«Росбалт»
Рубрика:
Заголовок:
Лид (Преамбула)
- Леонтий Георгиевич, нас убеждают, что российское общество все больше консолидируется вокруг власти и президента. Так ли это?
- Опросы, казалось бы, это подтверждают, поскольку, действительно, в последний год в обществе наблюдается редкостное единомыслие большинства вокруг поддержки власти и оценки ее курса, в первую очередь внешнеполитического. Однако, это внешнее единомыслие не может опровергнуть того факта, что параллельно в обществе существует глубокий раскол. В «нулевых» годах, когда такого единомыслия не было, у консерваторов и либералов не наблюдалось и настолько полярных различий в оценках ситуации, расхождения на 180 градусов, которое появилось лишь теперь, а, напротив, существовало даже много того, что их объединяло.
А сегодня между большинством и меньшинством разверзлась ценностная пропасть, и это очень тревожно. Поскольку, с мнением меньшинства можно не считаться, главное – что большинство «за». Но сегодня это меньшинство представляет собой очень активную, образованную, интеллектуально состоятельную часть общества, то, что, удачно или нет, назвали креативным классом.
- Что сегодня представляет собой это большинство?
- Оно состоит из небольшого ядра убежденных консерваторов и конформистской части общества, которая примкнула к ним, уловив те токи, которые исходят от власти. Однако нельзя сказать, что эти люди являются консерваторами по убеждению. Они - колеблющая масса, которая может принять любую форму, как какое-нибудь желе: его можно разлить в вазочки, придать форму цветочка, зверя, но при этом оно все равно остается желе, и ничем более. В советские времена было 7% верующих, а потом, когда общественная погода изменилась, стало 80%. Это та часть населения, которая привыкла, как флюгер, колебаться вместе с генеральной линией партии. Они даже не лгут, отвечая на соцопросы, а искренне считают, что сегодня они такие. Но если посмотреть на их реальный, а не декларированный образ жизни, то поддерживающие власть совсем не похожи на людей, которые готовы ради каких-то традиционалистских идей отказаться от более важных для них жизненных ценностей. Это конформистская часть потребительского класса, которая сегодня оказалась огромной периферией небольшого консервативного ядра.
- А цифры?
- Реально увлечены национал-патриотической идеологией не больше 25-30% россиян, а 10-15% граждан - убежденные либералы. Но по опросам, консерваторов может быть в 1.5 раза больше, потому что посередке между этими двумя группами находится большая прослойка, которая приемлет смесь различных идеологий, и может принять любую форму, если соответственно переменится позиция власти.
- Вы сказали: «Сегодня одна часть общества объявила другую вне закона и наоборот». Когда это произошло?
- Равновесие в обществе было нарушено в начале 90-х, когда сверху начали внедрять либеральные ценности, которые, безусловно, не разделялись большинством. Потом само общество, уставшее от этого раскола, начало искать компромисс внутри себя, и тихие спокойные первые 12 лет нынешнего века прошли под знаком поиска этого компромисса. В его центре оказался союз умеренных консерваторов и умеренных либеральных государственников, совместно определявших устойчивость политического процесса. Со многими издержками, безусловно, но, тем не менее, стабильность была, мы все это прекрасно помним и ценим. А начиная с 2012 г., когда власть испугалась акций протеста, баланс стал нарушаться, маятник искусственно сдвинулся в сторону консервативного большинства, возникла пропасть между консерваторами и либералами.
В результате, мы фактически имеем виртуальную гражданскую войну, которая, слава богу, пока не перешла в горячую фазу. Хотя, если посмотреть на словесные поединки, то люди просто друг друга не воспринимают как людей, настолько раскалены страсти. Сегодня «мразь» и «тварь» - самые ходовые эпитеты социальных сетях
- Способна ли власть в этой ситуации выступить как арбитр и примиритель раскола? Или людям лучше искать общий язык самостоятельно?
- Люди могут договориться сами с собой с очень большим трудом, в особенности когда над ними довлеет мощная пропагандистская машина, которая не дает им самостоятельно мыслить и искать решения возникших проблем. Наше общество очень инфантильно, оно любит перекладывать с себя ответственность на власть, СМИ, кого угодно, лишь бы не на себя любимого. Снять с себя ответственность – вот его неистребимое желание.
Хотя в интернете сегодня можно найти сколько угодно количество альтернативных источников информации, и можно самому читать, думать, сопоставлять точки зрения, жизнь показала, что хотят этим заниматься очень немногие. Большинство вполне довольствуются тем, что им говорят по телевизору, и надеются на Путина, не думая, может он разрулить ситуацию, или не может. В такой ситуации, конечно, только сама власть может стать инициатором диалога разруливаемых, разошедшихся в разные стороны групп людей.
Однако, для этого нужно как минимум коренное изменение внутренней политики. Если оно произойдет сейчас, то слава богу, и тогда, может быть, нынешняя власть справится с этой задачей. Но, на мой взгляд, непримиримость зашла уже слишком далеко, и без потерь обойтись будет трудно. То есть, что бы сейчас ни предприняла власть, какая-то часть консервативного большинства, которым она так дорожит, будет обижена, от него начнут откалываться недовольные, и ситуация может пойти вразнос.
То, что люди перестали адекватно воспринимать, слушать, понимать друг друга, общаться на одном языке, и озлобились – знак тревожный, угроза и предвестье будущих гражданских потрясений.
- Но шанс на компромисс еще есть? Люди могут договориться?
- Не просто могут, но и должны, потому что все крайние полюса общественного мнения - и сторонники деспотического порядка, и защитники всяческих свобод, вплоть до анархии – это всегда меньшинство, которое имеет право на существование, но не имеет права навязывать свое мнение всем. Ради бога, исповедуйте что хотите, но факт остается фактом: «середина», ядро, большинство общества всегда аморфно и настроено конформистски.
- Вы недавно заметили, что в обществе сформировался устойчивый запрос на порядок с отказом от свободы.
- Да, и, как правило, это люди среднего и старшего поколения, не имеющие высокой квалификации, зависимые от государства. Они требуют свобод для своей частной жизни, понятных и привычных правил игры, но совершенно равнодушны к политическим свободам, и не видят в ценностях демократии для себя практического смысла.
Если разобраться, то для большинства из них ценность свободы и ценность порядка не являются антагонистическими, потому что возможность распоряжаться собой, своей частной жизнью - это тоже элемент порядка, привычных правил игры и понятных законов. И этот естественный социальный запрос, на мой взгляд, ничем не противоречит ценностям свободы. Но если у людей спрашивают в лоб, то они, конечно порядок предпочитают свободе - как минимум, две трети против одной трети.
- А насколько, на ваш взгляд, люди готовы отказаться от свобод ради порядка, до какой черты?
- Опросы не всегда отражают реальное положение вещей. На самом деле, понятие свободы, хоть она и уступает порядку, все равно остается в первой пятерке наиболее важных ценностей во всех группах общества, просто у либералов она входит в первую тройку, а у общественной «серёдки» занимает пятую позицию.
- Что подразумевают люди, когда говорят о правилах игры? Букву закона?
- Не только букву закона, потому что кроме нее существуют и негласные правила, которые зачастую играют б;льшую роль, чем собственно законы, применяющиеся зачастую крайне выборочно. А это уже форма административного произвола. Скажем, вышел человек чем-то торговать нелегально, а чиновник, видящий это, может либо опереться на букву закона и не позволить, либо посмотреть на все сквозь пальцы, пусть торгует. Люди заинтересованы в первую очередь в том, чтобы чиновничий произвол укоротить. То есть я, произведя свой товар, должен быть уверенным, что меня не прогонят, не обложат налогами, не отнимут мою собственность.
В этих правилах игры сочетаются и закон, и традиция. К сожалению, мы еще долго останемся страной, которая по одним формальным законам жить не может, хотя бы просто потому, что наши законы зачастую чрезвычайно несовершенны, и не приспособлены для того, чтобы их выполнять всегда и везде, как это делается в развитых странах мира. Поэтому, с этим мы вынуждены будем жить, и где-то искать ту грань, в которой правила игры станут восприниматься большинством как устойчивые.
- Как известно, в России люди живут по понятиям...
- Увы - да. К тому же, в последние годы правовое сознание у нас начало снижаться, а произвол, наоборот, стал возрастать. И все-таки, я надеюсь, что это временное явление. За первое десятилетие этого века мы хоть чуть-чуть, но все-таки подвинулись в сторону укрепления формального права и повышения его роли в общественной системе правил.
- Еще одна ваша фраза: «В представлении большинства справедливость является частью порядка». А что значит в массовом сознании «справедливость» – «отнять и поделить»?
- «Отнять и поделить» - девиз небольшой маргинальной части общества, по преимуществу, представителей старшего поколения, живущих воспоминаниями о прошлом. Но вместе с тем, эти люди считают справедливым прежде всего соответствие той помощи, которую они получают от государства, с тем вкладом, который они внесли в процветание страны. И когда они видят, что огромные состояния имеют люди, которые ничего, с их точки зрения, полезного не сделали, то это вызывает справедливое недовольство и негодование. Социальная помощь тем, кто оказался в тяжелом положении, больным, старикам, сиротам и другим нуждающимся категориям населения – принципы, далекие от уравниловки и соответствующие преобладающему мнению людей о значимости человека в обществе. Болезнь, например, не выбирает, кто беден, а кто богат – значит, думают они, и медицинское обслуживание должно быть доступно для всех.
- Может, у многих это всего лишь зависть, желание, чтобы у другого не было лучше, больше чего-то, чем у меня?
- И это тоже, но за последние 25 лет мы начали понемногу приспосабливаться к неравенству, богатые люди не вызывают такой острой неприязни, как раньше. Это вопрос времени, дело привычки, и, чем дальше, тем больше. Особенно, у младших поколений, которые выросли в условиях расслоения общества, и не воспринимают его крайне негативно.
- Ваша фраза: «Если верить опросам, то у нас высоконравственное, прямо-таки пуританское общество». Люди выдают желаемое за действительное?
- Мы, социологи, много раз задавали опрашиваемым вопрос о нравственности, и убедились, что существуют огромные ножницы между тем, что люди говорят, и как они ведут себя на самом деле. Люди считают, что пьянствовать и воровать плохо, но тем не менее пьянствуют и воруют, и грабят, и убивают, и себе это прощают. Поэтому, ориентироваться на декларативную систему такой парадной нравственности не стоит.
Объединяясь на словах, в действительности мы остаемся совершенно атомизированными: связей между собой у нас нет, и по существу, нам безразличны и бедные, и сирые, и вообще проблемы чужого человека. Да даже и не чужого: и родственника, и друга тоже. Живем по принципу «человек человеку волк», каждый борется в одиночку. Но на уровне парадных деклараций – мы общинники, у нас коллективизм... Люди просто не хотят поставить себя на место другого человека, и ради небольших личных завоеваний готовы перешагнуть через всё что угодно.
- А влияние санкций, объединение вокруг событий Великой Отечественной, другие «скрепы» как-то смогут повлиять на этот распад в будущем?
- С одной стороны - да, потому что для нас очень важно включение исторической памяти, то есть осознание того, что мы не просто сегодня родились, завтра умрем, никого до нас не было, и никого после не будет. А наоборот, мы ответственны за дело наших предков, родителей, дедов, и должны свои поступки сочетать с их деяниями, их жизнью. Другое дело, что апелляция к исторической памяти приобрела у нас характер официозной кампании, и это приводит прямо к обратному эффекту, поскольку насаждает двойную мораль. Глянцевый официоз абсолютно не прикрывает разительные противоречия в реальной жизни. Мы помним по времени позднего СССР, как прекрасные декларации переставали восприниматься именно потому, что становились воплощением фальши: люди говорили одно, а делали и думали другое. Я не слишком радуюсь официальному культу скреп именно потому, что он не исходит снизу, из общества, которое хочет понять основные проблемы нашей истории, а насаждается властью в откровенно конъюнктурных целях. Эта недалекая фальшь представляет угрозу еще и потому, что хорошее и правильное дело выхолащивается.