Месть, зависть, шерсть, пакость, лесть, доблесть, а ну ее.
Честь – радость, власть – радость, еще власть и еще, жесть.
Самую малость, только осталось пасть, в смысле лечь,
И на жалость упор, на жалость.
Арест, тесто месим долго, крест.
Блеск, бес попутал, бес.
Прелесть и милость, и слабость, и какая-то гадость в итоге, гадость.
Эх, молодость-старость, дикая смесь, как нераспознанная усталость.
Гениальность, ответственность, совесть.
И в четыре руки – музыкальность,
И в два голоса – театральность.
Параноидальная депрессивность, открытость, смелость, воля,
личность.
А вдруг?
Ловкость, пенистость, скромность, бедность, богатство-бедность,
опять дикая смесь.
На испуг!
Болезненная неприятность, неприятная болезненность,
Неожиданность в этом или традиционность, статичность, смертность.
А как же самое главное? Я про нежность.
Грешность, праведность, сознательность, безошибочность
в испытании.
Дайте шанс на исправление!
Ложность замыслов, сложность, правильность.
Неуверенным надо уверенность, а тревожность гасить той же
нежностью.
Презираемая расплывчатость, а в картинах ее обожаю.
И влюбленность, растерянность, искренность, полосатость в пижаме.
Молчаливость, абсурдность, бредятина, агрессивность
и неуправляемость.
Гладкость, серость, отсутствие принципов, и прости, лопоухость,
бывает.
Кто всегда понимал – понимает, кто не смог одолеть – одобряет.
Наглость, тупость, покой только снится, тишину разрывает глупость,
А в окошко стучится синица, ее гонят, прогнали, скудость,
Ненакрашенность на ресницах, опаленность, шершавость,
камерность.
Гуттаперчивость, раздражительность, политическая нестабильность,
Липкость рук, растворимость, застенчивость,
Содержательность узаконенная, любознательность незаполненная
И участливость неиспользованная.
Эмпиричность, покрытая чувственностью, бессознательность,
бесполезность.
Необходимость, как противоречие свободному.
Вечность, товарищи, вечность.
29 сентября 2002 года
Мама редко заставляла меня помогать в работе по дому. Даже не заставляла, а просила. Предлагала иногда что-нибудь сделать, а чаще всего я крутил ручку мясорубки. Мужское занятие. Мясо, булочка, лук, опять мясо, много его, в конце опять булочка. Если розовые куски – молодость загубленная, если темно-красные – старость преждевременно оборвалась. На котлеты все сгодится. Ножи в мясорубке привлекательно крутятся, опасно, но заманчиво. Когда пальцы сую, проталкивая кусок в воронку, то хочется глубже. Мужское желание. Поближе к вращающимся ножам, впритык к опасности. Будоражит кожу дух мясной и цвет бежавшей когда-то крови, нынче полинявший цвет. Машина смерти передо мной. Только монотонность вращения и расчет действий успокаивают процесс, сглаживают его эмоциональный уровень до банальной работы. От работы получать удовольствие сложно, скорее даже – нельзя. Другое дело – результат. Разница очевидна: напряжение и терпение, труд и нагрузка, – это все с одной стороны, медленное, а фарш с другой стороны – это итог, и котлеты вкусные – тоже итог, быстрое.
Бывало, что мама отвлекалась на охоту. Ловила мешавших мух. И учила меня, как правильно поймать надоевшую тварь. Если муха сидит на какой-нибудь занавеске или столе, или где-нибудь, надобно заранее напрячь руку, которая участвует в ловле. Напрячь всю, начиная с плеча, сосредотачиваясь на бицепсе. Тут доли секунды имеют значение, поэтому в раннем напряжении – успех. Ладонь приоткрыта, взгляд только на крылатый объект. Самое главное: движение не в саму муху, а на опережение. Вроде рукой пустоту хватаешь, но животное само залетает в кулак. Стартовая скорость мухи велика, маме сложно угнаться, если прямое состязание. Однако, человек умнее мухи. Кто бы сомневался? В кулаке пока еще не смерть, насекомое только зажато и готово выскочить. Мама учила: «Надлежит руку под струю воды подвести». Намокнет муха и в канализацию ее унесет из раскрытой ладони.
Такая же самая техника ловли сохраняется в отношении уже летящего насекомого, но напрячься в прелюдии стоит стремительнее, поэтому сложнее, и эффективность страдает. Еще учила, если не поймал, значит, сам не так что-то рассчитал, а не муха ловкая попалась. Насекомые – одинаковые, действия охотника – разные.
Как говорил, работой меня не загружали, потому что любили, а любовь предполагает заботу и ласку и не предполагает трудодни. Но мальчик, все-таки, хотел доказать что-то. Я – мальчик. Выбежать из строя одинаковых чрезвычайно мечталось. Несмотря на умение ходить строем и умение командовать строем, все равно, а может тем более хотелось шагнуть не с левой, а с правой. Или добытчик начинал просыпаться? Я – юноша. Или летом заняться нечем? Вот и напросился на работу на время длинных каникул.
Пристроили в почтальоны. Доверили огромный участок земли, целый район с домами и интернатом, и училищем. Автомобиль обслуживал меня специальный, который оставлял пачки газет по пути моего следования. Ключ дали от синих ящиков, где эти пачки дожидались. Я вставал в шесть утра и принимался делать раскладку газет. Одну на другую, по специальным карточкам, подписывая ручкой, собирал газеты в стопки. Затем перевязывал их бечевкой и в машину, про которую вы уже знаете. Этот утренний профессиональный моцион требовал внимания. До работы почтальоном я даже не предполагал насколько многим людям важно получить их газету каждый день. Тут, попробуй ошибись, не донеси или не ту, и тогда – скандал. И тогда звонят начальнику почты и требуют возместить ущерб, а нерадивого – наказать. Вроде и газеты в то время одинаковые по содержанию были… Какая собственно разница, если случаем вместо «Советской России» придут «Известия»? Радовались бы читатели разнообразию нагрянувшему. Ан, нет.
И даже среди всех нервных дядечка один выделялся своей спесью и принципиальностью. Он выписывал «Красную Звезду», обладал диковинной фамилией Лившиц, имел под носом усики, как у Гитлера. С пиджака не снимал неизвестный мне знак – маленькую медальку, но по внешнему виду – не медаль, а пустяк какой-то. Это точно я вам говорю. Дядечке было не лень караулить почтальона в подъезде. Однако из моих рук газету Лившиц не брал, а дожидался, пока опущу ее в ящик. Только тогда он подходил ближе, доставал ключик, открывал замок и вытягивал «Красную Звезду» из деревянного ящика. Это все подразумевала его принципиальность, равно как и звонки на почту с жалобами, если что-то не срасталось по времени выхода газеты. Надоел мне этот хмырь.
Я улучил воскресный день, специально дошел до его дома и залепил замок ящика пластилином. В сам же ящик сунул останки гниющей мыши с белыми опарышами в придачу.
В таком приятном деле, как месть, безусловно, хочется видеть реакцию поединщика. Это идеальный вариант – поглядеть, оценить его раздражение, а может и ужас, порадоваться. Но, все-таки, достаточное удовлетворение приносит процесс мести, то есть наказания. Остальное – в мечтах, в представлениях. Как там усики Гитлера отреагируют, как медалька на пиджаке всколыхнется? Как-то отреагируют и обязательно всколыхнется. Мститель, осуществив акт, желает насладиться измененным лицом с усиками, но не обязательно. Непременно – переживание процесса, это своеобразный итог, а возвращение в долину мести – уже добавочное желание, с которым легко справиться.
Тем более, что я имел возможность через день увидеть подъезд, ящик, другой замок. В понедельник у меня выходной был, поэтому звона на почте непосредственно не слышал. Только взгляды вопросительные коллег, да рассказы сбивчивые, да предположения. Про заявление в милицию что-то там говорили. Я даже плечами не пожимал, продолжал работать. И удивительное совпадение, Лившиц не встречал меня больше у ящика. Он, наверное, не изменился нисколько. С чего бы это? Но меня не встречал.
Еще с двумя сортами недоброжелателей пришлось столкнуться в почтальонской практике.
Собаки. Уж очень яростно-глупы некоторые были и бросались с раскрытой пастью, и так лаяли, что может и укусить могли бы. Побаивались, видимо. Я тоже побаивался, поэтому завел себе растягивающийся шнур от эспандера, привязал к нему подшипник и при появлении гавкающего животного начинал раскручивать устройство. Собака подбежать близко не могла, а я словно вертолет перемещался улицами да переулками.
Буквально через полгода в газете вычитал сообщение, что где-то за рубежом выдают почтальонам зонты, чтобы собак отпугивать. Раскрытие зонта отталкивает существо и не подступиться, и не так смешно, как изображать вертолет. Кто бы раньше подсказал? А я никому и не заявлял проблему. И не знал тогда еще, что кобели чуют страх и возбуждаются сильнее, какую-то силу бешеную приобретают от запаха испуганной жертвы. Не знал, что зачастую достаточно нагнуться к земле, сделать вид, что камень подбираешь, что бросить собираешься и все. В общем, выкручивался своим способом, по-детски эффектным, трудоемким, предполагающим, что устройство надо носить с собой всегда в сумке почтальона.
Кроме собачьих нападок однажды приключился эпизод посерьезнее. Война районов. В те времена массовые драки не редкостью являлись. Собирались десятки подростков, находили колья, цепи, кастеты, находили повод и дрались. Никогда не понимал затеи, не участвовал, не хотел. А тут, чуть не влип поневоле в эту войну.
Наша Микраха (район железнодорожников) соперничала с Паклей (район льнокомбината), и почту я разносил по территории Пакли. Подошли трое в укромном местечке возле одного из деревянных домов, неожиданно подошли, почти окружили. Сзади меня только дырчатый забор, а слева, спереди и справа – они. Оглядели придирчиво, оглянулись и спрашивают:
- Ты, с какой улицы?
Подступились ближе. Я ответил вопросом:
- А вам для чего?2
- Ты сюда больше не ходи, чтобы мы тебя здесь не видели.
И расступились, дали возможность почтальону Андрею двигаться дальше.
Я крепко задумался: не рассказать ли начальству об угрозах? Вроде мелочь какая-то, нет смысла трепыхаться, но война районов периодически вспыхивала из-за мелочей, как иная война, ищущая повода. Их угрозы могли остаться пустяковыми словами, а могли продолжение иметь. Я в этих уличных делах был неопытным и потому задумался. В приключенческих книжках ничего про такое не сказано, в них конец хороший предрешен. Предположим, путешествуют «дети капитана Гранта» по морям да континентам, попадают в разные ситуации диковинные, даже на волоске от смерти бывают, а все равно читаешь это с заведомым спокойствием. Интересно, весело, но спокойно за конечный результат.
Бумага стерпит все. Бумага похожа на душевную боль – без ограничений, без предела. Душевная – она резиновая. При сверх сильной физической боли человек теряет сознание, обороняется от перегрузок. В обстоятельствах мучающейся души подобной защиты нет. Неопределенность, настроение, навязчивые мысли, наедине с собой, – все такое страшное и разрушительное. Категории без ограничений, без гарантии счастливого конца.
Вспоминайте: «И расступились, дали возможность почтальону Андрею
двигаться дальше». Я тоже вспомнил действие соперника – нерешительные, по сути. Походило на игру, на пробу чужака на зубок. Поэтому, озаботившись в первые часы после эпизода серьезно, я решил пуститься по течению. Продолжил разносить почту, с каждым погружением газеты в ящик, возвращая уверенность и даже храбрость. А в сумке лежало на всякий случай устройство с подшипником на конце. Все хорошо. Течение вывезло. Не встречал соперника.
Вот нужна работа для мальчика-юноши, полезна и убедительна в формировании из него мужчины-добытчика. И преодоление препятствий для него полезно, и локальные победы в длительной жизненной войне просто необходимы. А поражения закаляют, обогащают, насыщают. Но не так, чтобы с постоянством поражения приходили, а иногда. Отступления делают мальчика мудрее и дальновиднее, приносят выдержку и дают силы. Атака хороша своей краткостью, и безудержный выброс атакующего нужен на миг, на несколько мигов. У всех мужчин интервал между порциями одинаковый – ноль целых восемь десятых секунды. Остальное время – работа. И мысли во время нее, и чувства, и терпение.
С девочками наоборот. Их нельзя много нагружать трудом. Беспрерывное мытье полов и тарелок, походы в лес за хворостом и перебирание крупы, – эти сказочные сюжетные штучки отбирают у «золушек» главное – любовь.
30 сентября 2002 года
Жила была девочка по имени Кошка. Прежде, чем жить и быть, она сначала родилась у мамы и у папы. На свет появилась готовенькая. Вся бархатистая и матовая кожа девочки состояла из особых клеток, названных учеными s-тактильными. Кошка родилась с этими клетками, они дремали в утробе мамы, они ждали. Клеткам не терпелось ощутить прикосновения рук родителей, поглаживания и поцелуи. Им хотелось как можно больше таких знаков. S-тактильные клетки Кошки были мудрее самой девочки, потому что родились раньше, а опыт сказывается на понимании. Если мама гладила Кошку редко, то клетки переживали, начинали нервничать, спрашивая друг у друга: «Когда? Когда? Почему?». Если папа не прижимал дочку к себе, не смотрел на клетки, то они тускнели и морщились. Иногда, не дождавшись рук мамы и папы, Кошка сама трогала себе клетки, успокаивала, как умела. Это было конечно не то, это было от безысходности, но оставлять без поглаживаний s-тактильные клетки нельзя. Они могут даже умереть без поглаживаний.
Кошка доросла до шести лет, и все было хорошо, но случилась беда. Мама погибла. Остались папа и брат. Отец отдал Кошку со всеми ее клетками бабушке – матери отца. А брата тоже куда-то отдал, но нас не интересует брат.
Девочка сначала съежилась, а потом стала много работать, работать. Бабушка заставляла Кошку переделывать уже готовое, перешивать, перестирывать, указывала на недостатки старания девочки. Бабушка умела высоким, даже визгливым голосом сообщить Кошке о бессмысленности ее существования. А если бабушка начинала кричать, то даже s-тактильные клетки прятались. Такое продолжалось долгие годы, и Кошка забыла про поглаживания, про свои важные клетки.
Однажды девушка в очередной раз подумала о собственной ненужности. Она не могла заснуть, потому что сон – это временная смерть. Кошка очень испугалась за свою жизнь, ее сердце сбилось с привычного ритма и стало метаться по грудной клетке. Страх Кошки был настолько силен, что впервые пришлось вызвать на помощь «скорую помощь». Два укола успокоили девушку, и бабушка на один денек стала менее требовательной. Она даже присела на минутку у кровати внучки. И Кошка спросила: «А тебя в детстве мама гладила?». Бабушка растерялась от такого вопроса, сказала, что родилась восьмым ребенком из двенадцати, быстро вспомнила всю деревенскую жизнь, а про поглаживания никак не могла припомнить. Перед глазами бабушки воскресли: колодец, прорубь, корова, дрова. Перед глазами выбежали из детства много разных котов, кошек и котят. Их никто никогда не считал и имен им не давали. Сами по себе рождались, бегали, бегали и умирали. Кошка потянулась, чтобы взять бабушку за руку, но та не поняла и встала, и ушла. Почти убежала.
А через день девушка продолжила много трудиться. Кое-что изменилось в ее жизни. Все чаще стал приходить страх. Он спасал от непосильной работы. Девушка даже ждала страха, который оказывался единственным близким существом, подобным доброму ангелу. С его приходом появлялась надежда на отдых. Кошка встречала страх под одеялом. Поздним вечером или ранней ночью девушка собиралась в комочек и прислушивалась. Сначала звуки отсутствовали, и тишина просто давила, накрывая собой, как подушкой на лицо. Становилось тяжелее дышать, учащался ритм вдоха-выдоха. Спустя короткое время слышались легкие потрескивания отрывающихся обоев в комнате. К ним присоединялся подоконник, будто по нему кто-то ходил. Затем скрипы половиц, хотя по ним никто точно не ходил. Наконец, все это превращалось в какофонию, сильнейшим в которой являлся стук сердца. Не стук, а грохот тамтама. Вот так, под аккомпанемент страх забирался под одеяло к Кошке. И начиналось. К голове подступало давление, и трясучка в мышцах, и озноб по коже, который морозил s-тактильные клетки. Страх поощрял их своими особыми поглаживаниями. «Ну, хоть кто-то, хоть как-то про нас помнит», – думали клетки.
Долго ли, коротко ли, со страхом и в работе, а получилась из Кошки красивая девушка. Вместе с ней выросли особые клетки, ставшие круглыми и крупными. Особенно много их скопилось на груди. Но Кошка до поры не догадывалась про несметное количество грудных клеток, а страх подмораживал, не давая поблажки.
Мимо красоты не пройдешь. Начали стекаться кавалеры со всей округи и стали предлагать себя в спутники жизни. Очень это приятно было девушке, как любой другой девушке. Чем-то космическим будущие спутники отдавали, серебрились, искрились и взлететь норовили повыше. Показать себя в доблести и доказать Кошке особенность свою. Она выбирала, выбирала и выбрала.
Самый добрый, самый спокойный, тот самый, который не будет заставлять жену работать, позволит ей работать мало или не работать вовсе. Кошка сделала выбор почти правильно, только забыла о важном – посоветоваться со своими клетками. Они обиделись, особенно те, что на грудных железах располагались.
Казалось, сбылись мечты и представления девушки: она лежит в кровати с Принцем. Кошка и Принц делают детей. Как начали, так и делают, стараются, трудятся, потеют. И год проходит, и второй, и третий вовсю шпарит, а дети не делаются. Кошка снова стала уставать от такой заботы, как от работы. Его величество, Страх, вернулся.
«Здравствуйте, давненько вас не видно, неслышно было, думали, что пропали насовсем. Где бродили, господин Страх, что видели?» – «И вам не хворать, хорошие мои. Спасибо за приют. Извините, что без приглашения. А за время отсутствия посетил я многих девушек, загруженных работой, и всем им я заменил любовь. Устал, конечно, от визитов. Даже встретившийся Дед Мороз мне посочувствовал. На него один раз в году такое сваливается, а я вынужден трудоднями закрывать табель свой, отчитываться приходится». – «Перед кем? Кто он, стоящий выше Страха?» – «Этого я не могу сказать».
Поговорив, существо отпрянуло от уха и забралось под одеяло к Кошке. А крепко спящий Принц не догадывался, что к жене пришел страх. Женщина хотела сначала разбудить Принца, но пожалела его сон. Если бы завистливой была, то обязательно разбудила, вытащила бы простыню и т.д. А так, лежала, боялась, не спала и почему-то начала трогать грудь, как в детстве, только тогда грудь маленькой была. S-тактильные клетки не сразу поверили рукам Кошки, думали, что обман назревает, насмешка. Через несколько минут все же оттаяли и отблагодарили теплом по всему телу, вытеснив боязнь. Мышцы опять вздрогнули, но по-другому, бесстрашно и красиво. Принц не проснулся.
Так и продолжилось. Нашла Кошка лечебное средство от страха и пользовалась им часто. Особые клетки на груди радовались вниманию и веселились, болтали без умолку между собой, но каждый раз успевали в разговоре быстром условие серьезное выставить: трогать клетки на груди имеет право один человек – Кошка. Если появляется кто-то другой, клетки потеряют силу, затухнут и погаснут.
Женщина мучилась, переживала, выбор был непростой. Даже материнство отлучало Кошку от клеток. Даже оно в случае наступления оставляло один на один со страхом. Трудно выбор делается, но делается. «Отказаться от важных клеток, отказаться от них, отказаться,» – заклинала Кошка саму себя. И получилось. Сбылось. Забеременела.
Девочка родилась маленькой, едва-едва до пятидесяти сантиметров дотянула в своем росте. Назвали ее Котенком. И целых три года мама Кошка давала дочке грудь, как будто хотела выкормить все свои s-тактильные клетки. Мама передавала любовь, и казалось Кошке, что эта любовь – самая сильная на Земле. А так оно и было, так оно и есть.
Прошло три зимы и три лета. Котенка баловали все, все любили шуструю девочку, которая уже не выглядела откровенно маленькой. Прошло три зимы и три лета, а клетки все еще путались и не могли понять: когда их трогает сама Кошка, а когда Котенок. И тогда забрали клетки условие нелепое, отказались от него. Поняли, что перехитрила Кошкина любовь клеточный уровень. И решили они: никогда не выставлять перед любовью никаких условий.
В этой сказке остался неясным один вопрос. Куда подевался страх? Он пропал. Но не надо его искать.
1 октября 2002 года
«Никто не жалуется на недостаток интеллекта, все жалуются на недостаток памяти». Эту мысль я у кого-то украл, запомнив, и воспроизвел на бумаге, украв вторично. Оправдывает то, что не жалуюсь и на недостаток памяти. Она – эта memory, конечно несовершенна в моей голове, но она избирательна и мудра в своей избирательности. Сейчас выстраивает в колонну эпизодики не все подряд, а имеющие значение, повлиявшие на становление моего «я-охотника». А становление – это насыщение, сатурация. Мозг должен быть не перегружен, но сыт. И когда он доволен, то он силен, способен выбраться за границу. Там, за пределами рамки мозг насыщается дополнительно и испытывает потребность в повторе. Первое впечатление – грозное, но сваливать на него всю ответственность за последующую жизнь нельзя. Я еще вернусь к этой теме, а пока – к воспоминаниям.
Друг появился не сразу и не вдруг. Я перебирал соседей, одноклассников, и в секции ходил, и в фото кружок заглядывал, склеивал из бумаги самолеты, разрезал коньками лед, пытался выше всех на брусьях держать «уголок», и кувыркался умело – не по разу, выигрывал в шахматы, весной пускал по городскому ручью деревяшку с парусом, присматривался ко всему и нашел. Но, ты появился не сразу. В начальный момент дал мне возможность показать волю и милость. Так, наверное, и надо рождаться: по чьей-то воле и милости.
Зимние каникулы. Весь класс укатил на поезде к местам боевой славы отцов и дедов. Наш класс поехал не случайно, мы оказались лучшими в военной подготовке. Выиграли эту поездку на стрельбищах, на смотрах строя и песни, на турниках, гаревых дорожках и во главе с Алексеичем двинулись через Брест в Ровно с заездом во Львов. Однако, в дружный коллектив класса затесался чужак, который ничего не выигрывал и попал в поездку для комплектации. Никто не возражал, пусть будет новенький, но и жить с ним в одном гостиничном номере никто не хотел. И тогда он посмотрел на меня, на командира отряда. И вопрос, и просьба, и желание в его глазах, на которые я не обязан был откликаться. Понятие «обратная связь» в ту пору может и существовало, но не произносилось и не использовалось. Почему же откликнулся на глаза? Что-то почувствовал в чужаке! Дружбу грядущую!
Мы жили вдвоем в шикарном, по нашим представлениям, номере. Во-первых, вдвоем. Уже шикарность, уже не лагерь пионерский. Во-вторых, собственный, отдельный санузел, весь отделанный кафелем. Так же: обои на стенах, ковер на полу, шторы на окнах. Живя дома, про приятность кафельных стен до потолка я не подозревал. И обои не приветствовались почему-то в квартире родителей. Ковры были, эти творения – да, присутствовали, но лучшим из них предоставлялась честь – висеть на стенах, как монументальным картинам. Запасным из них предоставлялось право – стоять в углах свернутыми. А так, чтобы не задумываясь, чтобы ковер на пол бросить и ходить по нему ногами в тапках, это из области освоения шикарной жизни.
Тринадцать лет нам было в ту пору, можно приглашать девчонок в гости. Лучше, конечно, не своих. Свои меньше притягивают, загадочности никакой или почти никакой нет. Еще важно, что перед одноклассницами выпендриваться сложнее: не поверят, поэтому иноклассниц иногородних надобно звать.
Нас двое – их двое. Пара на пару. Уже значился прогресс в таком сужении интересов, уже отступление от групповщины и стадности, но до высшего пилотажа – один на один, пока не доросли. Страшновато без поддержки друга.
Иноземных девчонок встретили достойно. Приготовили воздушные шары, и бутылки из-под пива выставили. Поискали стеклянную посуду, где могли. Набралось с половину стола. Одну бутылку действительно купили с пивом, и налили в стаканы. Дескать, остатки допиваем, дескать, алкоголь нипочем, не хмелеем вовсе. Короче, решили девчонок брать сочетанием романтичного и грубого, шаров и пива.
Беспроигрышное, надо сказать сочетание. Вот только остается безответным вопрос: зачем зовут девчонок в тринадцать лет на подобные встречи? И зачем приходят девчонки? Такое ощущение, что на согласии все и заканчивается. Обе половые стороны выразили удовлетворение договором о встрече, а дальнейшие события не имеют значения. Это нормально. Даже странным будет выглядеть другой результат. Чрезмерное продвижение, быстрое совращение, переход из платонического в эротическое, а из него в сексуальное, приносит в основном дискомфорт в будущем. Результативная быстрота – это неумение. Стремительное достижение – это соблазн к повторению стремительного (для мужчины), а для женщины – это повод к разочарованию.
Все-таки, зачем приходили девочки, и как это выглядело? Парочкой, почти прижимаясь друг к другу, все время посматривая друг на друга, с любопытством озираясь по сторонам, они осторожными шагами, пробуя тапочками ковер на полу, зашли к нам в комнату. Затем их поведение стало различным.
Одна гостья все время трогала, ощупывала окружающие предметы, явно сдерживая себя, чтобы не потрогать хозяев-мальчиков. Она выглядела постарше нас, поопытнее, и глаз горел исследовательским огоньком. Я вспомнил лабиринтовых рыб, которые своими длинными усами постоянно трогают и внутреннее содержимое аквариума, и все живое, попадающееся на пути. Типичный путь осязания – как необходимость. Эту девочку я окрестил Лялиусом, по названию одного из представителей лабиринтовых.
Другая гостья вела себя очень сдержанно, но зато сразу присела на кровать, не дожидаясь приглашения. Скомкалась на краешке поначалу, рассматривала комнату с любопытством, хотя жила точно в такой же. Затем откинулась на всю ширину кровати, прижалась к стене, вроде как – расслабилась, ощутив опору сзади, и продолжила наблюдать.
Так и получилось: одна сидит, вторая ходит и ощупывает, а мы с другом воцарились на стульях. Беседа не клеилась.
- Вы откуда?
- А мы оттуда.
- Слышали-слышали про ваши места.
- Знаем-знаем про ваши горы.
- Пробовали ваше масло.
- Ну и как?
Ощущения от такой беседы – дикие. Смесь цирка и зверинца передвижного. Эквилибрист с балансом справиться не может. Дурная антилопа промчалась по саванне, оставляя пыль за собой. Хочется ржать, иначе напряжение снять трудно. И ржали, отхлебывая пиво, для этого хватая стакан быстро и также быстро ставя его на стол, чтобы дрожь в пальцах не заметили. Угостить пивом девочек не догадались. А когда уходили они, не догадались – проводить девочек.
Довольства – через край. Вскоре выяснилось, что гостей, выходящих из нашей комнаты, видели одноклассники, спрашивали, удивлялись. Самооценка моя приподнялась. Получается, мероприятие прошло недаром. Пожалуй, ради повышения самооценки и девочки, и мальчики на подобные встречи соглашаются. Ответ на вопрос.
Тогда же, в ту зиму, находясь впервые в новогоднюю ночь без родителей, выпил. Попробовал алкоголь. Вино называлось «Рубин», имело красный цвет. А какой же еще оно могло иметь цвет с таким названием? Запах остался непонятным, тем более не могу ничего объяснить про аромат. Вкус – сладкий, достаточно сладкий. Вкус запомнился, как главное в этом алкогольном дебюте. Товарищи налили мне пол стакана. Немного волновался сначала, а когда выпил и не почувствовал ничего страшного – успокоился. Мне кажется, ничего не произошло из того, что ждал. Алкоголь должен был предстать и злом, и тайной одновременно. Овладеваешь тайной, но становишься плохим. Так сказать, предаешь душу за любопытство. А я ничего такого не почувствовал. И контроль сохранялся, как был, как всегда. Только на одну тайну стало меньше. Но жизнь устроена интересно, особенно в детстве. Равновесие загадочного охраняется жизнью. Если одна тайна убыла, то прибавится другая. Все раскрывать или ничего не раскрывать – невозможно такое в жизни.
Нас водили по местам боевой славы, показывали стены крепости, под которыми умирали люди. Экскурсоводы объясняли хорошо и доходчиво, музыку иногда включали траурную, в разных местах огонь горел один и тот же – вечный. Все для того, чтобы прониклись школьники памятью. Только вот, проникаясь доблестью, уходила на десятый план смерть. Выстраивалась вслед за отвагой, храбростью, любовью к Родине, мужеством и другими полезными для смерти качествами. А по мозгам ударило в другом месте и как-то странно ударило.
Во Львове посетили Лычаковское кладбище. Оно оказалось красивым. Нелепо звучит, но атрибуты смерти понравилось чрезвычайно. Вот там, в склепах и за плитами жила настоящая вечность, не искусственно зажженная, а такая космическая, бесконечная, величественная, какой и полагается быть вечности. И даже восторг от этого благолепия посетил. Я так оцениваю теперь, что меня возбуждает вечность, а потом мысль о ней успокаивает меня.
Кладбище оказалось произведением, но не искусства, а действительной жизни многих, еще людей, еще гуляющих по городу. Оно расположилось на краю жизни, заглядывая в иной мир, но, нисколько не собираясь пугать своим видом. Кладбище притягивало взоры к каждому памятнику, не заставляя силой при этом смотреть. Надгробия были разные, самые разные, даже вычурные. Чувствовалась конкуренция, но тех, кто живет и ничего не понимает, а не тех, кому памятники уже безразличны. Жизнь уравновешивает тайны, кладбище уравновешивает жизнь, смерть уравнивает, жизнь заставляет воевать, приближая воюющих к вечности. Вот такая притягательная штука смертная – вечность.
2 октября 2002 года
Собаки провод грызут старательно.
Они не спятили, они – старатели.
Звери зубами ищут золотую жилу.
Мечтают пожить красиво, в полную силу.
Мечтают поесть красиво, в полную миску
И всего лучше в ресторане с юной киской.
А еще, эти собаки называют себя господами
И ходят они рядами, и провод грызут рядами,
Трясут своими ухоженными бородами,
Как терьеры на выставке в Майами.
Зубы у собак не стачиваются, не ломаются,
Не крошатся, не гниют, кариесу не подчиняются.
Они из особого сплава зубного.
Они вечно здоровы, вечно здоровы.
Такое впечатление, что зубы не настоящие.
Уж слишком здоровые, слишком белые, с большим лишком блестящие.
Одежда у собак очень модная.
Не дворовая какая-нибудь, а породная.
Штаны от Версаче, груднички от Гуччи,
Подгузники от Кардена, если вдруг вспучит.
Часы на цепочке, время на них – европейское,
А клички разные: румынские, американские, еврейские.
Бывает, попадется собака с кличкой Василий,
Но это редко, одна на тысячу, от силы.
Зверь может легко облаять другого зверя,
Если тот вышел из собачьего доверия.
Все же, предпочитает нагавкать на кошку, на ежа.
Собаки представляют себя сторожами.
Им чудится во сне смелость и отвага,
А когда просыпаются: в лапах бумага, туалетная бумага.
От такого позора ищут собаки обесточенные провода,
Достают зубы собаки тогда
И грызут, грызут, грызут до жилы.
Слушайте!
Господа звери, вы всю жизнь грызли, а не жили.
3 октября 2002 года
Как вернулся с мест боевой славы, насмотревшись, так сразу дома воплотил задуманное. Еще в поезде задумал. Решил, что аквариум при себе должен иметь подобие кладбища, в котором главными персонажами будут улитки. Их панцири-домики и живые улитки, камни, ракушки и кусочки дерева, утонувшие в воде, обязательно все это в воде, чтобы иллюзию жизни поддерживать, чтобы улитки ползали по панцирям умерших подруг и питались останками подруг. Если получится у них, чтобы размножались в этом болотистом маленьком аквариуме. Я даже иногда задавал корм ползающим там улиткам из сострадания, из жалости к их кладбищенской жизни. И если умирала большая желтая ампулярия, погружал ее в воду вновь образованного погоста.
Родители проморгали сосуд, использованный мной для кладбища. По тем временам – непозволительная роскошь случилась. Если бы не спряталась эта вещь, а была выставлена на обычный показ, если бы стояла на виду на самом, то конечно бы не решился. В недрах кухонных, в залежах посудных обнаружил хрустальную вазу. Ее поставил рядом с аквариумом, в нее поместил небольшие коряжки и ракушки, и камни, и скончавшихся больших ампулярий, и живых меланий в нее запустил, и получилось кладбище. Когда родители увидели и спросили, было поздно разорять содеянное. Я объяснил про кладбище, никто не посмел нарушить. Получилось: жуткое в хрустальном, особое в помпезном. Это красивое стекло предстало в ином качестве. В руки чужаку не взять, даже потрогать – не греет, заглянуть никто не решался внутрь, когда узнавали про кладбище. Гости приходили, уходили, аквариум хвалили, цокая языками, а на вазу хрустальную взгляд только мимолетный, строгий и все. Ну, и ладно. Мне все равно. Хотя, вру. Даже приятно, что им страшно. Они – коротко, с испугом, одним глазком, а я в руки могу взять хрустальное кладбище. Специально воды добавлял в вазу именно при гостях. Андрей – всемогущий.
И теперь еще история из разряда мелких. Про друга. Но сначала недолго про отца, а потом уже и про друга.
Военные пенсионеры искали и ищут работу в самых экзотических местах. Им годится любое такое, где мало, что надо уметь делать, а лучше – ничего не делать, ибо делать военные пенсионеры ничего не умеют. Они в этом смысле похожи на бывших спортсменов. И у тех, и у других – ограниченное временное востребование.
Что это, Родину защищать? Как это выглядит в мирных обстоятельствах? Про военное время понятно: убивать, завоевывать или обороняться, чтобы затем завоевать. А если войны нет? К ней надо готовиться. Думать и тренироваться, способы убийства отрабатывать, находясь в ограниченном, скособоченном пространстве армии. Там, среди таких же своих мужчина смотрится нормально. Там (в армии) идет особая игра в войну в мирное время. А вот, когда пенсия предоставляет свободу выбора профессии, а возраст еще почти молодой, продолжить не у всех получается. И ищут вояки места разные для работы, и отец мой искал.
Бывало, лекции по гражданской обороне читал, это еще, куда ни шло, походило на предыдущее времяпрепровождение. Сторожил контору, бывало, которая руководила военизированной охраной железной дороги. Ну, как сторожил? Дежурил возле бильярда, смотря черно-белый телевизор и закусывая чаем. Мне не совсем понятным оставалось: зачем охранять контору по охране? Прямо-таки самоудовлетворение получается. К тому же, никакого арсенала в заведении не значилось, в сейфах денег отродясь не бывало, секретных схем перемещения поездов с грузами не завалялось ни в коем случае. Зачем злую овчарку привязывать перед входом в контору? Никто не собирался покушаться на жизнь и честь десятка военных пенсионеров. Тем не менее, годится, охранение тоже выглядело похожим на армию.
А вот следующее место работы оказалось изумительным в первую очередь для меня. Отец устроился завхозом во дворец спорта. Сейчас вспоминаю, и слюнки текут. Четыре специализированных зала: игровой, гимнастический, для бокса, для тяжелой атлетики привлекали чрезвычайно. В выходные и по вечерам залы часто пустовали (почему-то), и тогда я становился королем брусьев, ринга, повелителем мяча и укротителем коня. Там такая кутерьма физкультурная была, особенно если пускали в залы с приятелями. Тогда точно, Андрей – всемогущий.
Но не о нас речь, а о папе и том, как папа приносил разные предметы спортивного инвентаря в дом. Насовсем, разумеется. Во дворце спорта периодически что-то списывали после инвентаризаций и появлялись лишние вещи. Может, это было и по закону, может, что другое там было, только вскоре некоторых из руководства посадили. Куда-куда? В тюрьму. Отец уволился чуть пораньше, внезапно, и создалось впечатление, что успел уволиться. На самом деле я ничего не знал, не понимал, и на самом деле мне было все равно.
А в доме появились боксерские перчатки. Две пары! Это, какие впечатления и возможности?! К перчаткам прилагались два шлема, что добавляло ощущений. Друг пришел ко мне в гости. Надо сказать, у друга дома было все, было много такого, что нашей семье и не снилось. У друга был магнитофон «Юпитер», записи песен Высоцкого, хрустальная люстра, сервиз из Венеции, красные полосатые обои на стенах, в холодильнике временами стояла «Пепси-кола» и ее выпивали, а не берегли до Нового года. Короче, атрибутов удавшейся жизни хватало. Однако, боксерских перчаток не было. И, главное! Не было брата, и даже сестры не было. У меня – сестра-двойняшка, а значит, потасовки случались. И внезапные, и под присмотром родителей, всякие потасовки, позволявшие переживаниям разнообразным выскочить наружу. Помню: схватим мы с сестрой друг друга за волосы и тащим, а первому отпустить – значит проиграть. Тогда отпускали одновременно на: «Раз, два, три». Короче говоря, у друга за волосы схватить было некого.
Он пришел ко мне в гости. И решили друзья спарринг устроить – эдакую легкую, игрушечную драку. Во всяком случае, мне показалось, что не настоящую, что само собой разумеется. Друг, все-таки. И гость, все-таки. И вообще, чего ради злиться? Но так чувствовал я и совсем не так – он. Нам было не скучно вдвоем, тянулись к общим играм, и похожесть в интересах наблюдалась. И, все-таки, мы были разные.
Обмен ударами по головам в шлемах, по корпусу чуть-чуть, если дотягивались, начало получалось осторожным и не предвещало. Друг вел себя по-дружески, а я гостеприимно. Однако, что-то произошло в нем, изменилось мгновенно, как будто включили в голове: «Вперед!». И он полез и стал бить, а я не ожидал, не смог перестроить психику, и защита полетела, не построившись, надо было быстро сдаваться, и я сдался. Друг не останавливался, хотя слышал мои слова. Я – ему: «Все. Хватит». А он бьет. Никакой физической боли и беды не случилось, возникло непонимание. Обида всколыхнулась в груди у меня, но… Я простил друга и понял, что только друга могу простить. Не приятеля или соседа, или одноклассника, не посторонних и временных, а только его. И критерий вот такой образовался для принятия близости человека – могу простить. Маму, отца, сестру само собой тоже прощу. Остальных – нет, на тот момент никто больше не значился в окружении. В списках на прощение не значился.
4 октября 2002 года
Опять про коллекционирование. Расскажу. Значки вроде бы собирал, но вяло, без энтузиазма, с перерывами. Да и не бегал в поисках, а ждал, когда сам придет значок, когда принесут-привезут. Оставалось только подцепить на красную тряпку. Суррогат коллекционирования. А как друг появился, то глаз положили на марки. И веселее вместе, и конкуренция ажиотаж подстегивает.
У друга семья обладала возможностями побольше, и он – единственный ребенок в семье с возможностями побольше, поэтому коллекционировал друг разные темы. Тут тебе и «Спорт», и «Техника», и «Ленин». Марки с изображением Ленина собирались впрок, на будущее (видимо далекое), рассматривались, как способ вложения денег. В этом смысле друг отличался дальновидностью и прагматичностью. А я так далеко не загадывал, а у меня больше страсть, нежели планирование и продолжилось увлечение аквариумом в марках. Я начал «рыбную» тему осваивать. Да-да, марки с изображением рыб и прочей водной фауны.
Надо сказать, дяденьки в филателистическом клубе посмеивались, им эта ихтиология несерьезным виделась. Вот искусство – это да, оно вечно, это вещь. Рубенсы и Гогены в почтовых миниатюрах, «Последний день Помпеи» в крошечном варианте. Получался даже не день, а денек. Ну, там русские классики само собой. Репин, Маковский, Саврасов, – их очень любили уменьшать и печатать. Красиво получалось. Иногда попадались дяденьки, которые выбирали тематику поэкзотичнее. Один, например, «руки» собирал. Я сначала даже не понял его заявления. Оказывается, приветствовались марки с изображением рук. Почему филателиста они так притягивали? Не знаю. Может, таким образом лишний раз подчеркивал отличие человека от обезьяны? Не знаю. Но большинство, как мне казалось, интересовались марками выгодными, с перспективой. Куплю, продам, опять что-нибудь куплю, полежит в кляссере, и продам дороже.
В этом клубе коллекционеров мелькала только одна женщина, которая коротко стриглась, которая носила брюки широкие, говорила низко, похохатывая, и избегала украшений категорически. Ни тебе колечка заунывного, ни сережек, ни брошек. Так что, считайте исключительно мужское занятие – коллекционирование.
Еще в клубе меня обидели один раз. У усатого, толстого дядьки, который ростом не вышел, у которого вся высота в важность ушла. У пузыря усатого в синем костюме появился блок и шесть больших марок к нему с тропическими красотками в плавниках. И стоило это удовольствие четыре рубля. Он цену объявил. Лениво сказал, почти не смотрел в мою сторону. Большие деньги для меня. С собой рубль был с мелочью. И тут мне подфартило. Та мужикастая тетя что-то купила у Андрея. Не важно даже чем заинтересовалась, какие-то лишние паровозы или другое. Не помню. Важно, что у меня деньги появились. И я бросился к усатому, и я, дурачок малолетний, еще раз спросил: «Сколько?». И тыкаю пальцем в рыб красивых. А он оценил мой глаз горящий, деньги в руках увидел, говорит: «Пять рублей». Уже вот так. И я отдал.
Теперь этот усатый часто мелькает в прессе, он – депутат, он – заместитель председателя городской думы. Я знаю, как его зовут – Михаил Давидович. А тогда не знал. Ему никогда не было стыдно – маленьких обижать. А те самые марки за пять рублей до сих пор у меня дома лежат. Могу показать в любой момент.
Там же в клубе к нам подошел добрый дядя Володя, очень обходительный и внимательный. Обращался учтиво с нами, как с персонами, позвал в гости к себе, где обещал показать редкие марки. Я и друг, естественно, пошли. А почему не пойти к доброму дяде? Оказалось, в данной квартире он не жил, а так – приходил зачем-то. И нас позвал. Марки показал, особенно хвалил испанские, выделял эти творения с Пиренеев. А затем про основное забыл как-то сразу и дал нам почитать странный текст. Очень откровенное содержание имели листки. Сейчас такой текст называют – порно. Там сплошное описание сексуальных актов, детальные истории про члены, про плотскую любовь, с подробностями, со смаком. Мы читали по очереди, передавали листки друг другу, а добрый дядя Володя сидел рядом, смотрел. Неожиданно он дотронулся до члена друга, потом сразу до моего и похвалил, почти как испанские марки: «Вот, как напряглись, хорошо». И вправду, напряжение было, такое же, как по утрам, приятное, волнительное, словно по всему телу морозец. А после слов доброго дяди дрожь стала покрупнее и охватила тело. Озноб, но не болезнь.
Больше в тот день он не трогал нас. Немного посидели, на марки опять взглянули и ушли. Дядя-коллекционер звал в гости снова, мы его видели в клубе на раз, общались, не чурались явно, но договорились с другом – в квартиру к дяде не ходить. Останавливало. Хорошо, что нас двое было. Проще остановиться.
Получается, что коллекционирование – дело увлекательное, но временами – обидное и эпизодами – опасное. Коллекционируй, да знай меру.
5 октября 2002 года