И тут уже вполне подошло время – переключаться на обретение профессии. Не в игрушечки играть с профориентацией, а задуматься. Школа, конечно, подталкивала меня формально ко всяким рабочим специальностям, подталкивала и не меня одного, да только все понимали, что отправлять Андрея в столяры не годиться. Выдали удостоверение – столяр второго разряда, но табуретку не смог бы сделать и не хотел. В военные разведчики тоже не хотел, а миопия оказалась заодно с моим нежеланием, и дулю продемонстрировали мы совместно с близорукостью военному комиссариату. «Не годен в мирное время». Да кто же другого, кроме мирного времени желает?! Значит – не годен. И туда мне дорога.
Со спортивным комментированием не задалось. Экзотика вопиющая, а не специальность. Надо было как-то соображать про будущее. Не грезить, а реально претворять, по-бумажному. Не в облаках рассуждать, а, отбросив экзотику, самым конкретным образом желание поймать и материализовать. Только не понимаешь часто, что хочешь. Чувствуешь, а на ум не лезет. Хотелось, конечно, веселого, неожиданного, не такого, как у всех, потому что и я был особенный. Потому что!
Нужна была подсказка со стороны от взрослого человека, какого-нибудь довольно успешного, понимающего и в то же время, уставшего от своего выбора, критичного к профессии, не переполненного счастьем в личной жизни, умудренного и участливого. Такой человек нашелся, сам себя предложил в качестве подсказчика. Точнее выразиться, предложила, поскольку женщиной она была.
Сидели с другом на его диване, марки разглядывали в очередной раз, перекладывали их пинцетом из одного кармашка кляссера в другой. Дурака валяли мы с другом, хотя уже наступила осень и десятый класс. А тут в комнату вошла мать друга и с порога без предисловий спросила: «Ну что, голуби, куда поступать будем?». Она имела ввиду профориентацию. Поздний подростковый возраст, даже уже подростковый заканчивался, надобно было с ориентацией определяться. А мы все никак. Поэтому:
- Ну, что, голуби, куда поступать будем?
- Не знаем, не думали, – хором ответили мы-голуби.
- Я предлагаю вам в медицину податься. Что бы там не происходило в стране и в жизни, эта специальность всегда окажется нужной и почетной. Уважение всегда будет. Денег не будет, но значимость профессии перекроет все материальные недостатки.
Мы восприняли предложение спокойно, без отторжения, но и без энтузиазма. Вдвоем – оно все спокойно воспринимается. Мать друга бросила еще фразу: «А медицина настолько широка и многообразна, что каждый может найти свое местечко. Хоть гуманитарий, хоть технарь, хоть с золотыми руками, хоть с руками, не в то место вставленными, но с головой бриллиантовой». – И удалилась мать.
Мы немного порассуждали на предложенную тему, но совсем немного и как-то шутливо договорились: в медицинский.
Буквально через пару-тройку дней на уроке химии учительница стала опрос проводить: кому химия требуется при поступлении в институт? Кто-куда, кому химия, а ну, не скрывайся, химия кому? Мы написали, что нам этот предмет потребуется, на бумаге написали и сдали задокументированное.
Отступление небольшое. Мать друга – гинеколог, известный и работавший на том участке, к которому большинство учительниц приписано было. И учительница химии периодически в кресло к ней ходила. Поэтому заявление друга восприняла, как свое собственное, как родное, а про меня забыла. Поэтому, с того самого дня друг находился под пристальным химическим оком, под особым индивидуальным надзором. А я выкручивался, как мог. И если что-то понимал плохо, то выкручивался все равно сам, ибо второй раз извещать и просить не умел, не желал. Гордость, видите ли, присутствовала.
И прошло еще немного дней. На том самом диване друг вдруг заявляет мне: « Не хочу копаться в носу у людей, сопли их разгребать. Не хочу в медицину, не пойду». А я, вроде как, уже объявил всем и обратного хода дать не мог. С мыслью о врачебном деле начал свыкаться, поэтому огорчился только, что без друга дальше придется профессию осваивать, но инерцию сохранил. В медицинский.
Куда надумал друг, и куда он поступал, – это уже не имеет значения для воспоминаний и повествования. Не в медицинский.
Совсем немного про то, что я не любил в детстве. Не то, чтобы – терпеть не мог. Мог. Терпел, но не любил. Сильно заострять не буду и держать в себе не буду. Не то, чтобы – не могу сдержать, а зачем? На бумагу выплесну «нелюбовь» и поминай, как звали. Пусть и на время, а поминай. Ловлю себя: я большую часть из детского и сейчас не люблю. Кое-что добавилось, но пока – о детском. Итак.
Не любил давать свою одежду другим. И чтобы не просили. Чужую тоже не хотел на себя примерять, тем более – носить. Это глупость, непонятная мне, – носить одежду другого. Даже не хочу искать никакую психологическую подоплеку в такой глупости. Раздражает.
Не любил и не люблю саму глупость. Это уже слишком глобальная нелюбовь. А проявляется всегда в очень конкретных вещах – в основном во фразах брошенных. Не сказанных, а брошенных по глупости. И сидит такое словцо целый день в голове обидным штырем. У кого-то может и в заднице сидит, и тогда вся раздражительность наружу видна. А у меня спокойным образом в голове застревает. Внешне – спокойным образом.
Не любил – есть походя. Кусок схватить, не дождавшись основной пищи, – не любил. Предпочитал – потерпеть голод, но не сбиваться с настроя на главное. Вот так подойти к столу – бутерброд сглотнуть, чтобы успокоить желудок, не хотел. Выдержать – предпочитал.
Не любил, чтобы кто-то сидел в верхней одежде на застеленной кровати. Сам себе не позволял присаживаться в брюках на белое, на чистое, на предназначенное для сна в трусах.
Один из запахов с детства не люблю. Происхождение этой вони не до конца понятно мне. Да, от людей. В основном от пожилых, но не обязательно. Какая-то запаховая смесь из пота, затхлой одежды, мочи и старости. Не определил, что преобладает: старость или грязь, а носу все равно, и нос сигнал в мозг посылает – отвращение. Держаться подальше от этих людей.
В очереди стоять не любил. А стоять приходилось.
В детстве не любил – просыпаться медленно. Чего тянуть? Мозг включился, глаза открылись, вскочил и пошел. Знал, что вредно так вставать. Но медленно – не любил.
Странная штука – «нелюбовь». Что-то быстрое кажется легковесным и от этого неприятным. Бутерброд со стола, например. А другое стремительное выглядит предпочтительным. Не любил медленно просыпаться, например. Сплошное несоответствие и противоречие в «нелюбви», а значит, возможно, и в любви. Анализировать в этом деле – сложная штука. Вывод сам собой не напрашивается. Можно заблудиться в анализе противоречий. И остается одно – фиксировать ноздрями, ушами, глазами, руками и языком «нелюбовь».
Не любил физическую боль по отношению к себе. Сейчас захохочите: «Это нормально, Кто же ее любит?». А я такую боль чувствую, когда ее еще и нет. Загодя. Только представлю, только примерю на себя и конец. Сознание выключается, не желая терпеть физическую несправедливость.
Про подушку не забыть. Она должна быть максимально холодной для сна. Нагревается от щеки, от руки и подушку приходится часто переворачивать. Холодная подушка для сна – это очень важно, а теплую не любил.
Не любил и не люблю уезжать куда-либо. Приезжать – годится, провожать – годится, а самому ощущать себя на вокзале исчезающим из привычного – сковывает вегетативный узел в районе грудины. Чрезвычайно не любил – уезжать.
В тот самый первый раз меня провожало двенадцать человек. Эта цифра сразу припечатала ответственностью перед предстоящим. Я решил стать врачом, пришел для осуществления плана на вокзал, сел в поезд. Двенадцать свидетелей решения и действа махали руками, говорили что-то. На перроне стояли и родители, и сестра, и друг, и еще восемь человек. Я – тринадцатый, нечетное число, должно все получиться. Вегетативный узел боязливо сжался, а поезд загудел. И я уехал.
6 октября 2002 года
Шел однажды по Санторини стройный Еж. Тем он был и странен, что строен был. Получается, не катился еж, а именно шел, не подпрыгивал колесом над дорожкой, а шел и шел, поражая своей красотой всякого встречного зверя. И даже чайки, и в первую очередь чайки, сидя по окрестностям, удивлялись такой красоте. Пернатые озабоченно щелкали клювами, нервно стучали клювами по камням и поднимали крылья, понимая красоту Ежа. Птичья зависть – не страшная сила, но противное свойство, поэтому всякий шагающий по дорожке должен поглядывать вверх и остерегаться мелких пакостей. Каждый, но только не стройный Еж.
А Крот Константин не мог оценить красоту. Крот был слепой и сидел под землей, чтобы не путаться под ногами. Земли на Санторини мало, почти совсем ее нет, а других кротов и вовсе нет. Константин – единственный крот на Санторини. Он хорошо слышал, как красиво шагает Еж. Это удовлетворяло подземного жителя и, удовлетворяясь, Крот жевал червяка.
На пути Ежа торчал Пень, старый и серый. Откуда пень на каменном Санторини? Никто не знал. Казалось, что должен знать сам Пень, а не знал и он. Пень был опытным пнем, поэтому выбрал место себе для торчания подходящее. Не обойти Пень легким способом. Пробраться незаметно можно, но такие хлопоты окольные, и ножки уставшие, и иголки вспотевшие, и время лишнее. Уж лучше поговорить с Пнем минутку, выслушать шутки деревянные, предложения дурацкие. Уж лучше сделать вид, что Пень еще интересует кого-то. Еж так и сделал, а потом перелез через корень быстро и дальше по дорожке.
На боку у Ежа висела зеленая сумка, а в сумке лежала баночка для виноградного варенья – продукта вкусного и редкого, и от этого еще более вкусного. Баночка с вареньем – это не семечки в кармане, не пирожки для бабушки, не пустяк и не обязанность. Не всякий зверь распознает толк в варенье, редкая птица одобрит сладкое варево. Не привычна для жителя Санторини пища такая. Вино – привычная пища, вино можно и клювом, и языком, а для варенья ложка требуется, а к ложке еще и особое умение. Варенье даже запрещено было когда-то Каменным Заветом. Но книгу потеряли и потому запоминали только то, что услышали. Щебетанье, и карканье, и хрюканье, и мычание, а по ночам уханье и кваканье, – все считалось правильной речью и правилом к действию.
На половине дороги Ежа дежурили улитки. Они ползали огромными количествами, потому что были маленькими и хрупкими. Улитки старались не отставать друг от друга, но дисциплины не хватало и разбредались. А голоса у улиток едва слышны, такие тихие, что можно сказать: нет голосов у улиток. Не окликнуть, не откликнуться. Медленно и без голосов переползают улитки через дорогу, а быстро и шумно по дороге едут автомобили. Настолько быстро, насколько умеют автомобили быстро ездить по Санторини. На острове не разгонишься особо, и вверх не разгонишься, но по сравнению с улитками получается стремительно. Автомобили не замечают улиток, и медленных от этого становится меньше. Ежу жалко улиток, потому что Еж – добрый и человечный. Еще выгода от них Ежу прямая. Пустую баночку колючий оставит возле дороги, а наполненную вареньем заберет. Поставит – заберет, поставит – заберет. И продолжается это с того раза, как Еж обнаружил заходящее Солнце.
«Солнце, Солнце, я и не знал, что ты такое можешь быть!» - воскликнул Еж в тот раз – самый первый раз. В тот раз Еж заблудился и оказался на краю Санторини, крутом и обрывистом, остром и опасном краю, вокруг которого сплошное небо и бескрайнее море. Оттолкнуться бы! И взлететь или нырнуть! Одинаково.
Но тут как раз Солнце – очень большое, спокойное, нагулявшееся за день. Оно стало опускаться в море. И как увидел Солнце Еж, так сразу передумал отталкиваться от края, сразу захотел только смотреть на Солнце. Вот оно прикоснулось окружностью к воде и начало погружаться. Без шипения и бульканья, без стонов и нытья притворного. Так же, как другие принимают ванну, Солнце принимало море. И всем от этого было хорошо, а лучше всех Ежу. Уже половина Солнца качалась на волнах серо-синего моря, не спеша, а с удовольствием выглядывая из-за линии горизонта. По всему краю Санторини на белых столах ресторанов зажглись огни. Акация своими желтыми руками-ветками махнула в тот самый первый раз, здороваясь с ветром. Еж заметил за кустом акации рыжую шерсть. Будто солнечный отпечаток шевелился, явно прячась от посторонних глаз. И тут же Еж почувствовал, что на него смотрят, прямо из середины шерстяного комка. Ежа изучал кто-то и, пожалуй, даже оценивал.
В ту минуту Солнце выдохнуло всей громадиной и, окончательно успокоившись, погрузилось с головой. Темнота мгновенно не образовалась, нет, еще остатки солнечной власти покрывали Санторини. Из-за куста вылезла лиса и направилась по камням прямиком к Ежу. То, что это была лиса, стало понятно сразу. Такого зверя Еж уже видел на картинках в книжке, когда был совсем маленьким и жил с мамой на Крите. Тогда вокруг ходили другие ежи, веселые и счастливые. И все ежи читали книги.
Лиса оказалась в меру стеснительной, представилась, заикаясь: «Я Л-Л-Лиса, а к-к-как тебя зовут?». Еж ответил, что он – Еж. Завязалась дружба. Она выглядела так: два раза в неделю встречались звери на краю Санторини, разговаривали, ели варенье ложками и смотрели на заходящее Солнце.
Лиса рассказывала мало, она заикалась, стеснялась и от этого помалкивала большей частью. Зато слушала хорошо, даже гениально. Рыжие уши Лисы реагировали на каждое слово Ежа, а морда Лисы удивлялась там, где надо было удивляться, улыбалась, где требовалось, мрачнела, когда Еж говорил о грустном. Такая чуткая морда у Лисы. И безумолчный Еж болтал, а Лиса слушала без устали, но замирали оба, когда Солнце начинало садиться в море. Переставали стучать ложками и только смотрели на светлый диск опускающегося гиганта.
Встречи заканчивались с темнотой, звери прощались. Еж уходил по дорожке в обратную сторону, унося пустую баночку. Стройный Еж, очень красивый и вызывающий зависть у всякого, кто не видел купающееся близ Санторини Солнце.
7 октября 2002 года
Путь на поезде к самому северному в мире медицинскому институту занимал одну ночь. Утром я вышел на перрон, меня встречали. Абитуриент приехал не пустой, а с коробками. Родственники деловито перетаскали эти тяжеленые коробки, в которых покоилась пища.
Забыл ранее объявить о месте работы моей мамы. Она была кассиром в продовольственном магазине, а значит… А значит колбаса, мясо, кофе и кости накапливались у нас в доме, затем укладывались в коробки и, по возможности, отправлялись родственникам в северный край. Особенно кости. Их, почему-то, было больше всего. Поступив в институт, я все время возил кости. Перевозчик костей на Север. И образовалась даже маленькая мечта, совсем малюсенькая: поехать в институт с одним «дипломатом». Чтобы без костей, и чтобы одно место, которое легко можно взять в руку и, не заботясь ни о чем, свободно покинуть поезд. Чтобы не думать о мясе, не перетаскивать его очередями до автобуса; не зависеть, чтобы от потрохов всяких и кусочков говядины. Надо сказать, на шестом году обучения мечта сбылась. Светлый момент однажды настал, удалось выйти на перрон без костей.
Ну, это вставка небольшая. А мне еще предстояло внушить приемной комиссии, что я – достойный кандидат во врачи.
Экзамены выпускные в родной школе и такие же экзамены в чужом месте, в другом городе – это разное. Вроде везде люди, но не везде тебя сразу любят и ждут. И надо подготовиться к встрече с экзаменаторами. Не для того, чтобы полюбили, а чтобы приняли, признали. Для того.
Поселился у одной из теток по маминой линии, хотя место в общежитии дали. Готовился к встречам с экзаменаторами. Не знал ни про какие игры при поступлении. Не ведал, что во врачи нужны больше мальчики, чем девочки. Не ведал такой радости. Просто надел свои зеленоватые брюки, сшитые из отцовского отреза для военного мундира, и пошел сдавать документы. Один из главных документов-аргументов – характеристика.
Дяденька в пиджаке читал ее внимательно и не обнаружил в конце подписи секретаря комсомольской организации школы. Естественно, что не обнаружил, потому что я и был этим секретарем. Не мог же я подписаться нагло под своей характеристикой. Да, я сочинял ее сам, стараясь не переборщить в эпитетах, но дяденьке не понравилось, что подпись только заместителя. Тогда он попросил доказать, что я – секретарь комсомольской организации школы. Надо было какую-то настойчивость проявить в отношении дяденьки. Я посмотрел на переносицу и спокойно попросил перечитать еще раз. Он повторно пробежал глазами по бумаге, теперь разглядел информацию о моей высокой должности и поставил закорючку о наличии всех документов. Был ли это дебют внушения в моем исполнении, не думаю. Хотя, думаю. Может быть.
А потом было сочинение, оно всегда значилось первым в списке экзаменов. Такая расстановка была удобной для приемной комиссии. На сочинении фактически отбраковывались все те, чья характеристика не соответствовала, кто не сумел внушить.
Я писал про «Мать» Горького. Очень уверенно писал, как обычно, когда речь шла о сочинении. Со мной сидел местный абитуриент по имени Дима. Очень неуверенно писал. Он пытался поговорить, но нельзя было категорически. Человеку свойственна тяга к разговорам, когда человеку тревожно. И что делать, если Диме надо узнать обязательно про «рабочую слободку»? Как она пишется, эта «слободка», с большой буквы или с маленькой? Мы в туалет отпрашиваемся почти одновременно и какого-то очкарика к стене туалета припираем. А я тогда плохо видящим был, но не очкариком. Припертый к стене тоже не уверен про «рабочую слободку». Дух захватило от такого выбора: красное или черное. Очкарик промямлил: «Вроде, с маленькой». Написали мы с Димкой сочинение. Я – уверенно, он – нет. Оценка в итоге одинаковая получилась. А узнал про оценку вот так.
Стою через несколько дней в длинной очереди к столу, за которым объявляют результаты сочинений. Молодежь напряжена зверски. Если кто и улыбается, то натужно, нервически. Двигаюсь медленно к столу и слышу, как передо мной объявляют оценки: «Неудовлетворительно, неудовлетворительно, неудовлетворительно, неудовлетворительно». Четыре раза подряд девушка так сказала абитуриентам передо мной, опустив их низко к полу бетонному. А мне: «Удовлетворительно». Повернулся я в обратную сторону через левое плечо, будто команду «кругом» выполнил и вдоль очереди к выходу направился. Со стороны неизвестных мне молодых людей, стоящих друг за другом, завистливые взгляды и шепот: «Везет, везет…». Странное состояние в тот момент. Радоваться тройке за сочинение – глупость какая. А завистливые взгляды и шепот предлагают – радоваться. Как будто они больше понимают в будущем моем. Тогда я решил: не радоваться, не огорчаться, а плыть дальше и на моем лице не появились отметины эмоциональные. И тетка удивилась: «Что-то ты какой-то спокойный, вроде как безразличный». Не поняла.
А я не понял, что зачисление фактически состоялось. На оставшихся экзаменах ничего не решалось. Хоть ты очень постарайся – «хорошо», еле-еле будешь предмет излагать – «хорошо». Так мне показалось позже, но после всего уже.
На биологию шел чрезвычайным монстром. И даже когда посыпались дополнительные вопросы, как из рога изобилия посыпались, не ощущал, что победят меня. Я ведь не знал, что пятерку мне ставить нельзя. Указание свыше. Женщина-преподаватель, обильно молодящаяся краской по лицу, задала вопрос: «А какой биологический способ борьбы с малярией применяет человек?» Ей казалось, что вот сейчас уж точно абитуриент сникнет, но у меня за плечами в родном доме осталась книга Пешкова « Комнатный аквариум». Не забыли про это? Женщина-преподаватель подумала, что вот он – вопрос не берущийся, а я удивился: «Откуда она знает про это?»
«Рыбка гамбузия используется для пожирания личинок комара. И в водоемы соответствующей местности запускают этих рыбок». Пятерка продолжала светить мне, но женщина-преподаватель, вскинув оттриммингованные брови, спросила про ферменты желудочного сока. А это я не знал. «Хорошо».
Тетка уехала на дачу, оставив меня ночевать в спальне трехкомнатной квартиры. В двух других комнатах, и на кухне, и на балконе ночью разворачивалось эротическое действо. Двоюродный брат пригласил друзей и подруг. Гости пили, говорили, громко включали музыку, смеялись, разбивались по парочкам, жались по углам. Я слышал через стену, как они целовались. Если разговор шел, а потом замолкал, значит целовались. Иногда еще при этом тихие просьбы: «Не надо». Можно было только догадываться о происходящих попытках. Ко мне в спальню никто не врывался, не беспокоили. Вечеринка проходила интеллигентно. Только я ерзал на огромной кровати тетки, и хотелось одним глазком подсмотреть: какие они – гостьи двоюродного брата? Ясно, что необыкновенные и красивые, и опытные, но все же. Подсмотреть, подслушав.
Про физику с химией не интересно рассказывать. Для меня это не живые предметы. Что-то промямлил, и по обеим дисциплинам – «хорошо».
8 октября 2002 года
Спустя две недели после зачисления весь курс сидел в актовом зале, и проректор по учебной работе произнес свою знаменитую фразу: «Уважительными причинами неявки в колхоз считаются только две – смерть и собственная свадьба». Умирать и жениться никто не собирался, поэтому все поехали, или точнее сказать – поплыли, или совсем точно – пошли по реке. Я знаю, что ходят по морю, я не уверен, что ходить по реке – это звучит. По воде ходил Спаситель, плавает то, что без мотора, отдаваясь воле волн. Путаница конкретная в терминологии, но на деле выглядело следующим образом.
Нас погрузили на небольшие корабли и отправили на небольшие острова. В устье реки этих островов скопилась добрая сотня. На многих люди жили, на других выращивали картошку, на третьем сорте островов – и жили, и выращивали.
Теплоход шел до нашего приюта часа полтора, так что удаление от города не было значительным. Вместе со студентами плыли заблудшие островитяне, возвращавшиеся домой. Они выходили на остановках-причалах, они уходили куда-то в кусты и деревья на своих островах, но в основном, все-таки, в кусты, так как деревья росли плохо и мало.
В тот день до первой остановки удалось увидеть рекорд винопития. Два огромных помора, детины в фуфайках взяли с собой на борт корабля по две «бомбы». «Бомба» - это то, что по ноль целых семьсот пятьдесят тысячных литра, темного зеленого стекла с жидкостью неопределенного качества. Вероятно – красное, с сахаром скорее всего, так как другого не водилось, но этикетку не видел, на вкус не пробовал, не уверен. За полчаса своего плавания каждый из мужиков выпил по две «бомбы» из горлышка. Затем остановка, и поморы высадились на причал, и теплоход качался больше, чем они. Речной транспорт уступал силе северной толерантности к алкоголю.
Поселили студентов в полузаброшенном доме. Настилы из досок в одной комнате для юношей, матрасы, печка. Аналогичная обстановка в другой комнате для девушек. И печка у них тоже. Общая зала для приема пищи, грубо сколоченный стол в ней. Маленькая кухня, кастрюли, сковорода, чайники, прочий скарб, третья печь. Распределили дежурства по приготовлению завтраков и ужинов, невзирая на пол, опыт и желание. Туалет, естественно, во дворе. Тип туалета – «свободное падение». Работать уплывали на соседний остров. Вот тут уж точно – уплывали, так как по утрам причаливали весельные лодки с бравыми деревенскими лоцманами-гребцами, отдающими перегаром на всю гладь реки, и мы пересекали ветвь русла. Магазин отоваривал граждан на том острове, где мы собирали картофельный урожай, поэтому требующиеся запасы провианта надлежало закупать во время работы. Обедами кормили в столовой, принимающая сторона не скупилась на блины, которые я поглощал с хлебом для пущей сытости. Как-то раз за обедом произошел казус.
Кушал суп и, будучи без очков, отодвигал обнаруженный в тарелке кусочек мяса. Отодвигал, чтобы посмаковать в конце трапезы. Аккуратно ложкой смещал в сторону, поедая жидкую часть супа. Сидевшие за столом товарищи молчали и посматривали на меня с интересом, не сговариваясь в своем молчании. Когда тарелка опустела, оставив на дне только лакомый кусочек, я подцепил его ложкой, поднес ко рту, намереваясь проглотить, и глянул близорукими глазами на мясо. Оно оказалось с крыльями и называлось – муха. Крупная, пропитавшаяся бульоном муха. Вот такой казус от плохого зрения, но далеко не единственный.
Еще был момент про туалет, стоящий практически посреди поля. Я уронил в зловонное отверстие очки. Они вывалились из кармана комбинезона туда, куда все падало. В самом туалете темновато, только сквозь щели пробивается свет. Для продуктивного и скорейшего поиска пришлось открыть дверь, за которой в поле стояла студенческая очередь. Полез рукой в отверстие на глазах у публики и искал очки. Затем мыл их в реке, куда товарищи тоже пришли, дабы насладиться зрелищем в полном объеме. После этого казуса, каждый раз надевая очки, я встречал шквал радостного настроения со стороны приятелей. Человеку для такого настроения много не надо. Вспомнить, поделиться с ближним воспоминаниями и весело оповестить мир звуками изо рта. Так птицы поют, так птицы живут, создавая для себя уют радостной какофонией.
Одногруппники мои, одноклассники не знали, не думали, что совсем скоро нам всем предстоит рукой шарить в самых отстойных местах, и пальцем шарить, и заглядывать, и все подобное будет входить в понятие – профессиональные навыки. Совсем скоро я расскажу о некоторых эпизодах, систематизирую в голове и расскажу.
А пока, комбайны собирают в поле картошку, грузовики привозят ее на сортировку, студенты подставляют мешки под обрывающуюся бегущую дорожку, наполняют мешки картошкой и уносят на другие грузовики, а те – к барже едут, которая потом в город плывет. На Севере урожаи через раз удавались, да и то – исключительно картофельные, о других не помышляют на Севере. Дачники, конечно, копают и копаются в своих огородах, теплицы сооружают, нагибаются, ищут повод для дачной радости, хвастаются перед соседями клубникой, неожиданно уродившейся на половину ведерка, делятся усами от этой ягоды, но на следующий год в июле идет снег, поэтому остается картофель, который через раз.
Не так все грустно на Севере. Урожаи с полей природой перенесены в леса, да на болота. Поэтому народ до ягод-грибов горазд, благо хватает их. Только места надо знать, ибо и в пустые годы что-нибудь, где-нибудь открывается для знающего.
В нашу первую колхозную осень корнеплодов уродилось много, работали и уставали, все это днем, но выкраивались ночи.
Уже темными, потому что осенними, еще теплыми ночами, потому что повезло с погодой, норовили все выделиться друг перед дружкой. На работе не так, там не старались или старались не так и немногие. А ночью другое дело, казалось с наступлением сумерек, что мужское должно пробиться именно сейчас. Трудовые подвиги мальчиков не звали, мерещились сексуальные деяния. Похвастаться последними мало кто мог, но стремление присутствовало. Пока нереализованное. Собрались ростки будущей интеллигенции, медленно пробивающиеся, еще пугающиеся девушек, как нитратов, а тем более женщин. Такие ростки, что ставят вежливость на первый план, а скромность и робость неотличимы у них. Вот поэтому сексуальное выглядело зачаточным и витиеватым, имело форму словесной изощренности на разные темы или даже далекую от понимания форму.
Все решали девушки. Из тех, кто решались, кто постарше, получались инициаторы ночных процессов. Большинство оказалось постарше. Это итог преимущественного поступления юношей в институт. Если девочка сразу после десятого класса надеялась пробраться на первый курс высшего медицинского учебного заведения, то только мозгов недостаточно. Нужен был блат. Сидя на настилах у печки, уже в конце сентября, когда познакомились поближе, узнали побольше, тогда мы-юноши провели анализ поступивших сразу после десятого.
Одна девушка являлась дочкой доцента кафедры этого же института, другая – дочь полковника КГБ, у третьей папа – инструктор обкома партии, а вот с четвертой возникла закавыка. Обыкновенная девушка, хоть и симпатичная, даже, пожалуй, красивая, но обыкновенная по происхождению и положению родителей. Из районного центра, читай, из деревни. Предки – врачи. Как такая смогла с первой попытки поступить? И однажды мы ее прижали к стенке в коридоре нашего дома. Хотя девушка была трезвой сейчас и не болтливой вообще, но мы-то выпили. Трое нас было, и напор присутствовал, это все для храбрости. Она рассказала удивительную историю.
Приехала абитуриентка вместе с мамой. И первым делом они пошли в кабинет ректора. Дальше диалог, который начала мама:
- Коля, помнишь меня?
- Конечно, помню.
- Помнишь, как целовались?
- Да.
- Я привезла дочь. Будем поступать. Надо помочь, Коля.
- Хорошо.
Ректор был смущен, немногословен. Мужская ответственность включилась, легко победив административную принципиальность. Да, и какая уж тут принципиальность, когда нахлынули юношеские воспоминания. За девушку, между прочим, не оказалось стыдно. Ее и старостой потом назначили, и оценки отличные преобладали. Так что, сошлись вместе красота, ум, блат, мужской долг и получился славный коктейль – вкусный и полезный.
9 октября 2002 года
Хочу описать тип женщины, попавшийся тогда на глаза. Так, что я обратил внимание не только на ноги или походку, не только на детали одежды, но на тип.
И разница есть с архетипом, столь любимом в разработке ученых и праздно любопытствующих. В их, археологическом варианте копают вниз и назад, чтобы сделать выводы, наложить умозаключения, будто кальку, на последующие поколения людей и сравнивать, сравнивать. Воздвигать военные редуты, строить тактику на фоне стратегии, конкурировать. А если что не получается в борьбе, то непременно вернуться вниз и назад, снова разрыть архетип и найти улики. Словом, успокоиться на время, набраться сил для очередного рывка в конкурентных отношениях. И нет ничего обидного в слове – конкуренция. Ее никто не отменял, а его (слово) никто не запрещал. Попробуйте дикому животному, не клопу, не змейке малорослой, а животному, обладающему хоть каким-нибудь пристойным запасом мозговой ткани, объяснить, что конкуренция – это обидно. «А как же выживать? Как протянуть линию жизни по - максимуму? Как потомство свое оставить без этой тяги?», - спросит трижды дикое животное. И будет искренне в своем недоумении. Признаем право человека на соревнование и этим сродним его с диким миром, вернем его к предкам, которые красиво описаны в архетипах.
А у меня в наблюдениях – не возвращение к богам Олимпа, а здесь и теперь с попыткой вперед и вверх. Не мифы, дошедшие до нас из глубины греческих руд, а подмеченная реальность. Свежее взгляд получается.
Самые ценные психологические исследования те, в которых просматривается человек через годы. Вот дали задание пятилетней девочке – нарисовать человеческую фигуру, и она изображает девочку (платье, косички и другие атрибуты). А потом, в пятнадцать лет по такому же заданию девушка нарисовала уже юношу. Сейчас неважно объяснять, что означает такая метаморфоза в бессознательном. И дело тут не во влечении. Мальчики всегда в исследованиях рисовали мужские фигуры. Ценность произведенного во времени, изменяющим человеческие и половые представления о сути.
И еще пример. Спрашивали молодых людей: «Любили ли вас родители? Достаточно ли любили? Оценивали ощущения молодежи от любви, от ласки маминой. И через многие годы вдруг выяснилось, что успешными в жизни оказывались те, кто эту любовь получал в достатке. И здоровее они оказывались. Зафиксировать в будущем следствие настоящего в медицине называется катамнезом. Как только проведает доктор про развивающуюся болезнь или про то, что болезнь не проявляет себя, или про смерть, и фиксирует доктор эти новости, словно подводит итог лечения.
Про архетипы божественные как узнают? Читают книги всякие и ссылаются на них, то есть опираются на представления других людей. А если я хочу описать тип какой-нибудь, ныне здравствующий? Буду собственными наблюдениями делиться, и выводы, конечно, тоже свои – «абсолютно авторская редакция». Вот так замысловато пытаюсь объяснить отличие живого от мертвого. Даже, если живое на мертвое опирается, как тип на архетип.
Уместно было бы дать имя женщине – типовое. Однако, такая женщина может быть в равной степени Татьяной, Ларисой, Ириной и Ольгой, даже может быть Марией и Екатериной, с меньшей долей вероятности Надеждой или Мариной. Словом, имя у такой героини – любое, поэтому назову ее Светланой. В нашей колхозной жизни она Светланой и была. Читайте. Мечта почти осуществилась, я комментирую.
Светлана ростом не выделялась и даже, пожалуй, была маловата в своем росте. Назвать ее маленькой не могу по простой причине. Такой уменьшительно-ласкательной характеристики достойна женщина, которую хочется обнять, защитить и всячески позаботиться. Со Светой по-другому. Спокойная, не крикливая, уравновешенная в настроении, она только глазами сверкала в меру. Это означало, что ситуация под контролем, что право первого броска, как первого выстрела остается за ней. Была Светлана годами постарше и лидировала в понимании жизни. Хорошо подвешенный язык давал еще одно преимущество. Могла заговорить и парировала легко, и буквально двумя словами возвеличивала или опускала. Знала, что хотела.
Сначала очень быстро завоевала авторитет среди девушек. Уж не ведаю, какими тайнами их огорошила, но создавалось ощущение ее превосходства в женском опыте, и соратницы по полу выглядели поникшими при ней. Сомневаюсь, что у Светланы были подруги. Уверен, что не было никогда. Подносчицы патронов – да, пажи-девочки – да, вассалки – наверное. А те, кто не желал смотреть на умную Свету с благоговением, отходили в сторону, вступать в открытую конфронтацию не решались.
Лидерства только в женском коллективе Светлане было недостаточно. Это первенство рассматривалось промежуточным результатом в главном завоевании. Следовало покорить всех мужчин и, оставаясь императрицей, выбрать одного для совместного правления в царстве.
Внешность Светланы ни с первого взгляда, ни со второго не впечатляла. Каноны красоты, конечно, разнятся в индивидуальном предпочтении, но с любого боку любого канона не котировалась Светлана в модели.
Губы тонкие. У такого типа женщин они не могут быть ажурными и не могут выделяться. Губы остаются незаметными, мужской глаз проскальзывает мимо рта, потому что ни малейшего следа приятной припухлости или очаровательного утолщения не находит. Губы большей степенью во времени сжаты и приоткрываются не сами по себе, а только благодаря волевому сигналу мозга хозяйки. Спонтанностью тут и не пахнет. Они даже не приоткрываются, а открываются, так точнее, так становится ясно про исключительную сознательность действия. Только расчет, ни грамма слабости. Утренняя песня не вылетит из такого рта, никакая песня не вылетит.
Про глаза я уже упоминал. Про то, что они сверкают в меру и не просто так, лишь бы сверкнуть, а с целью. Такие глаза не бывают сияющими, они не искрятся, глубины в них не чувствуется, нет теплоты. Про Светины глаза нельзя сказать – большие. Никакого изумления в них никто никогда, я думаю, не видел. Это – орган зрения, и только. Качественный орган, выдающий на протяжении жизни параметр – единицу. С одной стороны, краску на такие глаза следовало наносить обязательно и регулярно. Без краски совсем плохо смотрелись, но – трудность. Требовалось особое умение, чтобы сотворить по-быстрому из них приглядный вид. А Света с детства не изнуряла себя навыками макияжа, поэтому получалась у нее боевая раскраска напущенной, либо отдавала синюшностью на бледном лице. А что может быть вульгарнее? И сочетание в одном человеке предприимчивого ума с пошлой синюшностью кажется странным и нелогичным. Однако, было дело. Описывая тип, я пытаюсь срисовать увиденное. Срисовываю. Продолжаю.
Такие ноги, как у нее не справляются с каблуками, не дружат с каблуками. Казалось бы, можно подняться на них и вырасти, а ноги не те. Что первично, кто что отторгает или наоборот, кого что? Но Светлана не смотрелась на высоких подпорках. Она знала об этом, а значит, никто не видел ее на каблуках, которые больше пяти сантиметров. Если больше пяти сантиметров, значит уже глупо. Каждый сантиметр прибавлял глупости. В колхозе, само собой, вообще без каблуков. Там сапоги резиновые в почете были, и иногда – кроссовки. Я все пытался понять потом: почему нет гармонии между Светланиными ногами и каблуками?
Ей была важна уверенность, может быть, не приземистость и приземленность, а гарантия отсутствия падения. Не желает такой тип женщин пускаться в авантюру, не красуется, не выставляется, будто в засаде сидит. Или слишком умна и расчетлива, осознавая свои слабые стороны, или недостаточно умна, чтобы отказываться от женских соблазнительных подвохов. Не задирала Света никогда ногу. Канкан – не ее танец. Скорее всего: четко осознавала список преимуществ перед другими, и каблуки в него не входили. К чему пыжиться?
Теперь об интимной жизни такого типа женщин. Об их похотливости несколько мазков. Истинная информация из любой постели всегда поступает скудно, может запаздывать. Сбор информации в Светланиной постели дополнительно затрудняется симуляцией реакций. Догадаться самому сложно и даже очень. Требуется свидетель, участник процесса или какой-нибудь посягнувший-попытавшийся, или жертва. Вот именно, – жертва. Ею с радостью стал Лешка, о чем и поведал мне через несколько лет. Объяснил нюансы исполнения. Однако, так дело было.
Колесила Светлана на своих ножках по колхозным полям, присматривалась к окружающим и выделила среди юношей безбородых Лешку, такого же безбородого, но… Света предположила Лешкину перспективу. К тому же, совпали они росточками, внешне походили друг на друга. Чем не брат с сестрой? Быстрой связи такая похожесть только на пользу. Она, как катализатор предстоящего романа. А вот если думать про будущие возможности, то все наоборот.
Узнается мужчина будущего подсознательным уровнем: запах, тактильно, опять запах, волнение, переходящее в предчувствие, запах. При этом, если провести анализ на генетическом уровне, то совпадений нет. Даже близко гены не стояли. Такая противоположность на руку размножению, и женщина (если она женщина) чувствует это. Но только не Светлана. Эта девушка вычисляла, как вычисляют другие представительницы данного типа.
Как казалось Лешке, все начал короткий медленный танец. Светлана обставила дело так, что и впрямь выходило: прижались в танце, голову вскружило, романтика. Но, не тут-то было. Ситуация под контролем! Это девиз женщин, похожих на Свету. Отступлю от описания типа, дабы соблюсти хронологию действительности.
10 октября 2002 года
Там, где мы работали, был клуб. А в нем танцы по выходным. Съезжались (сплывались) с окрестных островов аборигены и танцевали. Уж я точно не знаю, насколько танцевали, и как это выглядело? Только подкинул я идею в клуб о проведении дискотеки. Не каких-нибудь там танцев под баян, а настоящей городской дискотеки. С разухабистым диск-жокеем, музыкой современной в основном иностранного производства. Согласился клуб быстро, радостно. И магнитофон нашелся, и все в нем подключилось, все проводочки срослись как надо. Договорились даже по деньгам. Тут уж я не перечил, никаких условий не ставил. Клуб предложил пятьдесят процентов с общего сбора, что по моим понятиям было здорово. Под проведение дискотеки подвели идеологическую базу – помощь местному населению в организации досуга. Выходило, что культуру в массы несу. Несем. Руководствуясь этими самыми идеологическими соображениями, отпросились мы с Лешкой на один день домой, чтобы песни на пленку записать, программу составить из них. Лихорадочно все состыковали. Если бы не Лешкины записи, диски и связи, то не видать бы мне пятидесяти процентов, а аборигенам высокого дискотечного мероприятия.
Тогда в моде были еще узкие джинсы. Оставался год-другой до появления «бананов», а пока узкие штаны правили. К таковым пристегнул подтяжки, кепку на голову водрузил и слепил из себя действительно музыкального жокея. Лешка находился тоже на сцене, он включал и выключал композиции. Диск-жокеи того времени обожали слово «композиция». Так что, слушали мы не песни, танцевали мы не под музыку, а все происходило под влиянием композиций.
Я был немного простужен и дискотеку начал словами: «Прошу прощения за мой голос, за кашель, насморк и все то, что может еще выделиться из меня». Это считалось непринужденным началом, годилось для старта в моем понимании. Далее: призывал к активности, комментировал то, что звучало из динамиков, рычал, подыгрывал эмоциям сельской публики, как мог. Заметил, что парни не спешили приглашать девчонок на танец, парни действовали наверняка, как будто боялись отказов. Мужская половина зала больше нуждалась в покорности приглашаемых, нежели в преодолении кокетства. И самолюбие свое парни ставили во главу ситуации, чтобы оставаться победителем, а не испытать конфуз от отказа на глазах у всех собравшихся. Девушки и не собирались отказывать, но гарантий не излучали, поэтому все время наблюдались кучкования однополых групп по залу, перемещения «на воздух» и обратно. Перерывов я не делал, старался держать дискотеку в динамическом напряжении. И еще, чуть не влип я в переделку со своими комментариями. Объявил песню группы «Оттаван»: «Сумасшедшая музыка для сумасшедших людей». Есть такая композиция, и была такая группа. До одного из аборигенов название доходило долго, а когда дошло, то он поднялся ко мне на сцену и переспросил: «Это что же, ты нас сумасшедшими считаешь?». И такая явственная угроза в голосе и пришлось оправдываться, объясняя про авторство группы «Оттаван». Убедил парня в безобидности слов. Сам убедился в опасности профессии диск-жокея. И прошлое свое почтальонское в тот миг вспомнил, угрозы со стороны подростков и собак.
Дискотека получила отличную оценку от всех. А клубное начальство отметило в качестве результата: «Впервые за годы танцы прошли без драки». По окончании мероприятия нам выделили лодку, совершенно пьяного кормчего, и полтора десятка студентов в темноте поплыли на свой остров.
Не люблю прилагательные в описании. Они вроде бы призваны подчеркнуть, придать пущей окрашенности, а на деле прилагательные опошляют очевидное. В них чувствуется какая-то глупость рассказчика, его округлость, а стало быть углов никаких авторских нет. Без хребта и без нутра эти прилагательные. Особенно раздражает использование повсеместно слова: «Замечательный». Чтобы другие не пропустили «гениальную мысль», другим надо указать на особенность характеристики. И тогда сразу «замечательный» вылезает на всеобщее, на употребление. «Он – замечательный человек». – «Вчера посмотрел замечательный спектакль». – «Такая замечательная история, давайте расскажу». – «У них замечательные дети растут». Меня уже подташнивать начинает от такого «замечательного десерта». Очень сладко от прилагательных становится во рту, но без них все равно не обойтись. Иногда нужны и даже те, которые штампами бьют по голове, как молотками.
Поэтому, темноту, в которой передвигалась лодка, назову кромешной. Надежда на луну не сбылась, тучи закрыли доступ к светильнику. Кромешная тьма, и мы на остров движемся. Загруженность плавательного средства была настолько велика, что от края бортов до воды оставалось несколько сантиметров, не больше пяти. Как каблук у Светланы. Не больше пяти. Боялись пошевелиться, а лодочник загребал по-пьяному спокойно и рассказывал про огромных «белуг», которые стадами иногда посещают реку в этих местах. Абориген имел в виду дельфинов белух, заплывающих из Белого моря. Абориген называл их рыбами и искажал название, но всем нам не до того было, не до пустяков. Несколько сантиметров от края борта до воды. Темнота и бесконечная ширина холодной реки съежили студенческую братию в ком, не шевелящийся, едва дышащий.
Но запаха смерти не было. Жуткое напряжение, особая готовность ко всему, но воздух оставался свободным от страшного запаха. И ветер реки тут ни причем, ему бы не удалось разметать признаки надвигающейся беды.
Как только лодка ткнулась в берег, студенты поспешили сквозь темноту в дом и сразу учинили расслабление себе. Печь, алкоголь, медленные танцы, как форма половой жизни молодого человека. Но фактически образовалась только одна пара.
Светлана, изрядно выпив, позвала Лешку к себе на кровать после танца, на который сама и пригласила. Чуть спустя спрятались под одеялом. Их головы иногда скрывались, появлялись вновь, происходило какое-то движение под одеялом, для меня не понятное. Музыка заглушала возможные звуки страсти. Без звуков мне никак не определить было. Тем более, что печь выдавала жару, и мои расплавленные мозги не соображали.
Как я уже говорил, спустя несколько лет Лешка рассказал об оральном сексе под одеялом. Это когда ртом. Диковина для первокурсника Лешки и для меня диковина. А рассказал он не сразу потому, что я не спросил сразу.
Светлана не церемонилась с юношей, преследуя двойную цель. Очевидно: не хотела беременеть сейчас, а сопливому первокурснику не доверяла предохранение. И сама не подумала, что подвернется в колхозе сношение. Могла, конечно, специально забеременеть, чтобы потом честный человек Лешка женился. Но не сейчас, хотя бы чуть-чуть решила подождать, проверить меткость своей стрелы, пущенной в Алексея.
Очевидна вторая цель: ошарашить Лешку и увлечь. Поразить его в самый мозг, привязать неожиданным оргазмом. Демонстрация сексуального опыта – демонстрация превосходства. Застонет Лешка под одеялом и будет стремиться к повтору того же самого. А если ничего другого параллельного не допускать, то дорожка к закреплению стереотипа короче окажется.
Особенность Светланы и подобных ей предусматривает существование запасного мужчины-аэродрома. Использовать таковой не обязательно, даже ни к чему. А вот проверять его готовность желательно.
Когда Лешка в процессе вечера вылез из-под одеяла и куда-то ушел ненадолго, а вечер продолжался, Светлана тотчас меня позвала-пригласила на танец. И так она прижалась низом живота сразу, так сильно. И потом еще рукой через брюки надавила. Проделала так напористо и уверенно, что никаких сомнений не возникало: готов ли я на все сейчас?!
Произошло движение крайней плоти. Магическое состояние. Такое движение напоминает сверхускоренное развитие бутона, сверхбыстрое деление клетки, напоминает мгновенное открытие древесной почки. Только что не было необходимости, не было ничего, а теперь оно есть. «И никак по-другому», – думается. Желанная напруга до болезненности, до утомления от движения плоти, и стремление избавиться от такого напряжения, освободиться. Взорвать пространство любой ценой и любым методом. Границы дозволенного не вспоминаются. Чем больше недозволенного – тем сильнее напруга. Я находился в шаге от недопустимого. Первый шаг – движение крайней плоти, второй я не сделал.
Вот такая разница между людьми и событиями – один шаг. К краю кто-нибудь подбирается, останавливается и остается ему сделать маленькое движение вперед. Кажется, что вперед. А на самом деле выходит, что вниз. И падение неизбежно, если вниз. Только понять трудно в те секунды про предстоящее падение. Огромная, как Солнце, и яркая, как Солнце воля может остановить у последнего рубежа. Если движение крайней плоти, конечно, не так сильно, как яркость Солнца.
И сразу вперед несусь в воспоминаниях. Спешу рассказать: что было, что из этого всего вышло. Получилось ли у Светланы?
Через несколько месяцев Светлана и Лешка поссорились. Перестали разговаривать. Нашла коса на камень, лидер на лидера, амбиция на аналогичную. Может быть, я стал свидетелем проявления битвы полов.
Не вдаваясь в подробности, мужская половина группы приняла сторону Лешки, а женская пошла за Светланой. Еще через год все группы сокращали по количеству студентов. Делается подобное с появлением клинических дисциплин. Чтобы в больничную палату вламывалось не двадцать человек, а входило, скажем, двенадцать. Каждая группа уменьшалась, а самих студенческих ячеек сделалось больше. Вот тогда, вслед за Светланой ушли все девушки.
Деканат задумался и решил компенсировать нам другими. Отобрали из разных мест четверых плохо управляемых, не дисциплинированных студенток-троешниц, едва удерживающихся в рамках учебного процесса, и посадили их в нашу группу на перевоспитание.
Через три года (а это немалый срок для поиска мужа) у Светланы получилось. И никакой вынужденности в замужестве не было. Добрая воля двоих. Все срослось, видимо. Моя информированность осталась без подробностей, а только все наблюдали, как толстеет на глазах Светлана, превращаясь в шар.
Или расслабился организм по окончании поисковой операции и распух, расслабившись. Или принимала Светлана контрацептивы и распухла. Или стала жертвой феноменального явления, то есть такого, что с началом регулярной половой жизни человек вдруг резко прибавляет в весе. Иногда бывает. Какой-такой гормональный сдвиг, и почему систематические оргазмы в парном сексе вызывают большую прибавку – неясно. Короче говоря, одно из трех «или». Или два из трех.
Светлана не ходила, а катилась. Ноги явно мешали передвижению. Полнота ее смотрелась уродливо. Лешка удовлетворенно дышал, думая: «Пронесло». Дальнейшая судьба Светланы мне неизвестна, а с женщинами ее типа сталкиваться приходилось неоднократно. Не обязательно, чтобы распухали такие дамы при расслаблении. Это уж редкость. Но и оргазмы им не гарантированы. И чаще таковые в позиции «сверху» случаются. Или исключительно в данной позиции. Таково устройство типа, в описании которого делаю вывод.
Подстроить Светлану под возможный архетип греческих богинь не получается. Совсем немного от Афины-воительницы: «Она родилась из головы отца». Совсем немного – это ничто. От Артемиды-охотницы: «Предельная сосредоточенность, позволяющая неизменно достигать намеченных целей». Пожалуй, что все. Не тянула Светлана на богиню, никак нет. А «какой прок в женщине, если в ней не видна Богиня?»
11 октября 2002 года
У него еще фамилия была стандартная. До того стандартная, что не помню ее. А звали его Сергей. Комбайны стояли в поле, отдыхая. Студенты стояли возле комбайнов, ожидая команды. Этот парень, Сергей, неожиданно взвился петухом над пашней и начал ногой землю топтать. Раза два или три ударил сапогом и торжествующе сообщил: «Мышь!». Я подошел посмотреть. Маленький, очень маленький, раздавленный мышонок лежал.
- Ты зачем это? – спросил я.
- А что такого? Мыши урожай съедают. Они – вредители, – и уверенность в правоте прозвучала, и радость от сделанного, и даже сияние на лице увидел.
- Ты нормальный? – к диалогу подключилась девушка, стоявшая ближе остальных.
Остальные молчали, но чувствовалось напряжение и при этом нежелание объяснять очевидные заповеди дураку.
- Да, идите вы все, – он понял неодобрение большинства, не поняв сути своего поступка.
Два или три раза топнул ногой, скакнул петухом, убил живое и ничего не понял.
12 октября 2002 года