Предупреждение.
В тексте есть описания нетрадиционных отношений.
Читать только после исполнения ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ.
* * *
Его зовут Иван. И он, действительно теперь - настоящий полковник. С соответствующим, исходя из штатного расписания, денежным содержанием и вещевым довольствием. А ещё двухэтажным домом, машиной - иномаркой, красавицей – женой и двумя сыновьями. Одного зовут Володенька. Для всех, якобы назван в честь прадеда. И только мы вдвоём точно знаем в честь кого выбрано такое славное имя.
Верю, точнее, знаю, и всегда знал, что он будет генералом, а может быть, и …
А почему нет? Ведь для него главное в жизни это СЛУЖБА. И сие не оголтелый карьеризм в достижении такого звания любой ценой. Иван Дмитриевич Орлов – солдат! И делу своему беззаветно верен. И отдаёт себя в ратной службе «до донышка», руководствуясь тремя основополагающими ценностями: «ДОЛГ! ДОСТОИНСТВО! ЧЕСТЬ!»
Когда мы с ним встретились, он был молоденьким старлеем, которому крупно повезло по жизни. Офицер уехал из дальнего пустынного гарнизона, конечно же, благодаря своим способностям и стараниям по службе. Причём в буквальном смысле этого слова, поскольку поступил в Академию без блата и взяток. А служил тогда – в конце существования великого и могущественного государства СССР, сей воин, подающий большие надежды, в десяти километрах от города Алма – ата, в пустыни Мойынкум.
Бесконечная песчаная гладь с разбросанными по ней солончаками – солёными пересохшими озерами, и сухой потрескавшейся глины. Название переводится, как «пески верблюжьих шей», это из-за огромных барханов до четырехсот метров высотой. Потому и впечатление, что горы.
Дорог – нет! Воды - нет! Людей – нет! Лишь разрушенные кошары. Это - загон для овец по-казахски. Отчего их бросили чабаны, никто рассказать уже не сможет. Какая беда прогнала людей с этих мест? Молчание. Пустыня умеет хранить свои тайны…
Вот здесь и раскинулся гарнизон, что охранял небо страны на южных границах.
Здесь и прослужил молодой выпускник училища долгие месяцы, состоящие только из службы, поскольку досуга, как такового, в этом далёком уголке и не было.
В тот день я, как обычно в пятницу, смог сорваться с работы пораньше и бегом на Белорусский вокзал, так хотелось успеть на запланированную электричку. Этот вид транспорта за многие годы стал привычным. Утром - на работу, вечером – домой. Чтобы не заморачивать себя лишними телодвижениями по приобретению билета, покупаю на месяц проездной. И хотя делаю это много лет подряд, зачастую оказываюсь в глупом положении. Когда срок проезда заканчивается, к примеру, вчера, а ты, только сегодня, это обнаруживаешь. Иногда это бывает довольно занимательно, как и в тот раз...
Моё безмятежное чтение книги, которая давно разогревала мой интерес, да долго найти не мог, прервала милая и симпатичная контролёрша с обворожительной улыбкой и просьбой предъявить «документ об оплате проезда». С уверенностью честного пассажира подаю. И уже через минуту выслушиваю приговор строгим судейским голосом: «Его действие закончилось вчера. Нет ли у Вас другого?» Увы, такого не оказалось.
Вот невезуха, забыл купить. И, несмотря на мои попытки убедить, что «мол, эта случайность, что многие годы своевременно приобретаю, что войдите в положение, поскольку спешу» и прочие жалкие слова, через несколько минут оказываюсь на платформе, с тоской и недовольством смотря вслед уходящему поезду. Переваривая напутствующие слова дамы при исполнении служебных обязанностей: «Благодарите, что не взыскала с вас штраф в тройном размере. Какой-то вы такой, что хочется, почему – то, вам верить», - сканирую окрестность.
Рядом топчется хлопец, выставленный из вагона вслед за мной. Высокий, чернявый, с широким разворотом плеч, обтянутых белой футболкой, за плечами небольшой рюкзак. Выражение лица такое, что я, как в зеркале, увидел: и разочарование, и растерянность, и возмущение.
До меня дошла вся нелепость положения, когда два нормальных молодых мужика, явно не бомжи, оказались волей сложившейся ситуации – «поездными зайцами». И от осознания этого заржал, яко племенной жеребец на лугу, впервые за день, выпущенный на волю.
Видимо мой смех был настолько заразителен, что через десять секунд уже хохотали оба до слёз. Электричка-то была последняя. Все уехали, и только мы вдвоём остались на пустой платформе. Впереди два часа дневного перерыва. Вот повезло, так повезло… Вляпались… в дерьмо, по самое «не балуй». Отсмеявшись, плюхнулись на ближайшую скамейку.
Товарищ по несчастью взглянув пристально, как сканировал всего до печёнки, прыснул в очередной раз и протянул руку: «Иван. И что теперь? Ё-пе-ре-се-те! Меня же к этой «дрезине» встречать придут. Я же ни адреса, ни дороги к даче не знаю. Вот уж попал, так попал!»
На его челе, как на экране, мелькали кадрами кино, все чувства, которые испытывал. Удивительное сочетание сильного спортивного тела с мускулистыми руками, мощной грудной клеткой и милого, почти девичьего лица, кажется, что его и бритва ещё не касалась. Боже мой, какой очаровашка! Он просто лучится энергией добра. И она притягивала, да так, что хотелось прикоснуться к щеке, разгладить появившиеся морщинки на идеальной натянутости кожи лба.
Дабы стряхнуть с себя сие наваждение, немного грубовато ляпнул: «Надо было билет брать, а не ехать зайцем!» Парнишка хлопнул себя по ляжкам и стал, в свою очередь, наезжая оправдываться: «Ишь, морализатор. Сам такой. Если хочешь знать, то я стоял в очередь кассы. Она такая длиннющая оказалась, что почти час в ней промучился. Взглянув на часы, понял, что всё – не успеваю. А уже заранее созвонился и сказал, в какое время выезжаю. Как мустанг стартанул. За секунду перед захлопыванием дверей, влетел в вагон. Интересно, а почему ты рядом сидишь, коли такой «вумный» яко утка?» Теперь уже мне пришлось в оправдание блеять «тупой остриженной овцой». После этого оба замолчали, отвернув головы.
Сорвали досаду друг на друге и что дальше? Надо бы помириться и повиниться, чего наехал на парня, изображая из себя такого «белого и пушистого», хотя оба мы сейчас такими не являемся.
Да, тут рядом забегаловка с хорошим разливным пивом, надо бы воспользоваться для примирения, да и время за дружеской беседой быстрее пройдёт.
Так и сделал. Предложил. Надо отдать должное Ивану – не отказался.
И вновь улыбка сияет во всё лицо, как солнышко на небе, где нет ни одного облачка. Вот, кажется не плакатный красавец, но очень симпатичный, особенно, когда улыбается. Тогда на щёчках появляются ямочки и глаза лучатся голубым светом. И сразу возникает необъяснимое состояние, что этого парня знаю тысячу лет, просто давно не виделись. И вот – встретились вновь. И рад этому, как давно не видевшему родственнику. А ведь ещё и десяти минут не прошло, как впервые столкнулись.
Такое в моей жизни не часто происходит, когда и ХОРОШО, и НЕУДОБНО. Вот уж точно, чисто по-россейски, как в анекдоте, или, как в жизни: «Без бутылки и не разберёшься!»
Взяли по три больших кружки Жигулёвского пива «на рыло» и сели в тенёчке на дальней скамейке за декоративным плетнём. А на дворе – благодать…
Май.
Тепло.
Солнышко светит.
Листочки ярко – зелёные, точёные.
И пахнет так, как пахнет только Весной.
И даже миазмы железной дороги и питейного заведения перебить его не в силах.
Тихо.
Из всех посетителей – только мы вдвоём. Что делать…, дневной перерыв в электричках.
И как-то разом, прямо, как сахар в горячем стакане чая, растворилась во всём этом столичная суета.
И куда-то подевалась привычная московская спешка.
И так стало БЛАГОСТНО на душе, как это бывает только в деревеньке у родителей, сидя на завалинке.
От чего так?
Да оттого, что ЖИВУ! От того, что пробуждающая природа возвращает из закромов «ледяного замка Снежной королевы», что-то сказочно - необычное: двигающее, - летящее – парящее. Вот пчёлка кружит, в поисках нектара, а над ухом муха жужжит и жужжит, а по веткам, весело чирикая, прыгают воробьи. А может быть от того, что рядом сидит такой классный парень, прямо «европейский стандарт» и мы с ним так смачно – вкусно пьём пиво.
Радостно!
Легко!
Совсем нет азарта «охотника», который вышел на след. Когда ему уже «грезится в погоне», как ВСЁ будет…, если удача не подведёт, и «добыча», не исчезнет, совершив дикий прыжок в сторону. А, наоборот, будет «пленена» и упадёт в наготе своей на… широкую кровать. И случится неизбежное, и так желаемое. И отдаст себя добровольно во власть похотливых рук, рта, да и всего остального.
Но, даже планов реализации этой мысли – НЕТ.
Есть – очарование, удивление, восторг. Как бывает, у меня, по крайней мере, точно, в Итальянском дворике Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, где стоит статуя Давида. Она высотой почти шесть метров и изваяна во Флоренции по заказу собора Санта Мария дель Фьоре из огромной глыбы мрамора. Над которой ещё раньше работал Агостино ди Дуччо. Это потом она досталась Микеланджело, что, конечно же, усложнило его задачу.
Но, на то и ТАЛАНТ, чтобы создать шедевр…
Всегда, когда вглядываюсь в лицо изваяния, в напряжённые мышцы тела, внутреннюю готовность к броску, совсем забываю, что он нагой, а между ног кое-что топорщится.
Воспринимаешь СИЛУ, МОЛОДОСТЬ, КРАСОТУ. И это лицезрение - любование делает чище, лучше, возвышеннее.
Вот и сейчас сижу на скамейке, широко раскинув вытянутые ноги, облокотившись спиной, на ограждение. Весь такой размягчённо – расслабленный, пью хмельной напиток, и внемлю словам Ивана. Они простые и ясные. Тихо журчат, как ручеёк из-под снега, и падают, как семена на вспаханное поле, моей души, чтобы прорасти там и стать частью меня: «Знаешь, а я родился в самой середине лета. Наверное, поэтому люблю тепло, ласку, внимание. От них плавлюсь, как сливочное масло. И в таком расслабленно – жидком состоянии принимаю любую форму. Может быть, оттого и легко схожусь с теми людьми, от которых это исходит. Мне вообще везёт в жизни на добрых. Точно! Потому и везучий, что они мне столько отдали, что не на одного человека хватит.
Вначале мама и папа. Вот только не помню их лиц, но чувствую всегда их постоянное присутствие рядом. Они погибли, когда был маленький.
А вот бабушкины глаза с прищуром помню. Ни разу они не взглянули с досадой, раздражённостью, злобой, только с любовью.
А вечерами, укладывая спать, пела какие-то старинные гимны, как молитвы, и перебирала ласково волосы. В перерывах между пением шептала: «Господи, храни его! Троих ты взял: зятя, дочку и внучку, ещё не родившуюся. Так отдай внуку моему ВСЁ, что им полагалось: ум, добро, терпение. Яко ты, Господи, упование моё, Вышнего положи еси прибежище ему. Не приидет зло, и рана не приблизится телеси внученьку моему. Яко ангелом своим заповесть о нём, сохрани во всех путях его. На руках возьми, да некогда приткнёши о камень ногу на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на мя уповаю, и избавлю, и покрыю, и яко познаю имя твоё. Воззову и услышу: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю, долготою дней исполню, и яви ему спасение твоё». И слёзы, такие горячие, падали на лицо, а меня уносил Морфей в зелёные луга сновидений.
А потом и её не стало. Это уже хорошо помню, в то лето мне должно было пятнадцать лет стукнуть. Она и раньше прибалевала, да бог миловал, а тут ранней весной слегла. До последнего крепилась...
Но в больницу ехать наотрез отказывалась, приговаривая, что «от старости ещё никого не вылечили».
Теперь уж я «вставал с петухами»: обихаживал скотину, готовил еду, умывал и кормил бабулю, а потом бежал в школу. Посещал, по договорённости с директором, только самые сложные предметы, по которым надо было в недалёком будущем сдавать экзамены.
Пока был на уроках, приходила соседка – лучшая подруга бабушки. Она помогала в том, что мне позволено не было – мужик ведь уже. А ещё, варила суп, иногда даже пекла пироги.
Бегом прибегал домой, как только освобождался, и уже не отходил от постели до утра. Разве только для выполнения дел по хозяйству. В огороде всё посадил. На удивление, попёрло, как «на дрожжах», к большому удивлению соседей.
К моему Дню Рождению, даже показалось, что беда миновала, бабушка стала хоть на немного садиться. А в сам праздник даже выпила половину рюмки домашней наливки. На следующий день посадила напротив и обыденно так, стала говорить, как НАДО жить дальше. Где лежит её смертное, в каком месте схоронены деньги: и те, что на похороны, и те, на что потом мне на проживание. Замолчала, видимо с силами собиралась, а дальше всё чётко и по пунктам, как инструкция: первое, второе, десятое…
Прошло три дня после того разговора. Рано утром позвала и прямо заставила собраться и поехать в город, якобы проверить родительскую квартиру, так как сон ей плохой приснился. Я в ней так и остался прописанным после гибели родителей, а присматривала за моей жилплощадью соседка Марья Павловна. Она в ней и ночевала, поскольку внучка замуж вышла, вот и уступила молодой семье своё жильё. Уехал с двумя большими корзинами гостинцев, «для сторожа» за труды. Вернулся только на следующий день.
Остановка автобуса на околице. Дом бабушки на пригорке – далеко видно. Сразу почувствовал неладное. Калитка распахнута. И люди..., то входят, то выходят...
Она меня специально отослала, придумав причину. Не хотела своей смертью пугать. И за время пока болела, а я в школе на уроках сидел, со всеми в деревне обо всём переговорила, и распоряжения на данный случай оставила...
Её все беззаветно любили за душу открытую, за готовность во всём прийти на помощь, и в последней просьбе никто не посмел отказать. Ведь она, как в юности, по окончанию учительских курсов, а это ещё в самом начале века, сюда приехала, так и до шестидесяти лет была неизменным директором школы. Всех выучила – ни одно поколение. И была со всеми строга, но добра, не жалея ни своих знаний, ни сердечной щедрости. Всем всегда была «палочкой – выручалочкой», за всех беспокоилась.
На тот момент, когда в дом вошёл, она в горнице лежала, окружённая старушками в чёрных платах на головах. Одна из них стоя у изголовья читала псалтырь. Бабушкино лицо было спокойно – умиротворённым и величественным, а вокруг всё сияло белизной. Похоронили её через два дня...
А в последнюю ночь я с ней один остался дома, хоть меня настойчиво и пытались увести к себе родители одноклассника и моего школьного приятеля. Долго сидел у гроба и разговаривал с ней. О чём? Да обо всём. И о том, чтобы не волновалась за меня, ведь уже большой и благодаря ей во всём самодостаточный. Я не рыдал, просто постоянно слёзы стояли в глазах, а иногда проливались капельками…
Сон сморил меня как-то разом, едва успел пересесть с табуретки на диван. Потом, так же резко, как бы проснулся...
Обратил внимание, что окна по-прежнему тёмные, а в доме, как бы дневной свет. А бабулечка на кухне мою любимую песенку поёт: «Ох, мой миленький внучок, испекла я пирожок. Всё в него я положила, и ЛЮБОВЬ не позабыла. Ешь его ты не жалей и расти, расти скорей!» Повернулась, улыбнулась: «Проснулся мой Ванечка. А я тебе завтрак готовлю. Ты не пугайся и ничего не бойся. Мне только один разок прийти разрешили. Всех своих увидела, со всеми поговорила. Знай, мы тебе помогать будем: и я, и мама, и папа, и сестричка маленькая. Помни об этом и живи ДОСТОЙНО! А теперь иди, досыпай…».
Проснулся с первыми петухами и опять сел у гроба. Ни тогда, ни потом не заморачивался на предмет было – не было. Радовался, что вот ещё раз увидел её живой и последнее напутствие от своих дорогих мне людей получил. Теперь можно и дальше жить, зная, что за спиной такой крепкий тыл.
Вот с тех пор и стал жить самостоятельно. Хозяйничал. Себя обихаживал. Исправно в школу бегал.
То, что меня не забрали в детский дом сразу после смерти бабушки, имело два объяснения. Одно, в том, что прописан был в городе, а жил у бабушки в деревне. А другое, моя милая старушка, понимая, что её может господь призвать за год – другой до моего совершеннолетия и, зная, что приют для меня станет катастрофой, заранее взяла со своего друга Микитки, коего Советская власть назначила председателем сельского совета, Новикова Никиты Петровича, слово. Что, ни при каких обстоятельствах не станет оформлять документы на отправку внучка в казённый дом. Такое же слово взяла и с директора школы, бывшей своей ученицы.
А во мне она была стопроцентно уверена, ведь не зря с малых лет приучила к самостоятельности.
Вот так и стал я – общим сыном деревни.
То одна соседка, то другая зайдёт. Кто с пирогами, кто с десятком яиц, кто с молоком, кто с куском мяса от собственного кабанчика. Я так же отвечал добром. Зимой дорожки от снега чистил, по весне грядки вскапывал, летом с покосом помогал убираться.
Как-то, в летнею короткую ночь, проснулся от гула и огня. Горело сильно и где-то рядом. Запаниковал. Думал бабушкин дом. В одних трусах на крыльцо выскочил. Нет. Полыхал дом соседей. Да, так, что искры долетали и до нашего пятистенка. Спасало то, что погода была безветренная, да между домами сад располагался.
Разглядел, что у огнём охваченной избы люди суетятся, стал спасать своё жильё. Благо ещё с вечера, поливая клумбу с любимыми бабулечкиными цветами – многолетниками, не убрал шланг, да и мотор из колодца не вытащил. Вот и славно оказалось, что поленился. Быстро включил, накинул на плечи старый брезентовый дождевик, дабы ожоги не получить, и по лестнице забрался на крышу. Там и стал заливать, дождём сыпавшие искры. Как раз вовремя. Поскольку рядом уже полыхал огромный костёр. Дом- то соседский вековой, дерево хорошо просохло, и огонь вознёсся до небес, с треском, на сотни метров, разбрасывая головёшки.
Тут уже и помощники объявились. Бабы, увидав меня на крыше, завопили, и могутный кузнец меня сменил. Народ выстроился в цепочку и вёдрами от колодца стал подавать воду, которой и поливали стену, что ближе к кострищу. К горевшему дому подступиться уже не было возможности.
Своей пожарной машины в деревне не было, а колхозная бочка с ручной помпой, справиться не могла. Когда приехали два больших ЗИЛа с района, крыши уже не было, да и стены догорали. Только ближе к утру спохватились, что не видно хозяев.
Дядька Кузя с тёткой Матрёной, сколько помню, «пили горькую до беспамятства», и спотыкач гнали из всего, что для этого годилось. Приехавшая милиция нашла на пепелище на панцирной сетке металлической кровати обгоревшие кости. Собрали их, а уж потом, деревня вскладчину похоронила их в одном гробу.
Единственного сына, служившего в армии, искали через военкомат, поскольку точного места службы никто не знал, а все бумаги сгорели.
Учитывая, что до окончания срока исполнения воинского долга осталось чуть больше месяца, его демобилизовали раньше срока и отправили домой. И что совсем удивило деревенских, армейское начальство выхлопотало ему, какое то там единовременное пособие, а военкомат выплатил, как погорельцу. Об этом бабы долго гутарили. Он прибыл через неделю после похорон.
Как-то так получилось, что меня неведомая сила в тот день подняла аж в три часа, только начало светать. В кровати больше не лежалось.
Оделся.
Вышел.
Петухи по всей деревне заливаются, соловьи свои рулады выводят, туман по земле стыдливо расползается. Ноги сами понесли за околицу на горку. Там у единственной берёзы встретил рассвет.
Красиво!
Вначале на краю неба и земли стала алеть узенькая полоска. Свет был неяркий, но с каждой минутой разрастающий и в бок, и вверх. И с каждой секундой краснеет всё ярче. Всё процесс пошёл, и ничто не сможет его остановить.
Вот оно - солнце!
Объявилось во всей своей красе из-за линии горизонта, как огненный петух на лужайке. Оно дарило свет и тепло, вселяло НАДЕЖДУ и ВЕРУ, что впереди у меня всё будет ХОРОШО.
Стоял и смотрел, пока кожей не почувствовал жар лучей.
Постояв так некоторое время, двинулся к дому – лицом к солнцу, спиной к деревне, как говорится «задом наперёд». Так и шёл, пока не упёрся во что-то, чего и быть не могло, уж сколько раз так хаживал.
И это ЧТО-ТО было так же тёплым.
А потом, руки нежно и сильно обхватили и прижали к себе. Теперь стало горячо и спокойно, спереди от солнышка, сзади от человека, а особый жар в районе попки. Через тонкую ткань летних шорт без трусов, чувствовал, как в желобок упёрлось ЭТАКОЕ – мягкое и твёрдое одновременно.
Испугался?
Да, нет! Я же дома, и никто в деревне не способен мне сделать зло. А руки всё прижимали и прижимали, и в попку так усиленно давило, и ещё в шею задышали, а потом губами прошлись по волосам.
Господи, хорошо то как!
И только несколько минут спустя руки отпустили, тело отодвинулось, давая возможность повернуться к незнакомцу. На траве стояла сумка, а передо мной в военной парадной форме боец. Такой ладный, да красивый, крепкий молодой мужичок. Кто же это такой? Бог мой, да это же Тимка! Уходил в армию худющий, с угрями на лице, весь такой нескладный. Он хоть и старше меня на несколько лет, но никогда, как к «малявке» не относился, даже наоборот, как к равному. Во всём заботясь и помогая, как старший брат.
Была в нём некая сила, которая всегда останавливала самых отчаянных драчунов. Он был неистов к тем, кто, не зная тормозов, «допекал соседского мальчонку до белого каления». Тогда бил страшным боем, сам совсем не чувствуя боли, хоть кровь могла из его носа фонтаном струится.
И вот, передо мной, такой подросший, возмужавший, с чистым лицом, ладный, крепкий мужик. Ух ты, как Армия, волшебным образом человека меняет. Такого теперь и не решишься просто по-деревенски назвать. Либо Тимофей Кузьмич, либо, учитывая ближайшее соседство, Тимофей. Мы стояли напротив, пристально вглядываясь друг в друга...
А в глазах его горел тот же, ещё доармейский свет любви ко мне. И увидев это, вновь, я, не раздумывая, бросился, как пятилетний пацан на шею, обвив руками и ногами, стал уцеловывать лицо. Ведь он, воистину, мне остался на этой земле самым близким человеком. А потом шли рядом по просыпающейся деревне. Большой и маленький.
И было в этом какое-то ТОРЖЕСТВО.
Вершилось что-то важное в простом и обыденном. Ведь именно в этот момент, это ЧТО-ТО объединило нас в одно единое целое. И уже не было более страха одиночества и сиротства.
И стояли по ходу нашего движения бабы, да мужики, кто у плетня, кто на крыльце, а кто просто на обочине, и так же молча глядели, да утирали слёзы…
Пришли к дому.
Поднялись на крыльцо.
Сели за стол.
Пришло понимание, что теперь, мы – СЕМЬЯ. Это потом было пепелище, кладбище, пьяное застолье и ночь, когда я проснулся от глухих рыданий. Столько в них было горя, безысходности, что лежать спокойно уже не мог. Поднялся. Подошёл к дивану. Сел рядом. Молча стал перебирать его волосы, как это делала бабушка.
Пока не заплакал сам. Теперь уже Тимка прижал к себе, слизывая мои крупные слёзы и что-то нашёптывая, тёплое и родное. Так и уснули, наплакавшись, обнявшись, в одной постели. С той ночи стали спать вместе, каждый раз обнимая по-братски другого и успокаиваясь, как бы прячась от всех невзгод, в тепле родного человека.
Роднёй нас сделал горе – беда, хоть и у каждого своя...
Осенью я пошёл в школу, Тимофей на работу. Шофёром в колхоз. Жили дружно, не ссорясь, всё время, проводя вдвоём. Он усиленно занимался со мной спортом: тут и многокилометровые кроссы, и турник, и плавание, и закаливание. Я помогал ему вспомнить школьную программу, и всячески поддерживал в нём желание учиться дальше.
Это дало результаты. Тимка решил на следующий год поступать на заочное отделение в сельскохозяйственный институт.
В декабре на меня пришёл официальный запрос. Чтобы не доводить дело до беды, председатель – Никита Петрович, задним числом оформил на Тимофея Кузьмича Доброва опекунство, отправив соответствующие бумаги по инстанциям.
Более власть меня не беспокоила, и страх попасть в казённый детский дом у меня ушёл навсегда.
В отличие от родителей, Тимыч практически не пил. Конечно, по праздникам покупал хорошее виноградное вино, чаще грузинское, служил он в той стороне. В далёкой и многоголосно – песенной Грузии первые полгода, а потом его аж на Крайний Север забросили, далеко в тундру. Всегда наливал мне рюмочку, и я пил из неё маленькими глоточками. Себе так же периодически наполнял стаканчик, но бутылкой всё и ограничивалось. А потом сидели на берегу и пели, наблюдая, как солнышко уходило за горизонт.
Заботился обо мне Тимка один за троих: маму, папу и бабушку. Себе лишних брюк не купит, а мне всегда всё новое. Уж так я сильно в тот момент расти стал, мгновенно вся одёжка обмалела. Причём, только на свои заработанные. Деньги, которые оставила бабуля, положил в банк на моё имя.
«Это твоё «приданное». Вот кому-то же повезёт: и красавец, и умница, да ещё и богатый!» - весело говорил и, обнимая, целовал в щёчку. Он всегда так делал, как бы поощряя. А мне это настолько нравилось, что для того чтобы получить «очередное вознаграждение», так старался сделать что-нибудь хорошее, «прямо из кожи лез».
Последний год в школе был трудным. Да и дома Тимка не давал мне возможности посачковать. Мягкий, как воск во всём, в вопросах учёбы и спорта становился кремнем. Именно его стараниями усиленно - дополнительно занимался математикой и английским.
Надо же, ведь нашёл двух пенсионеров, бывших преподавателей университета, которых «потянуло из города в родные края», вот и вернулись в ранее заброшенный дом предков. Они со мной серьёзно занимались, да и Тимке доставалось. Мы оба готовились к своему будущему, обеспечивая стариков овощами со своего огорода всю зиму.
А по утрам и вечерам «гонял меня, как сидорову козу» до седьмого пота, добиваясь идеального физического состояния, поскольку был убеждён, что мне это пригодится.
Да и вообще – «В здоровом теле – здоровый дух».
Выпускные экзамены позади. Мне на торжественном вечере вручили аттестат и золотую медаль. В зале в этот момент почти вся деревня собралась. Все хлопают, радуются, а сами украдкой слезу вытирают...
А потом застолье в доме моей любимой бабушки. И опять поздравления, и много гостей, кто уходит, кто приходит, и у каждого для меня подарок, чаще деньги в конверте «на дальнейшее обустройство».
Я теперь этим людям «до скончания века» должен отдавать свои долги. Только к ночи мы остались вдвоём с очень дорогим мне человеком – Тимкой…
Иван замолчал. Закрыл глаза и откинулся назад, весь уйдя, видимо, в свои воспоминания...
Я и не торопил, понимая, что мы просто попутчики, волей случая, оказавшись вместе. Как там слова всем известной песни:
«На Тихорецкую состав отправится,
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые, платочки белые,
Платочки белые...,
Платочки белые, глаза печальные.
Одна в окошечко гляжу негрустная,
И только корочка в руке арбузная.
Ну, что с девчонкою такою станется?
Вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется...,
Вагончик тронется, перрон останется.
Начнёт выпытывать купе курящее,
Про моё прошлое и настоящее.
Навру с три короба - пусть удивляются.
С кем распрощалась я, с кем распрощалась я,
С кем распрощалась я...,
С кем распрощалась я, вас не касается.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке,
Как тяжело на свете жить бедняжечке.
Сойдет на станции и распрощается.
Вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется...,
Вагончик тронется, а он останется...»
Вот придёт электричка, и мы в неё сядем вместе, чтобы выйти по отдельности. И продолжим жить дальше, каждый своей жизнью. Потому и сидел тихо. И молча пил своё пиво.
Собеседник очнулся. Открыл глаза. Припал губами к пенному напитку, сделав пару глотков и, и как ни в чём не бывало, продолжил: «Военным видимо я решил стать ещё в момент нашей встречи за околицей рано утром. Это решение зрело во мне долго. И даже для меня самого стало неожиданным его озвучание. Тимка выслушал и поддержал.
В училище поступил на счёт «раз». Занимался легко и увлечённо.
Запомнились и стали основополагающим принципом слова седого генерала, сказанные на торжественном построении по случаю принятия присяги. Герой Советского Союза, ветеран Великой Отечественной войны, вся грудь в орденах, а глаза молодого пацана, и в них «бесенята прыгают»: «Если БЫТЬ военным, то только ПЕРВЫМ! Тогда и звёзды маршала не фантазия! Дерзайте, мои юные други. Эх, как завидую я вам!»
Потому и нагружал себя сверх меры. Из библиотеки и спортивного зала до глубокой ночи не вылазил. Знания в себя основательно укладывал. Не ради того, чтобы лишь бумагу о высшем образовании иметь, а так, чтобы в каждую минуту службы, ЗНАНИЯ были подспорьем. Училище так же, как и школу, окончил «с отличием».
Был выбор места службы. Попросил дать направление туда, где интересно, трудно, но перспективно. Послали в отличный полк, хоть и находящийся «у чёрта на куличках».
От своих коллег – офицеров не отгораживался, но и «тупо пить водку вечерами от безделья», не желал. А потом цель у меня была – подготовиться и поступить в Академию. Да и служить надо было достойно.
Мне в эти годы особенно помогали занятие по совершенствованию английского языка. Спасибо Тимке, что нашёл тех пенсионеров. Марья Павловна даже диалект «Лондонский» во мне выпестовала, как у настоящего англичанина, заставляя часами со мной разговаривать на обычные темы.
Мне самому было интересно, да и начальник штаба, прознав о таком «редком экземпляре», частенько заказывал переводы статей из специализированных журналов военной тематики. Да и конкретное общение с нечастыми гостями «из-за рубежа» бывали. С лёгкой руки того же начальника штаба, присутствовал на данных встречах в качестве переводчика. Это помогало быть на виду командования.
Как только появилась возможность, подал документы для поступления. Предстоящих экзаменов не боялся. Был уверен в себе. Так оно и вышло. Всё сдал с самыми высокими баллами.
Вот, теперь я – Слушатель Академии!»
Видимо пришла теперь моя очередь рассказывать. Начал, как-то нехотя, только в силу воспитанности, мол, «для тебя постарались, так и ты ответь этим же». А потом увлёкся. Удивительное влияние психологического фактора, говорить с незнакомцем, зная, что через некоторое время ты его больше никогда не увидишь. Как-то «сами лезут из тебя» такие факты, диву даёшься, что позволил себе так раскрыться. Особенно там, когда повествовал о маме с папой. Уж сильно так я, оказывается, их люблю, уважаю, ценю.
ЖДИТЕ ПРОДОЛЖЕНИЯ. Оно обязательно будет…