Я смотрю в глаза своему отражению. Пристально, не моргая. Утренний алгоритм действий начинает доканывать, от бесконечного повторения сводит зубы, а в легких будто становится меньше воздуха для вдоха-выдоха. Здесь нет ничего своего, даже свое имя теряется в этой всеобъемлющей общности. Закрыть глаза и упасть прямо на дороге.
Что, дорога?
Как я здесь оказалась?
Километры теряются в паутине собственных мыслей, порожденных бессонной ночью. В туман внутреннего мира врывается машина, снова багажник, ощущение безвыходности и тоска. Тоска по дому, по родильным стенам.
Особенно остро одиночество ощущается на лекциях, сопровождаемое осознанием собственной бесполезности. На любой вопрос есть ответ, но самую тень вопроса сдувает ледяной ветер. Серое, мрачно-грозовое небо отражается в очках, экранах телефонов, даже в лаке на ногтях. Снова тяжелый переход под вопли Моррисона в ушах, и погода проясняется. Теперь доканывает не пустое небо, а палящая жара, и течет тушь, и мокрые пряди прилипают к горящему лбу. Температура, горло саднит, выпитая вода приобретает консистенцию наждачной бумаги. Вкус еды не чувствуется, ем на ходу, скорее по привычке, нежели по необходимости. На колесах-обратно в обитель черных братьев и похоронного звона колоколов. Лавочка, Мацуо Басё, снова дружище Джим.
Дежурство когда-то было радостью, но сейчас в это трудно поверить: оно стало тяжкой повинностью. "Почто?"-вопрошаю, глядя в деревянный потолок. Раньше лица посетителей держались в памяти до конца дня, теперь забываются, стоит им переступить порог. Те, кого стоило бы называть соратниками, заняты спорами, колкостями, перепалками, что раздражает больше, чем жужжание мухи над ухом. Последний экскурсант задерживает на полчаса, растягивая время как старую резиновую шину. На занятиях по вязи узкие древние буквы вытягиваются так же: тяжело и неизбежно.
По дороге обратно лежу в качестве багажа, беззвучно и незаметно, и потому про меня все забывают. Из машины выбираюсь лишь по счастливой случайности: водитель забыл телефон и заметил мои всклокоченные волосы. Все танцуют и поют, и это напоминает пляски вокруг костра, на котором сгорает ведьма, корчась среди языков пламени. На месте месте могла бы быть я, не спрячься я за широкими лапами сосен на пригорке. Вместо веселья и смеха во мне копится усталость, и я безмолвно изливаю душу зеленой ели, а она отвечает мне смоляными слезами.
Вопли, крики, топот шагов на лестнице, как орды потусторонних созданий. Наверно, так же чувствовал себя герой "Вия", чертя вокруг себя белый круг и сжимая бессильные четки.
Снова на полу, в углу, в отдалении ото всех. Усталость камнем висит на шее, притягивая к земле, сгибая спину, но все принимают это за обыкновенную сутулость. Но эта усталость, пропитанная тоской, вытягивает все силы, наливая на глаза раскаленный свинец. Не покидает ощущение собственного рабства. В ушах стучит вопрос, поставленный однажды Мудрым: "Кто же свободнее: бегущий по саванне слон, или тля, сидящая на листе все равно какого растения?". У меня нет ответа, но я сейчас точно принадлежу к группе проигравших.
Еще день прожит. Остается дожить до рассвета.