В нашем мире существуют серийные убийцы. Потому они так и называются, что выдают убийства сериями. Одно за другим. Не утихли страсти по первому, а второе случилось. Пора обсуждать, нагнетать и бояться. Конвейер. Убийц данного сорта называют еще маньяками, злодеями, насильниками тоже называют. Как представляется манера типичного насильника: выскакивает из-за куста в безлюдном месте и нападает на женщину. Есть он, и есть она. Стало быть, ей опасно ходить по темноте, в одиночестве, среди кустов и деревьев. Еще гаражи представляются, как потенциальные укрытия насильников, и территория возле гаражей – пустая, наполненная жутким ожиданием злодейского броска. Эта предыстория возможного нападения страшит женщин. Неопределенность. Чужой. Будет – не будет, повезет – не повезет. Все такое начинает работать при появлении сериала «Маньяк в городе». И затихает ажиотаж при поимке злодея. Редкие дни экзотического напряжения в жизни граждан женского пола.
Но есть будни, напичканные незаметным насилием. И не гаражи и кусты, не лесополосы, не подворотни выходят на авансцену военных действий, а дома – хранилища уюта, покоя, безопасности, хранилища очага. Очаг, как много в этом слове! В нем живет основная масса насильников, подчас не понимая своего интереса, и они не варятся в котле, а греются. И они могут быть мужчинами и женщинами. Все равно, чаще мужчинами, но с превращением женщин в активных существ, склонных к успешным математическим и зрительно-пространственным операциям, теряющих навыки заботливости, приобретающих навыки соревновательности, не поддающихся внушаемости, развивающих потребность в самоуважении и достижениях результата, не созерцающих прелесть процесса, попросту, не чувствующих эту прелесть, – наблюдаю за становлением образа насильника-женщины, ибо я описал только что черты, должные присутствовать у сильной половины человечества и в меньшей степени, несравненно меньшей – у слабой. Происходит обмен всего женского на агрессию. А если учесть, что для мальчиков определяющее влияние на развитие оказывает фактор наследственности, нежели среда, то чем черт не шутит, возможен рост рождающихся злобных девочек, унаследовавших метаморфозу «мой папа – это мама». Мутация. Совсем недавно (каких-то быстрых пятьдесят лет назад) такое трудно было увидеть в массовом количестве. Но посягнули и на заветное качество самца – агрессию. Примерили тестостерон на себя, который понравился, прижился, приобрел различные формы. Полным ходом расцвел сериал «Домашнее насилие». Все еще, пока еще из-за куста выскакивают мужчины, желающие полакомиться подвернувшейся жертвой. Но уже в равной половой пропорции в домах живут малозаметные насильники и насильницы вместе с жертвами. Славный конгломерат божьих коровок и тли.
Как человек становится насильником? Испытав на себе подобное, смирившись с подобным, получается подобие. Таково устройство разумного и чувственного человека. Ее били-били, его унижали-унижали, она и он выросли. Казалось бы, страдали, ненавидели и должны иметь большее сострадание к окружающим? К посторонним и случайным – да, возможно, почему бы и нет. Собачку, какую приютить, бомжа покормить и тварь любую погладить, – это да. В таком контексте тварь – живое, божье, но постороннее, тем не менее, а значит далекое и не опасное. Выросшая жертва с инстинктом сохранения привыкла защищаться. Сама, без ансамбля. Для нее лучший и единственный вариант обращения с близкими – это оборона, а лучшая оборона (как известно) – это нападение. Жертва вырастает в насильника и не знает других путей, только «подобным образом». Она срасталась с насильником долгие годы и срослась, превратившись в аналогичный сплав агрессии и обиды.
Насильник хорошо понимает жертву, он был таким же некоторое время назад и по большому счету остался таким же. Только приобрел навыки нападения и управления ниже стоящими, ниже стоящими на коленях, ниже сидящими, ниже лежащими.
Пример. Входит в дом женщина, вошла и ждет. Не снимает сапоги, ждет. Иногда прикидывается уставшей. Можно – просто ждать, сверкая глазами. Если жертва не бросается к ногам, не стаскивает обувь с госпожи, то женщина прямо в обуви следует по квартире. Если не помогает и такое привлечение внимания, сдирает сама сапоги и швыряет в стену ожесточенно, вкладываясь в бросок, как в удар.
А жертва тоже старается понять насильника, войти в его положение, оправдать его старается, идет на заклание до конца. Это из-за страха, безусловно. Еще, из-за бессилия перед обстоятельствами. «Нету выхода, тупик», – любит произносить жертва и, не найдя в душе других вариантов взаимодействия, обращается со злодеем так, как хочет, чтобы с ней обращались: поняли и пожалели.
В связке террорист- заложник (насилие, как эпизод) «доброта» жертвы получила название Стокгольмского синдрома. В домашнем варианте хронического сращивания появился термин – collusion (коллюзия). Суть не в терминах и названиях, а в единении жертвы и насильника, которые существуют в своем, чрезвычайно закрытом от окружающих мире, они прячутся в нем, поддерживая громадную, общую тайну. Не выгодно обоим, если кто-то узнает их секрет. Тогда выяснится, что насильник – это насильник, а жертва – это жертва. Наказание одному, позор другому. Но без внешней помощи не выбраться из запаянного сосуда цикла насилия.
Выглядит цикл следующим образом: напряжение в отношениях (все ждут) – жертва становится осторожной (а на другом фронте ищется или придумывается повод) – взрыв насилия (активная фаза в различных формах) – примирение, любовь, секс и все такое медовое (внесите подарки жертве).
Четыре фазы цикла. Насилие видится только в третьей фазе, которая чаще всего спрятана от макросоциального глаза. А остальные фазы: мнимое спокойствие, заискивание, примирение, – смотрятся благополучно и даже временами красиво. Пускается дорогостоящая пыль в очи сослуживцев, родственников, соседей, приятелей. Насильник чаще выглядит чрезвычайно тихим и скромным на работе, даже аскетом. «Никогда бы не подумали», – говорят про него. Только в обстановке home он преображается, становится домовладельцем.
Вещи – привычное окружение, молчаливое и послушное. В неподвижных предметах покорность. А если «вещь» живая и позволяет себе пить, есть, размножаться, двигаться, маскироваться, ее надо обездвижить, то есть убить. Медленно или быстро, но превратить ударом в вещь без кавычек. Близкие насильников – это вещи. Что телевизор, что человек. Можно выключить и то, и другое. Щелчком, словом, ударом, броском нужно периодически выключать любое, что насильник считает собственностью.
Четыре фазы цикла. В первой все ждут. Ждать – ключевое слово и ключевое состояние, но это не искреннее скучание, а напряжение, как выжидание. «Просто ты умела ждать, как никто другой» – это не характеризует и не подходит. Просто она умела терпеть и бояться, как никто другой. Жертва чувствует, а иногда и слышит команду: «ждать», волевую, хозяйскую команду собаке. И тварь беспрекословно выполняет распоряжение, надеясь на скорую милость собственника божьей твари. И тварь даже учится получать удовольствие от мучительного ожидания: «Мне милей мой сплин».
Что помогает процветанию насилия? Как ни странно звучит: это – любовь. Со стороны жертвы, разумеется. Опять песенка вспоминается: «Лучше быть нужным, чем свободным». Всякая любовь – необходимость для любящего, определенная зависимость, потому что потребность, но не всякая любовь переходит в патологическую зависимость. Как отличить любовь от болезни? Так же, как радость от горя. И если этой радости больше, она перевешивает, несомненно – подразумеваем любовь. Если горе и напряжение, слезы и обида, мучения бесконечные лишают человека сил, то это – зависимость. Сродни алкогольной, сродни наркотической, игровой и любой зависимости мозга от обстоятельств. В разбираемом контексте обстоятельствами становится дорогой сердцу насильник. Так вот получилось. Когда не было бы любовной привязанности, жертва смогла бы сказать: «Нет». Уйти бы смогла, подумав про гордость свою, про здоровье, про покой, про безопасность. Без любви человек способен просто подумать об ином, кроме любви. Мозг, занятый объектом вожделения, не способен отвлечься на другие радости. Ему и не нужны другие радости. Короче говоря, заглядываться в глаза насильника – в любимые глаза удава, способствует установлению полного контроля над кроликом. Фактор любви – это хороший способ лишить воли человека. Какая уж тут воля, если нагрянула любовь?!
Что разнообразит формы насилия, делая их изощренными и замаскированными? Истерия. Развитие личности злодея по истерическому варианту. Демонстрация собственных (насильника) страданий приводит к стиранию и без того размытых границ: жертва-насильник. Чертовски разнообразными становятся нападки доминирующей стороны.
Пример. Сначала она не давала ему спать, элементарно вытаскивая простыню посреди ночи из-под мужа. Объясняла: любовь – это понятие круглосуточное. Когда засыпала сама и затем, просыпаясь, обнаруживала отвернувшегося на другой бок мужа, немедленно вскакивала, убегала с кровати на другую или вовсе куда-нибудь прочь. Мужчина должен быть направлен и целеустремлен только к ней и только на нее. Круглосуточно (повторюсь). Взглядом, положением тела. Даже ход мысли мужской жертвы контролировался. Даже мысли считались собственностью. Во всяком случае, делались попытки: обуздать полет мыслей, ограничить их фантазии, найти управу на мозговую деятельность мужа за счет придумывания в своей голове всякого рода небылиц. Супруги находились в постели не все время, и когда выходили на экскурсию, то мелькала часть времени, и женщина начинала нервничать из-за внимательного взгляда ее мужчины на экскурсовода. Партнер осмеливался слушать и, «самое главное», смотреть куда-то кроме нее? Никакие шедевры древнего зодчества, никакие картины выдающихся мастеров не имели права на его интерес. Она отходила во время экскурсии от мужа, становилась напротив, чуть отделялась от толпы и демонстрировала свою обиду, повернувшись вполоборота. Поднимала подбородок, сжимала губы. Ей хотелось говорить в этот момент, ругаться, кричать, и она сдерживалась сильно, чтобы не уронить свою голову в глазах окружающих, пусть и случайных людей. Она не умела ходить на экскурсии вдвоем и пыталась сорвать мероприятие сколь угодной ценности. А одна она не хотела.
Пример. В доме не стало телевизора. Его убрали. Муж не получил права отвлекаться на фильмы, на футбол, на новости. Не имел права устраивать развлечения. В самом начале совместной жизни она чувствовала, что превращалась в фон, если он включал ящик. Только не это. Телевизор убрали. Радио слушать разрешалось. Его невозможно любить глазами, по-мужски, поэтому пусть будет радио. В телевизоре муж мог увидеть (всего лишь увидеть) какую-нибудь Афродиту, сравнимую по божественности и красоте с женой. Нет телевизору в доме.
Пример. Папа проводил сына на целый месяц в Великобританию. Мальчик должен научиться языку, должен проникнуться духом чужой цивилизации. Потом были длинные, разорительные телефонные переговоры с сыном, утешения через расстояние, слезы самого дорого существа, его обида, прорывавшаяся сквозь всхлипывания. Были попытки отца объяснить: насколько важно мальчику в одиночку преодолеть все тяготы, связанные с расставанием. Воспитатель заботился о будущем ребенка. Так КАЗАЛОСЬ воспитателю. И для этого отец устроил испытание сыну. Так КАЗАЛОСЬ. Но папа не поведал мальчику про самое гнусное ощущение собственного детства. Его самого, примерно в этом же возрасте отправили в лагерь в Сухуми. Как будто бросили. Настоящая пытка, уготовленная родителями. И пусть отец даже приезжал посреди смены в Сухуми, находясь на отдыхе в соседнем городке. Не забрал. Огромная радость – приезд отца, великая надежда на воссоединение с ним, которая не сбылась. Перепутались во времени два эпизода, два отца, два сына. Устроить испытание это форма насилия. Сухумский мальчик вырос, превратился в мужчину, родил своего мальчика, дождался, когда тот достигнет схожего возраста, и отомстил отцу английским вариантом за нанесенную обиду. Остается только ждать: продолжится ли цепочка? И остается гадать: где ее начало?
Пример. Мальчик баловался, баловался и его поставили в угол. Ограничили свободу перемещения запретом. И каждый раз, устав от сына, мама делала это. Женщина давала себе передышку в воспитательных разговорах и разъяснениях. Она знала о недопустимости физического наказания и соблюдала этот кодекс. Но мама не догадывалась, что изоляция в углу – это форма насилия, как любая изоляция. Уставшая мама систематически насиловала своего ребенка, разжигая в нем обиду.
Пример. Каждый раз, когда жена задерживалась в магазине или у подруги, он встречал ее на пороге дома и разбивал вещь. Вазы очень подходили для этих целей. Чашки, тарелки тоже годились. Если жена долго не реагировала на телефонные звонки, разбивался телефон и затаптывался яростно в пол. А было такое, что муж сломал пальму – любимое растение. Дерево росло несколько лет, не успело превратиться в дерево, а его сломали. Без особого повода. Для профилактики. Пальма попала под руку, не попав под настроение. Выбрасывание, разбивание предметов, важных для контролируемого объекта, запрещение их – это форма насилия.
Пример. Девушка пятнадцати лет начала соблюдать диету. Ее стройность не вызывала сомнения ни у кого, кроме нее самой. Мясо нельзя, хлеба не буду, ничего сладкого. Продукт за продуктом исчезали из рациона и прошло немного времени, как девушка почти совсем отказалась от еды. В медицине такая голодовка называется анорексией. Думали-гадали врачи и психологи, разводили руками родители, плакали в недоумении обе бабушки, впервые объединившись в интересах. И только сама девушка чувствовала причину, а вместе с ней и силу от голодания. Она не знала причину, но чувствовала. Мама выдергивала простыню ночью из-под папы, папа разбивал любимые вазочки мамы, мама выставила из дома телевизор, папа сломал мамину пальму, мама… Девушка жила в атмосфере насилия и уже созрела для собственного проявления такового. Оставалось – найти жертву. Не просто объект, который можно иногда ударить криком. Этого добра предостаточно. Не находилось объекта для систематического издевательства. Родители – слишком большие и сильные и пока не подходили на роль жертвы. Девушке не оставалось выхода, как устроить самоистязание. Диета – это форма насилия, направленная на самого себя ввиду временного отсутствия возможности направить на кого-то другого.
Этот пример особенно важен для оценки взаимодействия: насильник – жертва, для понимания тонкой границы между ними. Совсем тонкой. В конце концов, для осознания преемственности насилия, текучести его из доминирующего водоема в мелкий. Нет кардинальной разницы по сути, есть колоссальная разница по форме. Мы будем осуждать того, кто бьет и убивает, мы сострадаем и будем помогать тому, кого убивают. При всем очевидном, только изменение ролевого поведения обоих принесет прекращение насилия, порвет «скованность одной цепью».
Данный пример «с голоданием» также важен для фиксации мотива самоубийства в обществе. Понимать тенденции в коллективном допустимо на примере одного. И наоборот. Когда человек лишает жизни другого, он – убийца. Когда лишает себя – самоубийца. Когда человек медленно, методично, в скрытом варианте убивает другого, он насилует его медленно и методично. Когда человек убивает себя, он отчаивается применить оружие возмездия по отношению к ближнему. Табу на убийство другого строгим образом сидит внутри насильника, но обида и злость тоже сидят и изъедают хозяина. Нельзя другого? Что ж поделать? А самого себя никто не запретит. Стоит только ослабить контролирующую хватку внутреннему запрету, и он вырывается с пеной из бутылки и начинает крушить устои злодеяниями ( и убийствами в том числе).
Мучить голодом другого или себя – не принципиально для анализа. Ключевое слово – мучить.
В разговорах насильника и жертвы есть определенная клишированность ( от «клише»). Сходные слова вырываются из уст в разных уголках мира, на различных языках. Из уст совершенно незнакомых друг с другом людей. Будто их учили издеваться и говорить в одной школе.
- Ты меня разочаровала. Ты меня по-настоящему разочаровала.
Сделав для значительности паузу, продолжает:
- Ты – никто. Я тоже буду никто, если ты уйдешь. Понимаешь?
- Да.
- Тогда понимаешь, что не могу тебя отпустить.
Объяснил. Оправдался. Поставил точку. Схожесть в построении фраз у разных-преразных насильников чертовски важное наблюдение. Она отображает схожесть традиций и ритуалов. Программа одна в голове.
Научившийся разговаривать первобытный человек стал быстро развивать свой интеллект и вместе с интеллектом стал развивать стремления, облачая их в сходные концепции и умозаключения. Открылась новая область для человека – духовная, а вместе с ней и появились возможности обосновать традиции. На самом деле – завуалировать словами очевидное. Вполне конкретные действия злодея стали объясняться. Несмотря на подмеченную схожесть слов, смысл их абстрактен и абсурден. Но! «Верую, ибо абсурдно». Страшный парадокс: фактор, способствующий насилию – прогресс духовности. Чур меня, чур. Что же это такое сочиняю? Спокойно.
Про духовность говорят очень много, но совсем не конкретно. Один автор словаря определяет ее так – «отрешенность от низменных, грубо чувственных интересов». А что, чувства можно делить на грубые и не очень? На достойные, чтобы их выставлять напоказ, и пригодные лишь для подавления? Допустим, но кто распределять будет чувства по ранжиру? В другом словаре и вовсе не находим «духовности», только «дух». А все, что «духовное» определяется, как «относящееся к умственной деятельности». Не хочется духовность и интеллект отождествлять один в один, но «относящееся к умственной деятельности» - это ум. В принципе, это умственное, а не телесное. А «низменные интересы», инстинкты – телесное. Конфликт наметился: между умом и телом. Так он давно существует. Да, еще какой! Конфликт между чувствами и силой, подавляющей их. Пропаганда этой силы (духовности) и приводит к массовому зажиму. Попахивает подавлением коллективного бессознательного через «пророков». Да и «пророками» я называю глашатаев духовности, выставляя кавычки. Они сами испытывают огромный дефицит умения чувствовать, игнорируют чувства, называя их похотью и, оценивая, как низменные. Игнорируют переживания и страдания окружающих, нагнетают ажиотаж вокруг абстрактной духовности вместо того, чтобы почувствовать нужду ближнего. Не получается почувствовать.
Здесь уместно сказать о предпочтении физических упражнений людьми с неразвитой чувственностью. Бегут на лыжах, плывут в бассейне, спешат в тренажерные залы, где с удовольствием тягают железо, так как эти все физические напряги позволяют хоть что-то ощущать. Явно чувствовать, а не догадываться. И потом, они вынуждают жертву на слезы, драку, на крик, потому что такой уровень чувств становится для них понятным.
В идеале желаем гармонии физического и духовного. Греческий вариант. А на деле в конфликте духа и плоти предпочитаем то, что имеет большее КУЛЬТУРНОЕ значение. Еврейский вариант.
Самое анекдотичное и странное: не еврей-дворник или еврей-сантехник. Самое-пресамое: еврей-спортсмен! Не хочет чувствовать через мышцы и не хочет соревноваться, и не умеет. Он – избранный. «Пророк». Пропагандист духовности. Посредник насилия.
В прогрессе духовности и подчинении ему чувственных интересов не очевиден рост гордости одного человека и народности. Скорее даже наоборот. «Пророки» духовности, как и древние пророки, используют чувство вины. Навязывают его, обеспечивая таким образом идеологическую базу для насилия.
Пример диалога любовников.
- Ты что принес в жертву нашим взаимоотношениям?
- А что, обязательно нужна жертва?
- Конечно, иначе отношения носят развлекательный характер и не развиваются.
- Тебе нужна трагедия для развития?
- Конечно.
- Тебе нужна чья-то смерть для развития? Чья?
- Зачем так грубо?
- А зачем обязательно жертва? Мы – язычники?
Воцаряется молчание, потому что ей не признаться в желании умертвить ближнего. Ей не признаться в язычестве, а значит в отсутствии веры в единого Бога. Ее молчание похоже на продолжающийся заговор, только одиночный. Она не может отказаться от жертвоприношения, в ее груди живет холокост.
Подобные диалоги построены на сплошных вопросах. Обратите внимание: люди отвечают вопросами. Это извращение.
Феномен «извращения» в среде насилия мы еще обсудим, а пока хочется рассмотреть феномен «повторения». Регулярный характер насильственных действий определяет систематичность незаметного насилия. Я бы даже сказал – инерционность. Повторы – отличное средство для обозначения и закрепления аффекта. Первый эпизод насилия, наверняка, окажется самым ярким, но не закрепляющим. Один эпизод не приведет сознание жертвы к обыденности насильственных действий. Инерция и монотонность снижают силу сопротивления. Нельзя утверждать, что вовсе ликвидируется способность к ответным действиям против домашнего насилия. Есть данные, указывающие на диапазон актов 32-35. Этот некий условный предел, после которого истощенный насилием мозг просыпается и приобретает способность к активному сопротивлению. Мне нравится число 33 (в диапазоне). По разным поводам нравится. Выделяю тот, в котором Иуда тридцать три года ртом носил воду на гору и поливал палку. И она дала ростки, распустилась палка через тридцать три года. Цифры условные, не для всех, и до них еще дожить надо. А инерция существует. Она важна не только, как способ подавления жертвы. Повторения, имеющие по сути навязчивый характер, являются вынужденной мерой для самого насильника.
Предположим, что он испытал подобное на себе в детстве. А в практике надо убирать слово «предположим». Он испытывал насилие на себе. И с самого детства человечек почувствовал необходимость активного повторения эпизодов насилия на себе, но не пассивного созерцания. Переход от пассивных впечатлений к активному противодействию – определяющий момент в преобразовании из жертвы в насильника. В детской игре ребенок повторял неприятные переживания, чтобы справиться с неприятными и сильными впечатлениями. При пассивном переживании – не справиться. «Каждое новое повторение совершенствует самообладание, к которому он стремится». Затем осуществляется переход номер два. Ребенок доставляет партнеру по игре ту неприятность, которая происходила с ним самим. Таким образом включается процесс мести, главный процесс, патогенетический. Человек мстит совсем другому человеку, не обидчику, а замещающему оного.
Феномен «навязчивого повторения», как необходимости избавления от собственных переживаний, существует в душевной жизни человека. И как только повторения начинают касаться партнера по игре, любви, бытовой жизни, они превращаются из категории душевных переживаний в категорию духа борьбы, духа конкурентных отношений. Месть
Вспомним цикл насилия. И в нем есть четвертая фаза – примирение, а в ней подарки, оправдания и извинения, само собой. Выстрелим по фальшивой нравственности злодея, по его мнимому благородству. И в распознавании лжи поможет неизменный феномен «повторения». Регулярные раскаяния в содеянных грехах и обещания – не повторять, а затем снова насилие, и повторное раскаяние. А затем инерционный акт насилия и обязательства « не повторится никогда». Это нравственность? Это – навязчивые повторы. Очень характерная для насильников черта. Количественный аспект. Коллекционирование. Не могут довольствоваться одним разом, одним случаем. Склонность к коллекционированию, к цифрам – мотив, определяющий тактику насилия: Мало!
Я обещал вернуться к феномену «извращения». Можно было смягчить и обозначить его, как «искажение», например. Но тогда не точно будет передана суть действия. Тем более к маньякам-насильникам в бытовом употреблении часто применяем слово «извращенец».
Пример из исследования австрийского врача (не Фрейда). К влагалищам европейских женщин подключали датчики, и система выводила показания на осциллограф. Женщин просили сжимать (как умеют) мышцы влагалища и расслаблять их. Сжимать и расслаблять. А на приборе появлялась картинка, указывающая на соответствие намерений женщины и реальных проявлений. Во многих случаях – не получалось увидеть соответствие. Она пробует сжать влагалище, она напрягается, а осциллограф демонстрирует обратное. Несовпадение.
Пример. Пациентка на приеме жалуется на измены мужа, на ситуацию неопределенности, на тревогу и беспокойство и смеется при этом. Весь прием улыбка не сходит с ее лица. И еще, прихорашивается перед зеркалом все время. До приема, после психотерапевтического сеанса, во время его пару раз доставала зеркальце и поправляла волосы. Только обиду вспомнит, сразу улыбка. И к зеркалу. Вот такая извращенная реакция на выходе. Защищается так женщина, настраивая себя, придавая себе силу. Но вводит в заблуждение врача, окружающих и мужа. Иллюзия у мужа: все хорошо, она довольна жизнью. Можно продолжать с прежним качеством.
Два примера «извращения». А у насильников это выглядит следующим образом. Ему плохо, мерзко, неопределенно, тревожно. И вместо того, чтобы выразить эти чувства, сообщить о них миру в конце концов, насильник занимается унижением, рукоприкладством, кричит, нападает на ближнего человека. Насильник скрывает свою боль, пытается причинить боль другому, обманываясь и обманывая.
Истерия, уже упоминавшаяся, как фактор, потворствующий насилию, существует в рамках феномена «извращения», выходя за пределы его и возвращаясь. «Красавица истерия» столь разнообразна в своем артистизме и столь умела, что распознать истинные намерения бывает чрезвычайно сложно.
Не будем забывать, что насильник еще недавно был жертвой. Его память сохранила механизмы защиты, в том числе феномен «извращения». Вот он по старой памяти и извращается.
Очень хочется вновь вернуться к риторике насильников. К построению фраз – устных и письменных. Кроме ответов вопросами (уже упоминалось мной), кроме такого «боксирования» интересен факт письменного построения фраз.
Реплика делится ими на две половины: верхнюю и нижнюю. И если в первой может содержаться информация, признание, какие-то ответы и пожелания, ответы вопросами (уже неоднократно упоминалось), то во второй, которая нижняя, очень часто содержится упрек, оскорбления, посыл, ультиматум, угроза. В письменных (графических изображениях) репликах прослеживается четкое разграничение на умственную (верхнюю) и чувственную (нижнюю) части. И чем острее переживания насильника, чем он яростнее в своем возбуждении, тем лучше видна разница между верхней и нижней половинами.
В словесной перепалке деления нет. Доминирующая сторона теряет разум (верхнюю часть), быстро входит в аффект и не успевает сообщить что-нибудь доказательное, а сразу переходит к ударам ниже пояса.
Все это похоже на противовесную борьбу двух глобальных стремлений: к смерти и к продолжению рода. Понятно, какой инстинкт относится к верхней части, а какой к нижней.
Рассматривая различные формы и вариации, мы крутимся в третьей фазе цикла насилия – взрыв. Конечно, это активная фаза. Однако, благодаря разнообразию методов, она не всегда таковой видится.
Пример. Муж привык кричать на супругу, привык оскорблять ее. Однажды позволил себе ударить. Жили они на Севере, но женщина была родом с Кавказа и рассказала своему отцу о рукоприкладстве. Тесть предупредил драчуна: «Еще раз повторится, я тебя убью». Молодой муж поверил в реальность угрозы и решил действовать по-другому. Он прекратил выполнять супружеские сексуальные обязанности. Зная о потребностях жены, чувствуя ее фрустрацию (неудовлетворенность), муж игнорировал постель. Он поглядывал свысока на умолявшую его женщину, даже становившуюся перед ним на колени. Один раз в два-три месяца он снисходил до полового акта, а затем снова унижал игнорированием. Сам благополучно перебивался мастурбацией все это время. Таким образом, сохранялся status quo.
Запоминайте: насильник сам боится и поэтому избегает большей, чем он силы, не отказываясь от собственного проявления издевательств, он облачает их в хитроумную форму – отсутствие секса. Игнорирование! А что? Сильный ход. Систематическое безразличие к ближнему. В упор не вижу. Не хочу. Не знаю. Это мощнее отталкивания будет.
В конгломерате насильник-жертва ситуация с сексом вообще особая, достойная описания. Могут войти в привычку половые акты, как способ примирения, как катализатор перехода из третьей фазы цикла насилия в четвертую. Очень опасный вариант в организации отношений, сладко-сладенький способ примирения, зависимый вариант, извращенный. Почему?
По замыслу природы мы стремимся к близости с противоположным полом для продолжения рода. Цель – отделить свою зародышевую клетку, обеспечить встречу с другой зародышевой клеткой, чтобы в парном взаимодействии было продолжение собственной жизни в следующем поколении. Организовать бессмертие. Пусть иллюзию, но бессмертия.
Вот так долго объяснял стратегическую задачу вступления в половой акт. И не забываю при этом о средстве, о шее, управляющей головой. Удовольствие! Мы стремимся к продолжению рода через удовольствие. Желая испытать оргазм, мы от случая к случаю устраиваем встречу зародышевых клеток. Происходит зачатие. И от случая к случаю это заканчивается рождением новой жизни. И все через удовольствие, через стремление к нему. Никакие другие цели природой не предусмотрены.
Но нас интересует извращенная программа выхода на соитие. Снятие нервного напряжения, снятие любого напряжения с помощью сексуального акта – не годится. Один, два, три раза примирились с помощью секса и закрепили схему: ссора – унижения – возбуждение – разрядка. Мозг запоминает довольно быстро: для того, чтобы испытать сильное удовольствие, надо сначала возбудиться посредством скандала. В самом начале развития ссора не может быть приятной или хотя бы безразличной для включенной в процесс жертвы. Как же согласуется с принципом удовольствия повтор этой мучительной игры? Ссора должна быть сыграна, как предварительное условие для радостного примирения, для сексуального акта, для оргазма. В этом смысл игры: секс при условии. Происходит слияние феноменов «извращения» и «повторения». Зависимость от сладкого примирения оказывается сродни наркотической и выбираться из паутины насилия становится сложнее.
Как правило, злодей физически сильнее жертвы, старше, опытнее. Иначе ему не справиться с ближним, не подавить волю кролика. Но ведь злодей-удав когда-то был маленькой безобидной змейкой.
Пример. Мальчик двух лет подбегает к маме и кусает ее больно. И так по нескольку раз в день. Да, мать собралась выходить на работу, насидевшись с ребенком. В доме появилась няня. Мальчик почувствовал, что мать ускользает, мальчик решается на удержание любимой женщины, напоминает о себе, предостерегает мать и даже можно сказать, что угрожает. Проявление агрессии налицо. Еще нельзя назвать это насилием, только ростками его, но агрессия отчетливо проступает на коже женщины в виде укусов.
Насилие – это, все-таки, преступление. Назовем качества, характерные для преступников: тенденция к разрушению и себялюбие без меры. Эта совокупность существенна и объединяющая преступные характеры. У мальчиков в раннем детстве агрессивного уже хватает. И чем больше он – мальчик, тем яростнее способность к разрушению. Но себялюбие переходит в патологическое при недостаточной любви со стороны матери. Та мать, что без сердца, а с духовностью на словах, она взращивает в сыне нарцисса и при «благоприятном» агрессивном фоне через много лет мир увидит преступника. Не обязательно, что каждый себялюбивый агрессор – преступник, но каждый преступник – агрессор-нарцисс. Кусающийся мальчик – это не редкость. Распространенность такой ранней агрессии указывает на предпосылки в обществе к бессердечию и недостатку живых, эмоциональных объектов.
Много удачных форм придумывается злым гением насилия. Формы настолько разнообразны, что их впору систематизировать. Сгруппировать в физические (оплеухи, таскание за волосы, толчки, пинки, удары кулаком, укусы, удушения, броски о стену или на пол, нанесение ранений оружием); сексуальные; психологические (угрозы, изоляция, высмеивание, лишение возможности выполнять важные дела, оскорбления, принуждения, нанесение ущерба домашним животным и растениям, лишение сна); материальные (порча и уничтожение интерьера квартиры, уничтожение дневников, писем, фотографий); экономические (контроль финансового положения и наличных денег, обман или силовое воздействие при подписании документов) формы. Выделить такие смешанные формы, как игнорирование и ревность. Внимание, ревность – сложно организованная форма насилия, а никак не проявление любви. Сгруппировать, выделить, красиво написать на листке бумаги и повесить на самом видном месте перед глазами близких людей, но и перед своими глазами тоже. Такое афиширование полезно в первую очередь для самого себя. Как примерка нарядов, подходящих для особого случая. Примерьте насилие на себя. А вдруг что-нибудь подходящее? Нашли? Ничего удивительного. Вы просто не знали, что вы насильник или жертва.
27-29 октября 2002 года
Пришло известие о неизлечимой болезни отца. Среди всей когорты родственников и знакомых только я понял, что конец, и зря надежду питать не надо. А мама, сестра и другие не догадывались. Видимо задумывались, но вряд ли догадывались. Хотя, что наговариваю на людей, будто они дебилы какие? Пусть не обладают медицинскими знаниями, но чутье присутствует. Не путать с тревогой. А может наоборот, преувеличиваю, оправдываю их возможности. Какое - такое чутье?! Вегетативный узел есть, конечно, у всех, но сплетен по-разному. Из одних и тех же букв разные слова получаются, из одних и тех же слов разнообразные предложения. Клетки-клеточки нервные, аксоны всякие и симпатические связи у всех присутствуют, но до чего же отличаются даже у родственников. Возвращаемся к неизлечимым болезням и футболу. Какая связь? Самая неожиданная.
Отец в больнице лежал. Диагностика, вердикты, планирование операции. Если кровит из заднего прохода, надо планировать отдаться ножу. Хирурги злые, самолюбивые, ожесточенные на жизнь. А тут еще чемпионат мира по футболу. И наши пробились туда. Событие. Не скажу, что папа всегда был близок ко мне, а я к нему. Покривлю, если так скажу. Но любовь к футболу точно объединяла. И, понимаю, почему отец захотел ночью посмотреть матч по телевизору в нарушение режима. А сестры медицинские – женщины, а хирурги – ожесточенные ребята. Им бы унизить, да власть употребить. Хирурги привыкли насильничать по разумению, согласованному с инструкцией. Вот бате и выключили телевизор, а он не сдержался. И послал всех, выругался. Сильно. И на следующий день был выписан (изгнан) с автоматическим отказом от операции в данном лечебном учреждении. Представьте, ему сначала про рак прямой кишки говорят, через несколько часов не разрешают посмотреть футбол, еще через несколько часов отказывают в лечении. Игра это или жизнь? А батя обиделся и не пошел в другую больницу. Точнее сказать, он пришел, но как только ему доктор предложил таблетки особые для спасения, из ящика стола достал, то все бате стало понятно. Может и не все, но обиделся. Отец ушел медленно умирать, так же медленно, как истекала темная, густая кровь из заднего прохода.
Футбол – как катализатор, как проявитель. В любом случае – особая игра. Понять ее представляется мне важным. Почему такая любовь к футболу, почему зависимость? Я ведь хотел комментировать его в первую очередь, а уж потом: ручной мяч, мяч в корзине, шайба на льду, мяч через сетку. Понять – значит анализировать, но там, где начинается анализ, может закончиться любовь. Все же рискнем.
В способе этой игры зарыто, пожалуй, главное отличие. Во всех других взаимодействуют, пасуют руками – тем органом, что выделяет человека от животного. Умение нашей руки – наша гордость. И вдруг игра, которая ногами, исключительно. Руками в пределах поля нельзя, категорически. А ведь это еще больше отдаляет нас от животных, подразумевая более сложную организационную связь между мозгом и нижними конечностями. Действовать ногой так же, как рукой. Суметь, претворять любое пожелание головы, но ногой. Попробуйте, как - будто кистью руки. Ударить мяч, катнуть его, подбросить, пустить по кривой, внедрить между ног, подобрать, обработать мягко, не отдать противнику, укрыв. Можно сильно вперед в надежде, что товарищ успеет, а можно самому, нежным движением внешней стороной стопы оставить за спиной врага, не потеряв мяч. Контроль над ситуацией возбуждает. Концентрация моментов сознательного владения развитием игры необыкновенная. Возбуждает. Каждый маленький эпизод – победа, а потом еще одна, и еще. И такой процесс любят, обожают наблюдать и комментировать.
Размер мяча имеет значение. Предмет должно быть хорошо видно. Тогда сопричастность достигает апогея. Футбольный мяч сродни имеет размер головы человеческой. В хоккее шайба маловата для тесной связи: зритель – игрок. В баскетболе, волейболе размер хорош, но не ногой играют.
Конечно, присутствует гармония правил и мелочей. Мало кто знает все правила досконально, но каждый знает достаточно правил, чтобы играть. Чтобы участвовать, не надо заливать лед и учиться кататься на коньках. Не надо натягивать сетку над землей, щит с корзиной прибивать не надо. Само покрытие под ногами не обязательно должно быть идеально ровным. Нужен только мяч. Без посредников и приспособлений. Простота и гениальность.
Игра подбирает мужчине амплуа. Получится победить, если каждый находится в своей роли. Большинство бегает, отбирая у соперника шар, пытаясь забить или затолкать его в ворота. Только вратарь стоит особняком. Он ждет, чтобы сделать решающий прыжок. Нужны всякие мужчины: нападающие, защитники, вратари. Лишь бы любили футбол, лишь бы играли в него, а не оставались в ауте.
Дерущиеся фанаты, которые возвели противостояние болельщиков в ранг войны, есть только у футбола. Остальные в рамках, на выходя за пределы. У остальных игр нет духа, способного разорвать атмосферу. Нет культуры, захватывающей нейроны головного мозга, пронзительности не хватает. Футбол на зеленом газоне – это исполнение желаний каждого, следящего за игрой. Тут и разочарования может быть громадье, злости в связи с обидой, хоть завались. Если не получилось, тогда – рвать и метать. Здесь в игре участвуют мужчины, которые не хотят быть разочарованными.
Говорим об особенности, об избранности игры, о любви людей к своему же творению. А исключительность, располагает к нетерпимости. И те, кто ревнуют, не переносят инакомыслия и инакодействия. И, остающиеся вне круга, не хотят смириться с увлечением. Впрочем, на избранность все смотрят косо. Отсюда проистекают битвы, самые яростные из которых носят название «дерби». Это на уровне расовой нетерпимости, проявляющейся сильнее в отношении к небольшим отличиям, чем к фундаментальным.
«Он живет близко, даже в одном городе. Он похож на меня всем, но любит чужой клуб. Это невыносимо. Почему такое предательство? Я не понимаю, как можно заразиться другим вирусом, другой болезнью. Если мы живем вместе, то спим под одним одеялом. Должны под одним. А выходит, что под разными. Непростительна такая любовь».
Ближайший сосед наиболее принципиален, как соперник. С ним живешь рядом, и его хочется победить в первую очередь.
Позвонила сестра и объявила: хочу выйти замуж. Сомневалась и поэтому советовалась по персоне претендента. Я тогда ляпнул полушутливое: «Если футбол любит, соглашайся». Она поверила вчистую и совсем скоро после звонка вышла замуж за болельщика, указывая мне путь, схожий с провидческим замыслом.
Тогда же наметилась моя еще одна попытка любовной установки. До нее, я всегда сначала искал тело, а потом ум. Никогда не думал, что сначала можно найти ум, а потом тело.
В девушке сочеталось многое, а временами казалось, что все. Мужское и женское сливалось в одном человеке, превращаясь в божественное. Лишь такое соединение способно предложить удовлетворительное отображение совершенства. Разум и воля, переходящая в упрямство, соседствовали с животными инстинктами. Никогда нельзя было предугадать миг, после которого ее мысли теряли построение и срывались в ощущения. В такие минуты все катилось в пропасть, включались мерки животных инстинктов. Только инстинктов. Будто миром правит исключительно страсть. И девушка приписывала мне эти возможности животного мира. Я был для нее гепардом. Не потому, что быстр, а потому, что уязвим и тонок, и обязан выжить, охотясь без матери, отгоняя сестру от себя, дабы без инцеста.
Думая так про меня, Татьяна давала мне силы и уверенность. И отнимала силы своей необузданностью. Заканчивался страстный или злобный выброс, возвращался разум, и спокойствие селилось в ее коротко стриженой голове. Прическа Тани воспринималась мной с сомнением. Выглядел этот слабо волосистый антураж диковато, предлагая окружающим поместить хозяйку головы в психиатрическую больницу. Все так, до момента, как я начинал трогать голову, напоминавшую щетку. Мне нравилось. Волосы девушки невозможно было перебирать, а только гладить в одном направлении. Так трогают акулу по спине, только в одном направлении: от головы к хвосту. Таня отскакивала, если рука срывалась «против шерсти». И опять нельзя было понять, чего больше в этом прыжке: злобы или неуместного сексуального возбуждения?
Я и сам, нет-нет, да и отдергивал руку от ее горячей кожи, становившейся обжигающей. Татьяна давала возможность быстрым прикосновениям, но не долгим, направленным ласкам. В прямом смысле этого слова. И реагировала, реагировала. Как крапива, как медуза. Как экзотическая актиния она искала своего клоуна, чтобы разрешить ему находиться в личном пространстве и питаться вместе с ним, с его помощью и даже словами клоуна питаться. А что это значит? Развлекалась. Вот то и значит. Я не понимал, поскольку не может влюбленный человек осознать пристрастия своего. Влюбленный верует и фанатично молится, глядя на икону. Я верил и обжигался при этом, но лез дальше, искал места на коже, способные принять меня. И даже оскорбления сносил стойко, по-клоунски, и унижения, и издевательства, – вся эта дикая смесь выливалась на меня. Терпел, потому что были прикосновения к коже, сколь любимой, столь и обжигающей. И так продолжалось, пока Татьяна не превратилась в Неопалимую купину.
Есть такой цветок, растущий на склонах и лугах. И в определенную пору, стоит только дотронуться до растения, получаешь ожог второй степени. Рубцы не будут сходить годами после контакта с Неопалимой купиной. А можно даже умереть.
Был спектакль в актовом зале института. Я и сценарий родил, и постановку осуществил и организовал актеров, художников. Несколько месяцев всех заводил этой работой. Получилось детище. Спектакль выставили на суд студенческой и преподавательской аудитории. Полный зал. Люди стояли в проходах, прижимались к колоннам, казалось, что висели в воздухе, шевелясь зрительской массой.
Накануне я вручил Тане билет, а она попросила два. На подружку попросила. Конечно, я дал два билета. Она сидела где-то в темноте зала в отблесках софитов, невидимая для меня со сцены. А на самой актерской площадке рампа слепила глаза, помогая моему спектаклю предстать перед девушкой в полном свете. Ах, как я старался несколько месяцев, а потом этот час под прожекторами. По большому счету только для нее старался. Оценка остальных интересовала вторичным образом, оценка Татьяны исключительным.
Фантастический успех спектакля. Суматоха поздравлений. Придирчивые преподаватели размякли. Кто-то из них улыбался расслабленно, демонстрируя удовлетворение. Студенческая братия возбужденно кудахтала, намереваясь вознести всю труппу. Хвалили и хвалили, не переставая, не унимаясь, не в состоянии остановиться, рассыпались в комплиментах и поливали восторгом головы актеров. Я искал во всем этом приятном хаосе Таню. И нашел.
Но не обрадовался. Рядом с моей Таней стоял мужчина. Располагался привычно, будто жил вместе с ней. Минимум движений, спокойное поведение глаз. Мужчину даже всеобщая эйфория не трогала. Может быть из-за безразличия, а скорее вследствие хозяйской уверенности. Таню он не обнимал, не держал за руку и тем более не лапал на виду у всех нас. Мужчина просто стоял близко-близко к Тане, отстраняясь от настроения актового зала. Осанка, взгляд не выдавали влюбленного человека, скорее равнодушного. Его состояние отличалось от моего в ту минуту. И, главное, самое главное, Татьяна была с ним. Я только подошел к ней и получил ожог второй степени. Остался жить, потеряв веру в исполнение желаний.
30 октября 2002 года
Подступала пора следующего жизненного поворота. Институтские дни летели и заканчивались неумолимо. Боги оставляли еще уйму месяцев, чтобы мы задумались и решились на выбор специальности. Но, время сжималось, и пространства для размышления оставалось все меньше. Кто-то надеялся на давно принятое (не обязательно, что правильное) решение, а таких было меньше. Больше тех, что уповали на руку-владыку. Можно назвать такое случаем или подсказкой. Рассматривали предложения судьбы и следовали им, во всяком случае, старались.
Хирурги отделились от терапевтов, этим самым уже вступив в конфронтацию. Образовалась группа акушеров-гинекологов, которую сложно как-либо характеризовать. Уж больно разнородная группа с неочевидными объединяющими чертами. Я сдавал экзамены в терапевтическом братстве – веселом и умном, не выставляющем напоказ свою значимость. Широком братстве людей, способных чувствовать нужный момент, но не объявляющих об этом во всеуслышание.
И был экзамен по гинекологии у меня среди многочисленных экзаменов. Доцент – строгий дядечка. Фамилия – Лисица. Довольно странный субъект, походил на скрытого гомосексуалиста. Другое дело, что в те времена все не стандартно ориентированное меньшинство не выпячивалось (мягко сказано). В общем, его гомосексуальность была под вопросом, но и с намеком. Лисицу боялись за упомянутую строгость, понимая обоснованность жесткости. Все-таки учились мы на врачей, а не улицы подметать.
И главным моментом в нашей с ним экзаменационной встрече через стол оказалась концовка. Я, наверняка, в бессознании своем знал то, что явил старый преподаватель мне. А он сказал о моих предчувствиях:
- Молодой человек, вы уже решили, кем хотите стать?
- Нет еще, думаю. – Я не обманывал и не юлил.
Лисица не торопился:
- Я слушал ответ и хочу пояснить, что вы – прирожденный психотерапевт. Это – ваше. Прислушайтесь к моим словам.
Доцент написал в зачетке «хорошо» и отпустил. Вот так и началось то, что на самом деле свершилось. Потом все заскользило, как с горки.
Сидели с группой в перерыве занятий и смеялись на тему секса. Заговорили о врачах этой специальности. Никто ничего не знал. Декларировали представление о невозможности проникновения в эту профессию. Предполагали неимоверный блат или что-то в этом роде. От незнания мерещилась запредельная невозможность.
Открою завесу: в институтах курса сексологии не было. Фактически, не упоминалось об этой парной функции человека. Все рассматривалось с момента, когда обнаруживалась беременность. И диагностика, и лечение, – все подробно и качественно с момента наличия беременности. Чувственная сторона совокупления отсутствовала, техническая сторона отсутствовала, возможные отклонения в копулятивном цикле не рассматривались. Темный лес для врачей, которые к тому же еще и люди: мужчины и женщины.
Возвращаюсь. Сидели с группой в перерыве занятий и смеялись на тему секса. И тут я серьезно объявил, что хочу стать сексопатологом и что обязательно стану им.
И надо понимать про мою особенность, можно сказать – избранность. А это ощущение – не гордыня, а ответственность, перетекающая в обязательства: следовать своим путем, не жаловаться, не роптать, а идти, помня про избранность. Вряд ли бы я стал терапевтом, хотя выпустил меня институт с формулировкой – терапевт. И послали меня в распоряжение облздравотдела. Забегаю вперед. Отвлекся.
Надо понимать, что сексологи, они психотерапевты, прежде всего. Слово доцента Лисицы начало действовать.
31 октября 2002 года
Уролог Ошурков обходил палаты. За ним тянулся шлейф из студентов, думающих о чем угодно, но только не о больных. Так случалось, что мысли-желания не всегда совпадали с необходимостью. Действия врача выглядели автоматическими, вопросов больным задавалось мало. Ошурков не стремился смотреться получше, его мозг думал быстро, рационально, кратчайшим путем мозг искал дорогу к спасению. Никакой показухи, отвлекающей от спасения.
Подойдя к постели женщины средних лет, лежащей неподвижно после операции в окружении сосудов с различными жидкостями, вливающимися и выходящими из нее, врач поднял с пола банку с мочой и внимательно начал рассматривать. Пациентка поспешила спросить:
- Доктор, я умру?
Не отвлекаясь от взгляда сквозь банку, и, думая о спасении, Ошурков ответил:
- Может и умрете.
Сделал это так буднично, так просто и так спокойно, что больная буквально расцвела за секунду, заулыбалась и счастливо поблагодарила:
- Спасибо, доктор.
По тому, как Ошурков сказал, женщина поняла, что не умрет. В то мгновение она даже поверила, что не умрет никогда.
Можно по-разному лечить и спасать. Можно только делать вид. Такие пускают в оборот множество слов, сотни витиеватых фраз, обоснованных теориями психологического взаимодействия с клиентами. А есть «ошурковы», не думающие о красоте момента и правилах теории, но стремящиеся к спасению и чувствующие короткий путь. Иные ориентируются на приличие и законы, на собственный статус. Будто в зеркало смотрятся при каждой встрече с больным. А есть «ошурковы», которые без мишуры и пафоса. «Ошурковы» – всегда легкие, прозрачные, похожие на воздушные шары. И если иные только говорят о том, чтобы взлететь и полетать, то «ошурковы» летают. Давным-давно.
1 декабря 2002 года
Сложно завершать что-либо важное. Личная эпоха уходит со скрежетом. От нее не избавляешься за час, а держишься до последнего. Когда совсем уже расставаться надо, тогда расстаешься.
Институт завершался. С жалобами друг на друга, с трепетом нежных чувств, с обидами, с юмором, с ощущением незавершенности, с множеством мелких дел и не очень мелких. Прощались, ругались, творили. Чувствовали расставание, но не решались говорить об этом. Если кто-то пытался обозначить: «Навсегда ведь, товарищи. Не повторяется такое никогда, товарищи», – такого затыкали оперативно. Ясное дело, защищались отрицанием.
А меня беспокоил еще и призрак непогребенного человека. Коробушка с прахом неизвестного по-прежнему стояла в камере мусоропровода. Я забывал про пепел, потом вспоминал, снова забывал.
В тот день гуляли по набережной, лето впитывали со всеми теплыми и редкими потрохами. Рекой наслаждались, ее запахами и звуками. Настроение друг друга берегли перед скорым расставанием. Настроение – это главное. Жизненный барометр, индикатор, мотор, – вот, что такое настроение. И еще много разных характеристик и всяких задач. Скажи мне, какое у тебя настроение, и я скажу, счастлив ли ты!
Короче говоря, существование человеческой золы в камере мусоропровода мешало жизни. И я открылся и рассказал всем. Лешка вспомнил, что знал, но не придал значения. Кое-кто ошарашено замолчал. Бернштейн замолчал, потому что его еврейские правила ничего не подсказывали на этот счет. Он даже прекратил головой кивать. Никто не понимал, что делать? Требовалась интуиция, которая нашлась у девушки Анюты: «Надо бы похоронить, но особенным образом. Нельзя оставлять непогребенный прах, но и в землю закапывать неизвестное тоже нельзя. Если мы не можем даже табличку с именем соорудить, тогда ветру отдадим пепел».
Прозвучало очень неожиданно. Первая моя реакция – протест. Товарищи смотрели на хозяина праха. Что я скажу? Как решу? Ужасное сравнение, но я вспомнил спектакли, которые мы ставили. Тогда также ждали от меня, как от режиссера точных решений. И слушались, потому что доверяли.
Вторая реакция на предложение Анюты – умница. Она – умница. И как догадалась, как придумала? Только подобным образом и не иначе. Даже представил, что кремированный человек, когда еще не был золой, так и хотел. Может быть, ему так и мечталось. Наверняка. Я сказал: «Да». И все выдохнули. Режиссер сказал: «Да». А Бернштейн закивал.
На трансфер короба с прахом из камеры мусоропровода к набережной ушло пятнадцать минут. Все близко. Я захотел сделать это с моста. Никто не возражал. «С моста, с моста», – согласно двигалась голова Бернштейна. Дошли до места впадения Кузнечихи в русло гигантской реки. Там остановились. Недолго шли. Все близко. Поток автомобилей на мосту мешал торжественности момента, но не испортил. Сначала из любопытства вся труппа заглянула в ящик. Осмотрела золу. В руки пепел брать не стали и струями выпускать его между пальцами не стали. Перебор. Я высыпал сам, прямо из короба. Человеческая зола полетела по сторонам, быстро-быстро, исчезая в воздухе и в воде. «Урну не надо оставлять», – снова подсказала Анюта. Бросил с моста и тару для праха, окончательно похоронив призрак человека.
Надо возвращаться в сегодня.
2 декабря 2002 года