Агония русской дуэли

Николай Калмыков
           Со времен  Петра никто из российских монархов не высказывал свое неприятие  дуэли так резко, как Николай I. По свидетельству мемуаристки А. О. Смирновой-Россет, император утверждал буквально следующее: «Я ненавижу дуэли; это-варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского». Что ж, понять Николая Павловича не так сложно. Для него, по воле случая оказавшегося на вершине власти и в первый же день своего царствования пережившего мятеж декабристов, дуэль была конкретным проявлением той ненавистной стихии действий и мыслей, которую никакими законами и запретами не удавалось нигде и никогда «вогнать» в регламентированные рамки монаршей воли. И тем опасной эта стихия  воспринималась, тем большую угрозу, казалось, несла она самим основам российского самодержавия. А потому вполне естественным должен был безоговорочно восприниматься вывод, целенаправленно адресованный понятливому обществу, уже успевшему почувствовать жесткую силу руки нового владыки: дуэли будут властями строжайшим образом пресекаться.

        Ровно в этом же русле лежало отношение императора  и к судам общества офицеров. Традиционно, с петровских времен, репутация офицера прочно зависела от мнения сослуживцев. И это было логично. Великий преобразователь  Петр понимал:  для надежного функционирования жесткой военной структуры необходимо, чтобы главный костяк каждого войскового коллектива – офицерский состав – соответствовал высочайшему нравственному уровню, способствовал своим профессионализмом, поведением и личным примером  воспитанию у подчиненных чувства патриота, слуги и защитника отечества. А потому прежде всего каждый офицер сам должен обладать высочайшими нравственными качествами, быть человеком чести и достоинства, не мириться с малейшими нарушениями в службе и поведении, от кого бы они не исходили.  Именно заботой о нравственности и взаимной требовательности в среде офицерских коллективов был продиктован указ императора Петра военной коллегии следующего содержания:  «Во всех полевых и гарнизонных полках объявить, что ежели в которых полках явятся такие офицеры, что за шумством и другими непотребными их поступками в службе им быть невозможно, таких свидетельствовать всем того полка штаб и обер-офицерам по совести и под присягой, и те свидетельства  заручать, описывая обстоятельно их шумство и те другие непотребные их поступки, и потом каждому аншефу такие подлинные свидетельства,  при своем  доношении,  присылать для решения в военную коллегию».
            
          Таким образом, этим указом впервые установлено, чтобы поведение  офицера обсуждалось товарищами, и такому обсуждению поступков придавалось значение суда чести. Следовательно, у нас, в России, Петр Великий положил начало общественным судам офицеров в полках, хотя для них не было указано точно определенных правил и они не имели ясно определенных законом карательных мер. Тем не менее, и Петр, и другие императоры неоднократно напоминали, чтобы  общество офицеров объясняло причины, на основании которых оно удаляло из полка офицеров за дурное поведение и предосудительные поступки. В 1808 году вышел указ, несколько расширяющий права офицерских сообществ: им вменялось в обязанность давать свидетельства офицерам, увольняемым за ранами и по болезни  для получения пенсии. Постепенно суды общества офицеров стали проверенным средством морального воздействия на полковые коллективы, весомым инструментом общественного мнения в военной среде. Достаточно сказать, что общество офицеров имело возможность выдавать сослуживцам аттестации, которые обычно учитывались при выдвижении на вышестоящие должности, вырабатывать коллективное мнение в тех или иных служебных ситуациях. Со всем этим вынуждены были, пусть и далеко не всегда,  считаться командиры полков и вышестоящие начальники.   

         Известен случай, когда сам император Александр I при разборе конфликта между судом общества офицеров и командиром полка встал на сторону офицеров. А вот Николай усмотрел в факте существования такого рода офицерских корпораций всего лишь средство подрыва дисциплины и запретил их деятельность. В 1829 году все существовавшие постановления были отменены Пройдет ни одно десятилетие, прежде чем все возвратится на круги своя и офицерские сообщества не только приобретут былой статус, но и станут в офицерском кругу рассматривать вопросы чести, в том числе давать разрешение членам на участие в дуэлях, если чести полка или отдельному офицеру было нанесено оскорбление.

            Что же касается  запретов Николая I, то Фортуна, словно в насмешку, распорядилась так, что он стал единственным из русских императоров,  который сам получил вызов на поединок. Об этой  уникальной истории рассказал в научно-историческом рассказе историк  и писатель Н.Я. Эйдельман.

             Итак, в начале января 1836 года в канцелярию Его Императорского Величества на имя Николая  Павловича поступило необычное письмо, подписанное Александром Сыщиковым. Письмо вызвало у государя и его ближайшего окружения взрыв негодования. Мало того, что неизвестный автор в нарушении всех мыслимых правил этикета посмел напрямую обратиться к самодержцу лично, что уже было невиданной, непозволительной дерзостью,  так он еще дерзнул обратиться к нему,  помазаннику божьему, как равный к равному,  как дворянин к дворянину. И с чем обратиться?! С крамольным писанием, представляющим собой ничто иное,  как письмо-картель, письмо - вызов на дуэль.

                «Милостивый государь Николай Павлович!
               Знаю, что к царям не так положено обращаться и что, по вашему разумению, я с первой же строки, даже с адреса на конверте, груб и преступен.
               По моему же разумению, я вежлив и деликатен, ибо в мыслях, а случается и словесно, аттестую вас еще много хуже и грубее, однако, вступая с вами в переписку, нахожу, что должен уважать собеседника и изъясняться точно так, как в письме к любому «милостивому государю».
               Буду краток, хотя и уверен, что письмо такого рода вы прочтете с должной внимательностью, какой бы длины оно ни было.
              Итак, я пишу,  чтобы известить вас, что презираю многое и смеюсь над многим вашим (у нас ведь все - ваше и даже я - ваш).
              Особенно же смеюсь над четырьмя.
             1. Над портретами ваших Приближенных, которые похожи на вас и друг на друга не столько округлостями подбородков и очертаниями жировых складок, сколько удивительным выражением всевластия и  всеподчинения  в одно и то же время (разумеется, вам известно, что каждый человек с умным и открытым лицом - ваш враг).
            2. Над тем, что народ российский должен благодарить правительство за все, что имеет, как благодарят великодушного разбойника, который мог бы отобрать даже исподнее, но раздумал.
            В-третьих, особенно весело мне оттого, что в этой рабской стране, если б разрешили вы настоящие выборы, то собрали бы никак не меньше девяноста процентов всех голосов, но все же никогда не разрешите вы настоящих выборов, потому что в самом слове «выбор» опасность видите выбор - это когда можно выбрать между одним, другим, третьим... А ведь сама мысль опасна, коли ни «другого», ни «третьего» нет и не будет.
             Наконец, четвертое: хохочу над вашим представлением о собственном властии и самодержавии («сам держу вся и всех»). Ежели над всем властвуете, то перемените мой образ мысли. Не можете? Ха-ха-ха.
              Резюмирую: я оскорбил вас и все ваше. Вы, конечно, потребуете удовлетворения известным вам способом. Но стоит ли? Многих - на одного: нехорошо для рыцаря и дворянина. Да к тому же в подчинении даже полицейскому большинству есть что-то демократическое, парламентское, пахнущее голосованием и либерализмом. А ведь я взаправду один и, клянусь честью, не связан ни с каким тайным обществом. Все, кроме меня, ваши.
           Посему предлагаю добрый древний обычай - поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, перевешивающее все другое, - право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посторонних посредников. В вашей стране имеется неподвластная вам территория - моя душа. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права, которых я не признаю. Есть и третий выход, - дать общую свободу всем - и вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так ведь не дадите!
          Если вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать ваши права надо мною, потому что вы их завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною.
          Однако, если вы отправите против меня десяток жандармов, доносчиков или иных кромешников, тогда я решительно от вас отделяюсь. Адреса своего не оставляю, ибо не хочу, чтоб нам помешали.
         К барьеру, государь!
         Остаюсь вашим, милостивый государь, непокорнейшим слугой.
                Александр Сыщиков.
               
         Ваше согласие можете объявить в любом нумере «Русского инвалида» или «Северной пчелы», например, следующим способом: «Господина С. ждут по делу чести там-то и тогда-то...»  Разумеется, издатели и цензура могут такому объявлению воспрепятствовать, но, может быть,  уступят,  если вы пустите в ход свои, надеюсь, сохранившиеся связи.

        В приложенном к письму проекта «Манифеста об улучшении дел в России» предлагалось:  «установить в стране законно-свободное управление, при котором каждый человек наделяется максимальными правами - делать,  говорить и думать, что хочет». В качестве начального шага «введения законной свободы» должно стать созванное «собрание» умнейших и лучших людей страны, дабы они установили, как и в какие сроки надобно все сделать». Автор предложил и собственный вариант отбора таких людей. Сначала «предлагаются пять человек, пользующихся всеобщим уважением, например, Алексей Ермолов, Николай Мордвинов, Василий Жуковский, Михаил Сперанский и Александр Пушкин. Каждый из них назовет еще пять достойнейших, те - еще по пять, пока не наберется 125, 625 или 3125 депутатов».

       На ноги был поднят главный орган политического сыска Российской империи Третье отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. В скором времени старания жандармов и сыщиков увенчались полным успехом: им удалось установить, что названное в письме имя - Александр Сыщиков - является подлинным и принадлежит оно тамбовскому дворянину, который получил образование за границей и вернулся на Родину «с духом критики».

       Задержанного Сыщикова  доставили к императору. Подробности встречи остались неизвестными, сохранился лишь документальный монолог, произнесенный самодержцем во время встречи и зафиксированный его собственноручным письмом, адресованным генерал-фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу-Эриванскому: «Могу и на виселицу тебя, и в крепость, и в солдаты, и в Сибирь, - все заслужил. Но, по твоему собственному разумению, ты не виноват и тебя  карать не следует. Ты останешься в убеждении, что, какое бы я тебе ни назначил наказание, души твоей мне не завоевать. Приказываю: иди и живи. Ты свободен».

       Таким вот добрейшим человеком  оказался царь-батюшка Николай Павлович. Простил мятежного дворянина и отпустил с Богом. Не удостоив,  впрочем, правом на сатисфакцию. За него это сделали  всегда готовые к тайным делам надежные исполнители из Третьего отделения. Через некоторое время после встречи с императором  при не выясненных до конца обстоятельствах  Александр Сыщиков был убит на дуэли неким господином, названным как Василий Иванов.

       Обратим  внимание на существенный момент: как свободно верховный правитель и главный страж порядка в империи обращается с законом. Не закон должен вершить суд за совершенный проступок (неясно, впрочем, чем конкретно провинился дворянин Сыщиков перед дворянином Романовым), а исключительно его, государя, личная воля: и то, мол, могу, и другое, и третье, упивается он бескрайностью собственного владычества. Даже на виселицу ничего мне не стоит тебя отправить...   
          
        Трудно сказать, насколько эта история  документальна и сколько в ней места занимает художественный вымысел (если, конечно, он здесь присутствует).  В любом случае, как представляется,  все изложенное максимально соответствует характеру и поступкам Николая Павловича, известными из десятков написанных документальных биографий императора.  И прежде всего, стоит подчеркнуть для  лучшего понимания эпохи: понятие чести и достоинства для Николая было чем-то глубоко второстепенным в сравнении с  верноподданичеством  дворянина и его служебными обязанностями. Когда на допросе декабриста И.Д.Якушкина, пытавшего объяснить императору, что предательство товарищей не соответствует его понятиям о чести, вдобавок он связан честным словом хранить молчание,  Николай в ответ с негодованием воскликнул: «Что вы мне со своим мерзким честным словом!»  Это не было простым эмоциональным проявлением. Это было, как впоследствии выяснилось,  твердая позиция, которая в тех или иных аспектах станет сказываться на жизни общества. Едва успевший примерить корону император давал подданным понять, что такие критерии, как честь и достоинство отныне должны совпадать с его пониманием морали, что он не допустит рассредоточения  нравственного авторитета и намерен  быть - лично и через доверенных лиц - единственным судьей  во всех значимых вопросах жизни подданных,  включая и  дела чести.

        В середине тридцатых годов николаевской эпохи уже стало ясно, что  для искоренения поединков вовсе не обязательно развязывать против них тотальную войну и ужесточать наказания. С разгромом декабризма, с повышением деспотизма государства и удушением последних ростков свободомыслия  российское дворянство и его авангард лишались возможности самостоятельно регулировать отношения в своей среде, все больше подвергались влиянию деморализации и, нравственно опускаясь, уступали с таким трудом завоеванное предшествующими поколениями право на поединок. Начинался распад дуэльного сознания, разрушение главной дворянской традиции, обеспечивающей поддержание на должном уровне честь и человеческое достоинство. Другого ждать и не приходилось. Поместив людей в бесчестный, лживый, бездуховный  мир, ограничив их стремления жесткими рамками казенных ценностей, подменив высокие цели фальшивыми кумирами, проделав все это под флагом государственной целесообразности, можно ли было ждать от них проявлений рыцарских добродетелей?

       Скорей приходилось ждать иных, ужасающих по своим последствиям результатов. И они не замедлили начать появиться.

       В 1832 году погиб добрый знакомый Пушкина Александр Шишков. Петр Киреевский по этому поводу сообщал поэту Николаю Языкову: «В Твери случилось недели две назад ужасное происшествие: зарезали молодого Шишкова! Он поссорился на каком-то бале с одним Черновым, Чернов оскорбил его, Шишков вызвал его на дуэль, он не хотел идти, и, чтобы заставить его драться, Шишков дал ему пощечину; тогда Чернов, не говоря ни слова, вышел, побежал домой за кинжалом и,  возвратясь, остановился ждать Шишкова у крыльца, а когда Шишков вышел, чтобы ехать, он на него набросился и зарезал его. Неизвестно еще, что с ним будет, но замечательна судьба всей семьи Черновых: один брат убит на известной дуэли с Новосильцевым, другой на Варшавском приступе, третий умер в холеру, а этот четвертый, и говорят последний».

       Все  отчетливее, все стремительней разрушался дворянский мир, а вместе с ним  рушилось привычное миропонимание, рушились вековые устои самого миропорядка.  Угроза огласки бесчестного поступка  воспринималась хладнокровно и спокойно. Все чаще вызов на дуэль игнорировался  - и теперь не только из-за трусости или презрения к правилам чести. Право на поединок превращалось в право на отказ от поединка. Пощечина воспринималась как повод для предательского удара кинжалом.

      Поединки  продолжали существовать, но вырождался заложенный в них смысл высокого и благородного действа. Вырождался и сам ритуал дуэли.  Все чаще он превращался в пустую формальность, а то и в самопародию. Вдумчивый наблюдатель дворянской жизни Михаил Лермонтов гениально изобразил одну из таких самопародий в истории дуэли литературных героев своего романа Печорина с Грушницким. Грушницкий и его секунданты - дети совершенно иной эпохи, чем та, которая существовала всего десять-пятнадцать лет назад. Им уже не по плечу бремя чести, понятия достоинства и благородства в исконном, рыцарском значении. Они легко, без зазрения совести  готовы использовать дуэль как обыкновенное убийство, зарядив всего один пистолет. Дуэль, своим предназначением призванная защитить честь, в их сценарном исполнении превращается в постыдный поступок позора и бесчестия. Ключевой на той дуэли является фраза, брошенная Грушницким Печорину: «...Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла». В этой фразе - весь дуэльный путь России, вся  особенность эпохи: от честного поединка до мести «из-за угла».

       И все же и в этих условиях оставалось немало дворян, которые строго исповедовали чувство чести. В мемуарах теоретика анархизма князя П. А. Кропоткина «Записки революционера» описывается такой случай. Некий офицер, полковник, был оскорблен Александром  Александровичем, будущим императором  Александром III, еще в бытность его наследником престола. Не имея возможности вызвать на дуэль цесаревича, офицер послал ему записку с требованием принести письменное извинение в течение 24 часов. В противном случае угрожал самоубийством. Цесаревич проигнорировал и вызов, и угрозу,  что по сути было еще одним оскорблением. А по истечении 24 часов офицер в точности исполнил свое обещание и застрелился. Разгневанный Александр II отчитал сына и приказал лично ему сопровождать гроб полковника на похоронах.

         Можно предполагать, что этот случай повлиял на характер будущего императора и сыграл не последнюю роль в том, что именно Александром III официально, впервые в истории России,  разрешил дуэли среди офицеров. 13 мая 1894 года он утвердил составленные военным министерством «Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде». Ровно через неделю, 20 мая, приказом по военному ведомству № 118 Правила были введены в действие. Они состояли из шести пунктов. Первый пункт устанавливал, что все дела об офицерских ссорах направляются командиром войсковой части в суд общества офицеров. Пункт второй определял:  суд может либо признать возможным примирение офицеров, либо (ввиду тяжести оскорблений) постановить о необходимости поединка. При этом решение суда о возможности примирения носило характер рекомендательный, а решение о поединке - обязательный к исполнению. Пункт третий гласил, что конкретные условия дуэли определяют секунданты, выбранные самими противниками, но по окончании дуэли суд общества офицеров по представленному старшим секундантом-распорядителем протоколу рассматривает поведение дуэлянтов и секундантов и условия поединка. Пункт четвертый обязывал офицера, отказавшегося от дуэли, в двухнедельный срок представить прошение об увольнении в отставку; в противном случае он подлежал увольнению без прошения. Наконец, пункт пятый оговаривал: в тех войсковых частях, где отсутствуют суды общества офицеров, их функции выполняет сам командир части.

      Согласно «Правилам» суд общества офицеров, на рассмотрение которого за малым исключением передавались «оскорбления чести», мог приговорить противников независимо от их собственного желания  как к примирению, так и к поединку. При этом условия поединка должны были соответствовать обстоятельствам дела - чем тяжелее оскорбление, тем в более опасные, грозящие смертью позиции ставились дуэлянты. Если по прошествии двух недель после приговора офицер уклонялся от поединка, то командир полка обращался к вышестоящему начальству с представлением об его увольнении со службы. В дополнение к «Правилам» военным министром был издан приказ, согласно которому суд мог поставить вопрос об увольнении офицера, вышедшего на поединок, но не проявившего на нем «истинного чувства чести», а старавшегося «соблюсти одну только проформу».

      «Правила о разбирательстве ссор...» горячий поборник дуэли генерал     А.Киреев называл «великой царской милостью». Но дело было не столько в милости,  сколько в стремлении Александра III, а вслед за ним и его сына последнего императора Николая II  повысить офицерские нравы, катастрофическое падение которых  на протяжении более полувека было обусловлено в значительной степени и жестким наступлением властей на главное, выстраданное борьбой и многочисленными жертвами право дворян  на поединок. Увы, беспрецедентное разрешение на дуэль попросту опоздало. Болезнь, поразившая костяк армии - ее офицерство -  за минувшие десятилетия  дала  слишком глубокие метастазы. Формально в стихии дуэлей, несмотря на новые веяния, мало что изменилось. Примерно треть поединков проходили в обход суда общества офицеров. Обычным явлением стали случаи, когда у барьера сходились противники, приговоренные судом к примирению. Или, наоборот, по настоянию суда лишали у барьера друг друга жизни
бывшие противники, уже успевшие примериться и простить друг другу невольные обиды.

        Из очередной попытки правительства поставить дуэль под власть закона ничего не получилось.
 
        А впереди российское дворянство ждали совсем иные реалии, иные потрясения: крушение самодержавия, революция, жестокая и беспощадная Гражданская война. Война с собственным народом, с той несчастной, забитой и униженной голытьбой, за лучшую долю и человеческое достоинство которой за  несколько столетий лишь однажды пыталась заступиться  самая бескорыстная  и совестливая часть дворянства  - декабристы. И которую откровенно во все времена презирали целые поколения дворянства. Для дуэлей места уже не оставалось. Дуэли, как явление, сгорели в пожарищах той Гражданской войны, начисто проигранной ненавистной голытьбе, осмелившейся  вдруг осознать себя личностями и встать чуть ли ни вровень с избранными самими небесами.  И навсегда погребли в седом пепле, в грязи и крови все лучшее, что несли они в себе и что неистово защищали давние предшественники с оружием в руках, нередко ценой жизни. Осталась одна лишь история русской дуэли - сконцентрированный драматичный путь дворянина от государева  раба к  человеку, «взыскующему свободы» и готовому платить жизнью за неприкосновенность своего личного достоинства.