Выскочив из поезда метро, Вишнев не успел даже посмотреть на большие часы, показывавшие точное время. Он и так прекрасно знал, что к началу работы уже опоздал. Как и вчера, как почти всегда. Это вошло у него в привычку, причем так давно, что и не вспомнить. Кажется, в школу Вишнев еще умудрялся успевать вовремя, там строго наказывали за опоздания. А потом… В общем, каждый человек имеет свои вредные привычки. Нигде ведь официально не записано, что к ним относятся только курение и пьянство. Вишнев был очень трезвомыслящим человеком, а, следовательно, пьяницей стать просто не мог. По определению. Он не курил. Он рос домашним мальчиком, да и сейчас, в свои тридцать три года, с намечающейся лысиной, в сущности, продолжал оставаться всё тем же домашним мальчиком. А такие не курят. Порода такая. Но у него, однако, была огромная масса вредных привычек. Во-первых, как уже сказано, он хронически опаздывал – везде и всюду. Кроме того, он постоянно ковырял в носу, грыз и колупал ногти, непременно напевал или насвистывал себе под нос какую-нибудь мелодию. Вполне возможно, наедине с самим собой он еще что-нибудь вытворял, но об этом история умалчивает.
Итак, Вишнев понимал, что к десяти утра приехать на работу не успеет, в лучшем случае появится минут на десять позже. Если не столкнется в коридоре с начальником, то никто вообще не заметит. А если столкнется… По правде говоря, ничего страшного не случится. Просто неприятно, когда ты хоть и из-за мелочи, но чувствуешь себя немного провинившимся. И тут надо отметить уже не вредную привычку, а целое вредное состояние, в котором привычно пребывал этот молодой человек. Состояние или, вернее, ощущение ПРОВИНИВШЕГОСЯ МАЛЬЧИКА. Сколько ни ругал он сам себя за это глупое ощущение, сколько ни сознавал абсолютную его нелогичность и – что хуже всего – пагубность по отношению ко всей его жизни, но ничего поделать не мог. Ведь это не стыд, не чувство какой-то конкретной вины за собой, пусть и самой маленькой. Искренний стыд и сознание своей вины полезны человеку, они развивают его, делают лучше. У Вишнева было совсем другое – болезненное сознание своего несоответствия пожеланиям или требованиям других, и в то же время внутреннее несогласие с так называемыми нормальными людьми, чувство своей глубокой отчужденности от людей. Приходится признать, что Вишнев был по натуре трус. Он просто панически боялся людей, бессознательно признавая за другими безоговорочное право спросить с него, Вишнева, призвать его к ответу. Естественно, всем угодить невозможно, а он безотчетно стремился хотя бы внешне угодить именно всем (за исключением, может быть, особой категории добреньких и некритичных, непроницательных людей или таких же провинившихся мальчиков, как и он сам; такие были ему не опасны, он безошибочно интуитивно выделял таких людей и с ними чувствовал себя намного комфортней, но при этом и презирал их за глупость и непроницательность). Разумеется, такая манера поведения способна только затянуть узел на шее и в конце концов полностью парализовать волю, что и случилось бы с Вишневым, если бы не его способность к самоанализу. Надо отдать ему должное, он любил и умел наблюдать за собой и порою был беспощаден в самокритике. Только добросовестное философское осмысление и помогало Вишневу искать и даже иногда находить правильные мысли и чувства, а иногда – в какие-то считанные мгновения – и нащупывать свой путь в жизни, то есть попросту быть самим собой. А что еще надо человеку для счастья? Теперь, когда картина в целом ясна, можно всё внимание уделить событиям нового рабочего дня Юрия Вишнева.
Направляясь к автобусной остановке, он не заметил вокруг ни одного обычного рейсового автобуса, а ждать было некогда. Всё-таки опаздывать больше, чем на пятнадцать минут, он себе не позволял. Делать нечего, придется ехать на маршрутке. Тут как раз стояла одна, почти уже полная, готовая к отправлению, но дверь еще была открыта. «Семь рублей» – успел прочитать Вишнев, просовывая голову в салон. «Замечательно, – подумал он. – Обычно они теперь стоят восемь.»
–– Еще есть место? – спросил Вишнев.
–– Есть, – ответили ему.
Действительно, в заднем ряду еще оставались два пустых места. Туда он и полез, согнувшись, неловко раскачиваясь и стараясь удержать равновесие, потому что машина уже двинулась с места. Наконец, плюхнулся на сиденье. «Не обратил ли я на себя всеобщее внимание своей неуклюжестью?» – пронеслось в голове у Вишнева привычное сомнение, да там и застряло. Кое-как достав из кармана брюк свой бумажник, он вынул червонец и только собрался заплатить, как сосед слева отсчитал свою мелочь и попросил Вишнева передать ее водителю.
–– Здесь ровно? – промямлил Вишнев, но ответ прозвучал неразборчиво.
Таким образом, в руке у Вишнева было семнадцать рублей – десять купюрой и семь монетами – которые он и передал вперед. Впереди сидел мужчина ярко выраженной кавказской национальности, он сгреб деньги из маленькой руки Вишнева в свою мохнатую лапу, потом что-то начал отсчитывать у себя и, наконец, отдал деньги водителю. Тем временем до Вишнева дошло то очевидное, что он должен был сделать сразу, и любой другой человек так бы и сделал, а именно – взял бы себе три рубля сдачи, а остальные четырнадцать передал вперед. Поняв свою ошибку, он нервно поежился: такие промахи свидетельствуют о вялости и тугости мышления, а для Вишнева они были, увы, типичны. Теперь оставалось ждать сдачи три рубля от водителя. Но тот и не собирался ее возвращать. Он вел себе машину и ни о чем не думал. Вишневу вспомнился недавний похожий случай, когда одна женщина с заднего ряда передала десять рублей (там тоже деньги собирались от разных людей и в итоге получилась путаница), а водитель «забыл» вернуть сдачу. Прошло не менее трех минут, как вдруг раздался нервный выкрик: «Так Вы вернете мне два рубля или нет?» – А водитель говорит: «Я не понял, где остановить?» Она снова повторила, багровея от злости: «Вы мне сдачу не вернули!» – А тот опять понять не может, ему не слышно. На том инцидент и был исчерпан. Вишневу тогда стало как-то неловко за женщину, что она так злится из-за каких-то двух рублей. Так уж получилось, у водителя просто не было времени всё точно пересчитать, ему надо машину вести, он и не подумал, что кто-то ждет сдачи.
И вот Вишнев сам оказался в такой ситуации. Он представил, как должен будет повторить несколько раз свое требование непонятливому водителю. Нет, унижаться из-за каких-то жалких трех рублей он не станет. Плевать. На обычном автобусе не заплатил бы ни гроша, там он показал бы кондуктору свой проездной билет. А тут – семь или десять рублей, какая разница? Так убаюкивал свое самолюбие Вишнев, он даже подготовил ответ на случай, если вдруг кто-нибудь заметил его «трудность» (а заметить могли двое – сосед слева и кавказец) и захочет ему помочь. Так вот, если кто-нибудь из этих двух ему сочувственно скажет: «Что же Вы молчите, молодой человек, Вам же сдачу надо получить» – то он махнет рукой и произнесет снисходительно-умиротворенно: «Не будем заморачиваться из-за трех рублей»… А самому-то было ужасно противно, неловко, неуютно. Вдруг кавказец спрашивает водителя:
–– Вы сдачу с палтыника вэрнете?
«Как с полтинника? Почему с полтинника? Я же давал десятку, – мысленно засуетился Вишнев. – Неужели это были пятьдесят? Ах, я такой рассеянный, и вправду мог перепутать.» Тем временем водитель отсчитал нужную сумму и отдал кавказцу, который спокойненько положил ее себе в карман. «Нет, – понял Вишнев. – Это он давал полтинник, а я десятку. Но кто же тогда присвоил мои три рубля – водитель или кавказец?» – Короче, совсем запутался.
Придя на работу (опоздал на десять минут, начальника в коридоре не встретил), Вишнев поздоровался с коллегами, разделся, включил свой компьютер, собрался выпить традиционную утреннюю кружку чая и приступить к делам. В общем, всё как всегда. Но он чувствует, как гложет, всё глубже и больнее гложет червь душевной заразы, вызванной этой дурацкой историей с тремя рублями. Казалось бы, проблема выеденного яйца не стоит. Всё уже решил для себя. Во-первых, не унизился из-за пустяка, ну и слава Богу. Во-вторых, получил своего рода справедливое наказание за несообразительность. Всё. А вот не всё! Не может Вишнев настроить себя на нужный лад, всё его раздражает. Он понимает, что в этой истории что-то не так. И это не дает ему покоя. Это как-то внутренне связано со всей его непутёвой жизнью, с неумением жить, как другие люди, находить общий язык с коллегами, с натянутостью и неопределенностью его отношений со многими людьми, с большинством людей. С вечным ощущением провинившегося мальчика.
И вот в мозгу молнией пронесся ответ. До него дошло, ЧТО было его главным чувством, ЧТО двигало всеми его эмоциями, пока он сидел в машине и переживал из-за этих чертовых трех рублей. Конечно, не жадность. На три рубля ему было действительно наплевать. Но – страх! Трусость, всё та же извечная трусость Юры Вишнева сыграла и здесь решающую роль. Всё очень просто. Уже пролезая на заднее сиденье, он волновался из-за того, что люди обратят внимание на неуклюжесть его движений, выдающую его внутреннюю неуверенность, мелочность его помыслов и чувств. Ему всегда было неимоверно трудно вынести презрительные взгляды окружающих. А то, что они должны быть презрительными (по крайней мере, у проницательных и умных людей), в этом он не сомневался. Ибо сам презирал таких, как он. И презирал сам себя. Когда же он обнаружил свой промах, что не взял вовремя три рубля, тут первая мысль была: ну вот, теперь все стали свидетелями моей несообразительности, моей заторможенности, моего тугодумия. А если он сейчас начнет выяснения с водителем, то, чем бы это ни закончилось, он еще сильнее проявит свою мелочность, а кто-нибудь ему обязательно вслух скажет, что надо было сразу брать эти три рубля, и тогда он совсем смутится, покраснеет, от того, что уж теперь-то точно все знают и видят всю несостоятельность его натуры, и тем, кто сначала не видел или не обращал внимания, уже всё подробно растолковали; может быть, половина сидящих в салоне еще уважала его, относилась к нему как к нормальному толковому молодому человеку, но теперь все – поголовно! – будут смотреть на него как на дурачка. А он будет смотреть на всех не то с глупой ухмылкой, не то с нескрываемым выражением обиды на лице. Одним словом, провинившийся мальчик.
Чтобы решить жизненную проблему, надо совершить три важных усилия. Первое – осознать саму проблему, понять ее суть. Второе – найти правильный выход из нее, способ решения, иначе говоря, дверь, которая выведет из замкнутого душного помещения на свободу, на свежий воздух. И третье – осуществить этот способ решения, то есть выйти через найденную дверь, не перепутав ее с окном или дверью в чулан. Вишнев совершил над собой лишь первое из этих трех усилий. Теперь он готовился для второго. Чтобы это сделать, он должен был мысленно проиграть всю ситуацию заново, живо себе представляя, как нужно было поступать. Главное, что надо было сделать для этого, – освободить себя от состояния невротического страха. И из литературы, и – главное – по своему собственному опыту Вишнев знал, какое психологическое упражнение лучше всего помогает добиться такого освобождения. Смысл этого упражнения состоит в том, чтобы вытянуть себя из трясины повседневных иллюзий в пространство реальности. Самое неверное, глубоко ошибочное во всех психологических тренингах то, что тебе настоятельно советуют ИСКУССТВЕННО думать так, а не иначе. Например, если ты вечно недоволен собой, раздражен, всё из рук валится, тебе говорят: ляг, расслабься, погладь себя, похвали себя (ведь всегда найдется то, за что можно себя похвалить), скажи себе, что ты уверен, тверд и решителен, какие-то мелкие ошибки неизбежны, но в целом ты всё делаешь правильно, твои поступки достойны похвалы, у тебя есть цель, к которой ты идешь, преодолевая все препятствия, и т.д. и т.п. Повторяй это пять раз в день (или десять, или сто двадцать пять): когда просыпаешься, потом в автобусе, в метро, на работе, наконец, перед сном. Еще напридумывали всяких дыхательных упражнений, которые будто бы позволяют создавать и укреплять духовную энергию. За всё это Вишнев ненавидел практическую психологию, с ее низкими, подлыми уловками. Потому что если я, полагал Вишнев, недоволен собой, значит, на то есть причина, моя конкретная причина, моя совесть меня обманывать не может, и не гладить меня надо по головке, а безжалостно и отчаянно посмотреть правде в глаза. Конечно, Вишнев знал, что такое утрированное мнение о научной психологии очень субъективно и не совсем справедливо, что за последние сто лет наработаны сотни приемов, вроде бы нацеленных именно на выяснение причин человеческих бед, чтобы помочь человеку найти свое Я. Ладно, решил Вишнев, я уступаю, то есть допускаю, что какие-то психоаналитики каким-то бедолагам могут реально помочь. На каком-то этапе что-то понять. Действительно, много на свете глупцов, которые ничего не умеют в себе понять. С ними надо проводить ликбез. Но главная мысль, которую необходимо понять каждому, состоит в том, что у каждого свой путь и свои задачи в жизни. Это глубочайшая тайна, которая закладывается в нас высшими силами с самого начала, при зачатии. Ни один посторонний человек не сможет почувствовать и сказать, что для тебя правильно, а что – нет. Ты сам – можешь и должен это делать. Вот та мысль, которую психоаналитик должен донести до бедолаги во что бы то ни стало. В этом правда. Только неприкрытая правда и может помочь. Не в том помочь, чтобы достичь каких-то успехов, утоляя свое тщеславие, – а в том, чтобы стать таким человеком, каким ты должен быть, то есть свободным и естественным, искренним, внутренне независимым. Ведь до смешного просто: пока ты всерьез относишься к навязанным тебе заботам и интересам, пытаясь соответствовать общепринятым в обществе стандартам, то только понапрасну тратишь время. Не для того ты рожден на белый свет, чтобы приобщиться к «высокой культуре», получить какое-то образование, классифицировать себя как технаря или гуманитария, или еще как-нибудь, а потом проявлять себя как «настоящий мужчина» или «настоящая женщина», зарабатывать много денег, быть общительным и остроумным, всё уметь, одним словом – сознавать свою положительность. Иначе и получается, что ты из кожи вон лезешь, лишь бы соответствовать своим псевдоидеалам. И если тебя называют хлюпиком и умом ты не вышел, то будешь страдать из-за этого и стесняться окружающих, стараясь всячески скрыть эти «недостатки» от чужих глаз. Если же, наоборот, природа наградила тебя могучим телом, ловкостью движений, быстрым и гибким умом, и вдобавок хорошей памятью, то станешь гордиться своим «превосходством», открыто презирая хлюпиков. При этом знаменатель как у первых, так и у вторых, один – общественные стереотипы, иначе говоря – условности и предрассудки.
Доводилось ли вам встречать людей, у которых есть какое-то хобби? Разумеется, как и мне. Одни до умопомрачения разъезжают по разным городам и весям, поглощают уйму информации, которой потчуют потом своих друзей и знакомых, изводят километры фото- и видеопленки, приобретают в глазах людей стойкую репутацию путешественника, или даже человека, одержимого манией путешествия. То же самое относится к известной породе коллекционеров. Окружающие считают таких людей увлеченными и оригинальными, а те уж сами в этом и не сомневаются. Ну и что, скажет какой-нибудь филантроп, ведь это же здорово – иметь интерес, хобби. Это значит – интересный человек. Фиг вам! Среди таких субъектов интересных людей раз, два и обчелся. Большинство просто придумывают себе хобби, такую игрушку-погремушку, чтобы не подохнуть от скуки. Если заглянуть такому в глаза, сразу видно: там пусто. Только сам он этого не видит или не хочет видеть. Его жалко. Это про такого говорят: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Если у него игрушку отнять, так он точно заплачет, потому что бессознательно боится нависшей над ним опасности, что все увидят его пустоту и бездарность. А может, он и не бездарен, но глубоко запрятал свои таланты и истинные наклонности, а жизнь приносит одни неприятности: и денег мало, и работа противная, и в любви не везет, а все еще хотят, чтобы ты им улыбался, был приятным собеседником и чтобы в твоей роже и во всем твоем поведении отражалось чувство глубокого удовлетворения. Мол, всё о’кей. И вот они видят, как ты вертишь свою погремушку, облизываешь ее, демонстрируешь всем кому не лень, и верят, недалекие, что ты вполне доволен жизнью, мало того – завидуют тебе из-за этого. Но сказал как-то один умный человек: лучше быть недовольным Сократом, чем довольной свиньей. И сразу становится понятно, на что рассчитаны всевозможные психологические методы и прочая белиберда и во что тебя хочет превратить общество с его традициями и моралью, и хуже того – твои родители и лучшие друзья. В довольную свинью!
А ты выброси из головы весь мусор, все предрассудки. Вообще всё выброси. Забудь, какой ты национальности, какой веры, какого пола, кто твои предки. Вырви это с корнем! Вырви вот эти самые «корни» и сожги! Останется только то, что выбросить невозможно. Ты сам. Твое самоощущение. Те, КОГО ты искренне любишь. То, ЧТО ты искренне любишь, к чему тянешься. Вот это – твоё. Это и есть твоя суть. И если она пуста и примитивна, если у твоего соседа есть десять талантов, а у тебя только ноль целых и одна десятая, то с этим придется примириться, тут уж ничего не поделаешь. Это голая правда. И понять правду может каждый. Хотя бы попытаться. Понять себя самого.
И вот тогда ты действительно сможешь похвалить себя, просто по-человечески, похвалить за то, что ты находишься на правильном пути. Для Вишнева это были не красивые слова, он имел полное право так думать и говорить, потому что уже не раз – хотя и чрезвычайно редко и очень ненадолго, самое большее на неделю, – переживал это чувство просветления и радости, почти что внутренней гармонии, когда он своим внутренним зрением видел путь, по которому идет, и тогда появлялись силы (без всяких дыхательных гимнастик), чтобы идти вперед, и страх исчезал сам собой. Но потом что-то происходило – простуда, усталость от трудной работы, какое-нибудь отвлекающее занятие вроде похода в гости к каким-нибудь совсем не интересующим его людям, или успешное приключение, например, та же поездка заграницу или кто-то его полюбил и оценил, после чего у слабого и тщеславного человека наступает чувство чванливой удовлетворенности, – и вот уже снова страх, снова подленькое чувство зависимости от реакции окружающих, которое я назвал состоянием ПРОВИНИВШЕГОСЯ МАЛЬЧИКА. Потому что стало не видно дороги, опять сплошной туман, а когда внутренний голос спит, приходится пользоваться суррогатными средствами-поводырями. Этими поводырями и становятся люди, которые тебя одобряют или не одобряют. Однако Вишнев не мог так жить; это не жизнь, а убожество, унижение перед самим собой, лучше вообще не жить, чем так. Оттого он почти всегда ходил печальным и мрачным, как туча, что сильно отражалось на его лице. Наверно, это отталкивало людей, и они обходили его стороной, не имея желания разговаривать с таким хмурым человеком, производившим впечатление затравленного зверька. А он еще больше мучился оттого, что его обходят стороной, принимая это глубоко на свой счет: вот, мол, и эти меня разоблачили, больше я им неинтересен, ничего свежего и остроумного они от меня не ждут и просто терпят, и они правы, так всё и должно было закончиться. В то же время Вишнев понимал, что такие минуты – ощущения всеобщей отверженности и душевной пустоты – посланы ему свыше в помощь, что это стресс, который во благо, если не отшатнуться от него, не спрятаться, а пойти навстречу, ухватить его остатками своего больного духа и перемолоть.
И вот сейчас похожая ситуация, когда страх вышел наружу, стал очевиден и Вишнев смутно, но упорно сознавал, что лучше всё потерять – репутацию примерного труженика, работу, дом, старых друзей, вообще всё, – чем продолжать жить так же убого, никчемно и трусливо, как он это делал. И он предпринимает над собою усилие, то психологическое упражнение, которое одно только и может ему помочь. Помочь очистить себя от шелухи лживых «интересов», иллюзорных забот, которые и окутывают слабый дух непроницаемым туманом. Упражнение это состоит в следующем. Надо всего лишь хорошенько подумать о своей будущей смерти. Но не просто вяло-умозрительно подумать, а по-настоящему, предельно остро вообразить себе всю эту драму. Завтра, нет – даже скорее, через три часа… неважно когда, просто совсем скоро – конец. Вот – самая главная правда, самая объективная реальность, данная нам в ощущении. Смерть могла наступить десять лет назад, может прийти через сорок лет или через пять минут. В любом случае – скоро… Вишнев встает, подходит к окну. Четвертый этаж. Достаточно только открыть окно и сделать шаг. Когда-то, лет восемь-десять назад, он был уверен, что рано или поздно уйдет из жизни добровольно, не дожидаясь, пока болезни или просто тоска превратят его в жалкое подобие человека, по сути, в растение. Он считал эту позицию в высшей степени правильной, она была в то время источником его мужества, он черпал в ней силы для борьбы со страхами, для обретения своей внутренней свободы. И очень успешно. Он справедливо и отчаянно считал, что жить надо до тех пор, пока ты интересен сам себе. Иначе – имей в себе мужество… И очень ценил свое личное время, много читал и думал о жизни, не признавал стандартных формул (родился – женился – заимел детей – материально обеспечил семью – стал уважаем в обществе – состарился – умер), наоборот – не делал ни одного шага, пока это не имело для него глубокого внутреннего смысла, а глубокий внутренний смысл имели только внутренняя свобода и искренняя настоящая любовь, которая могла быть и платонической, и безответной, но всё равно придававшей жизни безусловный смысл. Плюс несомненные потребности – еда, сон, секс, крыша над головой. Пока такая жизнь Вишнева устраивала и не приносила больших проблем, он был в общем доволен и собой, и всем, что его окружало. Но потом пришлось перейти на новую работу с жестким графиком и дефицитом свободного времени. Потом он начал ощущать всё большую тоску, связал себя тесными отношениями с двумя добрыми, но слабыми женщинами, над которыми имел полный контроль и по отношению к которым имел смешанное чувство дружеской симпатии, жалости и презрения, и через короткое время прогнал обеих, разбив им сердца, а себе оставив свободу с осадком гадливости и смутной вины. Наконец, он стал болеть. Врачи не находили ничего серьезного, но покоя не давала ежедневная, ежеминутная жгучая боль. И вдруг он понял: вот пришел тот миг, когда жизнь перестала доставлять ему интерес, зато одни проблемы и мучения, и надо иметь мужество… В этот самый миг его жизненная философия, которую он так нежно лелеял, дала трещину. Потому что в реальности всё оказалось не так-то просто. Не только мужества не хватило Вишневу, но он понял (точнее, всегда понимал, но не признавался), что философия его прямолинейна и однобока, что жизнь сложнее, чем он думал. Но другой жизненной позиции, которая бы примирила его с новой реальностью, у него не было. И тогда он постепенно стал утрачивать доверие к себе, страх проник в его душу до самого основания. Жизнь его превратилась в череду нелепых метаний и псевдопоисков, а на самом деле –бегство от самого себя.
Но хватит, Вишнев понимал, что так он совсем погибнет. Раньше он падал в пропасть, но туда его вели собственные заблуждения, и он по крайней мере был самим собой. Он совершал ошибки, но за них ему не было стыдно. А теперь он совершает одну ошибку за другой, и все они позорные, стыдные, вызванные страхом перед жизнью. Пора возвращаться к себе домой. Глупый эксперимент окончен. Как и следовало ожидать, неудачно. Итак, Вишнев на своем горьком опыте убедился, что доверять можно только себе. В этом основа жизни. Но как же трудно теперь возвращаться к своим истокам. Время идет, бежит, с каждым годом будет всё труднее. Но это единственный путь – начать всё сначала. И метод известен – подумать о своей смерти. А следовательно – задать себе неизбежные вопросы: что для меня по-настоящему важно в этой жизни? Без чего я не мог бы существовать? Что и кого я искренне люблю? Что и кого я, в сущности, не люблю, а только притворяюсь? Чего я еще хочу – глубоко и по-настоящему? Не для того живет человек, соображал Вишнев, чтобы отвечать перед обществом. Но для того, чтобы отвечать перед собой и перед Богом. И если ты действительно ничего больше не хочешь и не чувствуешь в себе внутренней необходимости, потребности в чем-то, то всё – туши свет. Только так не бывает. Вишнев отчетливо сознавал, что в нем глубоко, под слоями иллюзий и страхов, лежит что-то корневое, и это что-то рвется наружу. А страхи его не пускают, загоняют вглубь. Так пусть же тебя ждет катастрофа, гибель, но ты хоть последние дни или часы проживешь так, как должен. И не думай о завтрашнем дне. Иначе будешь еще многие годы жить как растение и так и подохнешь. Все последние годы Вишнев жил как растение, иначе это не назовешь. Он был готов уже совершить еще один рывок в своих рассуждениях, но тут подкралось другое…
Как не раз уже случалось, к горлу подступила зависть и обида на всех людей (кроме тех, глупость и убогость которых видна невооруженным глазом) оттого, что они живут изо дня в день свободно и естественно, не предпринимая никаких запредельных усилий над собой, и говорят тому же Вишневу правду в глаза, не мучаясь вечными внутренними сомнениями. И в движениях они ловки и непринужденны, и веселятся искренне, без надлома, и в решениях быстры и смелы просто так, от природы. Злость брала Вишнева от этих мыслей на весь белый свет, чувство еще более глубокой отчужденности от нормальных людей, и из-за этого не хотелось, дьявольски не хотелось ему трудиться над собой, но он понимал, что здесь корень решения важнейших вопросов и ему – какое дело до других, он может судить только о себе! – именно ему крайне важно эти усилия предпринимать. Пускай это звучит пафосно, но здесь для Вишнева решается вопрос жизни и смерти. Таким образом, мысленно сбросив с себя все несущественные (перед лицом будущей гибели) опасения, он вернулся на час назад и снова влез в маршрутное такси, которое тотчас же и отправилось.
В заднем ряду еще оставались два пустых места. Туда он и полез, согнувшись, неловко раскачиваясь и стараясь удержать равновесие. Наконец, плюхнулся на сиденье. Поглядел на часы. «Мм-да, на десять минут как минимум опоздаю, ну да что уж теперь…» – поморщился Вишнев и полез в карман брюк за бумажником. Вынул червонец и только собрался заплатить, как сосед слева отсчитал свою мелочь и попросил Вишнева передать ее водителю.
–– Здесь ровно? – спросил Вишнев, но ответ прозвучал неразборчиво.
–– Что Вы сказали?
–– Я говорю – да, возьмите себе сдачу и передайте плату за двоих, – четко на этот раз ответил сосед.
–– Ага, – сказал Вишнев, отметив про себя, что он даже не подумал об этом и собрался было передать все деньги вперед, а потом ждать три рубля сдачи от водителя. В результате он, естественно последовал совету соседа.
Через пять минут Вишнев вышел из машины, а еще через пять был уже на своем рабочем месте, поздоровался с коллегами, разделся, включил свой компьютер, выпил традиционную утреннюю кружку чая и приступил к делам. Всё как всегда.
«Так хорошо, но пускай будет еще один вариант, – решил Вишнев, отметив между делом, что подсказка соседа вовсе его не смутила. – Всё-таки интереснее посмотреть, как я себя поведу без поучений соседа».
Итак, ответ прозвучал неразборчиво. В руке у Вишнева было семнадцать рублей – десять купюрой и семь монетами – которые он и передал вперед. Впереди сидел кавказец, который сгреб деньги из маленькой руки Вишнева в свою мохнатую лапу, потом что-то начал отсчитывать у себя и, наконец, отдал деньги водителю. Через минуту Вишнев вспомнил, что ему не вернули сдачу, и громким грудным басом произнес (но не нарочито, а спокойно и естественно, просто такой у него был голос, когда горло не сводило судорогой волнения):
–– А сдачи три рубля можно получить?
–– Я не понял, где остановить? – недоуменно спросил водитель, повернув голову вполоборота.
–– Вы мне сдачу не вернули, я давал десять рублей.
–– Нэт, я дал пэтдесят, он мнэ должен сдачу, – вмешался кавказец.
–– Ну тогда Вы и присвоили мои три рубля, – методично констатировал Вишнев, смотря прямо в глаза кавказцу.
–– Нэт, Вы мнэ дали за двоих, там нэ было еще три рубля, – не согласился кавказец.
–– Да было там три рубля… Да ладно, – поморщился Вишнев. – Проехали.
–– А что ж Вы сразу-то не взяли эти три рубля? – удивился сосед Вишнева слева.
–– И то правда, – ответил Вишнев и погрузился в свои мысли. Сегодня в Интернете он собирался поискать ноты одной американской песенки.
Боже, как всё до примитивного просто! И для этого, только лишь для того, чтобы преодолеть свой мелочный страх, он, Вишнев, должен был в десятый, в сотый раз отчаянно погружать себя в стресс, напрягать всю свою волю, воображать собственную смерть. Кошмар-то какой! Почему? Кто в этом виноват? Кто-то, может, и виноват. Однако, каковы бы ни были причины, Вишнев знал наверняка, что другого пути у него не было. Он должен поступать именно так – каждый раз всё сначала, снова и снова, и без конца. Потому что так правильно.
(январь 2001)