Двойник сидит, нагло скучает. Засек соседку, от скуки стал кривляться. "Шо же это я как дешевый фрайер на бану в ожидании. Шо королеве угодно, и как её в миру погоняют"? – Это Кораблёв ей. Капризные губы её дрогнули издевательски, и она сказала: "Ванда-Банда". Начинается ироническая и даже злая, и трудная беседа. Несколько новых встреч. И его ввалившиеся глаза, умоляющие и тревожные. Дикая сцена в темном парке, где он кричу с отчаянием: "Я же люблю, понимаешь, люблю тебя". И слезы текут, по его изломанному гримасой крайнего страдания лицу.
           – …Кошмар какой-то. – Прошептал Кораблёв. Все увиденное пода¬вило его, и у него пропало желание продолжать все это.
           – Что ты ещё предложишь?
           – Хватит, – махнул Егор рукой. - Дай отдохнуть.
           Ему было страшно: «То ли порок во мне врожденный, то ли необыкновен-ное безволие мое – какая же причина сделала меня таким жестоким и безобразным?»
           – Посмотри же ещё? – предложил мне незнакомец.
           – Что ж. Давай с распределения.
           И Кораблёв увидел свой приезд в Махачкалу. Работа в минкомхозе, затем в гражданпроекте. Много работы. (Егор даже различал некоторые эскизы свои и небезынтересные). Член союза архитекторов. Властная роскошная жена. Милый сын. Ровная спокойная жизнь. Он уже главный архитектор города, с депутатским значком. Кабинет, уважение. Изысканный круг знакомых – архитекторы, литераторы, музыканты. Местная элита. (Егор даже не узнавал себя – солидный, даже слегка напыщенный. "Неужели я могу быть таким? Этого ещё не хватало"!). И вот у себя на работе за столом. Мэтр. Входит секретарша, сообщает о командировочных. Входят двое. И опять Ванда!!! Несколько рабочих и неофициальных встреч. И потом опять то же самое, – лихорадочный взгляд, метания, унижение, он бросает работу, семью, едет за ней безнадежно, безрассудно...
           И всё померкло. И в этом загадочном зале, и у Кораблёва в сознании. Он был настолько потрясен всем увиденным, что не мог молвить ни слова, только дыхание его было сорванным и трудным.
           – Это только три варианта, – сказал неожиданный экскурсовод по  Кораблёвским  жизням, – а всего их... в общем, огромное количество.
          – И все кончаются так?
          – Вероятно, за исключением тех, где ты гибнешь раньше.
          – Так это что – судьба?
          – Да. В твоей жизни, можно сказать, выявлено два главных пути: то, что ты видел, и второй, где ты погибаешь в 26 лет.
          – Ну а дальше всё ж что! – крикнул Егор с отчаянием и злобой.
          – Неизвестно.
          Егор стоял, опустив голову и руки, и ему стало вдруг все так безразлично и беспросветно, он понял, что жестоко устал, вымотался, и  ему захотелось лечь и заплакать от жалости к себе.
          Собеседник тронул Кораблёва за плечо.
          Егор поднял взгляд на таинственного, невесть откуда явившегося в его жизнь человека, да и человека ли? и вдруг невероятность, и дикость происходящего дошла до него:
          – Да кто ты такой? Зачем ты явился, откуда?
          Незнакомец медленно снял очки, развязал шарф, и Кораблёву показалось, что он схожит с ума: перед ним с грустной и какой-то сожалеющей улыбкой стоял он, Кораблёв!
          – Ничего не понимаю, – прохрипел Егор.
          – Я сейчас попытаюсь объяснить, – сказал двойник, – Итак, есть тысячи вариантов нашей с тобой, твоей-моей жизни, и они не только вероятны, они именно есть, существуют так же реально, как и нынешняя или, вернее, здешняя твоя жизнь. Но они, это иные жизни протекают, происходят, как у вас принято говорить, в других измерениях. В моей реальности — это открытие сделано и выявлены точки соприкосновения параллельных миров или пространств, параллельных измерений. Я физик, и занимаюсь этой проблемой. Я, конечно же, постарался проверить свои, то есть наши варианты, не все, а только те, которые соприкасаются с моим, и есть возможность перехода. И вот я, чтобы еще раз убедиться и пришел к тебе. К тебе первому и видимо последнему, потому что... потому что у нас очень схожи последние месяцы жизни...
          – Так и у тебя...
          – Да, то же самое.
          – И её...
          – Да, её зовут Ванда.
          И вдруг невероятная надежда на избавление всего того кошмара, в котором Кораблёв жил эти глухие дни, оживила его, и он быстро спросил:
          – И что ты собираешься делать дальше?!
          Двойник долго молчал. Затем поднял умоляющие, наслезенные глаза и прошептал:
          – Я не знаю, что делать, помоги мне… помоги.