Сашка не мог долго обходиться без женщин. Был он по южному красив, смел, разговаривал просто, понятно, и девушки часто шли навстречу его незатейливым желаниям. Способствовала тому и отдельная комната, которую он занимал в нашем студенческом общежитии. Однако в отличие от других ребят обольщения девушек не только не вызывали в нем законной мужской гордости, но наоборот нагоняли черную тоску. Сашка ходил мрачный, молчал, потом брал ведро, тряпку и принимался мыть пол в комнате. Мыл он тщательно, с упорством необыкновенным, и по мере завершения лицо его светлело, из уст исходили отдельные восточные выражения, а после завершения уборки он окончательно приходил в себя. Все знали, что шутки с ним в такие минуты плохи, поэтому никто над этой процедурой не подшучивал, только Дима, «толстый, но холостой» парень из Одессы, говорил любовно: «Можете не волноваться, план на текущий момент выполняется согласно графика». В тот год молоденьких девушек к нам понаехало много, так что ведро и тряпка постоянно прописались в Сашкиной комнате. У входа слева стояло ведро, на нем аккуратно растянутая для просушки тряпка. Открыв дверь, гость косился на тряпку, если она была сухая, можно входить.
Положение Сашки стало щекотливым после того, как он стал командиром оперативного отряда, одной из задач которого была борьба с неправильным поведением отдельных представителей молодежи. И хотя "нормальная добрачная жизнь", как выражался Дима, не была в большом притеснении, но доступ посторонним после двадцати трех ноль-ноль был теоретически запрещен, а практически серьезно ограничен. Ограничение проводилось не формально, а «с учетом сексуальной опасности», как говорил Дима.
Алька тоже жила в этом общежитии пока ее не отчислили за неуспеваемость. Она очень переживала потерю полноценной студенческой жизни, потом сняла где-то комнату и постоянно приходила сюда к друзьям и подругам. Высокая, стройная, привлекательная и разбитная, она пользовалась успехом у тех и других. Ее знали все. Нельзя сказать, что она не была причастна к мелким безобразиям – о ее похождениях ходили разные легенды, конечно, приукрашенные, - в сущности, она была доброй, бескорыстной, в чем-то по-женски неудачливой. «Мужики» нашего круга относились к ней отечески. Невзлюбил ее только Сашка.
Однажды – было уже за полночь – Сашка встретил ее в коридоре и, насупясь, спросил:
- Мадам, вы что здесь делаете?
«Мадам» в устах Сашки означало высшую степень раздражения, и Алька знала об этом. На мгновение она замерла, потом удивленно глядя на него, пропела:
- А тебе что?
- А то, - сказал Сашка веско и холодно, - чтоб после двадцати трех ноль-ноль я тебя больше не видел.
Алька вспыхнула и ушла. Наутро она прибежала в нашу комнату злая и спросила:
- Он что, того у вас? – и покрутила пальцем у виска.
Мы пожали плечами. В тот день она рассказала об этом подругам. «Девочки» не на шутку разозлились, много кричали и, распаляясь, решили объявить ему, а также прочим «мужикам», войну. «Мужики» посмеивались и в войну не верили, хотя Дима громогласно заявил: «Беда, быть нам женатиками».
С того дня ровно в двадцать три ноль-ноль Алька выходила из корпуса, трогательно прощаясь со своими девочками на пороге. Сашка молча сносил ехидные взгляды и реплики наиболее острых на язык «дам» и уходил к себе. Его взгляд выражал мрачную непреклонность. Однако и девушки вдруг продемонстрировали редкую для себя солидарность. Откуда-то из глубин сознания они извлекли такие приемы, которые составили грозную силу, недооцененную нами вначале. Сашке досталось больше всех. Девушки открыто указывали на него пальцами, шушукались, загадочно улыбаясь, рассказывали вполголоса небылицы о его несостоятельности и на его замечания отвечали хором: «Товарищ не понимает». Благосклонность лучших представительниц слабого пола резко упала. Недопустимо низко упала и кредитоспособность. Сашка недоумевал больше всех. Иногда его черные глаза, дурея, останавливались на какой-нибудь вертихвостке, но вертихвостка подчеркнуто равнодушно отворачивалась – и все. Сашка не понимал, злился и все чаще употреблял свое негодующее «мадам».
Наступил день Восьмого Марта. Как-то само собой решилось на этот день прекратить конфронтацию и, как это было принято раньше, в Сашкиной комнате собралась добрая компания. Девушки пришли нарядными, и мы млели от соблазнительных глазок, ножек, модных причесок и по-птичьему нежных голосов. В гаме и шуме Алька появилась тоже. Одета она была празднично, но держалась скромно, тихо и оттого выглядела более красивой и загадочной. На ней была тонкая шерстяная кофта с глубоким вырезом, очень короткая по тогдашней моде юбка и на ногах какие-то особенные узорчатые с зеленоватым оттенком чулки. Сашка было насупился, но ничего не сказал. Она тихо сидела в углу, робко, глазами провинившейся школьницы посматривала на Сашку, царственно разливавшего по стаканам, и тщетно пыталась тонкими ладонями натянуть юбку на прекрасные зеленые колени. Что-то было в ней смиренное и домашнее, от чего мы, «мужики», стали проявлять рыцарские чувства и наперебой ухаживали за ней. Она лишь грустно улыбалась, поводя чуть прищуренными глазами. «Ну, что ты, Алька! – кричали мы наперебой, сидя на низких, неудобных для сидения кроватях. – Не горюй, жизнь наладится!» Мое рвение стимулировалось и географическим положением напротив Альки: под крышкой стола в матовом блеске от тонких шпилек до края юбки хорошо просматривались великолепные алькины ноги.
Скоро шум и веселье стало малоуправляемым. Алька тоже стала улыбаться и рассказала какой-то не очень приличный анекдот. Количество бутылок и недопитых стаканов на столе приближалось к критическому, еще больше бутылок, уже пустых, стояло на полу. Глянув под стол, я вздрогнул: алькины ноги были обнажены полностью, их великолепный зеленый блеск уходил в тонкое, узорчатое, бесстыдное. Я хотел крикнуть Альке, чтобы она не очень увлекалась анекдотами, но Дима схватил меня за руку. «Не суетись», - шепнул он и указал глазами на Сашку. Тот сидел мрачный, но черные глаза его беспокойно бегали и то и дело блудливо ускользали под стол.
- Поздно, - шепнул Дима, наклоняясь к моему уху, - оставьте слова, уже говорит главный калибр.
Время летело как сумасшедшее. На меня с девушкой Таней напали разнообразные желания, и мы удрали в темноту для их воплощения в жизнь. Наше пятиэтажное здание в этот день охало, стонало, скрипело и стихло уже совсем под утро. Утром я встал поздно и побрел в танину комнату, как преступник на место преступления. В комнате полукругом сидели растрепанные и страшненькие вчерашние феи и, раскрыв рты, слушали Альку. Она в своем поблекшем наряде, лохматая и возбужденная, блестела глазами и, дергая сбивавшуюся набок юбку, рассказывала:
- Сидит, гад … Вижу, под стол смотрит. Думаю, ну, черт, ты у меня попляшешь. Стала ногами подбрасывать …
Девушки, увидев «мужика», дружно и громко закричали. Я ретировался и побрел к Сашке. Дверь в его комнату была приоткрыта, окно распахнуто. Сашка возил по полу большую мокрую тряпку и, увидев меня, отвернулся и толчком ноги захлопнул дверь. Вот те на! По коридору уже начиналось редкое малоустойчивое движение. Большой Дима с полотенцем через плечо появился из своей комнаты и пошел к умывальнику, общему на этаж. Он остановился.
- Вы видели Сашека? – спросил он. – Так расстроить человека. Они думают, им все можно. Человек пытается честно выполнить свой долг – охранять покой граждан от них самих. И над этим издеваться. Так бесчестно обесчестить командира оперативного отряда. Просто бесстыдное нападение без письменного предупреждения. Заходите сегодня.
Вечером я снова заглянул к Сашке. В комнате было чисто, проветрено и прибрано. Сашка сидел за столом и невозмутимо пил крепчайший чай. Братва валялась по кроватям, дрыгала ногами и заикалась от хохота. Дима, набросив на толстые медвежьи колени носовой платок, показывал в лицах, как Алька двигала ногами, стараясь подбросить юбку повыше, и как полный самых мрачных предчувствий сидел за столом Сашка.
А недавно я встретил Альку. Жизнь ее сложилась неплохо. Вышла замуж, родила и, как принято у интеллигентных людей, развелась, живет недалеко от работы. От того самого института, из которого была когда-то отчислена за неуспеваемость.
А Сашки уже нет. Так распорядилась судьба, и она отдала предпочтение Альке.