Год 1991-й, в котором мы побывали во Франции, был последним годом нашей спокойной, предсказуемой жизни с её позитивной и негативной составляющими. С дефицитом продуктов и товаров, постоянными очередями, дешевым и вкусным, но однообразным питанием, скудным ассортиментом ширпотреба на прилавках магазинов. А под конец – ещё и талонной системой на продукты и товары первой необходимости. Но – с получением бесплатной жилплощадь (квартиры), правда, после многолетнего стояния в очереди. С копеечными ценами за квартплату, электричество, телефонную связь и переговоры, почтовые отправления, низкими и всем доступными ценами на автобусные, железнодорожные и авиа билеты. С дешёвыми путёвками в санатории и дома отдыха, бесплатной медициной и образованием. С гарантированной работой и зарплатой, позволяющей жить без лишений, но и без особой роскоши. Жизнь с уверенностью в завтрашнем дне…
Во второй половине года, после избрания президентом РСФСР Ельцина, события в стране развивались стремительно и непредсказуемо. Так называемый августовский путч… Отстранение от власти Горбачёва…Беловежские соглашения… Приход в правительство новой «команды» Гайдара… Исчезновение страны, в которой мы родились, учились, работали… Всё это сегодня представляется каким-то безумием… Народ, завороженный враньём и демагогией, на что-то ещё надеялся…
Говорят, в истории не бывает случайностей, и всё, что происходит, имеет объективные причины и является закономерным. Но до сих пор разум отказывается воспринимать всё, что произошло с нами и с нашей страной как неотвратимость и неизбежность. Впрочем, некоторая объективность все же имелась. Объективным было непреодолимое желание Запада заполучить богатства нашей страны. Заполучить любой ценой, не считаясь ни с какими издержками. Обзавестись новыми рынками сбыта своей продукции, устранить конкурентов в отдельных отраслях промышленности (например: в самолётостроении, различных видах изделий оборонных предприятий и т.п.). Миллиарды, вложенные в реализацию проекта по ликвидации СССР и его экономики, были потрачены не зря. А исполнителей этого чёрного злого умысла в верхах многомиллионной КПСС, где восседали карьеристы и лицемеры, отыскать было не так уж и сложно.
Весьма кстати пригодился для этой цели сначала Горбачёв, с его недалёкостью и узостью мышления, а затем и Ельцин, с неуёмной жаждой власти любой ценой, самомнением и алкогольной невменяемостью. Накануне своего избрания Ельцин по удивительному совпадению побывал в США, на смотринах в Белом Доме. И вскоре по телевидению, правда, далеко заполночь, показали фильм о его пребывании в заокеанской стране и пьяных «гастролях»… А на стрёме уже стояли гайдары, чубайсы и остальные хищники, готовые уничтожать, разорять и хапать всё, что создал народ за семьдесят лет.
1992 год. Начало так называемых рыночных реформ и «демократических» преобразований. И стремительное обнищание подавляющего большинства населения, которое вынуждено было спасаться от безденежья и нищеты и как-то выживать. Вселенская беда пришла в наш дом, а мы, обманутые и обобранные, всё никак не могли осознать, что живём уже совсем в другой стране, в которой нет места честному и порядочному человеку, где правят бал воры, прохиндеи и моральные уроды, способные на любые преступления ради единственного своего бога – наживы. Так и произошла великая криминальная революция.
В моей памяти этот период ощущается как годы огромного всенародного бедствия, сопоставимые с лихолетьем 1930–1940-х годов. Сравнение, возможно, не бесспорное. Но по крушению основ жизни, по психологическому шоку, по степени издевательства над человеком, о тому, как обокрали и сделали нищим труженика, они вполне равнозначны. А по экономическому и нравственному упадку – несравненно губительнее…
Крушение основ жизни. Что являлось основой жизни в советском обществе? – Труд. Каждого человека на своём рабочем месте. Окончив среднюю школу, молодой человек либо поступал в вуз или техникум, либо осваивал рабочую специальность. Сотням тысяч советских заводов и фабрик требовались токари, слесари, плотники, машинисты, крановщики, рабочие прочих специальностей и просто разнорабочие. После окончания вуза или техникума все молодые специалисты получали распределение и гарантированные рабочие места. Работали, а значит, имели трудовые доходы все граждане (была статья уголовного кодекса, осуждающая за тунеядство). Пусть эти доходы были невелики, но они, безусловно, были заработаны честным трудом.
С 1992 года началась операция по «ликвидации» советских предприятий, которые, видимо, кому-то мешали или же показались лишними. Как она проходила? – Государство устранилось от финансирования промышленности и «удушило» заводы и фабрики безденежьем, в том числе и предприятия, производившие высокотехнологичную продукцию. Производственное оборудование, имевшееся на них (машины, станки, конвейеры, детали механизмов и прочее), разбирались и продавались за бесценок «ловким ребятам», либо отправлялись на металлолом. Экономике страны был нанесён колоссальный невосполнимый ущерб.
Лишними стали миллионы рабочих рук. Часть из них нашла применение в «челночном бизнесе» (мелкая торговля, перепродажа привезённых товаров), часть стала продавцами, устроилась в сферу обслуживания, охрану и т.п. Часть обосновалась в криминальных структурах (банды, мошенники, киллеры, рэкет). Появились и так называемые предприниматели, те самые «ловкие ребята», которые, воспользовавшись ситуацией и всеобщим развалом умудрились за бесценок приобрести какую-то долю общенародной собственности и «сколотить» капиталец.
Ну а крупные хищники, занимающие «тёплые» места и приближённые к власти, хапнули куски побольше и пожирнее: они стали хозяевами нефтепромыслов, газовых магистралей, предприятий сырьевого сектора, месторождений драгоценных и редких металлов, рыболовецкого и торгового флотов, теплосетей, электро- и телекоммуникаций и прочих предприятий, приносящих быструю прибыль. Так появились нетрудовая собственность и нетрудовые доходы. И так была похоронена мечта нашего народа о Справедливости.
После событий октября 1993 года, антиконституционного ельцинского переворота и бандитского расстрела Верховного Совета, в душах людей поселились страх и безнадёжность. Страна была поставлена на колени. Избирательное право – попрано. Криминальные деньги новоявленных хищников-олигархов, а также доллары, поступившие из-за океана, а не свободное волеизъявление народа привело к «избранию» в 1996-м году практически недееспособного Ельцина на повторный президентский срок.
Разграбление страны и обнищание её населения продолжались стремительными темпами. Страна, ещё недавно имевшая мощную индустриальную экономику, превратилась в сырьевой придаток Запада. Обо всём, что я изложила выше лишь в общих чертах, подробнее будет возможность рассказать в следующей книге воспоминаний…
Для нашей семьи столь грандиозные перемены явились тяжёлым испытанием. Я и мой сын остались в России по месту работы и учёбы, иного варианта просто не могло быть. Мне необходимо было доработать северный стаж, позволявший уйти на пенсию на 5 лет раньше, сыну – окончить школу и поступить в вуз в России.
Моя мама, которой тогда было 70 лет, осталась на Украине, причём в городе, где у неё было немало знакомых и ни одного родственника. Она осталась совсем одна в бедственном положении: «реформы» привели к обнищанию огромного числа простых людей, прежде всего пенсионеров и тех, кто потерял работу. Длительное время я не могла ни приехать к ней, ни помочь материально, потому что сама осталась без работы и без средств к существованию, а мои десятилетиями накопленные сбережения превратились в пыль. Мой второй муж, по специальности геофизик, как и все работники геологических организаций, месяцами не получал зарплату, работая фактически бесплатно. Мы с большим трудом находили возможности, чтобы хоть как-то помочь сыну, поступившему в университет на исторический факультет. Нужно отдать ему должное: несмотря на серьёзные трудности, он продолжал учёбу да ещё и хорошо учился. Более того, после третьего курса истфака он поступил ещё и на юрфак и некоторое время параллельно обучался на обоих факультетах университета…
Шли годы. Люди привыкали к новым условиям существования. Кто-то замечал даже положительные перемены в окружающей безрадостной жизни. Наполнились прилавки магазинов – баснословно дорогими, зачастую низкокачественными и безвкусными продуктами. Кто-то без проблем начал приобретать импортные товары. У кого-то появилась возможность купить автомашину. Мобильные телефоны перестали считаться роскошью. А у кого-то появилось чудо электроники – компьютер и Интернет…
Подросло немногочисленное в сравнении с 1970 годами поколение родившихся в 1990-е. В большинстве не знакомые со своей культурой, литературой, поэзией, музыкой, мало чем интересующиеся помимо денег и личного удовольствия. Поколение потребителей. Безнравственное, лишённое любви к Родине, равнодушное, не имеющее идеалов, не знающее о своих предках, с искажёнными представлениями о прошлом собственной страны. Выросшее в обстановке лжи и культа наживы. Среди его представителей много наркоманов и личностей с психическими отклонениями… При всём негативе 1930–1940-х годов, тогда всё же имели место и существенные позитивные изменения (дети трудящихся осваивали науки и становились просвещёнными). Сегодня, похоже, процесс имеет обратную тенденцию…
После многих мытарств, я наконец-то нашла работу в республиканской Сыктывкарской газете "Красное Знамя" собкором. Сын окончил университет, устроился на работу, женился и обосновался в Сыктывкаре, столице Республики Коми. После тяжелейшей болезни и операции мужа мы вышли на пенсию и уехали с Севера на постоянное место жительства в Петербург.
К сожалению, так получилось, что мы смогли забрать к себе с Украины мою маму лишь после тяжёлого инсульта. В Петербурге под моим присмотром она прожила четыре года, здесь она встретила своё 80-летие и в этом же году стала прабабушкой. За полгода до смерти она окончательно слегла, даже кушать не могла самостоятельно. За долгие месяцы, проведенные в постели, она ни единого разу ничего у меня не попросила, старалась ничем не обеспокоить, всё это время её поведение являло прямую противоположность прежнему. Она совершенно не была капризна, а напротив, покорна и терпелива, молча переносила все страдания и даже не стонала. Только пару раз я видела скатившуюся по её щекам слезинку, ей было больно. Она пережила не только родных, но также всех своих двоюродных братьев и сестёр. Мама умерла в декабре, за неделю до нового 2009 года, на 84-м году жизни. На пороге смерти мама стала другим человеком, она словно стремилась оставить в моей душе чувство жалости, раскаяния и собственной вины. Её смерть и то мужество, с которым она её приняла, заставили меня другими глазами посмотреть на знакомые с детства черты родного, но так не похожего на меня человека… Она ушла тихо, безмолвно и спокойно. Оставив пустоту, горечь и сожаления…
Как я уже писала, мама была прямой противоположностью отца: вспыльчива, невоздержана в поступках и словах. Отличалась независимым, своенравным характером, стремясь всех близких подчинить, подмять под себя. Считала себя непогрешимой, по её мнению, всё в жизни должно было свершаться в соответствии с её представлениями и понятиями.
За длинную и сложную совместную жизнь с моим отцом, которая с большими (в 5–6 лет) перерывами продолжалась 38 лет, они так и не стали близкими людьми. Их совместную жизнь, которая внешне выглядела благополучной, нельзя назвать вполне состоявшейся, а тем более – удачной, так они сами считали. Лишь в последние годы, пожалуй, сблизила их любовь к внуку, моему сыну.
Лишь после папиной смерти мама поняла, что её муж был интереснее, мудрее, порядочнее очень многих мужчин из нашего окружения. И что вдовье одиночество – тяжёлая участь. Это не мамино и не моё открытие: люди часто начинают ценить то, что имеют, лишь после того, как теряют…
В сохранившемся родительском семейном альбоме очень много маминых фотографий и только единичные папины. Вместе они фотографировались очень редко, лишь пара совместных снимков относятся к началу семейной жизни. Я рада, что осталось несколько фотографий, на которых отец снят вместе с внуком и благодарна за них моей доброй подруге Ларисе Казырид, сделавшей эти снимки.
Иногда попадаются фотографии общих друзей. Глядя на их лица, я вспоминаю, что знаю этих людей, видела в детстве, но редко могу назвать имена, которые не сохранились в памяти. Фотоснимки папиных боевых друзей, которых я никогда не видела и забыла фамилии. Печально, но почти на всех фотографиях нет дат или каких-либо надписей.
Горько листать этот немой альбом, который при всех моих стараниях не удалось составить как семейный альбом общей жизни. Так же, как не сложилась совместная счастливая судьба моих родителей: их жизни прошли параллельно, рядом, но не вместе…
Многочисленные наблюдения за семьями из собственного окружения наталкивают на мысль, что по настоящему счастливые семьи – явление, встречающееся не так часто…
Сожаление и чувство вины, видимо, всегда остаётся с нами после ухода родных. Я очень сожалею о несостоявшейся нашей близости – дочки и матери. Понимаю её невозможность.
Мама всегда делала мне много добра, и я никогда об этом не забывала. Она окружала мою жизнь многочисленными вещами, которых без неё у меня бы никогда не было. В молодости я мало значения придавала своему бытовому обустройству, нарядам, женским украшениям и прочим, неинтересным в то время для меня вещам. Мама стремилась восполнить мои, на её взгляд, недостатки, сделать меня такой, как рисовало её воображение. В отличие от меня, она была очень практична, любимым её занятием было приобретение всевозможных вещей. Некоторые её приобретения, нужные и ненужные, до сих пор окружают мой быт. Мама как бы живёт рядом со мной в этих вещах, на каждом шагу напоминая о своих пристрастиях и вкусах. Мама много помогала мне после рождения сына, которого очень любила. Эти добрые мамины дела можно перечислять долго и, вспоминая их, моя душа испытывает благодарность и раскаяние.
Одновременно с этим, мама всегда требовала от меня полного подчинения, даже когда я стала взрослой, самостоятельной и имела свою семью. Я же была слишком независимым человеком и не желала подчиняться даже матери. Она никогда не стремилась понять мой внутренний мир, чем я живу, чаще всего не пыталась узнать моё душевное состояние.
Моё романтическое стремление увидеть Крайний Север и поработать там мама воспринимала как блажь и глупость. Моё увлечение геологией она не понимала и осуждала, считая эту работу малодостойной для молодой девушки. Не понимая сути этой профессии, ей не могло прийти в голову, что это интереснейшее исследовательское, творческое занятие. Её осведомлённость в этом вопросе базировалась на слухах и она была уверена, что геологи – это бродяги, недотёпы, ни на что более не способные, как только без толку шататься по горам, а женщин-геологов, она считала всех поголовно порочными.
Я понимала, что ей, выросшей в деревенской среде, было глубоко чуждым даже такое понятие – романтика. Она совсем не представляла, зачем нужно ехать добровольно в те края, куда высылают по этапу преступников. И что это за глупые желания: уехать на краешек земли, чтобы увидеть северное сияние или пройтись по глухой таёжной тропе…
Но я и сейчас, вырастив и воспитав собственного сына, считаю, что можно и нужно вовремя понять, что твой ребёнок не такой, как ты, что он имеет право быть не таким. И не нужно стремиться его ломать, а тем более – самой пытаться строить его жизнь на свой лад. Перечень маминых претензий ко мне был многочисленным – она часто сетовала, что хотела бы иметь совсем не такую дочку.
И конечно, у нас с мамой частенько были разногласия и ссоры, чего никогда не было с отцом. Отец всегда пытался меня выслушать и понять. Он никогда не торопился с нравоучениями, осуждениями. Всегда какое-то время размышлял, прежде чем высказать своё мнение. Мою первую любовь мать встретила в штыки лишь потому, что этот человек был много старше меня. Отцу тоже не понравилось моё увлечение, но он не стал вмешиваться из-за деликатности и боязни травмировать мою душу. Вмешательство мамы в наши отношения с любимым человеком имело негативные последствия…
Но все недопонимания в нашей семье вовсе не значат, что кто-то из нас троих был несчастлив. У каждого помимо работы или учёбы были свои любимые занятия, увлечения. Папа всегда находил удовольствие в чтении исторической литературы, я в старших классах увлеклась поэзией, посещала литературное объединение, ходила в туристические походы. Для мамы самой великой радостью стало приобретение каких-либо дефицитных в то время товаров. Наша жизнь, хоть и была материально обеспечена неважно, но её ни в коей мере нельзя сравнить с каторжным, полуголодным и голодным, убогим довоенным существованием; а уж тем более – с военными страшными годами лишений и потерь. Это была спокойная, мирная жизнь без бед и потрясений. Она была намного интереснее и комфортнее, чем та, которой жили семьи сестёр и братьев моих родителей, оставшиеся в деревне… Вспоминая эти годы, я испытываю глубокую тоску по прошлому, которое никогда не возвратится, горечь от того, что никогда больше не будет моих родителей – тех, молодых и красивых, какими они были в далёкие годы моего детства и юности.
Я испытываю чувство вины перед ними, мне есть в чём покаяться, и есть за что просить прощение у Всевышнего: я не всегда была доброй, внимательной, человечной – такой, как они хотели бы меня видеть. Это только в художественных романах бывает так, что положительные герои всегда идеальны; в реальной жизни каждый человек грешен, в какой-то мере – эгоистичен, самолюбив и более всего это чувствуют самые близкие, родные люди…
Деревню Макиевку, родину моих родителей, я не посещала почти полвека. С ней были связаны мои самые первые детские воспоминания, здесь жила вся моя родня. В деревне я узнала, что такое лес, поле, речка, сад; полюбила кусты, деревья, цветы и запах сена; здесь я шлёпала босиком по пыльным деревенским улочкам, по траве и по стерне. В доме бабушки Натальи я давным-давно встречалась со своими многочисленными двоюродными сёстрами и братьями, с которыми в последующие годы не виделась – так уж получилось в жизни. Из всей папиной родни в более позднее время я встречалась только с двумя сестричками – Аней и Машей, дочками папиных сестёр.
К старости человека начинает тянуть в места своего детства, к своим родным. На финишной прямой жизни в голову приходят мысли о давно минувшем и о будущем. Например, представляешь своих внуков, которые вырастут, проживут достойную жизнь, постареют и где-то через полвека встретятся и вспомнят добрым словом о давно ушедшей бабушке, благодаря которой они принадлежат к своему роду, да и вообще явились в этот мир…
Несколько лет тому назад неожиданно меня удивила и порадовала, прислав в Петербург доброе письмо, ещё одна сестра – Галя, дочь тёти Сани, самой младшей папиной сестры, которая ныне живёт в деревне Йосиповка, в трёх километрах от Макиевки. И началась трогательно-тёплая родственная переписка. Из неё я узнала всё о своих родственниках, с которыми, к моему огромному огорчению, не общалась пять десятков лет. Грустной стала новость о том, что пятеро моих двоюродных братьев (некоторых я видела на имевшихся у отца фотографиях) трагически погибли в разное время молодыми, в возрасте до 30 и немногим более лет. Так что горькие утраты постигли все семьи братьев и сестёр отца, переживших своих сыновей. Когда я читала эти печальные известия, почему-то промелькнула мысль: «Почти как в войну?». Но погибать молодыми в мирное время, это случайность, необъяснимость Судьбы, предопределённая свыше…
Ушёл из жизни в 70-летнем возрасте самый старший двоюродный брат Вася, сын погибшего в 1944 году дяди Мусия, тот самый, который шестилетним мальчиком, провожая своего отца на войну, видел его в последний раз… Моя добрая сестра поведала и о ныне здравствующих внуках и внучках бабушки Натальи. В разных уголках Киевской области и в самом Киеве проживает пять моих двоюродных сестёр и столько же братьев. Это большая, дружная родня, периодически собирающаяся вместе по поводу радостных или грустных событий. Все они имеют возможность в тяжёлые времена поддерживать друг друга. Так что я оказалась богата роднёй, хотя живу от неё далеко – за тысячу километров да ещё и за границей.
Моя сестричка Галя в чём-то похожа на меня: неравнодушна, отзывчива, проста в общении, готова помочь другому даже в ущерб себе; к тому же обладает умением чётко передать суть тех или иных событий. Письма её читаются легко и с большим интересом: за простотой формы изложения кроется конкретное и ёмкое содержание. Из-за недостатка времени на обстоятельные и длинные описания всего произошедшего за десятилетия, она лаконично передавала только факты. Галины письма были весьма своевременны, они помогли мне в написании первой главы этой книги. При всей своей занятости, она находила силы и время, чтобы посылать мне драгоценные весточки из родных мест.
А потом состоялась поездка в места моего детства. Осуществить её мне помогли двоюродные сестрички Галя и Аня, брат Саша, их дети. Очаровательные дочь и внук Ани встречали меня на киевском вокзале, а сын Саши отвёз нас на своём автомобиле в Макиевку, подарив незабываемое путешествие в знакомые места детства, память о которых десятки лет жила в моём сердце.
Происходило всё поздней зимой 2009 года, а по ощущению – ранней весной. Поля ещё были покрыты потемневшим снегом, но в воздухе уже звенели чуть уловимые приметы пробуждения природы, растекался влажный запах первых весенних паводков.
Ранним утром приехали Саша с сыном, и мы покинули гостеприимную киевскую квартиру сестрички Ани, которая тоже отправилась с нами проведать родные места.
Мы ехали в сторону Макиевки по отличному шоссе. Вдоль него, как и в России, возвышались приметы нынешних перемен: роскошные дома и виллы новых хозяев жизни. По встречавшимся названиям населённых пунктов я поняла, что это не та главная автомагистраль через Васильков, Белую Церковь, по которой прежде проходил путь в нашу деревню. Действительно, это была новая региональная автотрасса Киев – Корсунь-Шевченковский, проходящая восточнее старой главной автомагистрали.
Время в пути пролетело быстро и заняло около полутора часов. Это меня очень изумило: я вспомнила своё последнее путешествие с отцом в 1961 году, которое описано в первой главе.
О том, что мы в Макиевке, я поняла по дорожному указателю. Вначале я ничего не узнавала – это была внешне совершенно не та деревня, которую я помнила. Одноэтажные современные кирпичные домики, покрытые крышами из черепицы, отштукатуренные и побеленные. К тому же, в моей памяти сохранилась деревня, утопающая в зелени садов, а её зимний пейзаж был для меня незнаком.
Вскоре машина свернула на дорогу, круто поднимающуюся вверх, и вдруг я почувствовала, что здесь когда-то была, что знаю эти места, хотя и примет-то особых не заметила. Через несколько минут машина выехала на пригорок, и я неожиданно узнала обширный выгон перед домом Горовых. Повернув голову влево, стала искать знакомую избу, но не нашла, всё вокруг изменилось. Как я потом поняла, старую избу снесли и построили новую, а проход во двор переместили в его противоположный конец. Не было старых фруктовых деревьев за домом, не было и той самой шелковицы… Но, войдя во двор, я сразу же узнала протянувшееся за ним поле, а дальше – речку и прибрежную долину, где папа с дядей Васей более полвека тому назад косили траву. Но всё имело совершенно иной вид, всё было покрыто снегом, вокруг сиротливо поднимались обнажённые, безлистые ветки кустов и деревьев.
У меня появилось странное чувство, что отец где-то здесь, неподалеку, что его душа не покинула родные места, а там, где он похоронен, его уже нет. Что он тоже смотрит на это поле, на глубокое, прозрачное небо и думает свою думу о Вечном. Что он всё знает обо мне, о Диме, о своём правнуке Феденьке и видит меня здесь, у дома, где он появился на свет.
В доме нас встретила постаревшая тётя Маруся, оставшаяся единственной из всех родных, принадлежащих к ушедшему поколению наших родителей. Последний раз я видела её на похоронах отца почти четверть века тому назад. Мы с трудом узнали друг друга. Недолгим был её рассказ о своей одинокой жизни. Ей скоро исполнится 83 года. Дочери живут – одна в Киеве, другая в Белой Церкви. Приезжают, помогают, но хотелось бы видеться почаще. Перечисляла тётя Маруся немногочисленных родственников, оставшихся в селе и живущих неподалеку. Все они пожилые или совсем старые, молодых в Макиевке осталось мало. Колхоз формально вроде бы существует, но от него мало что сохранилось, да и работать в нём некому…
Меня поразило безлюдье на деревенских улицах. Проехав по всему селу, мы не встретили ни одного человека – ни старого, ни молодого, не было и детей. Время было обеденное, но на улицах нигде мы не увидели возвращавшихся с уроков школьников. Работает ли школа? – засомневалась я. И решила: если и работает, то учащихся в ней, очевидно, совсем мало. Знакомая картина, схожая с российской глубинкой… Вот и сельское кладбище, хорошо запомнившееся в детстве, утопающее в снегу. Место, где покоятся все мои деды и прадеды и более далёкие предки. Мне очень хотелось остановиться, поклониться могилам родных, но я поняла, что пробраться к ним по снегу нелегко; тропинки не проложены и, чтобы походить по кладбищу, нужно приехать в другое время года.
Не сразу, но я всё-таки узнала улицу, где жила семья бабушки Оксаны. И почти безошибочно попросила остановить машину возле дома Прокопцов. Собственно, дома не было, как не было и других, соседних домов, вид изменился до неузнаваемости, всё построено по-новому. Каким-то чутьём, душой, я угадала уголок своего раннего детства и мы постучались в избу напротив того места, где находился когда-то дом моих родных. Вышедшая пожилого возраста женщина, услышав фамилию Прокопец, перечислила тех моих родственников, которых помнила: дедушку Тимофея, бабушку Оксану, тётю Любу. Мою маму, уехавшую из села более 60 лет тому, она не знала. Женщина указала на крохотную, полуразрушенную часть старого дома, которую я сразу не заметила: «Да вон же то, что осталось от их избы».
Подойдя к этому месту, я с изумлением узнала печь, в которой бабушка пекла хлеб и готовила еду, своей топкой и поддувалом глядящую наружу. А за ней сохранилась совсем небольшая, метра 3–4 длиной, часть дедушкиного дома с маленьким окошком, видимо, используемая новыми хозяевами как кладовка для сельхозинвентаря; рядом с печью они установили входную дверь в эту кладовку. А там, где раньше был большой фруктовый сад, возвышался новый жилой дом. Во дворе, как и на улице, было безлюдно.
Тоска сдавила горло, и я с трудом сдержала слёзы. Нет на белом свете теперь никого, кто любил, страдал, пропадал от голода, радовался, мечтал, плакал, молился, ждал и надеялся в этом родном доме, от которого осталась руина! Как безжалостна жизнь, как беспощадно, неумолимо время! Моя мама после смерти дедушки Тимофея в 1960 году так ни разу и не побывала в родном селе. Хотя постоянно мечтала о такой поездке, особенно тосковала по родине в последние годы. Я подумала: всё в жизни нужно делать вовремя, пока на это ещё хватает сил. Нужно жить, помня, что мы не вечны, и не откладывать на будущее то, о чём просит душа…
Мне никогда не забыть, как встречала нас сестричка Галя в Йосиповке. В большой, светлой горнице был накрыт длинный, через всю комнату стол со всевозможными домашними вкусностями. На этом столе были настоящие продукты: мясо собственных домашних животных и птицы, выращенных на своём подворье, стол был роскошным даже по столичным меркам. Таких вкусных и, главное, натуральных продуктов я не пробовала, наверное, лет 15, с тех пор, как отечественные продукты на прилавках наших магазинов сменились импортными, словно синтетическими.
Напишу о хозяйстве моей сестры. Вдвоём со своим мужем Павлом они содержат небольшую семейную миниферму. За домом тянется довольно обширное поле – 60 соток. Как я узнала, половину этого поля засевают ячменём для коровы. На второй его половине садят картошку и другие корнеплоды, овощи, зелень и всё, что потребляет семья. Кроме коровы, в хлеву – свиньи и поросята, а на отдельном скотном дворе – гуси, утки, индюки и куры. Вся эта домашняя скотина и птица кормятся со своей земли, так что никаких гормональных и генетически-модифицированных продуктов семья не потребляет.
Лошадей заменяет имеющийся собственный трактор, за которым ухаживает сам хозяин, содержит в исправности, так как проработал всю жизнь в колхозе трактористом. В хозяйстве есть мотоцикл, а в семьях дочери, живущей в Киеве и сына – неподалеку от Киева – автомашины. Дети приезжают часто, каждые выходные, помогают при посадке, прополке, уборке урожая.
Вокруг участка – фруктовые деревья вишни, яблони и кусты малины, смородины, крыжовника. Щедрая украинская земля вознаграждает за труд богатыми урожаями. В одном из своих писем собранный урожай Галя измеряла машинами: машина свеклы, картофеля, арбузов. Вишен столько, что невозможно обобрать, яблок – немеряно, ими усыпана вся крыша дома и земля под яблонями, их хватает и для семьи, и для коровы, и для поросят. Галя всё лето варит варенье, консервирует овощи. Осенью работы столько, что 24 часов в сутках не хватает, чтобы переделать все уборочные дела и сделать заготовки на зиму.
Так что скучать Гале и Павлу, пенсионерам 56-и и 64-х лет не приходится: в заботах и хлопотах пролетают дни. Не думаю, что они когда-либо отдыхали в санаториях, либо ездили к тёплым морям.
Вся жизнь прошла в трудах праведных, иную они просто не представляют. Такой жизнью жили все наши предки, любившие землю и считавшие, что труд – залог сытой жизни, достатка и крепкой семьи. Только, к сожалению, плодами их тяжкого труда веками пользовались другие: то крепостное право, то дармовой труд на помещика, то непомерные налоги, то конфискации, то экспроприации, то ишачка для «закромов государства». Сегодня времена для крестьянина вроде бы кажутся получше: работай, не ленись – и будешь иметь всё. Вот только почему-то работать на этой земле, даже украинской, благодатной желающих не так уж и много. Работают, в основном, только пенсионеры. Молодёжь рвётся в город, к удобству и комфорту, где жизнь беззаботнее и легче.
Две очаровательных внучки дарят моей сестре радость, утеху, жизненные силы, но также и много забот. Этих милых девочек привозят бабушке на каждые каникулы, включая летние. Нигде не поправить здоровье детям лучше, чем на свежем деревенском воздухе и на своих, экологически чистых продуктах. Громкий гомон, гам, шум поселяются в просторном доме. Галя самозабвенно влюблена в своих внучек, готова ради них на дополнительную нагрузку – стирать, убирать, готовить. Вместе с детьми она забывает о своём возрасте и готова впасть в детство. А скоро подрастёт внук, так что в большом доме станет ещё веселее.
По поводу моего приезда был устроен настоящий праздник. Много и незаметно ухаживала за гостями, накрывала на стол, убирала, постелила для всех постели несуетливая, спокойная, доброжелательная дочь Гали Люда. С сыном Володей я увиделась мельком, он приехал лишь ненадолго, дома ждали дела.
Я почувствовала, что попала в родную семью, где никто ни на кого не бросит косой взгляд, где, видимо, никогда не возникает склок и ссор и каждый старается по возможности помочь другому. Здесь я поняла, чего была лишена всю свою жизнь, оторвавшись от своих родных, своих корней: я никогда не ощущала себя частичкой своего большого рода… Это то, что изменить и поправить уже невозможно, так же, как нельзя заново прожить жизнь…
Мы, четыре сестры, улеглись на ночь в большой горнице на двух широких, мягких, удобных диванах. Но где уж тут было уснуть! Галя принесла семейные фотографии, и мы вместе их разглядывали, разговаривали о прошлом и никак не могли угомониться.
Вспоминали добрым словом нашу бабушку Наталью, своих родителей, наших дядей и тётушек. С пожелтевших старых фотографий на нас смотрели наши родные – молодые, красивые, полные сил. Аня рассказывала, что её мама, старшая сестра в семье Горовых, помнила много подробностей о жизни в 1930–1940-е годы, о коллективизации, голоде, и делилась своими воспоминаниями с дочкой. Она подчёркивала, что в голодную зиму только смекалка и неутомимость Прокопа помогли выжить всей многочисленной семье. Знала она и о тайниках с зерном, вспоминала о жерновах, изобретённых нашим дедушкой. По сути, мы все, никогда не видевшие своего дедушку Прокопа, обязаны ему собственным появлением на свет. Помнила тётя Нина и о немецком нашествии. Как тяжело и голодно выживали, когда три старших брата ушли на войну, а им, сёстрам, вместе с матерью пришлось трудиться и на своём участке, и на колхозном поле на новых хозяев.
Сестричка Маша вспомнила о том, как они с Галей вышивали крестиком скатерть, видимо, это было в 1960-е годы. Сёстры с одной стороны, а дядя Ваня, – с противоположной. И что они в две руки не успевали за ним одним. Милые, тёплые воспоминания о тех временах, когда все ещё были живы и молоды… Дядя Ваня, мой крёстный, умер от неизлечимой болезни в 52 года.
Запомнился рассказ Гали о том, как в конце 1980-х годов начали в их деревне пропагандировать фермерство. И они с Павлом решили стать начинающими фермерами – выращивать бычков и сдавать государству на мясо. Пахали от зари до зари несколько лет и полученные за сданных бычков деньги складывали на сберкнижку. Мечтали о расширении своего хозяйства, о строительстве большой фермы, можно сказать, о своём животноводческом комплексе. А в итоге получился обман. Большие деньги пропали на сберкнижке. Павел и Галя потом с горечью подсчитывали, сколько же бычков должно было околеть, чтобы получилось то, что осталось от их вклада. Много насчитали этих самых, якобы околевших бычков.
Так что государство, вернее – конкретные руководившие им лица, обокрали не только меня, моих коллег и подобных нам тружеников, осваивавших Крайний Север и гробивших там своё здоровье. Они умудрились обобрать и простых крестьян, которые в поте лица, надрывая жилы, горбатились для других и в нелёгкие времена снабжали население качественными продуктами питания. Воистину, не было и нет совести у наших правителей, жирующих за счёт народного терпения…
Все наши беседы той ночи не вспомнить и не передать, да это и не к чему. Можно лишь сказать, что за эту ночь мы стали роднее и дороже друг другу, ведь у наших близких и любимых родных было общее прошлое, которое живёт с нами не только в памяти, но и в единых генетических клетках.
Вкратце напишу о тяжёлой судьбе, доставшейся нашей самой старшей сестре Анне, проживающей в Киеве, о которой я уже неоднократно упоминала. Это любимая папина племянница. Он, конечно, любил всех, но тёплым, душевным отношениям с Аней способствовали частые встречи, отец всегда общался с ней, приезжая в командировки в Киев. Он ценил её за выдержку, спокойствие, мужество и житейскую мудрость.
Счастливая семейная жизнь Ани закончилась, когда ей было чуть более 30 лет. Страшная автомобильная авария, в которую попала вся семья, отняла жизнь любимого мужа. Она сама чудом осталась жива, вся искалеченная и разбитая. Хирурги спасли ей жизнь, собрали части раздробленных костей. Потом были многочисленные операции и долгие месяцы, проведённые на больничной койке. Физические и моральные страдания не сломили её, а врачи поставили на ноги. И осталась она одна инвалидом с маленькими детьми. Малодушный человек на её месте пустился бы во все тяжкие, чтобы заглушить боль. Но Аня упорно боролась с недугом, пустотой и отчаянием и держалась ради детей. Один Бог знает, как она смогла осилить все невзгоды. Через какое-то время пошла работать. Растила и воспитывала детей – мальчика и девочку. В одном из своих писем отец писал мне: «Воспитывай Диму так, как Аня воспитывает своих детей. Не пустым криком, не занудными нравоучениями, а спокойствием и справедливостью. Если провинился, к парню можно и ремень применить. Но так, чтобы он понял – наказание заслуженное».
Без мужа воспитывать детей тяжело, особенно мальчика. Любовью, заботой, терпением, вниманием, но также строгостью и требовательностью, а главное – собственным примером моя сестра сумела воспитать, поднять, поставить на ноги, сделать порядочными людьми и выучить своих детей. Дочь Мила, получив университетское образование, работает главным финансистом коммерческого предприятия. Сын Валерий окончил техникум, работает водителем. Женился на русской девушке, живёт с семьёй в Татарстане, построил собственный дом. У Ани трое внуков, все мальчики. Несмотря на надвигающуюся старость и перенесённые тяжёлые недуги и травмы, она не теряет твёрдости духа, жизнестойкости, обладает здоровым чувством юмора…
Глядя на детей Ани, Гали, Саши (с другими, к сожалению, не довелось познакомиться, но думаю, они ничуть не хуже), причисляя сюда и своего Диму, я иногда предаюсь фантазиям: «Возвратилась бы к нам хоть на какое-то время бабушка Наталья, да посмотрела бы на своих правнуков! Удивилась бы, наверное, и поразилась их уму, образованности, достойному месту в жизни, общественному положению. И, конечно, порадовалась бы и убедилась, что не напрасно они с Прокопом страдали, голодали, терпели лишения, надрывались тяжёлым трудом, и старались, живя для детей. Пошли от них умные и трудолюбивые потомки»… Наверное, самое долговечное и ценное, что мы оставляем после себя – это наши дети…
К сожалению, у своих гостеприимных родных в Киеве и Киевской области я смогла побыть совсем недолго. Необходимо было ехать в Тернополь, в родительский дом. Меня ждали хлопоты, нелёгкие дела, а также тягостное и мучительное прощание с обителью моего детства…
Ушли родители и некому стало жить в нашей квартире. Я никогда не думала о том, что когда-нибудь настанет день и придётся уехать из неё навсегда.
Но так сложилась судьба.
Мой сын живёт с семьёй и имеет хорошую работу в Сыктывкаре. В наше непростое время человек держится за работу и живёт там, где она есть. Поэтому уезжать он никуда не собирается, даже в такой привлекательный для молодёжи город как Петербург. А уж тем более – на Украину. Четверть века связывает меня с весьма противоречивым, непростым, имеющим массу достоинств и недостатков, но, несомненно, умным и порядочным человеком, ставшим моим вторым мужем. Хотя он родом с Волги, но своим родным городом считает Петербург, в котором учился и прожил много десятилетий, и уезжать на Украину он тоже не хочет. А без них я не смогу жить на Украине, хотя там у меня много родственников и друзей, которые всегда мне рады.
Мне пошёл седьмой десяток, я стала стара и больна, ездить за тысячи километров, чтобы проведывать свою квартиру всё тяжелее. Состарились мои подружки-одноклассницы, которые многие годы по моей просьбе приглядывали за моим домом. При всей искренности и теплоте наших взаимоотношений, сохранявшихся многие годы, я больше не могу просить их о дальнейших одолжениях, у каждой свои семьи, свои заботы, дети, внуки. Я больше не имею право злоупотреблять добротой своих подруг, которые полвека (!) сохраняли ко мне дружеское тепло, прекрасное чувство нашей юности.
Нелёгкое решение было принято. Но я покидала родное гнездо так, как будто потеряла последнее, самое дорогое, что оставалось у меня на белом свете.
Сначала я много дней в полном одиночестве пересматривала четверть века остававшуюся не разобранной после смерти папы часть его архива. В основном, это были письма, которые отец получал от боевых друзей из России, Украины и Франции. Письма от брата Ивана, племянниц Маши и Ани, дочерей сестёр. Папа сохранил всю переписку со мной, почти за двадцать лет. К сожалению, я не могла всё это увезти с собой, и большинство писем пришлось уничтожить.
Несколько дней я рвала эти письма, выборочно перечитывала – и перед моими глазами проходила наша жизнь, множество её эпизодов, радостных, смешных, волнующих, порой огорчительных. Были и обиды друг на друга, которые довольно быстро проходили. При возникающих разногласиях мы с папой зачастую довольно легко находили компромисс. С мамой найти взаимопонимание было тяжелее, но, как правило, вмешательство папы всегда всё ставило на свои места, он умел найти справедливое решение, причём всегда был рассудителен и спокоен. Атмосфера в нашей семье, как мне теперь кажется, была не так уж и плоха, в сравнении с семьями соседей, друзей. У многих было гораздо хуже, у некоторых – получше. Но пока мы были все живы, это была, даже при всей сложности наших взаимоотношений, жизнь с родными людьми, при их поддержке, с их пониманием, их всепрощением…
Со слезами на глазах я раздала соседям папину любимую библиотеку. Не смогла найти никого, кто по уровню был бы равен отцу и оценил бы этот дар. Вспомнила, как он долгие годы собирал эти книги, дорожил каждой из них, перечитывал некоторые исторические романы много раз. Большинство папиных книг были на украинском языке. По этой причине пересылать их в Россию не имело смысла… Всё это происходило как во сне и я не смогла тогда за короткий срок сообразить, кто из папиных племянников был бы рад принять и полюбить его книги.
Но самое грустное и тяжёлое ожидало впереди, когда я покидала свой родной дом. Прощаясь с этой квартирой, я обливала слезами такие родные мне стены, а в ушах постоянно звучал голос папы: «А ты знаешь, Тома, как я люблю нашу квартиру…». Мне казалось, что моя жизнь оборвётся, как только я навсегда захлопну родную дверь.
Разумом я понимала, что это всего лишь стены! Но для меня это было единственное на земле место, с которым было связано столько тепла, добра и столько дорогих, незабываемых воспоминаний. Всё, что находилось здесь, было создано руками родителей, здесь оставались их вещи, мебель, милые сердцу предметы. Папа и мама оставались вместе с ними в каждом уголочке этого мира, а я уходила из него навсегда.
Где бы я ни жила, ни одна квартира не была для меня столь бесконечно милой, как отеческий кров. Собираясь в Тернополь, я всегда говорила: «еду домой». Это было моё, родное убежище, мой приют и спасение от жестокостей холодного мира, моё тепло, моё спокойствие, моя надёжная гавань. А теперь она оказалась в другой стране, а я, родившаяся здесь, – теперь всего лишь иностранка! Но я вынуждена навсегда проститься, уйти, уехать, перевернуть и эту страницу жизни… И я её перевернула, захлебнувшись слезами, заглушив стон души и оставив здесь часть своего сердца. Так получилось – и не будет у меня больше в мире родного гнезда! И осталась на тернопольском кладбище одинокой могила самых дорогих людей – моих родителей.
Прости меня, Господи! Простите меня, папа и мама, мои родные. Простите за всё...
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/08/08/1371