Глава 1.
Блаженно вытянувшись на нижней полке купе поезда «Москва-Озерск», Николаев закрыл глаза и прислушался к внутренним ощущениям. Ноги напряженно гудели. Новенькие лакированные туфли, специально купленные по случаю поездки в столицу, были с ненавистью задвинуты в угол. Как память о проведенных вместе с ними, а точнее - в них, трёх последних днях, на пятке Николаева красовалась огромная мозоль.
Но эти мелочи не могли омрачить того приподнятого настроения, в котором пребывал первый секретарь Озерского райкома партии. В ушах продолжали греметь бравурные марши, сливаясь с многотысячным гомоном посетителей и участников главной выставки страны. Даже с закрытыми глазами он, как наяву, видел яркие картинки пережитых дней.
Синее-синее небо… Флаги и транспаранты, натянутые над дорожками парка. Огромный фонтан в радужных всполохах брызг, поодаль от центрального входа ВДНХ. Пионеры в ярких красных галстуках и слепяще-белых панамках, звонко-звонко читают стихи про любимого Сталина. Воздушные шарики в руках ребятишек и капли растаявшего под августовским солнцем мороженого на маечке-матроске молоденькой девушки...
Смех, песни из репродукторов, всеобщее веселье и крики зазывал, приглашающих разделить с ними неподдельную гордость за достижения родного завода, колхоза или артели. Достижения эти, собранные со всех концов необъятной страны, красовались тут же, на длинных многорядных прилавках, развешанные и разложенные на стендах, стояли, украшенные кумачом и цветами на выставочных площадках вокруг главного павильона.
Но даже на фоне этого разноцветья выделялся огромный портрет вождя, с мудрым прищуром наблюдающего за проявлением радости своего народа. При ближайшем рассмотрении портрет оказался искусно выложенным панно, при составлении которого было использовано всё фруктово-ягодное богатство одной из южных республик СССР.
Брови были выложены гроздьями черного винограда, лоб и щеки воспроизводились рядами дынь, а в роли знаменитых усов выступала пара сотен сочных лиловых слив. Картина эта очень впечатлила Николаева. Он просто пришел в восторг от изобретательности неизвестного художника и масштабности выполненной работы.
Николаев так увлекся изучением портрета, что даже не заметил как из-за панно показалась мешковатая фигура в полосатом халате и в тюбетейке: “Что, нравится, товарищ?”. Николаев кивнул.
Новый знакомец оказался председателем бурхутанского колхоза, носящего соответствующее название – то ли “Ленин Ылдыр” то ли “Кулдыр Ленини”, Николаев точно не запомнил. Звали его Ахмед.
На выставку в столицу Ахмед приехал с категоричным наказом жителей родного аула донести до самого товарища Сталина весть о том, как горячо любят его жители солнечной республики. Понятно, что сразу с вокзала Ахмед направился в Кремль.
К сожалению, сказал Ахмеду подтянутый военный, стоящий у массивных ворот, товарища Сталина сейчас нет дома. Но успокоил тем, что обязательно сообщит Иосифу Виссарионовичу, что приходил Ахмед и передавал привет. На следующий день уже другой военный слово в слово повторил обещание первого.
И тогда Ахмед решил выразить переполняющие его чувства, используя подручные средства. Под руками оказались только арбузы, персики, алыча и иные дары бурхутанской земли. Переговорив с сопровождающими его земляками, Ахмед взялся за дело. Смастерив дощатый настил и установив его под углом так, чтобы было видно издалека, они ряд за рядом стали выкладывать светлый лик вождя. Для соблюдения портретного сходства использовалась фотография с первой полосы субботнего номера газеты “ПРАВДА”.
Пот струился по спинам бывших батраков, а ныне свободных советских колхозников. Настил трещал то ли под весом разложенных на нем бахчевых, то ли под тяжестью возложенной на него миссии. И вот – портрет готов. Первый зритель - бывший красный командир, а нынче директор уральского станкостроительного завода, привезший на ВДНХ “чего-то-там нарезающий агрегат”, Семен Хромов был краток: “Посадят тебя, Ахмед!”.
Вай-вай-вай! Ахмед хоть и имел всего два класса образования, но был человеком от земли, а потому быстро, хотя и поздно понял всю рискованность осуществленной затеи. Взглянув со стороны на свои виноградно-сливовые художества: на непропорционально большие уши вождя, на курносый (!) да к тому же перекошенный нос, сравнив эталонную фотографию с результатом проделанной работы, он обессиленно опустился на землю. Портрет пахнул на него не дурманящим ароматом свежих дынь и винограда, а подвальным запахом пятьдесят восьмой статьи, о существовании которой знали не только жители индустриальных центров России, но и пастухи овечьих отар на горных пастбищах.
Придя в себя, Ахмед бросился было разбирать с таким трудом созданное панно, но вовремя остановился. Выставочный день уже набирал силу, вокруг было много посетителей и человек, выковыривающий персики из ушей портретного вождя, мог запросто потерять свободу, а может и саму жизнь еще до обеда.
Всё, что мог сделать Ахмед в такой ситуации, – это каждые полчаса таскать ведрами воду и опрыскивать жухнущий под лучами солнца образ генерального секретаря ЦК ВКП (б). Как прошел день - он не помнил. Вечером, когда последний посетитель покинул территорию выставки, измученные земляки облегченно вздохнули.
Мягкие, подгнившие, несмотря на мелиораторские усилия Ахмеда, плоды нашли свой последний приют на пустыре, подальше от людских глаз. Дождавшись, когда колхозники начнут выдирать гвозди из уже бесполезного дощатого настила, Семен Хромов задумчиво повторил утреннюю мысль: “Посадят тебя, Ахмед!”
Вай-вай-вай! Ахмед понял, что, разобрав панно, он сам подписал себе приговор: уничтожил портрет самого товарища Сталина, пусть и не очень похожий на вождя народов! “Что же делать, Семен?” Глубоко затянувшись папироской, Семен смотрел как бы сквозь Ахмеда: “Хуже не будет…Вертай товарища Сталина взад”.
И вот, когда остальные участники выставки отдыхали после трудового дня, глазели на красоты и красоток столицы, катались в метро, пили водку в гостиничных номерах – посланцы юга выкладывали портрет любимого руководителя страны. А потом весь день поливали его водой, а потом, таскали сгнившие арбузы на пустырь, чтобы вечером начать все по новой.
И на следующий день… И на следующий… С каждой новой попыткой вождь становился все более похожим на самого себя. И, что немаловажно, к первым утренним лучам портрет выкладывался полностью, вплоть до черешенки на френче. А вождь на панно выглядел бодрым и свежим, как только что с грядки.
Ночные сторожа с пониманием отнеслись к ситуации и не выгоняли неутомимых труженников за ворота, хотя это и противоречило инструкции. Причина этого была не столько в проявлении человеческого участия или в кроткости поведения южан, сколько в четвертаке, поставленном начальником караула на то, когда “те, кто надо” приедут за Ахмедом. В том, что за ним приедут, никто не сомневался. Споры вызывало только время ожидаемого визита. Каждому из сторожей хотелось, чтобы это произошло именно в его дежурство – четвертак на дороге не валяется!
Только один раз, кажется на шестую ночь, они попросили обессилевших портретистов вести себя потише, когда над пустынными дорожками ночного парка разнесся протяжный тоскливый вой. Решив, что дело пахнет смертоубийством, что земляки сговорились сами порешить Ахмеда за его идиотскую мысль, сторожа бросились к известному павильону. Но там все было спокойно.
Выяснилось, что самый молодой из работающих колхозников затянул на родном языке длинную и монотонную песню. Остальные дружно подхватили. Шатающийся от усталости Ахмед был единственным, кто более-менее сносно мог изъясняться по-русски. Он-то и объяснил, что в этой народной песне поётся про любимого товарища Сталина, сидящего, как орёл на вершине самой высокой горы и зорко следящего за тем, чтобы все люди были счастливы и могли спокойно трудиться. Поскольку при пересказе содержания глаза Ахмеда нехорошо блестели, сторожа не очень-то поверили точности перевода, но ничего не сказали и молча ушли…
Приехали за Ахмедом только через неделю, когда до закрытия выставки оставалась всего-то пара дней. В душе он уже начал надеяться на лучшее, но «те, кому надо» могли позволить себе не торопиться. Вежливо они попросили Ахмеда следовать за ними и зачем-то переодеть насквозь пропитанный потом, протертый от бесконечного ползанья по деревянному настилу халат.
- Да, с таким запахом в машине они до Лубянки не доедут! – по-своему понял эту просьбу Семен Хромов.
Ахмеда увели, а относительно других его земляков никаких распоряжений не было. Поэтому они продолжали молча стоять рядом со злосчастным панно, теряясь в догадках: продолжать ли поливально-восстановительную вахту или наоборот быстро-быстро уничтожить гниющее вещественное доказательство своей антинародной деятельности. Кто-то смотрел на них с сочувствием, кто-то со злорадством, а сторож Михалыч напряженно думал, на что потратить честно выигранный четвертной. Ему хотелось беленькой, но яблочной настойки по литражу выходило больше. Вот и страдал человек…
Глава 2.
Немая сцена из бессмертной комедии «Ревизор» в исполнении самых лучших и самых народных артистов страны Советов выглядела бы наивной сценкой из репертуара школьного драмкружка по сравнению с тем эффектом, который произвело возвращение Ахмеда. Семен Хромов опалил-таки папиросным окурком свои пышные кавалеристские усы - самое дорогое, что у него было после, конечно, партбилета и именного маузера. Возвращение с того света вызвало бы меньше эмоций!
Но удивительнее всего было другое. Ахмед сиял сразу в двух местах. Первым местом было его лицо, которое, как казалось еще вчера, навеки превратилось в каменную маску скорби. Теперь же глаза горели какой-то сумашедшей радостью, а узкие губы, неестественно растянувшись, соединили правое и левое ухо в одну счастливую улыбку. Второе место ахмедовского сияния располагалось на уровне груди. На том самом халате, в который он переоделся перед тем, как проститься с земляками, прямо напротив сердца, сверкал позолотой и цветной эмалью Орден. И опять Ахмед не помнил, как закончился этот день.
Только наутро, выспавшись первый раз за последние две недели, умывшись, побрившись и сытно позавтракав в буфете гостиницы «Москва» (но почему-то наотрез отказавшись от свежих фруктов), Ахмед явился к сгорающим от любопытства посетителям и участникам выставки. То, что он рассказал, было похоже на сказку и в очередной раз доказывало приемущество советского строя над мировым империалистическим порядком.
Оказалось, что «там, где надо» о художествах восточного гостя, выставленных напоказ тысячам посетителям ВДНХ, узнали практически сразу. Однако капитан, отвечающий за безопасность партии и государства на вверенной территории, терзался теми же сомнениями, что и Ахмед, то разбирающий, то восстанавливающий панно. С одной стороны - нос из баклажанов и помидорные губы, но с другой-то стороны - пусть нестандартная, поистине восточная форма проявления народного уважения и почитания товарищу Сталину. Не отважившись самостоятельно принять решение, капитан поставил в дурацкое положение своего непосредственного начальника, тот своего и т.д.
Чем выше поднималась оперативная информация по ступенькам управления, тем неожиданее становилась реакция на неё. От «к стенке без суда и следствия» до «партия может гордиться такими колхозниками-стахановцами». Возможно, это происходило потому, что каждый следующий оперативник, посланный очередным поставленным в неловкое положение начальником проверить поступивший сигнал, находил портрет вождя все более и более схожим с оригиналом. А надежные информаторы из числа сторожей докладывали о беспремерных ночных сменах под народные песни о товарище Сталине.
В итоге, в тот же самое время, когда на голове Ахмеда последние иссиня-черные волосы сменялись старческими сединами, где-то наверху решался вопрос о том, какой награды достоин этот человек. Остановились на ордене, на вручение которого и отвозили Ахмеда вежливые люди в штатском…
Последние дни выставки стенд Ахмеда пользовался бешеной популярностью. Экскурсоводы, водившие по ВДНХ рабоче-крестьянские делегации и прослойки интеллигенции, непременно задерживались рядом с панно и долго рассказывали о председателе-орденоносце и его знаменитом колхозе. Отстав от одной из таких групп, Николаев и познакомился с седым как лунь Ахмедом, на нарядном халате которого сиял заслуженный орден.
Глава 3.
Поезд уже давно миновал подмосковный Серпухов. Мягко подрагивая на стыках, он уносил Николаева все дальше и дальше от яркой бурлящей столицы, в сторону тихого родного края.
«Вот молодец! – думал Николаев об Ахмеде. - Знал же, хитрая лиса, как за две недели превратиться из безвестного председателя колхоза в героя страны. Да, что и говорить, орден – дело хорошее. Орден мне бы тоже… не по..ме..шал…»
Сон сморил утомленного первого секретаря, даже не дав ему возможности переодеться в просторные пижамные брюки, которые жена заботливо положила в дорожный чемодан.
Снилось Николаеву, что в самом главном торжественном зале Кремля, очень похожем по убранству на Озерский дом культуры, только во много раз больше, ему, Николаеву вручают награду. Не кто-нибудь, а лично Михал Иванович Калинин, хорошо знакомый по портретам и фотографиям в газетах, протягивал Николаеву огромный орден. Таких орденов, размером с суповую тарелку, Николаев раньше не видел. По канту были расположены барельефы дынь, арбузов и иных всевозможных фруктов, для достоверности раскрашенные цветной эмалью. В центре – портрет товарища Сталина.
Приняв награду из рук всесоюзного старосты, Николаев стал завороженно изучать её. И так повернет, и эдак… Вдруг профиль вождя стал меняться. Черты лица вытянулись, мясистый орлиный нос сузился до аристократических размеров, усы самопроизвольно оформились в аккуратную бородку… «Где-то я его уже видел, - подумал Николаев, - Батюшки святы! Да это же царь-Николашка, кровопийца и деспот рабочего класса». Николаев с изумлением оторвал глаза от ордена. Неужели Михал Иванович не знает о происходящем? Но это был уже не Калинин, а Ахмед. Он ехидно засмеялся и стал трясти руку Николаева, поздравляя его с высокой наградой Родины.
Николаев проснулся. Проводник вагона толкал его в плечо, пытаясь разбудить:
«Приехали, дорогой товарищ! Озерск! Ваша станция». Еще не стряхнув с себя остатки сна, но уже потеряв суть приснившейся феерии, шатаясь и прихрамывая на мозольную ногу, Николаев вышел на утренний пустынный перон. Пятница, 13-е, 05.32 – лаконично проинформировал Николаева циферблат вокзальных часов. Значит, с четверга на пятницу. Значит – вещий… К чему бы это? Николаев закурил…
Глава 4.
Из здания вокзала по направлению к Николаеву уже бежал водитель райкомовской машины Федор. Услужливо подхватив сваленный на землю багаж, большую часть которого составляли подаренные Ахмедом дыни и арбузы, он поволок его к стоящему поодаль авто.
- Как съездили, Тарас Петрович? Как она – Москва? А товарища Сталина видели?
Николаев поперхнулся табачным дымом. Пока машина тряслась по проселочной дороге, он силился вспомнить детали недавнего сна, но, как это часто бывает, они никак не принимали формы, воспринимаемые бодрствующим сознанием. Ясно было только одно: портрет вождя, воспроизведенный в нужное время и в нужном месте, был самым коротким путем к ордену, славе, почету и уважению. Когда впереди замаячила знакомая развилка, Федор уточнил:
– Домой, Тарас Петрович?
– Сначала в райком! – последовал ответ.
В этот раний утренний час здание райкома было тихим и безлюдным. Дежурный секретарь дрых на столе для заседаний, подложив под голову томик сочинений кого-то из классиков марксизма-ленинизма. Услышав хозяйские шаги Первого, эхом разносимые по гулким коридорам, дежурный вскочил со стола и стал судорожно тереть осоловелые глаза тыльной стороной ладони. Но старался он зря. Николаев даже не взглянул на него, лишь бросил:
– На сегодня, на 10.00 – расширенное собрание партхозактива! Явка всех – обязательна! Развернулся и пошел к выходу.
– А повестка ? – изобразил служебное рвение дежурный.
Николаев на секунду задумался:
– Образ товарища Сталина в достижениях нашего района!
Дома Николаев обнял жену Наталью, чмокнул в щеку спящего белобрысого Славку и лично насыпал овса заскучавшему без хозяина жеребцу Игнату. Сменил парадный костюм на привычный френч полувоенного образца, начистил сапоги и с удовольствием зашвырнул лакированные туфли в самый дальний угол чулана. Всё – теперь он дома!
Он делал еще какие-то привычные дела по хозяйству: поправил наклонившийся штакетник, наточил косу, густо смазал заедающий в последнее время амбарный замок. Первый секретарь Озерского райкома партии, товарищ Николаев был дома, а вот мысли его были далеки от родных стен.
Итак, чем мы располагаем? Николаев мысленно проводил инвентаризацию районного хозяйства, примеряя возможности каждой организации к воплощению захватившей его мечты. Проще всего, было бы повторить ахмедовское достижение, оперевшись на партийцев из местного колхоза «Озерский большевик». Да, пожалуй это выход! Но уже через минуту Николаев осознал как минимум две причины, по которым этого делать не стоило.
Во-первых, в отличие от засушливых южных почв родины Ахмеда, на которых каждый стебелек прорастал только благодаря тяжкому труду и обильному поливу, жирный влажный чернозем озерских колхозных полей каждый год рождал лишь скудный урожай картофеля, моркови и свеклы. Но даже созревшие назло мировой буржуазии корнеплоды имели столь жалкий вид, что использовать их для создания портрета вождя было бы равносильно самоубийству. Почему так происходило – оставалось для Николаева загадкой, тем более, что урожай с личных огородов колхозников всегда пользовался заслуженной популярностью на местном рынке. А во-вторых…
Во-вторых, Николаев не сомневался, что распираемый гордостью Ахмед поделился своим «секретом Полишинеля» не только с ним, но и еще с десятком, если не с сотней посетителей выставки. Так что на будущий год портрет вождя из даров природы не выложит разве что ленивый!
Следующей по значимости после «Озерского большевика» была межрайонная техническая станция МТС. С октября по март каждого года за её забором ржавела вся принадлежащая озерским хозяйствам техника. Но, как ни пытался Николаев вообразить конструкцию из тракторов, косилок, сеялок-веялок и одного дизель-генератора – ничего даже отдаленно напоминающего образ вождя у него не выходило.
Артель по производству ритуальных принадлежностей тоже была вычеркнута из списка, даже несмотря на то, что в ней трудился старейший коммунист района, участник маёвки 1895 года. По аналогичным морально-этическим соображениям пришлось отказаться от услуг спиртового завода, силосной станции и фабрики по пошиву кальсон.
«Всё, больше вариантов нет! Так и помру первым секретарем района, – обреченно подумал Николаев, - Ну, если очень повезет, то помру вторым обкома…»
До назначенного собрания актива оставалось около часа, и Николаев решил перекусить. Наталья выставила на стол тарелку с дымящейся картошкой, свежие лук и редис, достала из печи румяный каравай. Затем сходила в подпол и принесла кувшин холодного молока, захватив заодно, завернутый в белую тряпицу ароматный колбасный шмат. Николаев любил завтракать плотно. А знаменитые озерские колбасы были просто обязательны к столу!
СТОП!!! Николаев так и замер с сочным куском колбасы во рту. Покинувшая было его надежда вновь фанфарно вострубила о своём возвращении.
Глава 5.
Когда без пяти минут десять Николаев вошел в зал заседаний, актив был уже в сборе. Прибыли практически все. Не было только того, кого Николаев желал видеть больше всех – директора местного колбасного завода.
– Где товарищ Окороков? – строго зыркнул Николаев на дежурного секретаря.
Тот помотал головой, то ли оглядывая присутствующих в поисках пропавшего Окорокова, то ли информирую Первого, что и сам не знает, где он. В процессе мотания Николаев заметил на щеке у дежурного явно различимую линейку профилей Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. «Надо взять себя в руки! – строго скомандовал сам себе Николаев и помассировал пальцами затылок. - Так и тронуться можно….»
Но уже через секунду члены партхозактива озабоченно смотрели на дико хохочущего Николаева. Только выпив стакан воды, он успокоился. Затем взял со стола забытый дежурным секретарем томик из собрания партийных сочинений. Долго смотрел на его массивную обложку из темно-синей тисненой кожи. Бережно провел большим пальцем по объемным профилям вождей международного коммунистического движения, так некстати отпечатавшимся на щеке продрыхшего всю ночь дежурного, и поставил книгу на место в шкафу. Только после этого начал собрание.
Первые пятьдесят три минуты Николаев докладывал товарищам о своей поездке в Москву. Рассказал об огромных, можно даже сказать исторических достижениях, которыми отметила страна еще один год под руководством партии, правительства и любимого вождя, товарища Сталина. О том, как крепнет дружба между народами СССР, а особенно между жителями Озерского района и Бурхутанской области. О том, как мудры и справедливы «те, кто надо» по отношению к «тем, к кому нужно» и об ордене, врученном прямо на выставке председателю южного колхоза. Правда, о деталях этой истории Николаев умолчал.
Еще час ушел на рапорты членов актива о проведенной в отсутствие Первого работе. Потом объявили перерыв.
- Где Окороков? – вновь насел Николаев на дежурного секретаря.
Последствия сна уже разгладились на его щеке, но Николаева продолжали душить приступы хохота.
- Звонили из парткома завода: товарищ Окороков сильно болен.
- Знаю я эту болезнь, – досадливо поморщился Николаев.
Товарищ Окороков заболел около двух лет назад, буквально на следующее утро, после того, как бюро райкома назначило его закадычного дружка Чушкина, директором спиртового завода. А ему, Окорокову, достался пост директора колбасного производства. Хотя, как казалось вначале, шансы у Окорокова были выше.
С тех пор Окороков тяжело переживал причиненную обиду, но на партию не грешил, а сваливал крушение своих надежд на козни Чушкина. Последний тоже чувствовал себя без вины виноватым и в меру сил старался облегчить страдания друга одной-двумя цистернами выпускаемой продукции в месяц. Вот и болел товарищ Окороков и за себя, и за дело.
- Кто у нас там, на колбасном, секретарем парткома?
- Фокина, но она рожает!
- Опять? – изумился Николаев, мысленно подсчитывая месяцы, прошедшие после их последней встречи, - Да нет… Вроде бы нет…
- Что?
- Да так, ничего. А из комсомольцев?
- Рыбин Алексей. Хороший паренек, цепкий.
- Давай его сюда, живо. Чтоб через двадцать минут был на собрании актива. Можешь взять мою машину!
- Дык не положено ему на собрание-то актива, не по должности…
- Выполнять!
Спустя десять минут после продолжения заседания в прокуренный и душный зал протиснулся субтильный парнишка лет двадцати. Это был недавний студент техникума мясной промышленности Алексей Рыбин. Длинный и худющий, он никак не ассоциировался с близостью к производству продуктов питания. Скорее – наоборот. Но именно на него, Рыбина, Николаев планировал возложить основную часть своего плана.
- А теперь о главном, товарищи! – Николаев даже поднялся со своего стула. - Партия считает что мы, коммунисты на местах, должны активнее нести в народ светлый образ нашего вождя, любимого руководителя, товарища Сталина. Искать новые, порой необычные формы решения этой государственной важности задачи.
Начальник сектора наглядной агитации Озерского райкома партии обиженно шмыгнул носом:
- Тарас Петрович! У меня на складе еще двадцать три настольных бюста, по 35 сэ мэ, чугун, бронза и шестнадцать портретов 84 на 53 сэ мэ, масло, холст. Кроме того, за отчетный период силами нашего сектора было написано тридцать четыре лозунга и плаката различного содержания…
- Успокойся, Иван! У партии к тебе претензий нет. Тут иное дело… - выдержав минутную паузу, собравшись с мыслями, Николаев огорошил своей идеей членов районного партхозактива.
Сказанное было воспринято неоднозначно. Открыто спорить с первым секретарем никто не решился, но осторожно дистанцироваться от предлагаемого проекта захотели многие. Тем более, что высказанное в присутствии такого числа свидетелей, продуманное, легкое сомнение могло, в случае чего, дорого стоить, став индульгенцией и защитой перед карающим мечом “тех, кого надо”. Ну а в случае успеха всё сказанное легко становилось проявлением озабоченности за результат общего дела. Но Николаев был тверд, как скала. В отличии от собравшихся товарищей, он-то знал все нюансы ахмедовского награждения, а потому не сомневался в гениальности задуманного.
Наспорившись, накричавшись, перекурившись до головной боли, члены партхозактива разбрелись по домам, оставив в протоколе заседания следующие положения:
1. Секретарю комсомольской организации колбасного завода, тов. Рыбину А.Е. – подготовить технические условия и нормативную документацию на производство колбасы “Сталинская особая”, говяжьей, высшего сорта, в натуральной оболочке. Далее по тексту – “Изделие-1”.
2. Начальнику озерской станции МТС, тов. Поливалкину Н.Н. – сконструировать и собрать опытный образец фаршенабивочной машины, обеспечивающей создание сложных графических изображений, а именно: профиля товарища Сталина на вертикальном срезе “Изделия-1”.
3. Начальнику сектора наглядной агитации, тов. Жукову И.А. – разработать и выполнить в гипсе варианты профиля товарища Сталина для использования в качестве матрицы при производстве “Изделия-1”.
4. Председателю колхоза “Озерский большевик”, тов. Лебедеву М.И. – обеспечить подготовку стада коров численностью до 20 голов для использования их в производстве “Изделия-1”. Откорм выбранных животных начать незамедлительно.
5. Начальнику районного отдела органов госбезопасности, тов. Краснохвостову К.В. – обеспечить силами штатных сотрудников высшую степень секретности всех работ в рамках производства “Изделия-1”. Выставить посты круглосуточной охраны на проходных всех задействованных предприятий.
6. Временно отстранить директора колбасного завода, тов. Окорокова В.А. от занимаемой должности по состоянию здоровья.
7. Определить дату завершения опытно-экспериментального этапа работ – 4 ноября с.г.
Солнце уже скрылось за кромками деревьев, когда Николаев вернулся домой. Он успел полностью забыть о приснившемся ему во сне. Настроение было приподнятым. Ветер скорых перемен кружил его секретарскую голову, а от открывающихся перспектив захватывало дух и немного холодело внутри. Борясь с этим ощущением, он потер грудь с левой стороны, там, где сердце. Там, где скоро, очень скоро засияет вожделенный орден.
- Что, Тарас, сердце прихватило? Говорила ж тебе, чтоб вы не курили там на своих заседаниях…
- Да ладно тебе… - шепнул Тарас, увлекая Наталью на большую семейную кровать.
Такой ночи у них давно не было.
Глава 6.
Два месяца, отведенные решением актива на выпуск «Изделия-1», пролетели, как один день. Всё это время Николаев, как проклятый, мотался между колбасным заводом, колхозом «Озерский большевик», станцией МТС и еще десятком иных организаций, прямо или косвенно участвующих в осуществлении мечты первого секретаря.
Он лично щупал набирающих вес буренок, явно обалдевших от количества и, главное, качества нежданно свалившихся в их кормушки сена и зерна. Вероятнее всего, своими говяжьими мозгами они думали, что в отдельно взятом колхозе «Озерский большевик» наступила долгожданная эра коммунизма!
Своими руками он проверял надежность цепочного привода на подвижные агрегаты фаршенабивочной машины. Придирчиво сверял портретные изображения товарища Сталина с гипсовыми профилями, ежедневно приносимыми ему в кабинет начальником сектора наглядной агитации.
Субтильный Алексей Рыбин уже не производил того легкомысленного впечатления, которым смутил Николаева во время первой встречи. Он возмужал, набрал вес и даже приобрел намек на второй подбородок. Изменился и взгляд. Вместо романтичного, задорного комсомольца, на Николаева смотрел битый и тертый жизнью мужик.
“Да, мальчик, – сочувственно думал Николаев, - досталось тебе! Но партия – это не только любящая и всепрощающая мать, но и строгий, требовательный отец. И если интересы партии (тут Николаев кривил душой, поскольку его личные интересы, никак не были связаны с интересами партии)… если интересы партии требуют съедать по 3-4 килограмма экспериментальной колбасы в день, то комсомол отвечает – есть! И ест! Всем сейчас тяжело, дорогой товарищ Рыбин. Время сейчас такое…”
Глава 7.
Ровно в 17.00, в субботу 4 ноября, в зал заседаний Озерского райкома партии в сопровождении двух милиционеров внесли опечатанную коробку. Грузный Алексей Рыбин, пыхтя и сопя, водрузил драгоценный короб на специально приготовленный для этого стол. Щелкнув фиксатором, он перекусил проволочную обмотку, скрепленную сейфовой пломбой, и бережно раскрыл картонные створки.
Наступила томительная тишина. Кто-то машинально закурил, но тут же загасил папиросу о подошву ботинка. Понимая, что без крепкого здоровья ему никогда не то что не воспользоваться, но даже не увидеть плоды проделанной работы – Николаев запретил курение во время всех заседаний, собраний и совещаний районного партаппарата.
В свежем, ядреном осеннем воздухе, еще не спертом дыханием десятков человек, поплыл нежный, чарующий аромат лежащих в ящике образцов “Изделия-1”. Вот он – момент истины. Даже самые отпетые пессимисты, еще пару месяцев назад только и думающие о своем алиби в предстоящих разбирательствах, теперь были посрамлены за неверие и посыпали голову пеплом. Такой запах могла иметь только самая лучшая из лучших колбас.
Дрожащими руками Рыбин вытащил из коробки два колбасных батона ручной вязки и передал их человеку в белом халате и с поварским колпаком на голове. Откинувшаяся пола халата продемострировала форменные галифе и поясную кабуру в открытом состоянии. Первоначально планировалось, что разрезать “Изделие-1” для дегустации членами бюро райкома будет буфетчица-комсомолка Ирочка. Но за час до мероприятия органы безопасности настояли, что это будет их человек, в звании не меньше капитана.
В полном, напряженом молчании капитан-буфетчик нарезал колбасу тонкими аккуратными ломтиками, идеально круглыми по форме. Широкий медицинский скальпель, взятый из местной больницы, водимый опытной рукою, ходил вверх и вниз, строго вертикально, с равными промежутками времени. “Как нож гильотины”, – мелькнуло в голове у Николаева воспоминание о трагической судьбе героев французской революции.
Когда напротив каждого из членов бюро райкома были расставлены прикрытые салфеткой тарелочки, а обслуживающий персонал и охрана покинули зал заседания, Николаев чуть-слышно промолвил: “Ну, с Богом…” И мысленно перекрестился.
Под салфетками оказалось по три колбасных кругляка и маленький кусочек хлеба. От переполняющих чувств и понимания важности происходящего директор фабрики по пошиву кальсон потеряла сознание и с глухим стуком бухнулась на пол. На каждого члена бюро райкома с тарелки смотрели три экземпляра легко узнаваемого профиля вождя народов.
Люди, далекие от колбасного производства, даже представить себе не могли, что колбасный срез может быть украшен не только хаотично расположенными вкраплениями шпика или сала, кусочками чеснока или зернами перца. Что колбасный срез может стать мольбертом в руках творческого и пытливого технолога.
Но факт был налицо, а вернее, лицо товарища Сталина – было фактом. И располагался этот факт строго по центру колбасного среза. Оставалось только догадываться, сколько сил, терпения и изобретательности потратил Алексей Рыбин, подбирая различные сорта сырья, выверяя степень выварки и тонкость помола мяса, комбинируя фарш по цвету, фактуре и оттенку.
Давая пример остальным, Николаев подцепил двумя пальцами верхний кружок колбасы и отправил его в рот. О-о-о, что это был за вкус! С этим вкусом могло сравниться лишь детское воспоминание о том, как еще до революции отец повез маленького Тараса в Санкт-Петербург, и на Невском, в большом-пребольшом магазине купил за 11 копеек два фунта колбасы и буханку горячего хлеба. А потом, сидя на какой-то из набережных, голодные с дороги, они уплетали ранее невиданный Тарасом деликатес. Отламывали большие куски от Елисеевской булки и запивали все это холодным хлебным квасом…
“Изделие-1” пришлось по вкусу всем членам бюро райкома. Нет, в самом деле, никто не кривил душой, блаженно жуя тающие во рту кусочки и жмуря от удовольствия глаза.
- А почему Алексей Евгеньевич не ест? - спросила пришедшая в себя и уже взобравшаяся на стул директор фабрики по пошиву кальсон.
- Извините… - Рыбин побледнел и, из последних сил сдерживая подступающую к горлу тошноту, выскочил из зала заседания по направлению к туалету. - Только бы было свободно, только бы успеть...
Правильнее всех понял такую реакцию Алексея Рыбина директор спиртового завода, товарищ Чушкин. Он на своем опыте знал, до какого состояния можно додегустироваться, готовя к выпуску новую продукцию. Но в том и проявляется крепость большевистского духа, чтобы на следующее утро, превозмогая отвращение и дурноту, вновь приползти на службу и выполнить свой партийный и профессиональный долг.
Глава 8.
Дегустация закончилась бурным ночным банкетом. Тяжкое бремя ответственности наконец-то пало с плеч руководителей района, сделав их движения, поведение и речь легкими, немного неадекватными и чуть-чуть фривольными. Все понимали, что большие перспективы первого секретаря райкома наверняка обернутся маленькими, но от того не менее приятными перспективками для каждого из них.
Герой дня Алексей Рыбин был нарасхват. Всяк желал выпить с ним, перекинуться парой слов, похлопать по плечу. Но Николаев не отпускал Рыбина ни на шаг, совершенно обоснованно беспокоясь за его здоровье. Сегодня была лишь генеральная репетиция. Премьера должна была состояться через три дня, аккурат 7 ноября. В качестве сцены Николаев выбрал не какой-нибудь там праздничный стол в буфете обкома партии и даже не застолье руководителей республиканской парторганизации. Сценой для премьерного показа “Изделия-1”, колбасы высшего сорта “Сталинская особая”, по замыслу Николаева должен был стать обеденный стол членов ЦК партии и лично товарища Сталина.
- Как там моя просьба, Кирилл Викторович? – обратился Николаев к начальнику районной госбезопасности Краснохвостову.
Тот оторвал от стакана своё красное, потное хмельное лицо и посмотрел на Николаева абсолютно трезвыми ледяными глазами.
- Всё в норме, Тарас, – еле ворочая языком, ответил трезвоглазый майор. - Шестое ноября, бронированный вагон, взвод охраны, один пулемет. Люди – проверенные. В Москве будем в полтретьего ночи. Ну, еще два часа на разгрузку и дорогу до Кремля, сдал-принял и прочие формальности. Еще четыре часа на “кроликов”…
- Каких кроликов, – не понял Николаев.
- Каких надо – таких и кроликов! – огрызнулся Краснохвостов, понимая, что сболтнул лишнего. – Ну ладно, не обижайся… – Майор перешел на шепот. - Мы так называем тех, кто пробует продукты, предназначенные для самых-самых… Если за четыре часа “кролик” не помрет, значит можно подавать на стол руководству. И вот что, Тарас… Ты уж там не забудь про Егора. Если б не он – хрен бы эта жирная свинья согласился выставить нашу колбаску на праздничный стол. У них там всё схвачено.
- Не забуду, – пообещал Николаев.
Роль Егора, младшего брата Кирилла Краснохвостова, состояла в том, что он, будучи не самым большим чином в столичных органах, старательно и быстро выполнил личную просьбу брательника, а по сути – самого Николаева. Будучи посланным нн-на…, при первой попытке, Егор напряг своих людей и уже через неделю имел весомую стопку компромата на кремлевского начпрода.
Последний действительно был похож на жирную свинью, но не это было главным его прегрешением. Главным был длиный список грехов и грешков, которые за свои 43 года начпрод накопил в достаточном количестве. Второй разговор был более предметным. Стороны договорились о взаимовыгодном обмене: начпрод находит способы попотчевать руководство страны нарезкой “Сталинской особой”, а на память о приятном сотрудничестве получает из рук Егора вышеупомянутую папку…
Расходились уже под утро. Сколько было выпито, сколько съедено – никто не считал. Батарея пустых бутылок и гора жирной посуды терпеливо ожидали прихода уборщицы тети Глаши. Ящик из-под экспериментальной партии “Изделия-1” был пуст, что лишний раз подтверждало высокие вкусовые качества нового продукта.
Подхватив одной рукой одуревшего Рыбина, а другой настойчиво через длинную строгую юбку тиская за попу податливую Ирку-буфетчицу, Николаев направился в сторону чушкинского завода. Домой не хотелось, а хотелось продолжения праздника.
- Кирилл, пойдем с нами, – пригласил Николаев.
- Нет, я домой… Спать! – Краснохвостов, планируя и выверяя каждый следующий шаг, направился по ночной улице в сторону моста, рядом с которым стоял его пятистенный дом.
Никто… Ни Николаев, ни Алексей Рыбин, ни директор фабрики по пошиву кальсон не заметили, что боковые карманы краснохвостовских галифе неестественно топорщатся, скрывая под грубым армейским сукном по одному батону “Изделия-1” в каждом…
Глава 9.
“Как хорошо, что сегодня воскресенье!” – это была единственная за весь выходной мысль, посетившая голову Николаева примерно в 2 часа 18 минут по полудню. Надвинув на голову подушку, чтобы солнечные лучи не прогоняли такой желанный организмом сон, Николаев захрапел.
Глава 10.
Проснулся он от громкого и требовательного стука в дверь. Стучали видимо давно, так как Наталья уже успела накинуть платок поверх исподнего и в нерешительности стояла посреди комнаты, ожидая пробуждения супруга. На улице было темно. Тускло освещенные ходики показывали начало второго ночи.
- Кто? – грозно спросил Николаев, уверенный, что это может быть только Чушкин.
Не раз и не два, нажравшийся в хлам, тот являлся в дом к первому секретарю райкома, потому что только что, своими глазами видел конный белогвардейский разъезд, спокойно бродящий по территории завода, меж ёмкостей для хранения спирта. После первого такого раза Николаев чуть-было не турнул Чушкина из партии. Но тот наутро совершенно ничего не мог вспомнить, был явно ошарашен рассказом и, в принципе, оставался человеком неплохим и преданным делу Ленина-Сталина.
- Открой, Тарас Петрович! – это был голос Краснохвостова.
Николаев изумленно сдвинул засов.
- Случилось что, Кирилл Викторович? – волнение все сильнее охватывало Николаева.
- Проедем, Тарас…
- Куда, Кирилл? – заглядывая в глаза ночному гостю, Николаев пытался понять смысл происходящего.
- Проедемте, гражданин Николаев! – уже жестко процедил недавний собутыльник и почти друг.
На заднем сидении Николаева плотно, как тисками, обжали хорошо знакомые ему лейтенант и сержант из ведомства Краснохвостова. За всю дорогу до здания районной госбезопасности, в машине не было произнесено ни слова.
В окнах первого этажа бывшего особняка купца Тихонова, отданного после революции под нужды ЧК, а теперь перешедшего по наследству к ведомству Кирилла Викторовича – горел свет. В просторном кабинете майора Краснохвостова, под охраной здоровенного оперативника в штатском, сидел белый как мел Алексей Рыбин. На столе перед ним, порезанное неровными кусками, лежало то, что в целом состоянии именовалось «Изделием-1».
– Да в чем дело, наконец! – грозным голосом спросил Николаев.
Как бы то ни было, но пока он – первый секретарь райкома партии. И пусть начальник органов не подчиняется ему напрямую, обращаться с собой, как с рядовым “врагом народа”, Николаев не позволит.
– Присаживайся, Тарас, – как ни в чем не бывало предложил Краснохвостов. - Тут голосом ничего не доказывают… Ты знал об этом?
Яркий свет, взгляд – в упор.
– Знал или нет? Отвечай!
Николаев молчал, Рыбин всхлипывал, оперативник с любопытством ждал продолжения.
– Хорошо, допустим, что не знал. Тогда смотри!
Одним движением руки майор смел на пол бесформенные, покалеченные колбасные куски. Другой рукой он достал из ящика и положил на стол второй из конфискованных на банкете вещдоков.
– Подожди за дверью, – приказал он оперативнику.
Тот послушно удалился. Взяв простой кухонный нож, Краснохвостов разрезал колбасный батон строго поперек. Как и ожидалось, и с той и с другой стороны на присутствующих в кабинете смотрел профиль товарища Сталина.
– Ну… – не понял Николаев.
– Сейчас! – “обнадежил” его Краснохвостов.
Теперь лезвие ножа прошло сквозь колбасный обрубок под небольшим углом. Человек, чей лик проступил на косом срезе, еще был похож на товарища Сталина, но явно отличался от оригинала.
Следующим движением ножа Краснохвостов усугубил внесенные искажения, добавив к вертикальному углу среза горизонтальную составляющую… С каждым очередным движением ножа черты лица, принадлежащие, по замыслу Николаева, товарищу Сталину, вытягивались. Мясистый орлиный нос сузился до аристократических размеров, а усы самопроизвольно оформились в аккуратную бородку. Медленно, но верно профиль товарища Сталина превращался в профиль расстрелянного в Екатеринбурге царя Николая II…
“Когда-то я это уже видел”, - вяло подумал Николаев. И, как вспышка молнии, - СОН!!! Тот самый сон, приснившийся ему в ночь с четверга на пятницу, в купе поезда “Москва-Озерск”. Тот самый сон, содержание которого он, Николаев, забыл, как только вышел на перрон родного вокзала.
- Господи, да что же это… - простонал Николаев и больше уже не осознавал ничего.
Глава 11.
Очнулся Тарас Петрович в больничной палате. Первое, что сделал, – бросил взгляд на окно: решеток не было. И то ладно. Там, за окном, на фоне серого, унылого неба неподвижно торчали покрытые толстой снежной шапкой верхушки деревьев. Сколько прошло времени с момента ночного допроса, Николаев не знал. Как он здесь оказался – не помнил.
Слабую надежду на то, что жизнь еще не кончилась, вселяли два больших яблока, лежащих на прикроватной тумбочке, миска с какой-то кашей и стакан с чаем, стоящие там же. Проведя ладонью по давно не бритому лицу, Николаев нащупал несколько уже покрывшихся запекшейся кровью царапин.
Пребывать в неизвестности пришлось недолго. Минут через двадцать после пробуждения из неподвижного, бездумного ступора его вывел осторожный стук в дверь. В палату протиснулся Алексей Рыбин, такой же длиный и худой, как во время первой встречи. Вот только глаза его уже не могли обрести былой блеск.
– Здравствуете, Тарас Петрович! Очнулись?
- Лешка! Живой! – и Николаев зарыдал. Его тело сотрясала нервная, неконтролируемая дрожь. Из глаз текли крупные слезы. Кулаки сжались до белых костяшек. – Сволочь!.. Иу-уда!.. СукА-а-а-а!..
Протяжная “А”, начавшись как вторая ударная гласная, не предусмотренная традицией произношения этого слова, плавно перешла в тоскливое “а”, идущее из самых глубин николаевской души. О ком шла речь в этом монологе, Алексей Рыбин догадался. Зато Николаев еще не догадывался, что до конца своих дней он будет сожалеть о сказанном.
В то, о чем поведал Леха Рыбин, Николаев поверил не сразу.
Глава 12.
Встретившись взглядом с государем-императором Николаем II, лик которого все явственее проступал на колбасном срезе “Сталинской особой”, Тарас Петрович прошептал: “Господи, да что же это…” И, закатив глаза, повалился со стула на пол.
По пути он задел головой стоящий на столе в кабинете майора Краснохвостова графин с водой, а тот, в свою очередь, увлек на пол жестяной поднос вместе со стоящими на нем гранеными стаканами. Так как стаканы летели вниз по прямой, а тело Николаева двигалось по более сложной траектории, то стаканы опередили первого секретаря райкома. При встрече они вонзились в его щеку острыми краями разбитого стекла, оставив несколько кровоточащих, но неглубоких царапин.
На шум в кабинет вбежал ожидавший за дверью оперативник, а за ним – лейтенант с сержантом, составлявшие Николаеву компанию во время ночной поездки на заднем сидении машины. Увидив валяющегося на полу первого секретаря райкома и капли крови вокруг него, они сразу успокоились и в нерешительности мялись у двери.
Скользнув по ним невидящим взглядом, майор Краснохвостов, со звериным оскалом на лице подлетел к Рыбину, сидящему с другой стороны стола: “Говори, падла, когда тебя завербовала японская разведка!” - и со всего замаха направил свой пудовый кулак в челюсть зажмурившегося от ужаса Алексея Евгеньевича.
За мгновенье до удара неуловимым движением ноги Краснохвостов подсёк табурет, и грузное тело комсомольского вожака колбасного завода приняло то же положение на полу, что и тело вожака партийной организации Озерского района. В результате этой садистской многоходовки то ли по случайности, то ли по какому иному умыслу кулак Краснохвостова просвистел в миллиметре от рыбинского лица.
Краснохвостов вошел в раж. Он развернулся в сторону Николаева, и покрываясь потом от усердия, стал методично пинать его своими начищенными до блеска сапогами. От ударов, голова Николаева резонировала, издавая какой-то странный деревянный звук.
Ворвавшиеся в кабинет сотрудники восхищенно наблюдали за работой начальства…
Лежа с открытыми глазами, Рыбин сквозь просвет между полом и перегородкой стола удивленно заметил, что сапог Краснохвостова регулярно промахивался мимо головы Николаева и с той же регулярностью попадал в массивную ножку дубового кабинета, выполненного в стиле ампир неизвестными мастерами середины XIX века. Она-то, ножка, и была источником глухого гудения.
Со стороны двери, где стояли подчиненные майора, таких деталей видно не было.
Запыхавшись, утирая рукавом капли пота на красном лице, Краснохвостов наконец-то “заметил” незваных зрителей.
– Учитесь, сынки, – устало произнес он. – Ладно, все свободны, а я тут еще поработаю… Зайцев!
– Я, – вытянулся в струнку лейтенант.
– Если эти, - майор кивнул на все еще валяющихся Николаева и Рыбина, - до утра не окочурятся, продолжишь допрос в нашем подвале. Можете идти!
- Есть! - по-уставному развернувшись, все трое покинули кабинет майора.
- Ну что, сволочи! Будете говорить, кто еще входит в вашу тайную организацию! Отвечать! – продолжал орать Краснохвостов. Почему-то эти слова произносились им спиной к задержанным, аккурат в скважину дверного замка.
Когда шаги в коридоре стихли, майор молча помог подняться Рыбину. Затем они вдвоем перетащили тело Николаева на протертый диван. Открыв сейф, Краснохвостов достал из него литровую бутыль продукции чушкинского завода и три стакана. Подумав, он вернул один из них на место, а оставшиеся наполнил до краев: “Пей!” Выпили. Остаток спирта из своего стакана, майор плеснул на кровоточащую щеку Николаева, тем самым продезинфицировав царапины.
Затем, не смущаясь, он поднял с пола кусок проклятой колбасы, с силой дунул на него и отправил в рот. “Угощайся!” - взглядом указал он на валяющиеся там же куски. Рыбин отказался. С момента своего ареста он и так с трудом соображал, а сейчас так просто не находил никакого объяснения нелогичному поведению майора. На самом деле всё было очень даже логично…
Глава 13.
Поддавшись чувству всеобщей эйфории, которой была пропитана атмосфера позавчерашнего банкета в райкоме партии, Краснохвостов не меньше других радовался триумфально прошедшей дегустации. Но, может быть, чуть больше, чем его товарищи по партии, он переживал по поводу того, что история сохранит только одно имя, связанное с рождением “Изделия-1”, - имя первого секретаря райкома партии Тараса Петровича Николаева.
Ну, может быть, еще Леха Рыбин оставит свой след в этой, подходящей к счастливому завершению, колбасной эпопее. Все остальные: начальник озерской станции МТС товарищ Поливалкин, начальник сектора наглядной агитации товарищ Жуков, председатель колхоза “Озерский большевик” Лебедев и, самое обидное, ОН - майор Краснохвостов, так и останутся безымянными героями.
Кирилл Викторович медленно обводил взглядом празднующих товарищей, пытаясь найти в их поведении, выражении лиц, взгляде хотя бы намек на схожие размышления. Но пьяные партаппаратчики, казалось, были предельно искренними в проявляемых чувствах.
Зная наперед, что именно так все и будет, и что ничего тут не поделаешь, Краснохвостов решил сохранить хотя бы память о последних бурных месяцах жизни. Незаметно для празднующих партийцев он вытащил из заветного ящика пару батонов “Изделия-1” и спрятал их в широких боковых карманах форменных галифе. Один батон на память для себя, второй – для брата Егора.
Расставшись с загулявшей компанией в составе Николаева, Рыбина и Ирки-буфетчицы, Краснохвостов направился домой. С трудом добравшись до кровати, он тут же заснул тревожным сном мертвецки пьяного человека.
Глава 14.
Сознание вернулось к нему в то же самое время, когда голову Николаева посетила единственная за весь выходной день мысль. Солнце было уже высоко, успев нагреть своими лучами стоячий воздух краснохвостовской комнаты, а потому было душно. Распахнув окно, Кирилл Викторович припал губами к кружке с водопроводной водой. Долго и жадно пил, утоляя жажду до характерного булькания в желудке.
Следующим желанием его организма было что-нибудь съесть. Без особой надежды он залез в буфет, но не нашел там ничего, кроме засохшей краюхи ржаного хлеба. Постучав ею о край столешницы, Краснохвостов вздохнул и досадливо сплюнул на пол.
Этот буфет был пуст не всегда - только последние две недели. Отправив любимую жену, немного располневшую, но все еще привлекательную Зою Александровну на свадьбу единственной племянницы в далекий и заснеженный Омск, Кирилл Викторович вел жизнь классического холостяка. Завтракал, обедал и ужинал в столовой управления, задерживался на работе допоздна, расхрабрившись, позволял себе потребить грамм 200 перед сном. После пятнадцати лет супружества такой образ жизни доставлял ему известное удовольствие.
Однако сильное, тренированное тело сорокалетнего майора требовало жрать и не хотело вникать в представленное выше оправдание. Единственным спасением мог оказаться магазин «ПродТоргКооперации», расположенный неподалеку. Но в воскресный день он был закрыт, как и большинство учреждений небольшого провинциального Озерска.
С сожалением глянув на два батона “Изделия-1”, которые лежали на столе и мнили себя памятными сувенирами, майор взял один из них и движением армейского ножа, вернул батону предначертаную тому судьбу простого колбасного изделия. Разрезаный батон испустил уже знакомый Кириллу Викторовичу чарующий аромат, на который организм майора отреагировал обильным слюноотделением.
Уже поднося к открытому рту отрезанный шмат, Краснохвостов, боковым зрением заметил что-то очень его обеспокоившее. Причиной беспокойства был профиль, возникший на срезе аппетитного куска. Вместо товарища Сталина на майора смотрела политическая проститутка, товарищ Зиновьев.
Краснохвостов так и сел. Мотнул головой. С минуту неподвижно смотрел в угол комнаты, а потом опасливо перевел взгляд обратно на колбасу. Нет, это была не пьяная галюцинация. Мысли бешено крутились в его голове. Пожалуй, они совершили уже тысячный оборот, когда из глубины майорского сознания всплыл давно заброшенный за ненадобностью пласт знаний, обретенных слушателем первого курса императорского политехнического института Кириллом Краснохвостовым.
Одаренный от природы, имеющий все задатки стать хорошим инженером, Кирилл больше всего любил посещать лекции профессора Крафта по геометрии и стереометрии.
С трудом продираясь сквозь тезисы выступлений товарища Вышинского, тексты секретных инструкций, оперативные псевдонимы информаторов, в рабочую часть мозга стекались постулаты, аксиомы и теоремы евклидовой геометрии. Даже еще не собравшись в полном составе, они подкинули Кириллу вполне рациональное объяснение случившейся с ликом вождя метаморфозы.
Профиль Сталина, выложенный разноцветным фаршем вдоль всей длины батона, набивался в трубу колбасной оболочки при помощи сложной насадки нагнетающего шприца. В итоге создатели “Изделия-1” получили вполне сносное сходство с оригиналом на вертикальном срезе. Но, как только линия среза отклонялась от вертикали, строго выверенные пропорции сталинского лица начинали искажаться. Вероятно, с этим являнием и столкнулся из-за голодной спешки не до конца протрезвевший майор госбезопасности.
Положив перед собой чистый лист бумаги и химический карандаш, бывший студент политехнического института Кирилл Краснохвостов продолжил случайно начатый эксперимент. Делая последовательные срезы, он записывал на листе примерные углы наклона плоскостей и схематично зарисовывал получившиеся профили.
Так, уже через десять минут было достигнуто сходство изображения с врагом народа гражданином Бухариным, через двадцать минут на Кирилла нагло смотрел сбежавший за границу Троцкий, а апофеозом исследования стал лик царя Николая, проступивший на торце колбасного огрызка, поверхность которого теперь напоминала неправильно ограненный алмаз – такое количество пересекающихся плоскостей пришлось использовать.
Чем больше увлекался этой работой студент Краснохвостов, тем сильнее становился ужас, охватывающий майора госбезопасности. Самым обидным для последнего было то, при всем его старании образы положительных членов партии и правительства категорически отказывались появляться. Лишь один раз, мелькнул некто, отдаленно похожий на товарища Калинина. Да и то сходство ограничивалось характерной козлиной бородкой. Все! Сплошные враги народа во главе с Николаем II.
Глава 15.
Постепенно трезвея в ходе работы, раскромсав “Изделие-1”на десятки кусков, но так и не съев ни одного из них, Краснохвостов устало облокотился на спинку стула и задумался. Дело принимало неожиданный и очень опасный оборот. Даже думать не хотелось о том, что было бы, попади озерский гостинец на кремлевский стол. Ну не прикладывать же, в самом деле, к каждому батону колбасы инструкцию по нарезке изделия с указанием допустимых и предельных углов наклона режущей поверхности. “Надо остановить отправку бронированного вагона. Изъять готовую продукцию! Уничтожить по акту всё, до последнего батона! Взять подписку о неразглашении с каждого, кто был причастен к созданию “Изделия-1””, – четко, по-военному, размышлял Кирилл.
Но эти мысли были лишь следствием остро осознаваемой Кириллом Викторовичем причины – зигзагообразная карьера майора госбезопасности Краснохвостова подошла к очередной точке перегиба. И от того, какой выход он найдет из возникшей ситуации, полностью зависело, насколько резко, а главное, вверх или вниз, пойдет эта линия в дальнейшем.
Теперь уже не было никакой уверенности в том, что майор оказался единственным членом бюро райкома, снедаемым безнадежным тщеславием. Как знать, сколько еще батонов из экспериментальной партии “Изделия-1” не порадовали своими гастрономическими достоинствами желудки соратников по банкету, а лежали “минами замедленного действия” в домашних буфетах и в погребах. В конце-концов, если Кирилл смог незаметно взять на память пару колбас, то почему этого не мог сделать кто-то еще? Первоначально, по описи, в ящике находилось 20 батонов, а вот сколько их было съедено – никто не считал.
Возможно уже сейчас, в эту самую минуту, когда Краснохвостов размышлял о решении проблемы, чья-та недрогнувшая рука выводила на листке бумаге: “… преступная группа во главе с гражданином Николаевым Т.П. и при пособничестве майора Краснохвостова задумала нанести удар в самое сердце родной Советской страны. Покуситься на светлый образ вождя мирового пролетариата, товарища Сталина…”
Холодная волна прокатилась по спине. Пот выступил на лбу и висках. А ведь донесут, как пить дать – донесут! Не сегодня, так завтра… Кирилл Викторович даже на миг зажмурился в ожидании неминуемого удара судьбы. Но ни через секунду, ни через две ничего не происходило и Краснохвостов взял себя в руки. Градус эмоций стал понижаться, мысли приходить в порядок.
Профессиональные навыки бывшего студента уступили место в сознании навыкам действующего майора госбезопасности. Лучший способ обороны – это нападение, поэтому удар надо нанести первым. Но лезть напролом было не в традициях славных советских органов. Все должно быть “обставленно” в лучшем виде, так, что бы и волки сыты, и овцы целы. Краснохвостов усмехнулся – редкий случай, когда к овцам он мысленно относил и самого себя…
Встал, подошел к окну, закрыл распахнутые створки. Короткий осенний день походил к концу. На улице вечерело, было тихо и довольно прохладно. В грандиозном спектакле, начавшемся более двух месяцев назад, как патриотическая пьеса, продолжался воскресный антракт. Он уже в полночь прозвенит третий звонок и неожиданно для всех – и актеров, и зрителей – начнется действие последнего акта.
– Это будет фарс, - так решил за всех Кирилл Викторович.
Рассовав по карманам результаты проделанного труда, он набрал номер ведомственного гаража. Коротко распорядившись, Краснохвостов закурил и вышел на улицу – ждать приезда вызванной машины.
Глава 16.
Зайдя в свой просторный кабинет, Кирилл Викторович первым делом попросил дежурного заварить ему крепкого чаю. Минут через десять тот принес поднос с дымящимся стаканом, блюдцем с наколотым сахаром и тарелку с пресными баранками. Вопросительно глянул на появившегося во внеурочный час начальника. Не дождавшись иных распоряжений, козырнул и вышел из кабинета.
Глоток сладкой горячей жидкости произвел на майора бодрящее действие. В душе крепла уверенность, что задуманное должно пройти без сучка, без задоринки. Кирилл достал из кармана целый батон “Изделия-1” и переложил его в боковой ящик стола. Завернутые в газету порезанные куски разложил перед собой и накрыл второй газетной половиной.
Вытащил из нагрудного кармана самопальную методичку “По получению в домашних условиях колбасного профиля Николая II из профиля товарища Сталина”. Перечитал последовательность проведения процедуры. Повторил про себя. Зажег спичку и несколько секунд наблюдал за языками пламени, поглощающего исписанный химическим карандашом листок.
Затем, старательно изменяя наклон букв и иные характерные черты своего почерка, написал донос от лица патриотически настроенного анонима на имя начальника Озерского районного отдела госбезопасности товарища Краснохвостова К.В.
В доносе сообщалось, что группа видных партийных и хозяйственных руководителей Озерского района, действуя под влиянием японской разведки, планирует враждебные акции против родной Советской страны. Втайне ими было разработано диверсионное идеологическое оружие, называемое между собой “Изделие-1”. Поступив в продажу, это изделие должно было стать источником для тиражирования портретов врагов народа. В момент времени “Ч” высушенные кружочки колбасы с ликами отщепенцев и предателей должны были служить опознавательными знаками (паролем) для членов организации... И тому подобный бред. Майор не очень-то напрягал воображение, т.к. доносов подобного содержания он повидал достаточно.
Еще некоторое время заняло воспроизведение остальных деталей, свидетельств и формальностей, необходимых для алиби Краснохвостова. Собранные воедино, они были помещены в стандартную серую папку “Дело №” и до поры до времени переместились на полку личного сейфа.
Часы в кабинете пробили десять вечера. Прикинув, что с учетом разницы во времени жена, Зоя Александровна, уже наверняка находится на квартире своих родственников, Краснохвостов снял трубку и заказал разговор с Омском. Ждать пришлось недолго. Телефонисты узлов связи хорошо знали, что из таких кабинетов, из какого звонил Краснохвостов, просто так не звонят.
Поздравив племяницу жены со свадьбой, пожелал молодоженам счастья, любви и много детишек. Осведомился о погоде и здоровье. Затем Краснохвостов понизил голос и попросил передать трубку Антону, родному брату жены. Он служил начальником станции “Омск-Сортировочная” и лично был Краснохвостову симпатичен.
О чем шел разговор между Кириллом Викторовичем и Антоном Александровичем – неизвестно, т.к. массивные двери кабинета полностью глушили полушепот майора, а чуть-чуть приоткрыть их лейтенант Зайцев не решился – могли и скрипнуть.
Когда наступила полночь – у майора Краснохвостова всё было готово. Действие началось!
- Едем на задержание, всем быть предельно собранными! Оружие взять с собой! Без команды – не стрелять! – по-театральному широко расставив ноги, заложив большие пальцы за ремень портупеи, Краснохвостов предстал перед дежурной сменой оперативников.
Успев заскучать за время истекающего воскресного дежурства, те были рады неожиданно наметившемуся развлечению.
В первом адресе проживал полный, с двойным подбородком, молодой парень по фамилии Рыбин. Пока в его комнате проводили обыск, он все время пытался что-то сказать майору Краснохвостову. Но тот, как только парень открывал рот, неизменно опережал его. То несильным тычком в грудь, то угрозой скорой расправы, которая ждет всех врагов родной Советской власти.
В итоге, кроме скулящего: “Я больше не буду!”, Рыбин не произнес ничего интересного. Изъятые в его комнате какие-то тетрадки с записями, формулами и рисунками – а это были рабочие материалы по рецептуре и технологии изготовления “Изделия-1” – майор положил в личную планшетку.
Отвезя Рыбина в райотдел и оставив его под охраной оперативника писать чистосердечное признание, выехали по второму адресу.
С каждым новым поворотом дороги, с каждым новым приказанием майора: “Теперь налево, здесь – прямо до оврага, теперь – в проезд…” – сердца привлеченных к задержанию лейтенанта и сержанта бухали всё громче и радостнее. Похоже, целью их поездки был дом самого товарища Николаева. Впервые им повезло участвовать в охоте на такую крупную добычу – будет, чем похвастаться завтра перед сослуживцами и родственниками!
На задержание матерого врага народа Краснохвостов отправился в одиночку. Вернулся он минут через двадцать, сопровождая растерянного и бледного человека. Это был теперь, скорее всего, уже бывший первый секретарь озерского райкома партии, гражданин Николаев Тарас Петрович.
Глава 17.
Кирилл Викторович, не смущаясь, поднял с пола кусок проклятой колбасы, с силой дунул на него и отправил в рот. “Угощайся!” - взглядом указал он на валяющиеся там же куски. Рыбин отказался. С момента своего ареста он и так с трудом соображал, а сейчас так просто не находил никакого объяснения нелогичному поведению майора.
- Да расслабься ты… – пара пощечин вернула Рыбину способность мыслить.
Краснохвостов набулькал еще один стакан, теперь уже только для себя, выпил, занюхал рукавом:
- Да, подвел ты нас, паря, под монастырь.
- Да я же не….
- Ладно, молчи и слушай. Говорить будешь только когда я тебя спрошу. Понял?
Рыбин кивнул. Он первый раз был в гостях у органов и не знал, как там обычно всё происходит. Однако, чутьё подсказывало ему, что Краснохвостов привез его сюда не на расправу.
- Сколько готовых “Изделий” сейчас на складе?
- Килограмм 150-180… Десять ящиков. Всё, что должны были отправить в Кремль.
- У кого ключ от склада?
- Один у меня, второй у начальника охраны завода…
- Кто из заводских в курсе того, что представляет собой “Изделие”?
Рыбин перечислил. Оказалось, что большинство заводчан даже не догадывалось, чем, запершись в своих кабинетах, занимается инженерно-технический персонал. И уж тем более, что охраняют в отдельном боксе склада готовой продукции солдатики с оружием.
- Это нам на руку, – вслух рассудил Краснохвостов. – Надо придумать, как уничтожить “Изделие”.
- Да вывезти подальше… Знаете, там у карьера – свалка. Завод постоянно сбрасывает туда отходы производства…
- Нет, не годится, - забраковал майор высказанное предложение.
Кирилл Викторович был в курсе, что время от времени, на свалку совершали набеги стаи местных бездомных собак. Нажравшись до отвала дарами огромной мусорной кучи, они по-хозяйски прихватывали с собой в город лакомые кусочки: кто тащил в зубах мозговую косточку, кто – покрытый зеленой плесенью кусок мяса… Еще не хватало обнаружить, например, рядом с памятником В.И.Ленину обглоданный кусок “Изделия-1”. И чей лик вызовут собачьи клыки из колбасного небытия – можно только догадываться.
Рыбин высказал еще пару идей, но майор отказался и от них.
- Сделаем вот как… Чтоб даже следов…
Глава 18.
До утра оставалось еще пара часов. В цехах озерского колбасного завода кипела работа – ночная смена готовила к отправке только что произведенную быстропортящуюся мясную продукцию. Если бы завод работал только на жителей Озерска, вряд ли бы администрация пошла на повышенную оплату, положенную заводчанам за ночные работы. Горожане могли бы довольствоваться и субботней партией выпущенного товара. Но знаменитые озерские колбасы ждали и в буфете райкома, и в столовой областного комитета ВКП(б), и на дачах знаменитых артистов и композиторов, поправляющих своё здоровье на живописных берегах целебных, прозрачных озер.
Именно они, озера, разбросанные по всей територрии района, дали название как речке-Озёре (с ударением на втором слоге), так и самому городу. А эта публика хотела завтракать только свежайшей продукцией. Ради них и трудились по ночам два десятка специалистов, да еще пяток подсобных рабочих завода.
Глава 19.
– Выезжаем на следственный эксперимент! – объявил Краснохвостов ожидавшим оперативникам. – Николаев останется в кабинете… Раскололся, гад, – пишет явку с повинной.
Краснохвостов вытолкнул в коридор Рыбина и, перекрывая своим могучим телом вид на Николаева, лежащего в бемятежной отключке на диване, протиснулся в дверной проем. Щелкнул кабинетным замком. Сунул ключ в карман.
– Зайцев! Остаёшься за старшего. С задержанным не разговаривать. Пусть спокойно раскаивается до моего приезда.
Прорезая темноту светом фар, черная машина рванула по направлению к колбасному заводу. Уже почти у цели Краснохвостов вдруг спохватился.
– Отставить колбасный завод. Вначале к Чушкину, – резко изменил он направление движения.
Оставив Рыбина и охранников в машине у ворот спиртового завода, Краснохвостов нырнул в проходную. Вскоре вернулся в сопровождении четырех сторожей, попарно тащивших две сорокапятилитровых фляги. Загрузили в багажник.
– Вот теперь – на колбасный…
Эту ночную смену работники завода вспоминали и много лет спустя.
Глава 20.
Прервав планомерную работу колбасного цеха командным окриком: “Всем оставаться на своих местах!” - Краснохвостов приказал неподвижно застывшим работникам собраться через 10 минут у административного корпуса.
По только ему известным причинам он отправил домой 17-летнюю непьющую Нюрку и семидесятилетнего язвенника, сторожа Архипа. Остальных строем, под охраной ничего непонимающих оперативников, повел к складам готовой продукции. К тому самому боксу, к которому ранее запрещалось даже приближаться.
Увидев идущую на штурм толпу, стоящие в охранении солдатики вскинули было винтовки, но знакомый голос майора остановил их.
У дверей запретного склада уже стояли захваченные с чушкинского завода фляги со спиртом. Перекусив пломбу и щелкнув навесным замком, Краснохвостов вошел в бокс. Что делал майор внутри – было не видно. Однако стоящие на улице хорошо слышали шум перетаскиваемых ящиков и треск разрываемой картонной упаковки. Затем все стихло. От появившегося в дверном проеме Краснохвостова на ожидающих решения своей участи рабочих пахнуло колбасным ароматом.
Лично, в два захода, Кирилл Викторович перетащих внутрь обе фляги. Затем к ужасу собравшихся достал из кобуры револьвер и, прицелившись, пальнул… в висящую под потолком склада лампу, прикрытую толстым стеклянным кожухом. Раздался грохот, звон, и наступила темнота.
– Чтобы ничего не увидели, – шепотом пояснил майор стоящему рядом с ним Рыбину. И, уже обращаясь к ночной смене, тихо скомандовал:
- Строем, по одному, в помещение склада – марш!
Рабочие, опасливо озираясь, друг за другом двинулись в указанном направлении, поглощаясь прохладным складским мраком.
Перед тем, как закрыть дверь, Краснохвостов схватил за шкирку и швырнул в дверной проём вальяжную кошку Сардельку, любимицу всего завода. От экзекуции не был особожден даже кот Самогон, приятель Сардельки с чушкинского завода. На свою беду он заглянул в гости к подружке незадолго до появления Краснохвостова и компании и с любопытством наблюдал за происходящим, сидя на невысоком заборе.
Закрыв дверь на увесистый замок, Краснохвостов кашлянул, прочищая горло и громко, чтобы хорошо слышали запертые рабочие произнес:
- Товарищи колбасогвардейцы! Враг не дремлет! Сегодня мы получили информацию, что два резидента японской разведки планируют выкрасть большую партию наших озерских колбас. Чтобы потом, подмешав яду, отравить всех партийных руководителей нашего города. В этот тяжелый момент мы, органы госбезопасности, обращаемся за помощью к вам – сознательным пролетариям и пролетаркам…
Краснохвостов осекся, как бы от волнения. И уже совсем другим, холодным тоном добавил:
- Короче, чтоб через три часа ящики были пустыми! Спирт во флягах.
Закурив, он сел на приступок около входа, глянул на часы, засекая время и устало закрыл глаза…
Вначале за дверями темного склада было тихо. Видимо, заводчане осмысливали сказанное. Потом началось какое-то движение. Нащупывались и передвигались ящики, булькали фляги. Напряженная тишина постепенно переходила в шум веселого, хотя и странного застолья… Через полчаса послышались разухабистые песни и кокетливые повизгивания женской части запертого пролетариата. Полная темнота, обилие спирта и закуски настраивали на соответствующий лад.
- Ну чё, всё что ли? – проорал примерно через час, сквозь щель в двери, пьяный и довольный голос старшего мастера смены.
- Как-то вы быстро, - удивился Краснохвостов. - А слева, у стены, тоже съели?
Минутная пауза. И вдруг на весь склад:
- Вашу мать !!! – это был крик ужаса.
- О, нащупал, - удовлетворенно понял Кирилл Викторович.
Основная партия товара стояла вдоль стены склада. Лишь несколько ящиков, для затравки, Краснохвостов перетащил в центр помещения. Больше из-за двери не было слышно смеха и песен. Работали молча, ожесточенно, механически жуя и глотая. Еще минут через двадцать у самых слабых стали сдавать нервы.
- Выпустите меня отсюда, – причитал молодой женский голос. – У меня муж без руки, с Гражданской. Пропадет он без меня.
- Деспоты, сатрапы!!!
- Что ж вы с людями-то деете!
Но больше это были нечленораздельные междометия и крики отчаявшихся людей. Не привыкшие к таким звукам солдаты-срочники с ужасом в глазах смотрели на спокойных оперативников. Те сниходительно поглядывали в ответ, давая понять, что на допросах в органах и не такое можно услышать. Вопли, мольбы, стоны… Звуки выворачиваемых наизнанку желудков…
Страшнее и громче всех орал кот Самогон. Давясь насильно засовываемыми ему в пасть кусками колбасы, он орал и от обиды, и от разочарования. Всю свою сознательную жизнь кот по-тихому завидовал Сардельке, мечтая когда-нибудь вдоволь наесться колбасными обрезками. Ну вот и наелся…
Светало. За дверью стихли последние стоны и крики.
- Открывай, – распорядился Краснохвостов.
Осторожно приоткрыв дверь склада, оперативник опасливо отскочил в сторону. Но никто не вышел из темного помещения. Тишина…
- Померли они что ли? – высказал предположение стоящий на посту красноармеец.
Но нет… Едва уловимое шевеление. На уровне колена стоящего охраника из мрака показалась взлохмаченная голова старшего мастера ночной смены. Глаза его безумно блестели. Из незакрытого рта торчал колбасный хвостик недоеденного “Изделия-1”. На четвереньках он выполз на свежий воздух и тоскливо завыл.
На глас вожака, также на четвереньках, из склада выползали остальные работники ночной смены. Последним, непрерывно рыгая, пост покинул героический кот Самогон.
- Сгоняй-ка за фельдшером, - приказал сержанту Краснохвостов. - Насколько я понимаю, без клизмы тут не обойтись…
Глава 21.
Далее в рассказе Лехи Рыбина события разворачивались какими-то рывками, сменяя друг друга, как кадры немого кино. Николаев слушал его, открыв рот и мысленно не переставал удивляться…
Вот два оперативника тащат так и не пришедшего в сознание Тараса Петровича в камеру, где вместе с Рыбиным они просидели до вечера понедельника. Вот уже Рыбин с Краснохвостовым пакуют неподвижного Николаева в большой деревянный ящик. Следом в такой же ящик залазит сам Рыбин, а Краснохвостов, повесив замок и приладив пломбу, сквозь щель просовывает ему ключ.
Вот несколько красноармейцев грузят оба ящика спецгруза в бронированный вагон поезда, первоначально направляемого в столицу, а теперь следующего в Сибирь, к станции назначения “Омск-Сортировочная”. Вот Леха Рыбин, сидя на открытом ящике, в качающемся на стыках опломбированном вагоне, кормит Николаева какой-то кашей.
Сам Николаев то приходит в себя, то снова проваливается в темную мглу… В редкие минуты просветления Тарас Петрович зовет какого-то Ахмеда, ругает на чем свет стоит Николая II, а в перерывах славит дорогого и любимого товарища Сталина. А Рыбин ладонью зажимает ему рот, чтобы охрана поезда не услышала шум из бронированного вагона.
Потом они снова самоупаковываются в ящики, потом разгрузка на морозном воздухе далекой сибирской станции. Тряска по разбитой дороге на телеге. Опять кантуют. И наконец, как голос с того света: “Ну что, покойнички, приехали! Меня зовут Антон Александрович!”
- Почему покойнички? – впервые с начала повествования прервал рассказ Николаев.
- Так нет нас больше, - тихо сообщил Леха. - Десять дней назад застрелены майором Краснохвостовым при попытке к бегству.
Николаев непонимающе моргал.
- Вы теперь – Моисей Соломонович Гольдберг, а я – Вахтанг Ашотович Сихашвили.
- Ты – Сихашвили? – прыснул экс-Николаев.
Контраст простого славянского лица Рыбина и его новой кавказской фамилии был столь разительным, что Тарас пропустил мимо ушей свои собственные новые позывные.
- Зря смеётесь, Тарас Петрович! Не до выбора было… Вы не помните, как мы сидели два дня в подвале дома Антона Александровича?
- Нет, - напрягая память, честно признался Николаев. - А кто это?..
- Какой-то дальний родственник Краснохвостова, я точно не знаю… Хорошо, повезло нам, прости господи, - Рыбин мелко перекрестился, - пропали тут двое из местных. Ушли на дрезине на просеку, да так и не вернулись. Один – аккурат вашего возраста, а второй – мне ровесник. Вот Антон Александрович нам их документы и справил. По ним мы вас в больницу и пристроили, а то совсем вы плохи были... Боялись, что умом тронетесь…
Закрыв глаза Рыбин-Сихашвили замолчал, заново переживая события последних дней, как когда-то Николаев, лежа на на нижней полке купе поезда «Москва-Озерск».
- А так… Так я уже начал привыкать. И вы привыкнете, Моисей Соломонович…
Рыбин встал. Натянул по самые брови пышную меховую шапку, выделанную из неведомого Тарасу Петровичу сибирского зверя.
- Пойду я, пожалуй… Вам отдыхать надобно. Завтра, ближе к вечеру – загляну.
Уже в дверях обернулся:
- Да, чуть было не забыл. Тут гостинец вам.
На прикроватную тумбочку легли ароматный балык крупной белой рыбы, пара вареных яиц и каравай хлеба.
- Колбаску я вам не стал брать, хотя супруга ваша и настаивала…
- Натальюшка, здесь?!
- Здесь, Тарас Петрович, здесь – в Омске. Вчера прибыли. Вместе с вашим сынишкой. Выслал их Краснохвостов из Озерска-то, как семью врага народа… Дай Бог ему здоровья! И вот еще что…
Пошарив запазухой, Рыбин вытащил прошлонедельный номер газеты “ПРАВДА”. На первой полосе, как обычно – фотография товарища Сталина. Текст выступления генерального прокурора СССР товарища Вышинского, новости со строек коммунизма.
- Там, на третьей странице. Ну, выздоравливайте, Тарас Петрович.
Махнул рукой и вышел. Дверь тихо прикрылась.
Занимая весь нижний подвал третьей газетной полосы, перед Николаевым предстал очерк “Так поступают настоящие коммунисты!”, подписанный какой-то А.Кукушкиной.
Подзаголовком стояло: “Подполковник госбезопасности товарищ Краснохвостов К.В. – на страже мирного труда советских людей”.
В материале сообщалось о том, что, рискуя жизнью, этот беззаветный коммунист и настоящий чекист предотвратил теракт японской разведки против руководителей родной партии и правительства. Разоблачил преступную группу во главе с бывшим первым секретарем озерского райкома партии, гражданином Николаевым и примкнувшим к нему бывшим секретарем комсомольской организации местного колбасного завода, гражданином Рыбиным. Сам провел оперативное расследование и затем, ввиду особой опасности преступников, лично повез задержанных на скорый и правый суд в областной центр. По пути враги как-то умудрились высвободить связанные руки и набросились на товарища Краснохвостова. Но тот вывернулся и застрелил обоих, как бешеных собак. За проявленное мужество и бдительность подполковник награжден Орденом. Слава родной большевистской партии! Слава нашим народным органам! Смерть врагам любимой Родины!
А по центру листа – фотография: всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин вручает Орден подполковнику госбезопасности Краснохвостову К.В.
- Точь в точь, как у Ахмеда, - безразлично отметил про себя Тарас Петрович.
Отложил газету, взял с тумбочки еще теплый каравай и откусил большой кусок пышного, пахнущего домашним уютом хлеба. Только сейчас Николаев почувствовал, как он проголодался.
КОНЕЦ
Виталий Марко
Санкт-Петербург Август 2002 года.