Когда меня принесли домой из роддома, канарейка, бросив единственный взгляд, испустила прощальную трель и издохла. В детском саду малышне говорили, что если они не будут кушать суп, их пересадят за мой стол. Однажды мне попалось у Искандера: «это была приземистая тумбочка с головой совенка». Именно эту картинку каждое утро и выдавало мне зеркало.
А в школе мне нравилось. Веселье началось с первого дня. Дружный рев первоклашек: «Мама, забери меня отсююю-даааа!», обморок одной, особо экзальтированной, бабушки. Я впервые почувствовала себя популярной.
Меня посадили на первую парту, чтоб не нервировать остальных. И я стала отличницей – выбора не было. Что еще можно делать под носом учителя?
Рядом был усажен наш главный хулиган, Вяземский-Кочанов. Он быстро просек выгоду нашего симбиоза. Под сенью его кулаков я провела милые сердцу девять лет, решая ему задачки и исправляя ошибки в сочинениях. Мы оба являли пример того, что форма и содержание не всегда едины по сути. Одноклассники усвоили этот тезис и ко мне потянулись. За эти годы на моем счету оказалось немало добрых дел: отложенные двойки, спасенные второгодники, подтянутые до уровня хорошистов троечники.
– Показатели седьмого «А» держатся на единственном человеке, – звучало на педсоветах, – но надо же как-то закрывать отчетность, – и нас не трогали.
Меня уважали. Никто не выливал мне компота в портфель, не резал пуговицы в гардеробе. На восьмое марта я, как все, получала мимозу. Дома засыпала с «Неорганической химией» Глинки, изредка – листая дневники четы Кюри. И была абсолютно счастлива.
А в десятом в нашем классе появилась она. Хорошенькая, как ангел. Бессовестная, как взвод дьяволят. Сидя за партой, она тихонько сканировала пространство, бросая взгляды из-под нежных, как бабочкины крылья, ресниц.
Я не могу назвать ее умной. Ум – брат-близнец благородства. Там, где великодушие прокисло, уму на смену явилась хитрость.
Такой она и была – хитренькой, очаровательной лиской, всякий раз готовой вывернуться из капкана.
– Я? – говорила она удивленно, – да что вы, да как вы подумать могли? – и сбегала,
оставляя пару рыжих шерстинок с хвоста.
Почему-то она невзлюбила меня с первого взгляда. Я не вписывалась в ее систему ценностей. По лискиным меркам, место мое было в самом темном углу. В стайке
сморчков-ботаников, которых терпят за то, что они дают списать. А я нахально жила. Представляете? Наслаждалась учебой, читала, экспериментировала в лаборатории. И хотя по-прежнему, бросив на меня взгляд, вздрагивала подслеповатая биологичка, оторопь ее быстро сменялась улыбкой.
Лиска взялась за работу. Ей нужен был мир, и желательно – весь. Глядя на меня голубыми бездонными блюдцами, она перекинула за плечи рыжую косу и сказала:
– Бедняжка. Так тяжко, наверное, жить, зная, что все общаются с тобой по необходимости…
Она быстро завоевала симпатии класса. Прекрасно училась, легко помогала другим. С улыбкой: просто я люблю вас, ребята! Парни ходили за ней по пятам, историк ронял очки всякий раз, когда она выходила к доске, а физрук застывал двухметровым столбом посреди зала, когда наша нимфа появлялась на тренировке.
А я как будто попала в аномальную зону. Отношения с учителями испортились. Не сами: кто-то помог, подмахнув, где надо, рыжим пушистым хвостом.
Физик в портфеле обнаружил карикатуру: пузатый гуманоид, похожий на него, катит в летающую тарелку тележку с трудами Коперника. Об увлечении физика уфологией знали все, как и то, что он стесняется этой, недостойной ученого, страсти. На обратной стороне картинки была моя контрольная.
Химик обвинил меня в разбазаривании реактивов. Я была ни при чем: моя домашняя лаборатория в разы превосходила школьную по оснастке.
Дребезжащим от обиды голосом учительница литературы заявила, что мои суждения о Бунине она находит нигилистическими. Надо ли добавлять, что о почтенном классике я даже не заикалась?
На экстренном педсовете учителя решили, что так драматически у меня протекает пубертат, и дело замяли.
Но осадок – остался.
Как-то на перемене наш класс вышел во двор. Я увидела, как на газон вскарабкался, неуклюже перебирая бородавчатыми лапами, великолепный экземпляр Bufo melanostictus и наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть. Кто-то толкнул меня в спину, и я полетела вперед, растянувшись под дружный хохот. Весь класс стоял надо мной. Лиска сказала:
– Чудная картина! Вы с этой жабой созданы друг для друга! – и под общий смех протянула мне руку.
Я встала. Когда мои глаза встретились с ее голубыми льдинками, сказала тихо:
– Иду на вы!
– Что? – переспросила она, но я развернулась и ушла. Холодный огонь разгорался в моей груди. Это было белое пламя мести.
В конце весны мы все ждали бал. Две школы – наша и соседняя, устраивали театральный конкурс и маскарад. Несложно угадать, кто стал нашей примой. Лиска репетировала круглые сутки. Я бы вообще предпочла пропустить эту клоунаду, но директриса настаивала, чтобы были все.
– Кем ты будешь? – спросил меня кто-то.
– Бабой Ягой, – ответила я. Мысль, и вправду, была неплохая: на фоне фей, принцесс и цыганок, в которых нарядятся другие девчонки, этот костюм хотя бы не будет банальным.
Одной из моих одноклассниц позарез нужна была годовая пятерка по физике, а бедняжка не могла отличить ускорение Кориолиса от банального «g». Я как раз помогала ей разобраться с векторами, когда она вдруг шепнула мне:
– Эльза…
Я говорила вам, что матушка назвала меня Эльзой? Потрясенная кончиной канарейки, мама решила, что лучше будет сразу назвать вещи своими именами. Популярная когда-то песня решила мою судьбу. Безобразная Эльза. Мама всегда питала слабость к рок-музыкантам.
– Эльза, – сказала мне девочка, – я хочу предупредить тебя. Она задумала вот что…
Узнав, что я хочу нарядиться Бабой Ягой, лиска и тут решила меня уесть. В финальной репризе она выбрала себе именно эту роль! Она не терпела соперничества даже здесь! Мне пришлось срочно менять свои планы.
…В тот майский вечер школа гудела, как улей. Все готовились к маскараду.
Я тоже была готова. Кроме костюма, было несколько технических приготовлений и разговор с директором школы:
– Эльзочка, – сказала Анна Францевна, сжимая в руках платок, – Эльзочка, ты уверена, что эта музыка подойдет для финального шоу?
– Анна Францевна, это Вагнер, – ответила я, – что может быть лучше классики?
– И еще… твой… костюм, – директриса бросила нервный взгляд.
– Он мне не идет?– я искренне огорчилась, – поверьте, я очень старалась. Он плох?
– Не то, чтобы плох, – она замялась, – но как-то слишком уж… однозначен.
– Однозначен, это хорошо, – ответила я. – Терпеть не могу двусмысленности.
Я вышла на школьный двор. Близилась ночь, но майская темь была разметана вспышками цветных гирлянд. Декорации на сцене, с избушкой на курьих ногах, темным лесом и ступой были освещены. Лиске оставался финальный выход.
Я ощутила в кармане тяжесть: в крошечной коробочке заключались плоды кропотливой работы многих недель.
Принцессы и коты, пришельцы, человек-паук и Белоснежка, пираты и даже один гигантский хотдог – все танцевали и ждали финального шоу.
Но я увидела только его.
Наверное, этот мальчик учился в соседней школе – раньше мы с ним никогда не встречались. Но его костюм поразил меня в самое сердце.
Он стоял, длинный и тощий, в обшарпанном сюртуке и шарфе, завернутом вокруг шеи. Чудовищные башмаки-развалюхи были обмотаны бечевой. Длинный нос поник. В руках он сжимал портфель, безучастно глядя вокруг.
Он увидел меня. Его глаза расширились.
Я шла к нему через двор, и все: короли, трубочисты, бэтмены и стрекозы, смолкали и уважительно расступались. Я подошла и сказала:
– Здравствуй, Ганс-Христиан. Я узнала тебя с первого взгляда.
– Здравствуй, – пробормотал он, – удивительно, что ты поняла, кто я...
– Так я и представляла себе великого сказочника в начале пути.
– А другие решили, что я нарядился нищим, – и мы засмеялись. Слова были не нужны.
Представление началось. Баба-Яга давала свой бенефис.
– Отойдем, Ганс-Христиан, – сказала я.
Мои одежды были белы, как вечность. Глубокий капюшон отбрасывал тень. Коса была остра, а шаги – бесшумны, и никто не смел заступить нам дорогу. Только какой-то Хомяк крикнул вслед:
– Смотрите, Смерть забирает Бомжа! – но я обернулась, и его сдуло, как ветром.
Мы стояли на пригорке, глядя на школьный двор. Грянул «Полет Валькирий». Пора. Я повернула тумблер на крошечном пульте.
– Как ты относишься к теореме Ферма? – спросила я.
– Я считаю ее талантливой мистификацией, – ответил он и взял меня за руку. – Ой, смотри!
Ступа с бабой Ягой тяжело подпрыгнула и окуталась вонючим дымом. Бессонные ночи, тайные вылазки к папе в институт, гигабайты поглощенной информации: от сайта Аль-Каиды, где невыносимо сложно было продираться сквозь арабскую вязь, до истории бомбистов начала прошлого века, эксперименты с тротилом и пикриновой кислотой дали свои плоды. Если не летать, то, во всяком случае, прыгать этот агрегат я научила.
– Моя работа, – похвасталась я.
Дым валил, ступа скакала, Вагнер неистовствовал, едва выдерживая соперничество с истошными воплями. Запутавшись в собственных лохмотьях, лиска-баба Яга никак не могла вырваться на свободу. Трудовик и несколько старшеклассников тащили огнетушители.
– Только актриса переигрывает, на мой вкус. Слишком громкий, противный голос.
– Не суди ее строго. Вообще-то, она не знала, что эта штука захочет влететь…
– Эффектный финал, – заметил он.
– Спасибо, – я немного смутилась.
Мы стояли на холме. Под нами простирался школьный двор и весь мир. Миллиарды звезд сияли только для нас.
В саже и клочьях пены незадачливая валькирия, наконец, покинула летательный аппарат и скрылась в ночи. Звезды невозмутимо внимали затихающему вдали визгу.