Люблю поезда. Весь путь между А и Б ты как бы зависаешь в зоне относительной безответственности. Уже никому не обязанный, потому что прошлое осталось в хвосте, на перроне, и еще никому не должный, ибо будущее откроется только утром. Имеют значение только ты, вагон и те, кто в нем, с тобой рядом.
Публика разная. Цыган отметаю сразу. Они скучнее египетских мумий. Оживают только на шелест дензнаков. Приходится исключить и барыг. Те не стоят над душой, не просят позолотить ручку, но языком с кем попало не чешут. Ребят видно сразу: все фирменном барахле, с баулами. Редко с детьми, но детективчик или кроссворд у многих. Здесь время — деньги.
В Рязани вагон перекрыли четыре тетки. Затискав в свой отсек огромные сумки, сразу же отзанавесились от соседей байковым одеялом. Спустя минут пять из самопального купе послышался стук ложек и челюстей. Не тратят зря ни минуты!
А я изнываю. Смотрю, проедаю глазами каждого. Кто знает, может, кто-то да встретится. На этот случай в «дипломате» — дежурная бутылка «Пшеничной». За окошком — поля, перелески, какие-то речушки, домики станционных смотрителей, солнышко, оранжевое, как апельсин.
С кем же мне выпить? Может, вон тот, в конце вагона? Сидит, как и я, на боковом месте, зевая, поглядывает то на людей, то в окно. Чубчик, зализанный набок, костюмчик, галстучек, ручечка с серебристой прищепочкой на разрезе кармана. Какой-нибудь инженер, тоже командированный. Выпить он, возможно, не прочь, — вот только о чем говорить будем? Шарики, подшипники, маленькая зарплата? Нет, как-нибудь в следующий раз. Но это — самая интеллигентная рожа в округе. Прочие вообще — мыши. Одна серее другой. А тянет к собратьям по духу!
Курю, думаю. Спать завалился бы, да рано еще. Разве почитать что-нибудь.
В тамбуре — дым коромыслом. Какие-то люди, уже подвыпившие слегка. Слово за слово, а это — бас из театра оперы и старпом с Волги. Приятный, оказалось, народ! И они рады свежей волне:
—Давай к нам! У нас — такая девушка!
У них действительно весело, и каждый из нас привносит что-то свое. Бас сотрясает компанию Шаляпинской «Блохой», старпом, парень больше гостеприимный, чем творческий, угощает севрюгой и подливает водку. Я травлю армейские байки, забавляя всех, но ориентируясь в основном на даму.
Зовут ее — Вика. Приятные манеры, внешность. И белая грудь, уже сама по себе сногсшибательная абсолютно, даже под платьем, даже намеком почти пуританского декольте. Старпом с ней тоже заигрывает и, чтобы не терять ее внимания, то и дело взывает, налив очередную порцию:
—Уика, уыпьем уодки!
Вика — актриса. Закончила училище. Едет в Саратов наниматься в какую-то труппу. Я — тот, кто и есть: простой репортер.
Ближе к ночи мы целуемся с ней, закрывшись в туалете. И я уже не понимаю, что больше мне нравится в новой знакомой. Похоже, уже не профессия.
В Саратове оседаем в одном номере гостиницы «Московская». С ее стороны это смелый и многообещающий шаг. Но ночь проходит не так, как мне представлялось в начале, у окошечка благосклонного администратора. Пуританским у нее оказалось не только декольте. Отвергнув иные притязания, она потянула к себе мою руку:
—Я погадаю. Ты женат, у тебя двое детей.
Ее теплый пальчик нежится о лощинки и выпуклости моей ладони. Она разочарована:
— Мы с тобой — разные люди!
Это потому, что я старше ее лет на пять.
Страшная, непроходимая разница…
Какое-то время мы лежим вдвоем полураздетые, почти не прикасаясь друг к другу. Потом она встает, садится у окна, под ночным светильником и читает Достоевского, монолог Настасьи Филипповны из «Идиота». Завтра у нее встреча с главным режиссером театра. Ей хочется понять, какое она произведет впечатление. Закутанная в простыню, в блеклом отсвете настенного бра, выглядит она очень трогательно. И надо бы слушать, но взгляд все равно блуждает чуть ниже ее голых плеч.
—Ну, как? — спросила она, закончив.
Легендарный режиссёр Гончаров сказал как-то про молодых и начинающих:
—Мало им слез в собственной жизни, — так они и на сцену несут свое горе. Зритель пришел отдохнуть, а ему — нате!
Я это где-то читал и тоже верил, что веселым быть все-таки лучше. Вслух, правда, отметил :
—По-моему, хорошо.
Она улыбается, хотя понимает, что я не судья ей.
Утром идем по своим делам. Она — в драмтеатр, на поклон к режиссеру. Днем встречаемся снова. У Вики беда: труппа, в которую она хотела попасть, уже уехала.
—Я что-то напутала, — вздохнула растерянно. — Они здесь были в июне, а сегодня уже первое июля. Где мне теперь их искать?
—А откуда они?
—Из Калининграда.
—Там и ищи.
—Далеко.
—Ищи ближе.
—Искала. Не больно берут. А там вакансия. У меня подруга устроилась, пишет: давай!
—Проблема то в чем?
—В деньгах. Не рассчитывала.
В данном вопросе я не мог ей помочь ничем. Тоже рассчитывал только на то, что выдали на командировку.
—Теперь уже, видимо, на следующий год, — улыбнулась она грустно. — Зря я готовилась. Тебя ночью мучила своей Настасьей Филипповной.
—Да? — Я еле сдержал лукавый отсмех. — Ты думаешь, Настасьей Филипповной?
Она промолчала. Поняла, конечно, о чем я.
Мы долго гуляли по городу, рассказывали друг другу разные вещи. Но вот уже вечер. Скоро поезд. Едва познакомились, немножко даже влюбились друг в друга. И что — разъедемся просто так?
—Может, останемся еще на денек?
Она покачала головкой.
—Вика?
—Ты же женат.
—Какое это имеет значение сейчас? Тут только ты и я, никого больше.
Пожала плечами:
—Я предпочла бы, чтобы мы остались просто друзьями.
—Просто?
Она засмеялась:
—У всех мужиков одно на уме!
—Не факт.
—Ты так считаешь?
—Мы, как и вы, все разные. Особенно если смотреть выше пояса.
Она растерянно улыбнулась:
—Может быть.
Я взял ее за руку:
—Ну?
—Но ты уже сделал свой выбор!
—Ты о чем?
—Сам знаешь.
—Да ничего я не знаю…
Пожала плечиками.
—В гостиницу?
Махнула рукой: а, была ни была!
А там — ночь. Объятия, откровения, слезы. Обмен телефонами…
Потом — снова день. Потом вечер и снова поезд. И вот я опять один. Совсем один. На той же боковой полке внизу. Бутылка той же «Пшеничной». Но я уже никого не ищу. Просто смотрю в окно. Там, в черном небе, горит звезда. Одна, большая и яркая. Других я просто не вижу, хотя их очень много. Причем я даже знаю, как ее имя. Но вот и она затерялась под перестук колес в ночной кутерьме облаков. Была и — нет. Да и вообще ничего вроде не было. Так — эпизод, видение. Можно забыть.
Наверное...
Открыл бутылку, плеснул немного в стакан из-под чая. Поднес к губам. И, обращаясь в пустоту ночи, шепнул c обреченной надеждой:
—Уика, уыпьем уодки?