Жизнь даже в мирное время изобилует испытаниями и трудностями. Что говорить о военном времени? На плечи обычных людей ложится груз, кажущийся неподъемным. Однако, собираясь с духом и силами, заклейменные войной продолжают продираться сквозь несправедливость и беды.
Пришедшая на Донбасс война кардинально поменяла судьбы миллионов людей. Перемены с неотвратимым постоянством взимают плату.
Машу я знаю еще со времен учебы в школе, хотя мы никогда близко не общались. Ее история, которую она написала по моей просьбе, не может принадлежать только ей. Здесь легко прослеживается удел жителей всего многострадального региона.
***
Первый вой сирены я запомню надолго. Ужасный, противный звук сковывал по рукам и ногам, не давая пошевелиться. Он застал меня дома, но я не знала куда и зачем бежать. На глаза наворачивались слезы. Сигнал воздушной тревоги, который должен был мобилизовать все внутренние силы, ранил каждую клеточку организма. Над головой летали истребители, неся страх, боль и смерть.
Сотни людей таких же, как и я, просто не верили, что война пришла в наш родной город. Не могло это быть правдой, ведь вокруг все цвело и зеленело, тянулось к солнцу и хотело жить. В голове крутился один вопрос: «Зачем?».
Я запомнила первые минометные выстрелы, которые застали врасплох сладко спящий город. А потом вооруженные люди в камуфляже, залпы из «Градов» и гаубиц стали обычным делом. Люди с оружием были везде — в супермаркете, на проезжей части, в голове. Территорию возле захваченного здания СБУ насмешливо прозвали кварталом ватников. Вокруг продолжалась обычная жизнь. Никто не придавал происходящему должного значения. На выходных у памятника поэту Тарасу Шевченко собирались мирные пророссийские митинги. Толпы участвовали в «народном референдуме». Теперь мы знаем, чем все закончилось. Вернее, еще не закончилось.
Частично разрушенный город, где раньше жизнь била ключом, ныне тихо и печально существует, боясь сделать лишний шаг или неосторожно шелохнуться. Он жив, он не сдался, но поник и еле дышит. Вроде бы и имя то же, но город другой: всюду следы борьбы за свободу, за кусок хлеба и чашку воды. Одних война закалила, а другие уже потеряли последнюю надежду.
Тысячи раненых и погибших из числа простых мирных граждан. Это герои, которые не прославятся. Герои, о которых не напишут. Страна делает все, чтобы о них забыли. Сбежавших из ада – хоронит заживо. В «единой Украине» нет места «сепаратистам» из Луганска. Нам перекрывают кислород, боясь сдавать жилье и отказывая в работе. Луганская прописка теперь — клеймо позора. А у нас новая жизнь – без жилья, без денег, без близких, без имени. Мы армия изгоев, ставших поперек горла украинскому правительству. И все стараются не вспоминать об окровавленных игрушках, разорванных детских телах рядом с матерями, криках о помощи, до сих пор не услышанных страной. Есть только черное и белое, плохие сепары и богоподобные нацгвардейцы. Никто не хочет осознавать, что среди бойцов украинской армии есть не совсем хорошие люди, а мирные люди, вынужденно оставшиеся «на оккупированной территории», не бандиты. Во времена повального украинского патриотизма, жителей Донецка и Луганска принято наказывать за то, что ты любишь свой дом и свой город. Иначе не объяснить, почему нас так ненавидят — тех, кто в западне, и тех, кто в Украине.
Для нас жизнь разделилась на «до» и «после». «До» - наши школы и вузы, родные дома и любимые места для прогулок. «После» - пустота и неуверенность. Живые люди в военной, энергетической и гуманитарной блокаде. Выжившие долго будут привыкать к тишине, ведь каждый шорох кажется взрывом. Гром, самолет, фейерверк — это то, что мы любили и чего теперь боимся.
Не покидает мысль, что на месте Донбасса хотят оставить выжженное поле. Кто-то решил за нас, что мы не достойны жить на этом кусочке земли. Пророссийская и проукраинская пропаганда смешались в грязь. Людей стравливают, заставляют ненавидеть друг друга. Совсем недавно мы были одной страной. Теперь есть Украина и «Лэнэрэ», «Даунбас». Поневоле приходят в голову сравнения Луганска с Чернобылем. Но так хочется туда вернуться….
***
Я не была дома с 16 июня 2014 года, когда вместе с мужем сели на поезд Луганск-Киев. Никогда не видела наш вокзал таким испуганным и взволнованным. В бесконечных очередях время остановилось, а пассажирам так хотелось скорее убежать в более спокойное место. Тогда главным было собрать свои пожитки и уехать как можно дальше, не думая о последствиях.
Из столицы мы сразу поехали в Одессу. Мы туда ехали не случайно. Все переселенцы в первую очередь рассматривали возможность пожить у родственников. Моя мама живет в Одессе последние 4 года, так что мы рванули, не задумываясь. В кармане было всего 400 гривен — зарплату перестали платить вовремя, а потом и вовсе заблокировали банковскую карту. А что делать? Не хотелось попасть под шальную пулю или смотреть, как твой город уничтожают. Позже такой «побег» щири патриоты на Украине назовут предательством и будут яростно подавлять переселенцев морально, особенно в полных гнева постах в интернете. Хотя неизвестно, как бы сами поступили, не дай бог к вам придет война?
Но в тот момент казалось, что через месяц перестрелки и обстрелы закончатся, и мы вернемся домой, как ни в чем не бывало. Взяли с собой легкие летние вещи, которых обычно достаточно для месячного отдыха. Так и по сей день живу на «чужбине», Одесса-мама не смогла даже на грамм заменить Луганск. Она равнодушна, слишком возвышенна и далека от тех бед, которые нам довелось испытать. Для меня Одесса — пустой город, потому что здесь нет моих воспоминаний.
Невыносимо хочется домой. Часто снится, как возвращаюсь в Луганск, с замиранием сердца проворачиваю ключ в замочной скважине и оказываюсь на пороге собственной квартиры. Там пахнет пылью и воспоминаниями. Каждый сантиметр напоминает о прежней жизни, о том времени, когда все были счастливы и беззаботны, а о войне вспоминали лишь 9 мая. Не ценили тот мир, который у нас был.
Всякий раз сон заканчивается. Я понимаю, что снова сплю в чужой кровати, в чужом городе, хожу на чужую работу и общаюсь с чужими людьми.
Как прошел этот год?
Говорят, что иногда нам не хватает одного толчка, чтобы кардинально изменить свою жизнь. Мы боимся выйти из зоны личного комфорта. Некоторые луганчане действительно многого добились благодаря войне. А я лишь потеряла.
***
Первые месяцы жизни в Одессе я даже не сомневалась, что вернусь домой совсем скоро. Вот только перестанут стрелять. Вот только отремонтируют свет и включат воду. Более 80 дней люди сидели без света и почти столько же — без воды. Перебои продолжаются и сейчас. Ежечасно просматривала новости на луганских сайтах, выискивая информацию о поврежденных домах. Большим счастьем было не обнаружить свой дом в этом списке.
Я даже не допускала мысли, что могу остаться здесь, в этом городе-празднике, среди беззаботных туристов и медленно плывущих по течению одесситов. Город ни в чем не виноват. Он прекрасен и удивителен своими старинными двориками, архитектурными памятниками, особенным менталитетом. Но Одесса равнодушна к каждому из нас, она хочет лишь веселиться и гулять, даже не думая о настоящих жизненных неурядицах. Колоритные местные жители со своим уникальным юмором, особенная атмосфера делают Южную Пальмиру привлекательной для туристов и иностранцев. Но мне душно здесь жить, пусто и тоскливо.
Общий язык можно найти лишь с такими же переселенцами, как ты сам. Остальные лишь закатывают глаза и мысленно умоляют поскорее избавить их от своего присутствия. На новом месте я чувствую себя некомфортно.
С началом АТО люди начали напоказ любить Украину. Одесситы, будучи всю историю настроенными пророссийски, стали носить вышиванки, разговаривать на ломаном украинском языке, участвовать во всевозможных укрофестах. Это смешно наблюдать со стороны.
В Луганске пустует двухкомнатная квартира, а здесь приходится платить баснословные деньги за аренду убогого жилища. С горем пополам трудоустроились, ведь луганчан не особо хотят брать. На последнем этапе оформления на работу говорили: «Ой, для жителей Донбассе у нас нет вакансий». Сейчас у меня зарплата 1500 гривен, а аренда квартиры даже в летний период обходится 3200. Все ужасно подорожало, и выживать довольно сложно. Но я себя успокаиваю: в блокаде людям еще хуже, ведь многие потеряли крышу над головой, близких, работу. Большинство продолжают работать бесплатно, за идею, пытаясь побороть страх перед грядущей неизвестностью, привыкают к новым законам и правилам.
В моем переезде есть лишь один плюс: над головой не летают снаряды. Хотя провокаторы раза три в неделю взрывают машины и здания в разных уголках города. Было время, что каждый день подкладывали бомбу под дверь Приватбанка.
Мы оформились как переселенцы, несмотря на слухи, что с этой справкой домой больше не пустят. Государство назначило «огромную» помощь в 440 гривен на полгода. Чтобы получить этот мешок денег, пришлось отстоять нескончаемые очереди в нескольких организациях, выслушать кучу приятностей и убить нервную систему. Это еще раз подтверждает отношение властей Украины к беженцам.
Устроившись на работу в пресс-службу одного учреждения без экзамена и недовольства со стороны начальства, я подумала: «Как же мне повезло! Добрые дяди и тети пожалели бедную девочку-переселенку». Но с каждым днем поручений становилось все больше, причем мало связанных с моими прямыми обязанностями. Все просто скидывали на меня то, что должны были делать сами. Каждый начальник считал нужным пнуть меня, дать ценное указание и показать, где мое место и кто тут главный. Все равно же со своим статусом беженца я никуда не денусь… А перед коллегами из других учреждений все мило улыбаются и не забывают похвастать, мол, взяли беженку, добрые самаритяне.
* * *
Однажды к своему удивлению я стала членом регионального штаба по вопросам соцзащиты временно переселенных лиц. Высокопоставленные чиновники, входящие в его состав, на каждом заседании давали четко понять, что жители Донбасса здесь всем поперек горла. А мне просто хотелось плакать. Они-то не знали, что в зале сидит «луганский сепаратист». Большую работу делают волонтеры, которые хоть немного пытаются углубиться в нашу трагедию. Однако не все они чисты на руку.
Но есть и другая сторона медали. Мы сами виноваты, что нас воспринимают как врагов и нахлебников. Ведь не все ведут себя скромно. Хватает лиц, живущих по принципу наглость – второе счастье, решивших по примеру политиков разжиться на этой войне. Они стучат во все двери, едва ли не выламывая их, бьют себя кулаком в грудь и кричат, что все потеряли, поэтому им должны новое жилье, одежду, бесплатное обслуживание во всех организациях. При этом на работу устраиваться не особо спешат – вдруг еще что-то получится «выбить». Но в этом мире действует одно неизменное правило — никто никому ничего не должен.
Никогда даже не мечтала жить у моря. Теперь оно через дорогу. А толку? Хочу домой. Пусть это будет провинциальный и бедный, но такой родной Луганск.
***
Я часто вижу его во снах. Он сидит рядышком, улыбается и задумчиво смотрит на меня. Или идет навстречу по тропинке, залитой теплым солнечным светом. Всякий раз он молчит, лишь глаза смотрят прямо в душу. В этот момент я абсолютно счастлива: папа жив! Это все враки, он же такой красивый и счастливый. Его ни может не быть!
…А потом я просыпаюсь и понимаю, как глубоко заблуждаюсь. Правда более жестока, чем мои сновидения.
До сих пор в голове прокручивается тот разговор, когда мне сказали, что отца больше нет.
- Маша, у меня для тебя плохая новость.
- Какая?
- Отец умер.
- Как умер???
- А как люди умирают?
Вот так легко мы теряем наших близких.
За день до этого я позволила себе помечтать: хоть бы все плохое осталось в 2014 году. Но нам нельзя мечтать, планировать и на надеяться на лучшее. Потому что так больнее.
С папой у меня в последние годы были натянутые отношения. Проклинаю себя за то, что не нашла способ наладить с ним контакт. А ведь в детстве все было иначе! С годами потихоньку отдалились друг от друга, я все чаще стала придерживаться маминой точки зрения и считать будто во всех бедах виноват отец. Я не успела сказать ему «прости», «я тебя люблю», «спасибо за жизнь». Но верю, что он простил меня, раз «приходит» по ночам хотя бы раз в неделю.
Папа был военным. Подполковник. Служил в Дагестане, потом в новообразовавшейся Украине. Я всегда гордилась им, но почему-то не хватало ума сказать об этом. Внутри себя жалела его, но ничего не делала, чтобы его жизнь стала лучше, счастливее.
Помню, как в детстве учил меня плавать, кататься на велосипеде. Иногда был строгим, но теперь я понимаю, что хотел уберечь меня от ошибок. Жутко обижалась, когда он был против моего поступления на журфак. А сейчас я немного разочарована в профессии и коллегах, поэтому согласна с ним.
Он дарил мне самые лучшие игрушки, называл «моя дочуня», а когда выросла, продолжал считать маленькой девочкой и пытался защитить от плохих парней.
Я боюсь забыть, как он выглядит, его голос и слова. Хватаюсь за каждую соломинку, да уже поздно. Часто листаю телефонную книгу и натыкаюсь на папин номер. Хочется позвонить, но больше никто не ответит.
Папа умер от инфаркта. Он всегда был стрессоустойчивым, сдержанным и сильным. Но даже у молодого, 50-летнего мужчины сердце не выдержало. Лишь когда его не стало, я узнала, как десятки раз он избегал смерти. Чудом выжил, когда в нескольких метрах от дачного домика взорвалось жилище соседей, и осколками посекло окна и двери. Ехал, а рядом взрывались снаряды; возвращался домой и умалчивал о случившемся. Ни разу не прятался в подвале, пока шли обстрелы Луганска. Не боялся выехать в центр города, когда там разгуливали ополченцы с автоматами. По телефону всегда отвечал: «У нас все хорошо. Еда есть. Следим за новостями по телевизору: скоро все наладится», а на фоне звучали выстрелы. Папа очень просил, чтобы я вернулась. Ведь молодежь даже с грудничками осталась в городе, а я не хочу приезжать… Папа, я очень хотела вернуться! И до сих пор хочу. Но Луганск опустел без тебя и мне больше не к кому возвращаться.
Последний раз мы виделись 16 июня, когда папа провожал нас с Мишей на поезд. Я обняла его так сильно, как будто больше не увижу. Так и случилось…
Отец, хоть и имел опыт в военном деле, не хотел участвовать в боях и убивать свой народ. По обе стороны баррикад находилось много простых луганчан. Я папу не спрашивала, почему он не принимает участие в боях, это выглядело бы как предложение взять в руки оружие. Именно тогда я поняла, что быть военным — это не значит любить воевать. Каждый, кто идет на военную службу надеется, что на практике не придется реализовать свои умения и навыки.
Отец пережил войну, не выезжая за пределы горящего города. Жизнь начинала потихоньку налаживаться. Собирался заняться перевозкой продуктов из России. Начал планировать будущее. Ждал меня. Пришел февраль, суровый и холодный, и забрал его.
* * *
Я никогда не забуду тех уроков, которые отец преподал мне. Он говорил, чтобы я слушала свое сердце и отстаивала убеждения, которых придерживаюсь, не совершала поступком, за которые будет стыдно перед детьми. Отец учил, что жизнь — жестокая штука, я должна быть готова бороться за место под солнцем. В мирной жизни не до конца понимаешь, что значат эти слова.
Папа говорил мало, но всегда был прав. Жизнь закалила его, ведь он рос без родителей: мама умерла в 27 лет от рака, а отец мало занимался сыном, будучи моряком. А потом он просто запил и умер в 54 года. Моего папу воспитывала двоюродная бабушка Маша. Именно в ее честь назвали меня. Первая папина жена умерла до 30 лет так же от рака. В общем, тяжелая и несчастливая жизнь, детство без ласки и тепла.
С мамой все было молниеносно. Познакомились, а через неделю расписались в тайне ото всех. Папа уезжал на службу в Дагестан и мог не вернуться. Мама послушала свое сердце. Когда в их отношениях все изменилось, я не знаю — они стали чужими.
Помню один счастливый момент. Мы уже жили в Луганске, мне было лет девять. На папин день рожденья мы, на удивление, собрались лишь семьей — мама, папа, сестра и я. Нам было так хорошо, весело, мы танцевали и прыгали, стучали ногами назло вредной соседке снизу. Так же хорошо нам было в 2013 году, на папин 49-й день рожденья. Правда, родители развелись, и вместо мамы была чужая женщина. Но я ей очень благодарна: до самого конца она любила папу, оберегала, отдавала все свое тепло. Возможно, она заполнила ту пустоту, которая образовалась из-за нашего отношения к отцу.
* * *
В марте я решила съездить домой. Накопила денег, настроилась морально — прошло 40 дней, как не стало отца. Но оказаться в родных стенах было не суждено. Мой путь закончился в Северодонецке. Пропуск, который в штабе АТО обещают сделать в течение 10 дней, так и не был готов, а без него проехать не получилось. Не солоно хлебавши, вернулась в ненавистную Одессу. Пропуск я все-таки получила спустя 3 месяца. Но я по-прежнему не знаю, когда смогу попасть на могилку родного папы.