Ксеносу сделалось жарко. Заговорив про центр земного шара, будто накликали тепло. Но не показалось. Температура в тоннеле поднималась стремительно. В голову Гостя не приходило никакое место на карте Средиземноморья. Возможно, вулкан рядом. А оказалось, жилище Солнца.
- Все знают, что Оно – на небе и, уходя спать, Солнце не исчезает в глубину, не погружается в воду. Все понимают законы небесного устройства, в которых Земля – маленькая, а Солнце – очень большое. Большое в маленьком не поместится, очень большое тем более. Однако. Люди доверяют чувствам сильнее, чем разуму. Знание – многое, но слабее, чем восхитительное и магическое ощущение. С помощью глаз люди ежедневно могут видеть то, как солнце куда-то уходит спать. Оно уносит на несколько часов свою энергию и прячет ее где-то, – Молох объяснял невероятные события, и в то же время естественные для понимания. Абсурд сказанного не выглядел таковым.
- Хочешь сказать, что Солнце прячет свою энергию неподалеку от места, в котором мы сейчас находимся? – у Гостя плавились мозги от таких открытий и высокой температуры в тоннеле.
- Хочу. Мы рядом с карманом для ночлега Солнца. А это – остров Санторини, и вода вокруг него. Здесь складки Земли глубокие. Погружаясь в море, а затем дальше, звезда гаснет. Уходит в ночь пространство, люди временно умирают, а утром оживают благодаря все тому же Солнцу. Оно тренирует наши мозги – не бояться смерти. Даже не столько мозги, а больше вегетативные узлы, расположенные под грудинами людей. Чтобы возникало приятное волнение от вида уходящего Солнца, а не жуткий страх при мысли о смерти. Так Молох рассказывал. То ли теория это была, то ли истина.
На пути следования попадались глиняные кружочки диаметром около пятнадцати сантиметров. Подняв один такой, Ксенос рассмотрел расходящиеся от центра ветки иероглифов. Угадывалась система рисунков или даже письмо. А каков смысл?
- Что здесь написано? – поинтересовался гость.
- Это – Фестский диск. Так его назвали люди наверху. Городок Фест на Крите обнажился один раз и выдал диск на поверхность. Его нашли среди пепла и грязи. Сто лет прошло с тех пор, но не могут поверить люди удачной находке. А раз не верят, то и не понимают значение знаков на глине. Не веришь – не поймешь.
Ксеносу казалось, что он уверовал уже в энергетический карман для звезды. Да и как после всего увиденного за время экскурсии не представить еще одно чудо?! Однако, не прояснилось в голове по поводу написанного. И пришлось опять выспрашивать у Молоха. О чем? Всезнающий житель Царства не торопился открыть смысл иероглифов. А может быть этого нельзя делать по уставу Пещеры? А может быть, точность придавала ту самую лишнюю ясность, что портит загадку? А может быть вечная тайна лучше? Она влечет и влечет.
Молох вытер рукавом пот с лица. Поземная жара не щадила и его превосходительство – хозяина. Очередная дверь в экскурсии поддалась толчку. Прежде чем выйти из пекла и мрака, экскурсовод предупредил:
- Я скажу тебе значение надписи на Фестском диске после того, как прогуляемся по Санторини. Я скажу тебе, если захочешь.
Слева лежало угрюмое, темное море. Как и всякая большая вода, море простиралось в бесконечность, не устанавливало границ и немного пугало своей величиной. Стоило повернуть голову вправо, сразу вверх уходили черные и коричневые скалы, выстаиваясь в исполинские стены. Дорога начиналась от кромки моря, делала петли, уверенно достигая макушки острова. В противовес черному и пугающему на вершине горы вознеслись цветные домики и церкви. Белый город, голубой город, бело-голубой, яркий, летящий, стоящий на грани, не боящийся спрыгнуть с высоты. Но до него еще был склон с редкой кустарниковой порослью. Акации не вышли ростом, прижимались к стенам, вроде бы держались из последних сил, но имели особый цвет, который впитали из темной, вулканической породы. У подножия острова существовал только один запах – морской. И ветер, в качестве помощника работал усердно, чтобы не оставить места никакому другому духу.
В поле зрения имелась другая дорога – канатная. Как стрела, как прямая и узкая паутина, она тоже стремилась в высоту и предлагала людям прокатиться к небу. Молох указал рукой именно на нее:
- Время ограничено. Поедем, а не пойдем.
Возле кабины выстроилась очередь из желающих подняться быстрым способом. Ксенос хотел пристроиться в кончик туристического хвоста, но Молох увлек за собой к турникету. Заметно, как встретился глазами с контролером, кивнул и провел Гостя в кабину фуникулера. Тронулись довольно резко, страх возник в грудной клетке и переместился в живот. В таких случаях говорят: «Все опустилось». Как будто страх – это все?!
Тем не менее, глаза смотрели через стекло и видели две половинки: море и скалы. Соперничество и дополнение. Контраст стихий и невозможность существования друг без друга.
Канатная дорога подобно акациям прислонилась к камням. Отчетливо проглядывали закоулки склонов. Ксенос несдержанно ткнул пальцем в стекло, увидев между кустами лису. Зверь осторожно пробирался серыми тропами. Считанные секунды держался перед глазами наблюдателя, но этого хватило Ксеносу, чтобы представить путь лисы.
Впечатление подсказывало: путь был особенным, важным. Животное двигалось сосредоточенно, не обращая внимания на мелкие препятствующие моменты. Возможные опасности отслеживались боковым зрением. Помощники-уши торчали, как радары. Лиса шла к чему-то большому и светлому, будучи уверенной, что это и есть – главное в жизни. Матовый блеск шерсти зверя, неторопливость и привычность в перебирании лапами, поднятый нос, – все выявляло самодостаточность. Прервать путь лисы могло лишь что-то чрезвычайное и громадное, что-то необыкновенное, случающееся один-два раза за тысячелетия. Например, уходящая из-под лап земля, раскалывающаяся на глубокие трещины и трясущаяся всей своей поверхностью, как кожей.
Кабина с людьми добралась до крыши острова. На ней вся жизнь. Игрушечные, вызывающе яркие дома, как бусы, соперничали за лучшее место на груди Санторини. Была договоренность по цвету: только бело-голубой. Никаких других вариантов, никаких побочных преимуществ. Думайте, стройте, как хотите. Каждый дом желал видеть простор, в котором море и Солнце.
На спине горбатого Санторини аккуратно приклеились виноградники. Они тоже искали лучшие места. В этой конкуренции получалось необыкновенное вино – такое особенное, что завидовала лоза с других островов и стран.
Вся экскурсия сопровождалась напоминаниями Молоха о времени. И сейчас он торопил Гостя. Привычно. Подобные оговорки не должны унижать Ксеноса, только указывали на ответственность хозяина перед успехом предприятия и судьбой Гостя.
Дорожка скользила по краю обрыва. Раздваивалась, превращалась в другую дорожку – шире. Приходилось смотреть под ноги, потому что под ногами была миграция улиток. Ползущие дивизии упрямо завоевывали позиции, брали количеством, а не скоростью, не хитростью. На пути Ксеноса порой не оставалось места для прохода. Как ни старался он осторожно идти, но хруст раздавленных панцирей заставлял вздрагивать и сжиматься следом. Гость представил себе игру, в которой на небольшом пространстве пола мальчик выстраивает раскрашенных в разные цвета улиток в шеренги. Предположим, белые и голубые улитки. А потом соревнуются друг с другом, а лучше ползут друг против друга, и можно управлять хотя бы взводом, и побеждать неприятеля. Простым движением руки задавать направление и менять его. Улитки – это солдатики, только они живые, а не оловянные.
Дорожка превратилась в дорогу, падающую вниз по крутейшему серпантину Санторини. На этом расширении Ксеноса ждали ослы – ушастые животные, готовые к тому, что на них взгромоздятся тушки людей, готовые принять на свои спины взвизгивающих туристов для развлекательного спуска с верхушки Санторини. Запах моря перебивался запахом самих осликов, чрезвычайно едким по своему характеру.
Сели-поехали. Теперь вниз, отбивая ягодицы, синхронизируясь с тактом копыт, видя перед глазами серую челку, чувствуя между ног мускулы зверя, испытывая упрямство, которым только что заразился, совершая колебательные движения собственным телом, пропитываясь не ароматом вина, нет. Путь вниз.
Повернув голову, Ксенос заметил ежа, двигавшегося вдоль склона по тонкой тропинке. Еж казался занятым своей заботой. Еще от него исходила красота. Это выглядело странным: циничная деловитость вместе с прелестью. По тропинке прошагала колючая нежность, – вот как выглядело это.
И не менее странным оказался камень, попавшийся сразу под ноги. Едва слез с ослика Ксенос, а камень тут, как тут. Улегся на две трети ладони, плоский, похожий на профиль мужского лица. Нос, как клюв, смотрелся очень большим. Плавная горбинка на нем и ноздря левая. Ямка на лице, как глазная впадина, через которую можно заглянуть в мозг и попробовать угадать мысли. Взгляд камня пронзительный, умеющий видеть. И теменной бугор есть, и щека. Несмотря на солидный вес находки в сравнении с пустяковым шекелем, Ксенос сунул в карман и ее.
От Санторини осталось не только впечатление, но и вполне осязаемый трофей. И существовала связь между тем и другим. И камень, как напоминание, а значит, впечатление оседало основательнее с грузом найденного полубожка. Превращалось в память, в память, в свойство, отличающее живое от неорганической субстанции.
Молох не стал говорить про надпись на Фестском диске. Гость не переспросил. Гость ощущал, что в иероглифах про Солнце, про море, про камни, про вечность, про сиюминутность заботы. Надпись по спирали объясняла про путь, который у каждого особенный.
- Люди нуждаются в успокоении. Все ритуалы и сказки, все выяснения и таблетки, разного рода расследования и разного свойства реакции, такие разные запросы, но всегда одна причина. Нужда в успокоении для каждого и почти всегда. Так человек борется со страхом, – говорил Молох.
И продолжал экскурсию, и снова говорил:
- Борьба со страхом и победа, как обязательный итог – это необходимость первой категории.
11 декабря 2002 года
Небольшая пауза, совсем небольшая. Не для того, чтобы дух перевести. Разговор не должен скакать. Когда торопятся – перепрыгивают с места на место. И, даже поспешая, лучше взять маленькое молчание и через несколько секунд продолжить.
- Сейчас мы прибудем в главный город Каталонии, а в нем можно увидеть победу. Есть выбор у Гостя. Две арены, две страсти. Футбол или коррида?
Гостю предоставили выбор. Какую победу больше хочется увидеть? Сложно выбрать. Пересилила жажда нового зрелища. Не столько имело значение качество представления, свежесть впечатления определило выбор.
Молох говорил:
- Успокоение через борьбу, через возбуждение, через смертельную опасность – на самом деле тоже успокоение. Гасить страх следует чем-то, чрезвычайно цельным и подходящим для отдельно взятой натуры. А еще нужна жертва. Такое дело, что в успокоении без жертвы никак не обойтись. Взять кого-нибудь и уничтожить, кого-нибудь другого, не себя. Такое убийство помогает справиться со своей болью… И доставляет удовольствие…
Небольшая пауза, совсем небольшая.
- Много правил для ритуального жертвоприношения существует.
- Например, каких? – спросил Ксенос.
- Обязана отсутствовать целесообразность. Внешне дело смотрится развлечением, как сумасшедшая вычурность с фатальным исходом. Так должно быть при взгляде со стороны. Еще, ритуал засчитывается состоявшимся только при близком контакте с жертвой. Никаких пистолетов и ружей, только ножи и шпаги. Дышать рот в рот, нюхать запах смерти и рисковать самому. Ну, об этом я уже говорил.
Выскочили через дверь в винном погребе, юркнули через калитку в заборе и по улице к входу на арену. Народ терся телами и выливался в створ стадиона, как в бутылочное горлышко. Молох шепнул: «Карманный вор». Отметил глазами обычного парня, невзрачного парня. Ничего не было у Ксеноса с собой, что можно украсть. Но почему холодок пробежал по внутренностям? А еще, прижал руки к своим карманам Ксенос, защищая камень и шекель.
На этот раз экскурсовод достал билеты. Контролеров миновали честно и уселись. Ожидание предстояло короткое (так все рассчитал в экскурсии Молох), время использовали для прояснения законов зрелища.
Убить следует шесть быков. Трое матадоров – герои действа. Шесть разделить на три: по два трупа на каждого. Бык весит пятьсот килограммов, не меньше. Умножить, и в итоге получить три тонны мяса для магазинов и ресторанов. Надо сказать, плохого мяса. Мало ценного и питательного в такой говядине для нормального человека. Когда убивают долго, выставляя мучение напоказ, мышцы зверя забиваются злобой. Страха у таких быков нет, но страшный бой и смерть в конце лишают всякой нежности мясной продукт. Вкус особый, на любителей, и таковые ждут под трибуной. Пара лошадей уволакивает тушу с глаз тысяч людей долой к глазам и ртам горстки гурманов. Изучение правил корриды прервалось ее началом.
Парад. Вальяжные, расслабленные люди вышли на арену, будто хотели играть в большой песочнице. Под палящим солнцем Каталонии люди лениво вспоминают сиесту. Они мысленно еще едят и спят, отсутствуют. В помощь людям были лошади, пики, бандерильи, забор по окружности арены. На переднем плане матадоры выпучивают свои прелести, краешком глаза рассматривают костюмы друг друга. Поправляют свои жакеты, расшитые золотом. Смешные шапки сидят на головах. Тем не менее, шапки поднимают гордо и приветствуют председателя корриды. Розовые гольфы сверкают на икрах тореро. Красота и чистота одежды радует всех, но в первую очередь довольны сами матадоры. Может быть, сегодня кто-то из них получит отрезанное ухо зверя, как почетный знак. Может быть, про кого-нибудь завтра напишут газеты, в которых, может быть, кого-нибудь назовут маэстро. Все может быть, а пока герои стоят в блестящем виде, прикрывшись людскими помощниками, лошадьми, пиками, бандерильями и забором.
Первый бык выбежал, через ноздри извергая струи горячего воздуха. Всей чернотой он врезался в ограждение, показав людям свою ярость. А его сила жила во вздрагивающих боках. А его ненависть вылетала из-под копыт, когда бык останавливался и рыл песок. Подобный громадному куску тротила, готовому взорваться через секунды, зверь искал кого-нибудь. Соперники не заставили себя долго ждать. Повылезали из щелей с плащами в руках и начали дразнить маньяка. Потом наскакивали на быка с разных сторон и втыкали в холку увеселители под цвета испанского флага. Один отвлекает, второй втыкает. Эти бандерильи сбились на бок, свешиваясь косичками. Все шло по плану.
Заранее продуманная программа исполнялась четко. Зверь включился в нее. И не было никаких шансов сообразить, потому что никто не позволял остановиться. Развязка приближалось к трагедии, как бывало обычно, но середину второй терции прервал председатель. Не все зрители заметили то, что разглядел профессионал. Бык захромал. Слишком быстро зверь бегал, торопясь найти кого-нибудь и отомстить. Не рассчитал свою злобу, ноги не успели в какой-то миг, споткнулся бык и захромал.
Люди играют в справедливость и честный поединок, поэтому быка решили убрать из смертельного круга. На арену выпустили стадо пятнистых коров. О-го-го, каких пятнистых! Раскрашенные «под горох» дамы. Специально обученные телки всегда ждут своего выхода на публику. Они живут под трибуной, чтобы иногда выскочить стадом на песок. В нужный момент, в подходящий момент. Пробежаться перед носом зверя, взмахнуть хвостом, как крылом, и увлечь за собой покалеченного участника корриды. Коровы спасли быка. И как интересно придумали люди?! Для себя придумали. Чтобы отклонить смерть, не потеряв достоинства. Сначала надо захромать, затем призвать на помощь коров. Такие правила.
Но матадор не может уйти, не убив. Речь идет и о его чести тоже. Его честь не хуже, а может и наоборот, важнее. Не зря же мужчина наряжался в великолепный костюм. Тореро может пожаловаться, заступаясь за свою честь. Или обидеться за нее. Очень ранимая психика у убийцы быков. Требует к себе жалости и нежности всякой. Без восторга публики такой душе не обойтись. Сердечная привязанность к восторгу. А мозг матадора постоянно думает о красоте.
Выбежал второй бык. Повторились в нем сила и ярость, запрограммированные генетически. Люди вывели породную злобу, выпестовали ее и собрались в тысячи, чтобы убить. Любители втыкать в зверя специальные кинжалы – втыкали кинжалы. Другим доверили колоть его длинными пиками. Похожие на клоунов, бегающие на арене мужички дразнились плащами.
Настала заключительная часть собрания. Только десять минут отводится матадору для подготовки решающего удара. Тореро пристраивается к холке быка. Выбирает позу, выгибает спину, перебирает ножками. В руке держит острую кисть, похожую на шпагу. Сейчас матадор нарисует смерть. У него десять минут на создание образа…
Публика аплодировала, вдыхая запах агонии. Гурманы ждали нужный вкус мяса. Заразительная атмосфера праздника. Еще. Мало. Выбегал третий бык, четвертый, пятый, шестой.
Ксенос и Молох ушли много раньше. Сразу после первого убийства. Их поджимало время экскурсии. Стояла жара, характерная для середины лета.
Начало июля загоняло в тень все живое. Организмы становились неподвижными под прикрытием деревьев и стен. Берегли энергию своего тела, для своего будущего. Спрятаться. Только в прохладной засаде получалось экономить силы. Для чего? Для следующего броска.
Движение подземной лестницы показалось Гостю новым. Словно он пересел в электричке на другое место, повернулся спиной по ходу поезда. Тошнота в груди подтолкнула к непроизвольному взгляду на часы: стрелки двигались в обратном направлении.
- Так возможно. Будем успевать к сроку, а для этого надо не торопиться, а вернуться, – сказал Молох.
Еще он предупредил, что совсем скоро состоится заключительный выход на поверхность:
- Ничего особенного в нем нет. Вульгарное место. Для тебя, уж точно.
- Даже не представляю, о чем идет речь? – задумался Ксенос.
- А ты не чувствуешь, как приближается Родина?
Стали понятными ощущения на коже, еще недавно пребывавшие в анестезии. Действие воздуха эпидурального пространства ослабевало с приближением Москвы. Уверенность мыслей смахивала на вольготность. И только-только открылась очередная дверь, только сделаны начальные шаги по родному месту, свобода мозга переросла в озорство. Ксеносу вспомнилось, что произошло переодевание в другой пол. Жесткая примерка мужской роли. Никогда не удавалось ходить по милым улицам в столь экзотической маске. Сейчас проснулась Ксения в пещерном Госте. Женщина. Архаичные чувства ускоряли поток крови. Женщине казалось, будто она голая и возбужденная. Если неузнанная, значит возбужденная. При этом ее поведение останется безнаказанным. А что еще надо для удовольствия?
Смущал член в брюках. Непривычная деталь. Тем более, деталь начала реагировать на фантазии Ксеноса. Теплое набухание пещеристых тел определяло взгляд, походку, голос, положение рук. Все перечисленное становилось иным.
12 декабря 2002 года
Дверь на Родину открылась не где-нибудь, а в метрополитене. Привычная платформа под ногами. Знакомые скульптуры станции «Площадь Революции» окружили Ксеноса. Известный эскалатор поднимал наверх. Лица, двигавшиеся навстречу, принадлежали своим людям. На этом пути уже нельзя было называть Гостя таковым. Расщепление разума сказывалось все равно. Новизна приобретенного тела влияла. Ксенос смотрел на женщин. Он ловил внимание противоположного пола, надеясь наткнуться на особый сигнал.
Молох ориентировался в центре Москвы великолепно. По-хозяйски вырулил к Собакиной башне Кремля. Пристроился в очередь, опять в очередь. На досмотр. Сейчас не карманный вор Барселоны, а русский милиционер вызвал трепет и инстинкт самосохранения у Ксеноса. Металлоискатель не среагировал на маленький шекель, но оттопыривающийся карман заметили. Попросили выложить содержимое. Булыжник, похожий на левую половину человеческой головы, изменил монотонность мыслей стражников. Легкая пауза в рабочем цикле, дополнительное прикосновение металлоискателя. Чисто. Все равно последовал вопрос:
- Что это?
- Сувенир из Греции, – прозвучал честный ответ.
- Сдайте в камеру хранения, – приказал милиционер.
События происходили на подступах к лежащему Ленину. Так уж получилось, что Ксенос, живя в Москве, не был ни разу в мавзолее. А сейчас возник зуд, то есть желание – попасть туда. Окошко в дверях соседнего Исторического музея принимало багаж на временное хранение. Брали деньги, выдавали чеки.
Впервые Молох ухмыльнулся, не позволяя чувствовать пренебрежение к Гостю до этого момента. Впервые в жесте экскурсовода мелькнула снисходительность. Может и показалось подобное Ксеносу, только достал Молох откуда-то, словно из рукава, конверт, протянул вдобавок к пакету деньги бумажкой и сказал:
- У бюрократии и мздоимства нет национальности.
Значит, не показалось про ухмылку. А на кассовом чеке Ксенос прочитал ООО «Белое Солнце». Это название берущей организации отпечаталось почему-то в сознании, но следующие затем виды интерьера мавзолея загнали мелочное название в глубину памяти.
Оказалось, что возле Ленина нельзя разговаривать. Совсем нельзя. Обстановка подземелья и воины, стоящие повсюду, предлагали «заткнуться» всякому входящему. Возле обычных могил никто и не стремится петь, говорить много и громко, смеяться. Но остается желание – сказать что-нибудь, кому-нибудь. Высказать из себя страх и горечь. Помещение, где лежал Ленин, не являлось могилой в полном смысле. Ограничения на поведение возле тела покойного исходили большей частью от внешних инстанций. Всякий, спустившийся к Ленину, начинал бояться наказания за обычные слова, за возможное сожаление и, тем более, за проявленное любопытство.
Выручила телепатическая связь, которой уже пользовались во время полета.
Ксенос:
- Как будто и не уходили из Пещеры. Похожая обстановка.
Молох:
- Точно. В мавзолее есть непосредственный выход в наше подземное Царство.
Ксенос:
- А почему сразу не воспользовались им?
Молох:
- Этот вход работает вечером. Персонал, обслуживающий Ленина, не появляется средь бела дня. Пыль вытирают, когда никого уже нет. Так гуманнее для общественного сознания.
Ксенос:
- Нам было важно стать в очередь?
Молох:
- На общих основаниях пройти маленький скорбный путь.
Поэтому часы сделали задний ход в коридоре Царства. Наступивший вечер сделался днем для Гостя.
Ксенос:
- Люди из Пещеры участвуют в обслуживании Ленина?
Молох:
- Конечно. Любая мелочь имеет значение. Подушку переворачивают каждый вечер. На прохладной материи покоится голова вождя. Не протухнет, не прокиснет.
В мраморной покойницкой мутно горели лампы. Напряженное зрелище, сплошь созданное из темного и холодного, разбавлялось его сиятельством – стеклянным гробом. Ленин смотрелся подчеркнуто ярко, отражая желтой кожей свет софитов. Безукоризненная по чистоте и форме подушка поддерживала голову и подавала ее на любование публики. Вот, оно – столь узнаваемое лицо, растиражированное на рублях и в камне, на марках и знаменах, на орденах, значках, плакатах. Лицо, возведенное в фетиш. Бредущие люди пристально рассматривают лоб, нос, бородку. Что из этого настоящее? Забывают посмотреть на кисти рук, изрядно подпорченные временем, окрашенные сухой, коричневой гнилью. Руки, явно настоящие. Подобные десницы разных святых хранятся в монастырях и храмах. К ним припадают в поцелуе паломники, приходя за исполнением желаний. А здесь люди идут цепью, со скованными ртами, арестованные трепетом. Зачем?
Настроение после телохранилища не упало. Градус поддерживался на уровне легкого испарения. И от брусчатки Красной площади, как от туловища исходило такое возбуждающее испарение, пусть и незаметное глазу. Оно затаптывалось башмаками и босоножками, но дух царил все равно, вселяя в грудь гордость, смелость и авантюризм.
По-новому смотрел на башни Кремля москвич Ксенос. Башни стояли соучастниками тайного процесса. Они указывали на мужское лихо, выпучивались одинаковыми формами, отличаясь только размерами. Стена заслоняла и соединяла, и укрывала внутреннюю часть каждой башни, выполняя материнскую роль для непослушных кирпичных мальчиков.
Забрав милый для памяти камень, Ксенос еще раз вскинул голову в направлении главных часов страны, сверился со своими. Нисколько не удивился тому, что время сильно отступило. Попятилось. И какое дело человеку до времени, если оно не искажает разум. Восприятие меняют события. Тем более, неожиданные.
Случайно или нет, так вышло или Молох подсунул, но впереди оказалась пара. Походка юноши легко узнавалась со спины. Расслабленные, даже расхлябанные движения рук и ног, какие характерны для профессионального пловца на суше. К туловищу, не иначе как пристегнуты – конечности, болтающиеся в свободном режиме. Казалось, что закреплено все едва-едва, что человек научился ходить недавно, а до этого момента он жил в другой среде, не требующей твердой опоры. По спуску шел Глеб Тревогин. За его локоть держалась блондинка с невероятными по стройности ногами, открытыми всем площадям на обозрение. Притяжение красоты ног являлось абсолютным. Женщины испытывали дискомфорт при виде такой соперницы, перехватывали взгляды мужчин, раздражались, проводили молниеносный осмотр своих ног и ощущали несчастье. Некоторые мужчины лукаво отводили глаза, повинуясь самоконтролю или присутствию спутницы. Другие пялились откровенно, не желая отказываться в столичном городе ни от какого зрелища.
А Молох исчез. Недолго покрутив головой, поискав его таким образом, Ксенос вернул внимание к парочке Глеб-Блондинка. Злость раздваивалась. Женское прошлое влияло на мужское настоящее. Не прошло еще двух недель с момента последней встречи Ксюши с Тревогиным. Тогда пловец вел себя необычно. Часто шутил, торопился с ласками, словами подчеркивал свою страсть, был обходительным и заботливым, пытался угадать желания девушки, заглядывая в глаза, и много гладил грудь. Грудь Ксении отличалась от прочих участков кожи. Взрывалась грудь даже при легком касании рукой. Иногда наливалась тяжестью, в другой раз сжималась от возбуждения, никогда не оставаясь равнодушной. Мало сказать – равнодушной. Реакция молочных желез пугала Ксению, потому что представлялась ситуация с первым встречным мужчиной, схватившем за грудь. Интуиция девушки предсказывала опасное: она готова отдаться любому, кто погладит ее, кто стиснет ее. И любовь, и приличия отходили на второе-третье места в такой возможной истории.
Не то, чтобы в прошлые дни Тревогин выглядел холодным и не активным. Но в обычные встречи Глеб действовал расслаблено. В постели, как во второстепенной среде не напрягался. Мелочи интимной жизни не ускользнут от внимания обнаженного тела никогда. Обнаженное – оно, как обиженное, все чувствует тонко и глубоко. Не сразу замкнет цепочку возникших подозрительных ощущений, не сразу. Ввязавшись в эрос, включив чувства, парализуется мышление. А когда остынут оголенные нервные окончания, то есть успокоятся, в дело вступит анализ, опирающийся на память нервных проводов.
Глеб много гладил грудь, словно маскировал свою вину. Тогда Ксюша подумала: «Странно», и больше ничего. Не могла и не хотела домыслить. Теперь она поняла.
Проснулась яростная конкуренция, дремавшая доселе. Мгновенно и сильно вспыхнувшая злоба решала: кто первый подвернется под руку Ксеноса? Рука залезла в карман джинсов, сжала камень, сформировав выпуклость в штанах. Кисть превратилась в каменный кулак. Мобилизация всего организма произошла.
Ксенос забежал вперед парочки, оглянулся, рассмотрел блондинку. Она была красива. Завораживали не только ноги, но волосы, глаза, улыбка, стройность фигуры. Ноги – больше всего. Несомненно, ее сгубила красота. Вот уже пошел отсчет до смерти. Еще и то, что рядом шел Глеб, принадлежавший Ксении до сегодняшнего дня. Вообще говоря, красота, плюс рядом идущий Тревогин стали роковой суммой. На деле, блондинку сгубил камень, будто профиль человеческой головы.
Сейчас Ксенос чувствовал внутри большую силу и чрезмерные способности. Одиночество помогало. Он не надеялся ни на кого, кроме себя, а это увеличивает количество энергии, выделяемой мозгом и мышцами. Пылающая самодостаточность. Еще, преследователь стал неузнаваемым, а значит – неуязвимым. Без всякого зеркала пришло такое понимание. Может быть, глаза и голос выдавали прежнюю Ксюшу, но не обязательно смотреть на врага пристально и близко, не обязательно разговаривать с ним, обнаруживая себя.
Почти невидимый, Ксенос пересекал обозначение нулевого километра у выхода с Красной площади. Люди кидали деньги через левое плечо, загадывали желания. Одна и вторая металлические десятки полетели на брусчатку. Ксенос оттолкнул плечом неопрятного человека, опередив его, подобрал эти и другие монеты. Неопрятный пытался возразить, но получил жесткий, останавливающий взгляд от вероломно напавшего на его территорию. Погоня продолжилась.
Спустились в метро. Билет в один конец зажат в руке. Турникет зеленым сигналом пустил дальше. В вагоне Ксенос протиснулся вплотную к обнимающейся парочке. Глеб наклонялся к уху спутницы и что-то говорил. Довольная блондинка смущалась или делала вид, опуская глаза. Отвечала в ухо Тревогина. Вся троица вышла через несколько станций.
Ксенос не следил за названиями улиц и приметами домов. Будто пристегнутый, он шел следом. Добрались до старого, многоэтажного дома. Большой двор с обильно заросшими углами и стоящими станинами гаражей. Рядом умирающий сквер с одинокими качелями. Опять Глеб о чем-то сказал блондинке и исчез в подъезде. Девушка устроилась на качелях. Схватилась за подвешивающие прутья, прогнула спину, выставила грудь, руки в локтях согнуты. Получилось движение назад. Почти легла, вытянула ноги. Вперед. Согнула их, наклонилась. Назад. Показала ноги. Вперед. С небольшой амплитудой, но тело перемещалось и вверх, и вниз. Взлетало и опускалось. Раздался и понесся по округе обязательный скрип. Металлическая конструкция громко оповещала о своей жизни.
Зубы Ксеноса тоже лязгнули. Он машинально огляделся вокруг. В старом дворе больше никого. Сближаясь с блондинкой, думал о словах, которыми надо обидеть девушку. Ничего определенного не родилось. Сердце клокотало, распуская по сосудам напряжение. Блондинка увидела чужого, ощутила беспокойство и стала тормозить. Остановка качелей оказалась только на руку Ксеносу. Никаких дополнительных усилий. Подошел молча, узнал в глазах блондинки страх. Ударил камнем. Не то, чтобы метился в определенное место. Получилось в висок: она успела только отвернуть голову, закрыв глаза. Упали ее руки, зацепились за поручни и застряли. А ноги немножко раздвинулись. Все тело быстро выпустило из себя воздух, словно продырявленный мяч. Ксенос ударил второй раз. Конечно, опять по голове. Угодил в переход лобной области в теменную. Выступила кровь. Не брызнула, не полилась, а отчетливо засветилась на лице и белых волосах. Ксенос замер, решая о дальнейших действиях. Снова осмотрелся вокруг. Собаки не пробегали, кошки не бродили, люди не показались нигде. Тогда Ксенос стащил блондинку с качельной доски. Пристроился сзади, руки просунул под мышки, взялся за грудь и потащил к ближайшим кустам. Можно сказать, обнял девушку. Ее белые волосы, испачканные красным, оказались близко к носу Ксеноса. Он чувствовал молекулы духов блондинки. Отличный аромат. А еще, примешивался другой запах. Молекулы смертельного ужаса впечатляли не меньше. Ладони Ксеноса владели грудью красотки, большие пальцы уперлись в соски молочных желез. Ноги совсем открылись глазу. Мерцающие икры, совершенные коленки и бедра, покрытые замечательной кожей. До кустов не больше десяти метров. Пятясь, с грузом в руках не больше тридцати шагов. Волочить тело по короткой траве не трудно. Только красивые ноги отвлекали от контроля над обстановкой. Они не стали хуже, не испортились, лишь послушно тащились, даже не оставляя параллельных полос. Спина девушки касалась живота Ксеноса в такт шагов, терлась невольно. Не больше тридцати шагов, но дойдя до места, заслонившись от любопытства посторонних ветками, мужчина слишком явно ощутил то, что называется эрекцией. Не банальное набухание с волнением вперемежку, а бешенство члена, нестерпимо рвущегося из штанов. Захотелось увидеть трусы блондинки. Задранная юбка обнаружила белый треугольник стрингов. Зло рванул Ксенос эту тряпку, представив, как девушка надевала такие трусы для Тревогина, как собиралась снять их для него. Пока глаза смотрели на лежащее тело, пальцы вывернули кусок собственной плоти и начали теребить. Возбуждение понеслось стремительно. С болью дергая член, впервые в мужской жизни Ксенос торопился за результатом. И через несколько мгновений он прошел точку невозврата, понял, что получается брызнуть густой струей. Порции спермы вылились на ноги блондинки с дрожью для Ксеноса. Заправив обратно член, пытаясь унять озноб, пришелец в очередной раз окатил взором пространство двора. Толстый корень дерева выпучился над поверхностью, будто позвоночник искривился в лордозе. Этот монстр открывал под собой дыру, смотревшую на Ксеноса черным глазом. Подобран брошенный булыжник и надо спешно исчезать.
Физиологическое удовлетворение растворялось в мыслях. Мужской оргазм отличался от того, что испытывала Ксюша раньше. В нем большее значение имело предвкушение, от которого невыносимо хотелось избавиться. Раздирающая тяжесть начала и секунды освобождения выступали на первый план у мужчины. Память о женском оргазме указывала на долгое послевкусие. Ксенос уже завернул за угол дома, поэтому не видел выходящего из подъезда Глеба. Не видел, как Тревогин сжимал полученный ключ от квартиры друга. Не видел, как улыбался любовник в сладком ожидании. Хотелось Ксеносу разглядеть растерянность на лице предателя, очень хотелось пропитаться досадой Тревогина, паникой, несомненно, завладеющей им, но торопился уйти подальше. Не представляя направления движения, чувствуя себя вновь гостем, Ксенос разгонял возникший страх упругим перемещением по улице. Все равно – куда, но бежать.
И внезапно был схвачен за руку, остановлен. Молох! Он появился, как спаситель, то есть возник в острый момент. В безнадежно-безвыходной гонке, в самый нужный момент. Потянул за собой в сторону, посмотрел в глаза. Ксенос нестерпимо желал поделиться. Жижей рвались из убийцы слова, хотели вылиться откуда-то из желудка. А Молох удерживал за руку и только сказал:
- Я знаю, я видел.
И все же, Ксенос не мог сдержаться, словно вытошнило:
- Так получилось, как в тумане.
Две фразы изрыгнул, больше не успел, потому что спаситель не позволил большее.
Летели по тоннелю молча, в неприятной тишине. Молох так держал за руку, будто только нырнули в подземное пространство, будто и не было никаких потрясающих событий, сделавших из Ксюши мужчину, а из новичка убийцу. Молох стал самым дорогим человеком, хотя временами превращался в ящерицу. Он был посвящен в страшную тайну, против которой бессильны любые заговоры и союзы. Простые решения в жизни теперь уже невозможны.
В полете взвивались вверх и ныряли вниз, меняли скорость. В конце снова вверх, притормозили, подогнули ноги и встали ровно. Знакомая пещера Кара-Дага. В нее проникала Ксения недавно или давно. Сколько времени прошло? Хронометр на руке указывал на пять часов после полудня. Оксану даже не потеряли на биологической станции. Обычная прогулка по заповедным местам.
Молох протянул сумку средних размеров, сделанную из кожи питона:
- Возьми на память. Тем более, что Ксения любит сумки.
- Откуда известно…? – начал было спрашивать Гость, но быстро осекся.
Подержал в руках подарок и все же спросил, только про другое и в третьем лице про себя:
- Почему Ксения любит сумки? За этим скрывается какой-то смысл?
- Психоаналитик указал нам на стремление к материнству. Как кенгуру. Чтобы подчеркнуть женщину, надо включить главное отличие от мужчины, единственное превосходство – уметь беременеть и родить. Тогда победа, пьедестал и все почести, – Молох объяснял без присущего ему старания, уже включил терпение и держался за счет качеств, обеспечивающих ответственность. Выполнял долг.
- Фотоаппарат в сумке. Вернул, как обещал. Обратное и полное превращение в женщину случится во время купания, – экскурсовод указал на купель с водой.
И все. Поклонился, улыбнулся и исчез в темном углу, где была дыра. Проход в иной мир затянулся зеленоватым маревом и сделался твердыней, о которую только лоб разбивать. Без всяких волнений и раздумий Гость шагнул в купель и улегся в ней. Холодная вода. Что-то происходило с телом, но чего-то не хватало. Тогда Ксенос окунулся с головой, задержал дыхание на несколько секунд. А потом еще шесть глотков воды, льющейся струями по стене. Шесть громких глотков с жадностью. Процесс завершен.
Девушка выходила из пещеры, держа в руках новую сумку. Яркое море играло с одной стороны, немые скалы стояли с другой, а между – тоненькая тропа.
13 декабря 2002 года