Калейдоскоп.
Музыка звучала почти осязаемо. Она была вязкая, иногда почти твердая. Все, звучавшие в этом сборнике, песни были на много больше, чем просто музыка. Они присутствовали здесь, словно какая-то субстанция. Донти не знал, как это достигается. Может, это современные аудио интерактивные системы так устроены. Или сила музыкальной мысли была настолько сильна. Странные испытывал он ощущения. Таких переживаний в его жизни еще не было.
Однажды в детстве ему подарили простой калейдоскоп. Это была какая-то дико раритетная игрушка, изготовленная на Земле в Советском Союзе в 1985 году. Он был совсем мал. Тогда этот калейдоскоп с простыми стекляшками внутри произвел на него неизгладимое впечатление. Он
глядел в него и не мог наглядеться. Перед ним в круговороте разноцветных блесток возникали совершенно невероятные и прекрасные миры. Донти весь растворялся в этой крохотной старинной трубочке. И ни в какой виртуальной реальности он не мог больше почувствовать ничего подобного. Этот калейдоскоп он возил с собой с тех пор. Но с возрастом тот постепенно потерял свою магию, стал простым вещественным доказательством прошедших давно событий.
Но память – это древнейшее и надежнейшее хранилище данных, считывать электроникой данные с которого так толком и не научились – хранила эти детские переживания, как одну из самых ценнейших реликвий всей его жизни.
Музыка сначала возбуждала его, заставляя сердце биться все сильней. Дыхание становилось чаще. Иногда усидеть на месте он просто был не в состоянии. Тогда он вставал и быстро и хаотично бродил по кораблю, прижимался щекой к стеклу иллюминатора. Он достал калейдоскоп и стал всматриваться в него. Когда он вращал трубку калейдоскопа, стеклянные камешки пересыпаясь издавали мягкий шебуршащий звук, который в детстве так убаюкивал. Сейчас из-за музыки он не мог этого слышать, но пальцы рук чувствовали знакомый шепот. Микроскопические вздрагивания были как своеобразный пульс, и калейдоскоп казался живым.
Больше всего Донти поражали и восхищали психоделические эксперименты Битлз. И еще невероятная экспрессия странной группы Аукцыон. И еще Ари Корч и Хали Марат. Кое-что он переслушивал по многу раз.
* * *
Сон
Но вот, уставший и убаюканный размеренными ритмами Хали ди Доск, Донти повалился в кресло и погрузился в сон. И приснилось ему, что он это не он, а какой-то другой человек. В старинной одежде, пенсне, с бородкой. «Кто это я?» - думал Донти во сне. И не мог ответить. Он одновременно, как это бывает во сне, был собой и видел себя со стороны.
Он видел, как странно он здесь выглядит. Весь его старинный облик
говорил о какой-то пасторальной жизни то ли ученого, то ли писателя из тех времен, когда не было еще даже электроники и все научные и литературные труды записывались от руки на бумагу при помощи специальных пишущих перьев. Это в космическом то корабле!
Читать Донти Бра не сильно любил. В его времени такие вещи происходили несколько иначе, чем сотню-другую лет назад. Обычным чтением занимались специальные люди. На основе обработки старинных произведений они делали современную интерпретацию литературы.
Субъект, которым был во сне Донти, вызвал в его памяти какие-то литературные старые пыльные имена. Толстов, Ремарк, Мат Тэн, или Твен, или Глен. Нет, Глен – это был джазовый музыкант. Или Чека. Или Чефа. Пожалуй, Чехаф. Да, это скорее всего был он. Чехаф. Всплыла в памяти фотография, непонятно каким чудом туда занесенная. Такая бородка и пенсне. Смешно. Прозрачные стекла на лице.
Донти потерял собственную волю над собой. Ему оставалось только наблюдать за действиями Чехафа. А Чехаф сдел в кресле, не опираясь на спинку, с прямой, как струна спиной. Он сидел, закинув ногу на ногу, и прищурившись степенно и не спеша рассматривал внутреннее убранство корабля, как, наверное, в его времена выражались.
Посидев так с четверть часа, Чехаф скзал:
- Хм… Однако.
Затем он снял свои стекляшки, эти пенсне, и протер их хорошенько носовым платком, который достал из кармана жилетки. А после этого он достал большие круглые механические часы и критически их изучил. Спрятав часы обратно в карман, Чехаф встал и начал прохаживаться перед главным иллюминатором, глядя себе под ноги, а руки сложив за спиной. Иногда он останавливался и глядел сквозь стекло иллюминатора на звезды.
И еще он несколько раз доставал из кармана маленькую книжечку и что-то в нее записывал. Но как Донти ни таращился, а разобрать ни слова не смог. Зрение во сне было никуда не годное. А может это все из-за этих линз. Кроме того, записи Чехаф делал на каком-то не понятном языке.
Пару раз Чехаф начинал смеяться, перечитывая свои каракули. Тогда Донти хотелось зевать. И ему было обидно, что он не знал, от чего Чехаф смеется. Вдруг Чехаф увидел бортовую аптечку, очень оживился и бросился к ней. Он легко открыл специальную защитную дверцу и начал изучать содержимое.
- Так-так… - пробормотал он.
Он принялся копаться в медикоментах. Но судя по его недоуменной физиономии, по его глазам, которые он то щурил, то таращил поверх своих пенсне, ничего знакомого найти не мог.
- Вот анафема... Пожалуй, Бунину рассказать – так ведь и не поверит. – бормотал он и хмыкал себе в усы. – А это что за чертовщина? – сказал тут Чехаф, от любопытства запрокинув голову, и открыв рот.
Я увидел кнопку внутри медотсека, к которой решительно тянулась рука Чехафа.
«Нет-нет, только не эту кнопку!» - закричал я. Но вместо этого у меня получилось:
- На мнме мн мнн нныыы нымннн…
Чехаф вздрогнул, и толкнул кнопку…