Может быть, надо разделить описание дальнейшей школы и жизни, но не на классы, а на темы. Начнем с физического, с тела и со здоровья. Это – не фигура речи, когда я называл себя маленьким. Самый, что ни на есть низкий в классе, вплоть до девятого-десятого. Нисколько роста своего не стеснялся, и он не мешал мне осваиваться среди новых товарищей. Я даже думаю, что физический недостаток делает человека умнее. Сидя дома и переваривая в голове текущие события, ребенок с какой-либо физической погрешностью уделяет обдумыванию больше времени. Гуляет меньше, планирует будущее, кажущееся сложным по сравнению с другими. Как только возникает простая ситуация, где надо бежать и первым достичь результата, конечно, я опаздывал и не лез без очереди, и скромничал. А вот в сложных и нестандартных делах велико рослые сверстники терялись или шли напролом, все испортив. Подумать они не могли, а я мог. Вообще, рост не мешал.
Иная картина вырисовывалась со зрением. Оно начало падать стремительно с началом пубертата. Был момент, когда я подумывал о надвигающейся слепоте и даже немного готовился к этому.
Представьте, что надо пройти по улице пятьдесят метров с закрытыми глазами, потом сто метров, потом подняться по лестнице на мост и среди встречных прохожих вилять. Они, конечно, обходили стороной меня, но все равно. Пришлось вовлечь в игру сеструху, я посвятил ее в правила, она шла рядом и говорила о ступеньках, ямах и т.д. Сама тоже иногда хотела попробовать и бродила по улицам «ослепшей» уже под моим руководством. Ее хватало ненадолго, и я знаю почему. Страшит такое гуляние потому, что требует терпения особого. Привлекает невидимость только на небольшое время, превращаясь затем из интереса в испытание. Сестра принимала происходящее за игру, поэтому быстро сдавалась. А я, как уже объяснил, готовился к худшему, на всякий случай.
Плохое зрение, между прочим, способствует развитию других органов чувств, в первую очередь слуха, конечно. Шевеление губ у людей на расстоянии не видел, но знал, о чем говорят. Тем более, если обо мне. По деталям издалека фиксировал нужное, цветовые оттенки подсказывали. И еще появилось предугадывание. Все отголоски и оттенки собирались в голове, включался очень быстро анализатор, и появлялось предупреждение о предстоящем. Гораздо позднее, когда начал носить очки, глаза помогали предугадыванию. Я ведь вновь начал не только слышать детали, но и видеть их. Сейчас очки – это часть меня, большая, чем ухо или палец. Я люблю вас, очки!
Когда окулист сделал попытку: остановить падение моего зрения, возник казус, о котором родители так и не узнали. А последствия могли иметь печальный исход. Назначили витамины, группу В, внутримышечно. Инъекции делали в школе. На перемене я приходил в медицинский кабинет и получал дозу. Через считанные минуты начиналось головокружение, и белый свет уходил. Я инстинктивно оказывался на крыльце школы, дышал и держался изо всех сил, чтобы не свалиться. Вокруг курильщики нарушали запрет, их жизнь дымила на перемене, а у меня шла борьба за сознание, то есть за свою жизнь. Каким-то образом доползал до класса и еще пол урока сидел, фактически отсутствуя. Голос учительницы доносился издалека, казалось, что комната растянулась по длине, раза в два. Все происходящие действия воспринимались в замедленном и туманном виде. После третьей инъекции нарвался на контрольную по математике. Даже не понял, что от меня хотела эта наука получить в тот момент. Сдал чистый лист. Учительница сильно удивилась и на перемене приперла Андрея в угол, ткнула пальцем в бумагу: «Это как понимать?» Надо сказать, учительница была невестой на выданье, поэтому прижала с желанием. Под такой женской пристрастностью я сдался быстрехонько и выложил про уколы и последствия, как на духу. Учительница кивнула, разорвала листок и отправилась в медицинский кабинет. Какой-то там один витамин они отменили, а в благодарность, после занятий я переписал контрольную на пятерку. Смог бы и на шестерку, но короткая юбка преподавателя отвлекала.
…Впервые я заметил, как устроены женские ноги. Осмотр начинался с коленей, с чашечек, выпирающих особым образом. Они оказались круглые и двигались, как только менялось положение ног. Икры испытывали недостаток солнца, их цвет ближе подходил к молочному, икры контрастировали с руками и лицом, как будто приоткрылись впервые и ненадолго. От такого мимолетного счастья кожа волновалась, мышцы упруго выделялись, и привлекательность ног становилась живой. Мне хотелось проверить на ощупь все это, тем более, что разглядеть хорошо – не получалось из-за миопии. Я не сердился на зрение, наоборот, ведь благодаря его недостатку, оказался один напротив ног учительницы. Отвлекали они чрезвычайно, по-взрослому, бросали вызов моему безразличию. Что-то опасное таилось в ногах, острое и влияющее на меня…
Часто болела голова, почти ежедневно. Никто не понимал – почему? Я спасался расслабляющей позой, которую почувствовал однажды и использовал по нужде. Ложился на живот (как когда-то при грыже), лицо закрывал ладонями и вот так, уткнувшись, немного отвлекался от боли, боясь пошевелиться. Мама тревожилась: «Задохнешься. Зачем так лежишь?» А если нравилось, и головные мучения стекались в ладони, значит, я продолжал. Спустя несколько лет в журнале про йогу обнаружил фотографию позы абсолютного отдыха, точь-в-точь соответствующую моей. На спине не получалось отвлечься, только лицом вниз, закрыв его от постороннего любопытства.
Мама придумала, как вылечить меня: заставляла обедать в школе. До этого я избегал приема пищи на перемене, особенно котлет, не терпел смеси прогорклого масла и жареного хлеба. Деньги на еду передавались через сестру, она же контролировала процесс. Удалось достичь договоренности: пюре, компот, ватрушку, – это съедал, но котлеты не мог, вплоть до тошноты. Очередь из желающих на Андрюшкин овальный кусок «мяса» существовала реально, а частота головной боли уменьшилась в разы, хоть и без котлет.
21 сентября 2002 года
Здесь уместно рассказать о первой физической боли, о впечатлениях. В тринадцать лет я заболел пневмонией и угодил в больницу. Началось с карантина, это бокс, присматривались к новому пациенту, чтобы заразу в отделение не принес, и лупцевали ягодицы пенициллином. Четыре раза в сутки дикая боль, от которой не повернешься, не спрячешься. Особенно ночью. Меня будили включением света в боксе и сразу удар иглой, и боль растекается. Медсестра в белом уходит, выключая свет. Остаюсь один и, сжав зубы, в прямом смысле, начинаю тихо выть, тоже в прямом смысле. Попав в отделение, я узнал от коллег по палате, что пенициллин используют в разных солевых формах. Та, что калиевая – она больнее будет, пыточная соль и для новеньких в боксе годится вполне. Натриевая щадит задницы, но ее на всех не хватало. Доктора и медсестры вынуждены были делать выбор. С тех пор слово «выбор» – пугающе и болезненно звучит для меня. Надвигается это слово ультиматумом, молотом по наковальне бьет. По мне и бьет. Может калием ударить, а может натрием сделать вид, и выбирают для тебя соль в задницу.
Боль заранее лучше не представлять, не готовиться к ней. Так лучше. А представить ее можно только, имея память о боли, – болевой опыт. Поэтому таковую память вегетативную исключить бы хорошо, вытеснить, но сложно это.
Еще были слезы мои на любой обидный пустяк. Из-за четверки мог разрыдаться, если вскрывалось непонимание. Период слезотечения длился не слишком долго, но успел принести мне славу тонко организованного существа. В девчонки не записали, не посмели, все-таки я играл в футбол, хоккей, нормально играл, не жалея себя. Правду сказать, двое старшеклассников несколько разочков подходили ко мне и зачем-то унижали. Обижали, сравнивали с обезьянкой почему-то. Бить не пытались, только тычками по корпусу раззадоривали. Эти парни обладали известностью и популярностью в школе, красавцами числились и так далее. Оба погибли в Афганистане затем.
И, наконец, наступила особая эра, началось выдающееся в школьной внеклассной программе. Нас объявили «зарничниками», почти военными, а меня – настоящим командиром.
Дальше в голове эпизоды из юнармейской жизни. Их столпилось великое множество. Самые яркие вот эти.
Эпизод о смелости.
(первый)
Военный руководитель Алексеич притащил нас в бассейн, где учил плавать. Он расхаживал с секундомером по бортику, и мы рассекали воду, приближаясь к нормативам. Внезапно Алексеич решил проверить нашу смелость и загнал всех на вышку.
- Прыгать, – командный голос полковника сдвинул к краю вышки всех мальчишек, и мы посыпались один за другим, как пингвины с айсберга.
- Всем прыгать! – Приказ военрука потряс стены бассейна «Динамо».
Парочка боевых девочек сиганула с трех метров, но осталось немало школьниц наверху, сбившихся в кучку, жавшихся друг к другу, ставших похожими на овец в резиновых шапочках.
Тогда Алексеич снял мундир, разделся до черных, семейных трусов и поднялся на вышку. Оттолкнулся уверенно, всем своим полковничьим телом бросился на амбразуру бассейновой воды. Охнули служители «Динамо», и тренеры в том числе, и посторонние плавающие охнули. Группа девочек молчала. Алексеич добрался до угла зала, спокойно снял трусы, выжал из них лишнюю жидкость, надел вновь и, стоя в семейном атрибуте, и только в нем, гаркнул зычно:
- Прыгать, вашу мать!
Эпизод закончился всеобщим преодолением страха высоты школьницами и уважительными кивками головы со стороны тренеров. Личный пример – лучший способ воспитания подрастающего поколения.
Эпизод о случайности, чуть не ставшей роковой.
(второй)
Единственное помещение на весь город, в котором можно было проводить стрельбу из автомата, располагалось рядом с Кафедральным Собором. Можно сказать, что они находились на одной территории. Тогда воспринималось это без протеста, а сейчас привычно. Хотя, соседство креста на куполе и огромной мишени на фронтоне тира смотрится странно. Тренироваться мы ходили регулярно, и как-то раз Алексеич мог лишиться жизни. Поступила команда: «На огневой рубеж». Автоматы, естественно, на предохранителях стоят. Ложимся на маты, начинаем готовиться к упражнению, и раздается выстрел. Юнармеец по фамилии Глаз, нечаянно нажав на спусковой крючок, отправил пулю в потолок, от которого рикошетом она отлетела обратно и пронеслась в полуметре от Алексеича. На потолке осталась щербина, как символ ротозейства Глаза, забывшего про предохранитель.
Какие можно сделать выводы из эпизода? Во-первых, юнармейская игра не всегда оказывалась шуточной войной. Во-вторых, ротозей Глаз, обладавший умом и подававший надежды, затем также легко выстрелил в свою жизнь, застряв в грузчиках и утешаясь вином.
Эпизод о тщеславии.
(третий)
Гордость с оттенком высокомерия (да-да, признаюсь в этом) посетила меня 9 мая во время празднования очередного Дня Победы. Наше отделение блестяще ходило строевым шагом, поэтому власти доверили пост возле Вечного Огня. Было ощущение, что весь город собрался на площади. Репетиции проходили в пустом спортивном зале, а тут – уйма народу. Помню, как поднимаю ногу в небольшом пространстве и не знаю, будет ли возможность для следующего шага. Люди расступаются в заключительную долю секунды, и я веду часовых за собой, как ледокол человеческой плоти. Щелкают затворы фотоаппаратов, родители подталкивают детей для лучшего обзора. Собравшаяся на площади масса, как единый организм, состоящий из клеток. Масса шевелится и дышит, а я – пульс этой жизни, сорок четыре шага в минуту.
Если в выросших юнармейцев иногда вселяется гордость, и они вытягиваются в струнку, подбирают живот, поднимают голову, знайте – это славное прошлое переполненных площадей просыпается в человеке и не более того.
Эпизод об упорстве.
(четвертый)
Несколько лет подряд к семи часам утра на зарядку в школу. Бег, подтягивание на турнике и прочие изыски физических упражнений. Алексеич где-то вычитал про то, как надо взбегать на лестничный пролет. Задерживали дыхание на две секунды и возносились по ступенькам на другой этаж школы. Я до сих пор так поднимаюсь по лестнице в своем подъезде. На одном дыхании. Принято считать, что люди делятся на сов и жаворонков. Наверное, это так, но смею предположить, что есть те, кто вставал на зарядку по утрам и остальные.
Только однажды военный руководитель не пришел к семи часам к крыльцу школы. И мы гурьбой явились к нему на пятый этаж, увидели приболевшего Алексеича, которого жена не пустила к нам. Он прикладывал руку к сердцу, извинялся перед детьми за свою хворь и за жену. Учителя рассказали гораздо позже, что Алексеич перенес микро инфаркт на ногах. Мы этого не знали, мы бегали и подтягивались. Военрук казался нам вечным.
Эпизод о творчестве юнармейцев.
(пятый)
Наша школа считалась хулиганской. Я думаю, она таковой и являлась. И однажды преподавателю русского языка и литературы пришла в голову мысль о спектакле. Воедино собрали исключительно мальчиков. Сначала, к декламированию стихов мало кто из них был готов. Большинство из чтецов, подписавшихся на это дело, производило над собой усилия, переламывало понятия улицы и подвалов. В качестве театральной постановки учительница выбрала «Василия Теркина». Поиск гимнастерок, медалей, танкистского шлема, гармони и других атрибутов, репетиции и обсуждение придуманного, – все это на целый месяц заняло умы подростков, и микрорайон спокойно жил, временно лишившись прилива девиантной крови. Спектакль прошел с блеском, о нем говорили долго, хвалили каждого хулигана. Я встречал некоторых через десять, двадцать лет, все помнят заученные тогда стихи. Творческое самовыражение – отличный заменитель кровопускания, мордобития и мелкого воровства.
Эпизод о памяти.
(шестой)
С той юнармейской эпохи прошло тридцать лет. Алексеич умер. В последние свои годы он мало и плохо ходил, зато помнил все события, каждую фамилию, малейшие эпизоды из всех судеб чужих для него школьников. Алексеич умер, оказавшись не вечным. Через триста дней после смерти военрука в школе собрались юнармейцы, нас было много. Мы договорились.
Один сказал, что будет оркестр – военный, настоящий. Второй пообещал смонтировать фильм о жизни Алексеича по фотографиям и скудным кусочкам видеосъемок. Третий дал деньги и на них быстро-быстро соорудили стеклянный шкаф, который поставили в музее, а в шкафу повесили мундир полковника. Четвертый был электриком и предложил помощь школе. Пятый являлся владельцем магазина цветов, он объявил: «В назначенный день цветы будут». Шестой выглядел самым шикарным. Расхаживал в золотых часах, дорогом, блестящем костюме и даже ручка у него, оказалась – не лишь бы какая. Этот господин возглавлял похоронную контору и взялся сделать мемориальную доску, и сделал. Из черного мрамора.
Все получилось. Оркестр играл, и фильм глядели стоя и плакали. Мундир после химчистки смотрелся, как молодой. На сцене, на которой тридцать лет назад отплясывали под Василия Теркина хулиганы, с трудом поместились все цветы, от хулиганов. Памятную доску открывали: полковник ФСБ (бывший юнармеец), адмирал Северного флота (сын), генерал, мэр города. А я читал на крыльце школы стихи про то, как тесно Алексеичу во всех рамках и даже в траурной.
22 сентября 2002 года
Самым серьезным образом надо относиться к самому главному. Я сейчас объясню. В жизни ищется смысл, задаются вопросы по этому поводу. Человек спрашивает себя и соседей по жизни, он осознает свое временное пристанище на белом свете и постоянное пристанище под землей. Вопросы переходят в размышления, и все возвращается к вопросам, которые касаются будущего. И только его, только будущего.
Ценнейшим игроком в такой рулетке считается предсказатель. А разве они бывают? Сильно, сильно, сильно сомневаюсь. Может быть, очень редко рождаются, может быть. Зато в каждом человеке крепко сидит желание: предвидеть судьбу и оповестить о ней. «А что я тебе говорила?» Все время ошибаемся и поэтому лезем в сновидения, копаемся в них, не понимаем, что сны – это прошлое, думы прошедшего дня или дней, тайные или явные желания, бывшие в употреблении, увиденные только ночью внутренним образом. Сновидение – это не кинофильм. Экран не растянуть и не продемонстрировать зрителям. Можно только рассказать о нем с комментариями, надеясь, что сбудется, не понимая, что сошлись к барьеру: прошлое и мечта. Вот я и добрался до самого главного.
Мечта – отличительная черта человека от животного. Мечта – страшная, разрушающая сила, не позволяющая жить настоящим, приводящая в тупик радости повседневности. Она гонит и гонит уставшее тело к светлому будущему, не разрешает остановиться, расслабиться, пожевать, полежать без мыслей. Ничего такого не разрешает. Мечта – необходимость, данная нам в ощущение, отделяющая человека разумного от человекообразного. Она гонит и гонит кораблик внутренней жизни навстречу борьбе, и понимаешь, что только это и есть жизнь. Такая разная и многоцветная у всех, у кого есть мечта. На борту лодки красуется название своего будущего, своего смысла.
У меня в школьные годы была мечта. Тогда я писал в сочинениях, что хочу стать спортивным комментатором. Эта сюрреалистическая мысль одолевала мальчика не один день, а минимум – пять лет. Можно высчитать: половину сознательного детства я не просто смотрел телевизор, а со смыслом. Наблюдал каждое перемещение мяча и шайбы, оценивал лыжников в их стремлении дойти до финиша, бегунам в эстафете доставалась похвала. А если они все расстраивали мои ожидания, то молчание было им укором. Комментирование состоявшихся новостей и трагедий всяких не прельщало. И даже военные парады не интересовали. От всего предсказуемого я не отказывался, чего только не сделаешь по инерции. Другое дело – мечта, путь мысленный к ней сладок и навязчив одновременно.
Я даже так начинаю думать, что любовь – это мечта. Тождество понятий обнаруживаю. Существующая потребность в любви замещается иногда делами, но возвращается к человеку. Разве мог я-мальчик в двенадцать лет любить? И в пятнадцать – не мог. А мечтать должен был.
Мое детство буквально пропитано было всяческим военным. Чую погоны за версту, отец в них ходил. Я маршировал солдатиками, а потом и сам. Мамаев курган облазил весь. Противогазы и мелкокалиберные винтовки – лучшие друзья, разбирал и собирал автомат за одиннадцать секунд. Нельзя сказать, что для меня глубоко противной оказывалась военная тема, но постепенно начинала раздражать. Поэтому, догадались: мечта не совпадала с развитием реальности. В космос никогда не хотел, еще и обида за улетевший шарик жила. В летчики, моряки, конструкторы не стремился. Комментировал для себя происходящее на телевизионном экране, анализировал мужскую конкуренцию за мяч, раскладывал по полочкам, и казалось, что получается.
За детей часто принимают решения взрослые люди. Или умело подталкивают, или неумело навязывают, заставляя. Алексеич спал и видел меня военным разведчиком, тайно сделал какой-то предварительный запрос в соответствующую школу, но, слава богу, плохое зрение спасло. Алексеич расстроился на призывной комиссии, а я вздохнул с облегчением. Да здравствует, спасительная близорукость! Свобода выбора начала вырисовываться на горизонте. Мечта оставалась сюрреалистической, никто не помог, не подсказал. Экзотика всегда пугала обывателя, а обыкновенность и простота внушали надежность. Между улетающей в облака мечтой и новым желанием возник промежуток. Временная пауза, которую непременно предстояло заполнить чем-то особенным.
Придется на мгновение вернуться к Самуилу Яковлевичу Маршаку. Я знал почти все его стихи наизусть. Эта очень толстая книга была мной зачитана и перелистана до желтизны страниц и трещинок на обложке. Но следующая эпоха сменяет предыдущую, и в руки попался «Комнатный аквариум» под редакцией проф. М.А.Пешкова. Книга стояла в шкафу десятилетия и ждала своего читателя. Ее подарили маме к 8 марта еще до моего рождения. Видите, как много нам достается от мам.
Ничего странного в том, что раньше книжка не попадалась на глаза. В доме таились запасы разных предметов и провианта. В диване, например, на годы вперед прятались спички и зубная паста. На антресоли покоилось мыло, в ящиках комодов, чемоданах и сундуке одежда, которую не надевали, куски ткани, отрезанные для шитья. Соль, мука и множество книг, складированных в два ряда с добавками томов, уложенных по горизонтали. Полки шкафов выгибались, готовые рухнуть со дня на день. Дверки в литературные закрома открывались особым образом, с большим трудом. Детям в одиночку не позволялось внедряться в верхнюю часть шкафа. Это было опасно для головы. И лишь только я достиг определенного возраста и роста, получил право на самостоятельную экспансию.
Итак, Самуила Яковлевича Маршака сменил профессор Пешков. Раскрывая книжку сейчас, я улыбаюсь старинным глупостям и заблуждениям. Мысленно исправляю профессорские неточности, даже ухмыляюсь наивности шестидесятых аквариумных годов. Но когда у меня спрашивают юные: «С чего начать?», я советую прочитать именно эту зеленую книгу с рыбкой на обложке. А особо приближенным даже даю на срок.
23 сентября 2002 года
Лучшее место в квартире для аквариума – самое темное. Угол какой-нибудь, дальний от окна. Управлять светом тогда легко. Можно люминесцентные лампы подбирать с разными оттенками. Смотря, что хотите получить в итоге.
Пышная растительность, натуральные кусты и веточки, мох, прилипший к коряге, сплошная зелень – это голландский вариант, например. Среди эхинодорусов есть роза, которая одаряет новым, центральным, красно-оранжевым листком, подобным цветку. Он разворачивается постепенно, буквально светится всеми прожилками, своей красной молодостью привлекая внимание любого заинтересованного. Проходит время, и листок сравнивается с собратьями, превращаясь из цветка в обыкновенную зеленую пластинку. У людей все не так, все наоборот.
Растение выпестовать сложнее, чем рыбку. Это только, кажется, что кормить не надо, что заботы никакой. И враги у травы есть. Низшие водоросли могут поглощать пространство и свет, размножаясь бешено и непредсказуемо. У людей – также. Приходится регулировать продолжительность светового дня. Восход, все резвятся, растут, закат. Еще приходится воду подменивать регулярно. Убирая старую, добавляя свежую, даем продолжение жизни. Для флоры в первую очередь, но и для рыб, конечно. Относитесь без жалости к загнивающему и лишнему. Желтеющие листья обрывайте немедленно, появляющиеся не запланировано кустики абортируйте из аквариума и дайте дорогу свету к самому дну. Внизу, возле песка и камней есть нуждающиеся в искусственном солнце больше всего. А настоящего они никогда не видели и не увидят, стало быть, не понимают ничего в своем растительном счастье, стало быть – счастливы.
Аквариумные улитки. Они ползают по-разному, выглядывают не одинаково из своих домов. У меланий голову толком не видно, и сами они все время в песке. Домики-конусы разбросаны по дну, и песок шевелится время от времени благодаря улиткам. Такое зрелище немного страшит – живой песок. Про характер меланий сказать что-либо сложно, они очень замкнутые создания, маленькие и не демонстративные. Только иногда, рано утром, когда я включаю свет, вижу стада ползущих вверх за кислородом меланий, которые задыхались ночью. Проходят считанные минуты после щелчка включателя, и улитки отваливаются от стекла, падают на дно, где маленьким, серым конусам привычнее и спокойнее.
Размер имеет значение, и форма домика тоже, и цвет. Желтые, круглые, большие ампулярии – они путешественники. Если крышку аквариума открыть, то поползут по квартире, пока силы будут присутствовать. Эти непоседы размножаются не в воде, а в прибрежной зоне. Чуть только обнаружат свободные, сухие места где-нибудь вверху, откладывают икру в виде гроздьев винограда. И обратно – отдыхать и кушать. Скорее даже – жрать. Любимое дело: на червячка наехать своей подошвой и постоянно движущимся ртом заглотать вертлявого. Только такой десерт редко удается отведать ампуляриям. В аквариуме есть рыбы – существа более быстрые.
А среди рыб есть цихлиды. Это молчащие твари с интеллектом собак, превосходящие собак по разнообразию, способные любить и ласкать, терпеливые и принципиальные, готовые биться за свой дом, готовые умереть ради потомства. Цихлиды готовы на все.
На край аквариума присаживается пролетавший мимо попугай. Птица не знает, что в воде живет семья цихлазом: папа, мама и множество маленьких «пчелок», только-только начинающих плавать. Отец видит неприятеля и выпрыгивает, не задумываясь. Промахивается и падает на пол, жалея только о том, что не ухватил попугая.
Великие африканские самцы цихлид устраивают гаремы в скалах, контролируя территорию и нескольких подруг. Они – львы аквариума, исповедующие только две цели: оплодотворить и драться. Их похотливые партнерши подбирают икринки красивыми губами и неделями не выпускают изо рта, вынашивая мальков таким образом. Не едят, ждут чудесного превращения. Дождавшись, выпускают по расщелинам детишек. Прячьтесь, живите, обгладывайте камни, вырастайте во львов – оплодотворяйте, вырастайте в львиц – прячьтесь.
Самцов может не хватать. Они умирают иногда, и освобождается ответственное место сильного. У цихлид есть способность: изменить пол, из самки превратиться в альфа-звезду, покончить навсегда с терпеливостью, став самцом.
Высшая каста даже среди всех этих интеллектуальных и драчливых цихловых – дискусы. Про них сказано: «Гармония между партнерами – таков должен быть девиз при разведении дискусов». Это написал не Пешков, современность оценила способность этих рыб: любить и быть любимыми. Их следует отсадить и смотреть: составят ли они пару, что определиться по движениям плоских тел, плавников и по глазам. У дискусов глаза – по-настоящему круглые, немного испуганные, немного глупые, как у всех влюбленных. Глаза – блюдца, заполненные тревогой и заботой. Паре таких рыб в отдельном аквариуме не нужен никто. Они увидят субстрат и начнут делать детей, а потом будут ухаживать по очереди за икрой, переворачивая каждую штучку, посылая ветер грудных плавников навстречу будущим детям. А потом, родители будут кормить появившиеся личинки своим телом – «молоком дискусов» и таскать на себе малышей. А потом, все повториться у других, но каждая влюбленная пара уверена, что их случай – особый. А он и есть – особый.
Хочется рассказать про рыб иного рода, про глупость, связанную с красотой. Грудастые создания, крупные и медленные, неуклюже двигаются с помощью своих вуалевых плавников, хлопая ртом и собираясь в кучи. При размножении они разбрасываются икрой, как мусором, стараясь тут же съесть свое, выношенное. Золотые рыбки похожи на дешевых продажных девок. Цвет, размер, форма, кожа ситцевая, легко рвущаяся. Все равно – с кем, отменный аппетит, не зависящий от настроения. Они хорошо смотрятся в пруду, набрасываясь на хлеб, толкаясь и производя впечатление количеством, огромным, ярким пятном на воде. Им не свойственна грусть, их не надо искать, на виду красота и неприхотливость. Может, поэтому популярность золотых рыбок так велика?
А у умных рыб есть своя территория. Они не разбрасывают икру, где попало, охраняют ее, отгоняют врага. Если партнера для акта любви нет, то территория, которая обследуется, все равно остается. Без перерыва движется тело, работает боковая линия и чует, чует. Добычу – съесть, врага побольше – убрать с территории, а с подходящим для партнерства объектом – спариться, а затем – убрать с территории. Так все происходит у хищных.
Не верю другим, которые могут – просто смотреть в аквариум. Считается, что созерцание движущихся рыб, пузырьков воздуха и прочего содержимого застекольного мира успокаивает. Чушь! Скуку навевает. Бесцельное и нетрудовое наблюдение не расслабляет. Мозг расслабляет поиск. Я стремлюсь найти в аквариумном интерьере недостатки, я придираюсь к росту растений, подсовывая удобрения под корни. Требую и планирую, меняю детали, ищу улики, переворачиваю все, когда чувствую, что нельзя не перевернуть. Руки по локоть в воде, и хирургическими движениями пальцы отрывают, подсаживают, скребут, хватают, вылавливают. Это моя мастерская. В ней все время должна кипеть моя жизнь, и тогда жизнь аквариумных заключенных сделается радостной и плодовитой. Только так!
В большой стеклянной банке создается местообитание, участок, заселенный существами. Из природы вырывается с корнями биотоп и устанавливается перед глазами. Чтобы место жизни не превратилось в место смерти, нужна розетка и страсть испытателя. И все! Только никогда не смешивайте в одно Америку и Азию, не глумитесь над Африкой, подкладывая инородное. Не могут в одном аквариуме плавать, и расти существа из разных биотопов. Не должны! Поместить золотую рыбку к неонам – это перепутать религии, это подарить икону имаму. От всей души подарить.
Совсем коротенькое замечание, скорее даже чувство: у меня есть аквариум, я – маленький Бог.
Подумать стоит капельку, и ваша жизнь начнет растягиваться. Способность мыслить прямо пропорционально сказывается на продолжительности жизни.
- Ты, почему так хорошо выглядишь?
- Я думаю, все время думаю.
24 сентября 2002 года
- Ты, почему так хорошо выглядишь?
- Я думаю, все время думаю.
- В этом радость для тебя?
- Конечно, самая существенная.
- Может быть, ты устаешь от постоянства мыслей в голове?
- Я отдыхаю от такого постоянства.
- А как же тело? Оно ведь нуждается в приятном расслаблении.
- Тело – вторично. Сначала – мозговая деятельность. Загруженный ум преображает кожу и кости, разглаживает морщины, выпрямляет спину. Мышцы наливаются соком, ногти и волосы растут быстро.
- Странно слышать о такой взаимосвязи.
- Не слушай, иди в баню и расслабляй тело.
- Прежде, чем я уйду, – вопрос. Сексуальное расслабление к какой категории относится?
- Секс – утехи для тела, а любовь – для мозга.
- А сердце?
- Телесное, но совсем близко с сердцем находится вегетативный узел, подчиняющийся мозгу. Такая близость вносит путаницу в понятия. Узел, как маяк, как радар, как губка морская, как предохранитель, как лекарство сильнодействующее. Узел – он и есть узел.
25 сентября 2002 года
Тридцать лет назад длинная тропинка в поле выглядела естественно и моложаво. Ее обновляли ногами с постоянством муравьев. Дальними перемещениями туда-сюда вытаптывали широко и надежно. Автомобили считались роскошью, а повседневностью считались прогулки по тропинкам за любой надобностью. Некоторые пользовались велосипедом, но это в основном подростки и странного вида дядьки, которые себе на уме. Еще, на двухколесном друге возили картошку, но это пару раз в год: когда сажали и когда выкапывали. Остальными разами обходились без транспорта, умели ходить быстро, долго и успевали замечать жизнь слева и справа от тропинки.
Поздним вечером я с отцом или, точнее сказать, отец со мной возвращались с далекой городской окраины, с картофельных грядок по направлению к дому. И разговоры про спорт вели, обслуживали мою мечту – стать комментатором. Каждый представлял себя героем стадионов, любимцем публики, Победоносцем со вскинутыми руками и взглядом соответствующим. Слово за слово, бахвальство и представления у меня, бахвальство и воспоминания у отца. Дело дошло до мелкого спора: кто быстрее? На этой тропе, в этот сумеречный час. Побежали до столба, который отчетливо смотрелся на другом конце поля и даже я, подслеповатый мальчик, видел столб. Бег против отца – это не с приятелями наперегонки, это не сдача норматива на уроке или на тренировке у Алексеича. Когда с батей соревнуешься и чувствуешь его старание, бег превращается в возбуждение. Может быть, впервые и единственный раз в моей жизни, отец не поддавался, не проявлял снисходительность перед маленьким и любимым. Он вел себя, как мужик, пытающийся опередить другого мужика. Наглец против наглеца. Застолбить победу, опередив самца, – это и двигало. Я бежал с удовольствием в крови, не думая об усталости. Она – не суть оказалась. Если азарт захлестывает, терпение не мучает.
Финишировали одновременно. Каждый из нас был уверен, что победит. Каждый удивился ничьей.
Отец: «Мальчик уже вырос?!».
Я: «Еще немного и обгоню».
Не вслух, упаси боже. Просто посмотрели друг на друга, и на частом дыхании я подумал, что он так подумал.
Равенство в любой паре не может долго сохраняться. Равновесие – хлипкая субстанция. Одна чашка весов обязательно начнет брать свое. Может быть, за счет испарений содержимого другой чашки, может быть, время подкинет лишний вес на одну сторону, и тогда половинка потянет за собой. Визуально – вниз, а на деле – за собой.
Я помню: месяц прошел от того ничейного финиша у столба. Отец на даче попробовал руку поднять на маму.
Они продолжали ругаться часто. Не каждый ли день такое было? Вроде из Волгограда давно уехали, все старое давно должно забыться и новое устояться. А они ругаются.
Дача – главный катализатор ссор. С детства не люблю всяческие грядки, земельные угодья в четыре с половиной сотки, туалет под кустом. Зачем? Не то, чтобы по отдельности я все это не люблю, а в совокупности. И потому, что из-за дачи споры дикие разгорались, и выходные дни летом превращались в мучение. С тех пор дача для меня – что-то лишнее, не способствующее жизни, а напрягающее в ней.
Отец замахнулся на маму. Поднял на уровень плеч обе свои руки. Вроде как толкнуть собирался. Наверное, все-таки он ее не бил никогда, потому как неумело, неловко напрягся, замер в нерешительности с поднятыми руками, размышляя: толкнуть или ударить, или потрясти за плечи. А я вскочил сразу и встал между родителями, и ростом оказался ненамного ниже отца. И самое главное, в беге ему не уступил месяц назад. Не помню, что сказал я тогда. Может быть: «Прекрати!». Или ничего не говорил, а батя обмяк и отступил. Ссоры, конечно, не прекратились после того дня, но отцовские физические нападки улетучились. У меня мысль закралась после такого: могу остановить злую силу своим присутствием. Всего лишь уверенного присутствия бывает достаточно.
А еще на тропинке иногда надо принимать быстрые решения, которые спасают честь, здоровье, жизнь, которые что-то спасают. Первого в своей судьбе маньяка я встретил рядом с домом, на тропе, вьющейся между нашим микрорайоном и железной дорогой. Всякое такое железное и бетонное, конструкции и поперечины, укрытия в виде гаражей, хибар и землянок, – верные приметы обитания маньяков. Если ребенок предпочитает рисовать каких-нибудь роботов с оскалами или смесь зверя с механизмом – это должно настораживать. Присмотритесь! Изображение, своим настроением пытающееся запугать, выносит на бумагу расщепленное сознание, сдерживающееся до поры до времени. Внутренний мир маньяка – есть его основа, внешний вид – есть его неопределенность. Присмотритесь!
Выглядел молодой человек застенчиво, заикался, оглядывался по сторонам и показывал свои дрожащие руки. Он объяснял нам с сестрой про свою болезнь странную, про возможное исцеление путем соприкосновения пальцев с половыми органами девочек. «Я только потрогаю немного». Снова показывал пальцы, действительно дрожавшие, тонкие и юношеские. Обещал нам с сестрой по мороженому, указывал на заброшенный погреб неподалеку, где и хотел потрогать сестру. Это укрытие мы знали и без него – одна из многих домушек для игр. А на тропинке разворачивающееся событие не было похоже на игру. Опять у меня возник прилив опасности в груди, и запах от молодого, от человека, почти смертоносный, возбуждающий. Стыдно даже признаться в таком возбуждении. Вроде как, нравится гонка за плотью. Про такое рассказывать нельзя, от подобной страсти надо бежать.
Вот я и скомандовал сестре: «Побежали!». Не оглядываясь, с ветром, возникшим от собственного движения, по тропинке, в сторону дома. Когда выбираешь направление – дом, сразу силы обретаешь дополнительные. Они являются от одного взгляда в ту сторону, где тебя ждут и помогут, и спасут. В любом обличии примут, всякого-такого. А про мысли тайные можно даже дома не говорить. Чтобы не расстраивать близких, чтобы не объяснять разницу между мыслями и поступками. Она есть, она выглядит пропастью, которую просто так не перепрыгнешь, только если перелетишь, а потому нужны крылья. Где их взять? Ангелы не дадут. Их крылья для доброго, не плотского, без возбуждения и без силы полет ангельский. А тут все наоборот.
Убежали мы с сестрой от маньяка и от запаха, вспенивающего кровь, толкающего ее по всем артериям тела, и окраинным в том числе, и даже срамным.
Немного отдохнуть от бега и дальше, вспоминать.
26 сентября 2002 года
Немного поразмышляю перед воспоминаниями.
Пара – это две штуки чего-либо, представляющие в совокупности единое целое. Штуки могут быть почти одинаковыми ( левая и правая рука), могут быть не похожи друг на друга (ключ и замок), но непременно сделаны из такого же самого материала ( пиджак и брюки). Связь пары настолько очевидна, что выглядит роковой, убийственно красивой. Иногда с односторонним притяжением к красоте и тогда – просто убийственной. Разница в форме только подчеркивает единство содержания и напоминает про неравенство позиций. Что-то выше, кто-то ниже, она принимает, другой вставляет, оба в упряжке, но ведет коренной.
Как образуется пара? Коренной(ая) подает сигнал, делая шаг навстречу или намекая пустяком каким-либо. Затем промежуток ожидания, который и показывает с самого начала перспективы образующейся пары. Еще не гарантию удачного продолжения, но необходимость и непременность. Если коротко ожидание положительного ответа, значит, симпатия запустила парасимпатическую нервную систему. Если думает долго, значит, не запускается там что-то.
Я попробовал организовать пару в седьмом классе и не надо смеяться-удивляться. На танец пошел приглашать, на медленный.
У нее волосы средней длины, светлые и прямые. Ростом девочка небольшим. Носик вздернутый, топорщится на лице, как флажок. Только что на ветру не колышется, но как же уверенно держится. Носик на малое не согласен, подавай миллион прелестей и полное соответствие с идеалом. У девочки рот чуть приоткрыт постоянно (как будто носом дышать не умеет). Во рту – щербинка между верхними зубами (говорят, будто признак сильного полового желания). Подбородок округлый, шея – не худая, и в тринадцать лет это смотрится привлекательно. Никто ведь не воспроизводит будущее лицо партнерши в воображении. Не моделирует картинку в стиле: двадцать лет спустя. Поэтому девочка хороша на все сто в свои тринадцать. И фигуру описать, возможно, но лицо – главное. Убежденность про такое главенство сохранил до сих пор. Не то, чтобы фигура не важна (как без нее?!), но стоящие рядом люди, смотрящие друг на друга, не опускающие глаз в землю и не разглядывающие небо, видят лицо. Так распорядился Бог Любви и Страсти: видеть лицо. Кожа – немного раненая. Ветром, ветками и пылью, руками своими и посторонними. Она еще не испытала косметических перегрузок, еще дышит во все поры. И не знает кожа страхов, легко подставляясь под солнце и воду. А господствуют на лице, конечно, глаза. У девочки глаза стандартно-серые, широко открывающиеся в момент удивления и гнева. Эти глаза не плачут, не умеют пока. Они только распахиваются на секунду, включают цепную реакцию: морщится лоб, увеличивается дырочка рта. Потом девочка начинает говорить, и я получаю отказ в ответ на приглашение. Медленному танцу не бывать. Во всяком случае, не сегодня, не с ней.
«Андрей, ты хороший парень, ты – настоящий друг». Что может быть обиднее этих слов для мальчика из уст девочки? После сказанного она уходит с другим – не таким хорошим, а я остаюсь наедине со своими мыслями. Путаю прошедшее и настоящее время. Значит, сидит во мне гвоздь. Ржавеет железяка комплекса, разваливается потихоньку, но держится. Нет-нет, да и одолеет мысль: похуже бы кем стать, испортиться. Чем хуже – тем лучше. Привлекательность зависит не от правильности. Правильность – сомнительная гармония. Качество мужского зависит от естественности. Без выпендрежа и показухи действовать, не для бравады и картинки, а простым образом. Другое дело, что правильность может быть естественной. Всем помогать, откликаться на беду окружающих, дружить без выгоды, брать меньшее яблоко, когда два предлагают на выбор, – это все ведь правильно, это удобно. А девчонка выбрала неудобство. Силу, страсть, независимость партнера, – все такое, чему мне предстояло научиться. Если получится, то строгое время и менее строгие женщины распознают и силу, и страсть, и независимость. А пока… Продолжает путаться прошедшее и настоящее.
Обида захлестывает меня, как штормовая волна, обдавая мутной водой. Опрокидывается сверху прямо на голову. Начинаю молчать при такой обиде. Думать не прекращается, а вот делать ничего не могу. И еще проблема: раздвоение возможных действий. Простить или покинуть театр? Убить в себе гордыню или отомстить за насмешку? Надо найти в себе силы и на то, и на другое. Остается только выбрать более сильное чувство. Кого больше любишь, ее или себя?
Парное существование – самое жизненное. От него проку больше, от него все рождается. Это – очень древний способ самосохранения человека и человечества, и лучший. Какое мне дело до человечества! Это способ сохранения меня. Быть одиночкой, конечно, не просто, а проще. До определенного возраста получалось и нравилось, но учитывать интересы второго становилось все привлекательнее. Трудно и заманчиво. Продолжение жизни идет только через пары, а через одиночество жизнь останавливается. До этой истины надо добраться, вырасти. Лишь бы не пропустить момент истины. Ту самую точку красную, которую замечаешь и говоришь себе: пора что-то менять и изменяешь.
Собственную обиду как-то перевариваешь и заглушаешь. Времени немного подождать и засыхает обида. Кусочки ее мумифицированные остаются, но бездействуют. Только не ворошить их, и не опасно это все собственное. А обида за близкого человека не высыхает. Как гнойник реактивный, вирус анаэробный, как что-то в тротиловом эквиваленте. Требует взрыва и распространения. Ищу выход от обиды за близкого и становлюсь нетерпеливым.
Сестренку задел дворовый гад. Он числился в хулиганах, и предки его тупо наблюдали за хулиганским взрослением. Сплевывали на мораль и принципы. До милиции этот урод еще не дорос, поэтому наглость не скрывал, вставляя палку в спицы колес велосипеда сестренки. Велосипед был особенный, голубой, один такой на весь микрорайон. А хулиган был обыкновенный, понимающий только силу. Я решил драться, точнее сказать – бить его решил.
Сначала рассчитал все. Мы с ним смотрелись по телосложению одинаково, ростом я даже чуть ниже был, но имел два преимущества. Все-таки, один год возраста в мою пользу, старшинство на этот самый год давало превосходство опыта. Представьте, я прожил на целый год больше, чем этот хулиган. А второе преимущество: свято дело ощущал, правоту бесспорную. И в цели, и в способе достижения.
Двор жил своей суетой и играми. Трое приятелей стучали мячом о каменушку. На деревянной горке возились малыши под надзором мам. На скамейках жили бабушки, присматривавшие за мамами малышей. Зелень в виде летней травы-муравы покрывала двор обильно. Солнце начало клониться к Западу, а куда же еще. Запад у нас значился за пятьдесят вторым домом. Я отсиживался в беседке, наблюдал за противоположным домом и накапливал злость.
Хулиган спустился с крыльца подъезда очень спокойный в движениях, неторопливо оценивая двор. Вразвалочку сошел, с ленцой, хозяйской поступью, твердыми ногами. Руки в карманах брюк. А в его глазах отмечался блеск. Постоянное сияние. Намного позже я научился вычислять по этому нездоровому сиянию психопатов. Глаза одновременно и светятся, и выглядят слепыми. Кажутся и чрезвычайно острыми, и обожженными. Спокойствие хулигана отображало его расслабленность, которая была моим подспорьем и его поражением. Только он вступил на траву небрежно, а тут и я.
Тоже вышел, не выскакивал, хотя броситься хотелось сразу. Надо было сначала что-то сказать, обидное и уничтожающее с первой доли секунды. Мне так казалось, что правильнее так будет. Ничего заранее в голове не сложилось, поэтому плюнул в лицо, харкнул в лицо по-детски, как умел, и сразу кулаками в голову, а потом задняя подножка сама собой прошла. Опрокинул гада, он успел перевернуться на живот и закрыть лицо руками, но я запрыгнул на хулигана и стал молотить кулаками не останавливаясь. Четко помню: хотел до конца добить, пока шевелиться не перестанет. Приятели-футболисты, отбежав от каменушки, схватили меня и оттащили от лежащего гада. На их лицах читался испуг: за всех участников, от неожиданно возникшей ситуации. Мое дыхание почти галопировало посреди двора, а приятели объясняли: «Ты его убить мог, все, успокойся, достаточно».
Бабушкам на скамейках было, что обсудить в остатке дня и на следующий тоже. Малышей с горки сдуло. (А горка еще не раз фигурировала в моих детских историях). Родителям доложили о зверском нападении, никто не предполагал подобного. И я от себя не ожидал. Мама что-то тихо сказала отцу. История с хулиганом завершилась. Странно, но я его во дворе с тех пор не видел. Не совпадали в прогулках.
Вот, горка опять фигурирует в моих детских историях. Память о ней оживает особенно в зимнюю пору. И виновница воспоминаний не только зима, но и первые половые игры. На горке.
27 сентября 2002 года
Сколоченное деревянное сооружение, напоминавшее каблучок, политое водой и накатанное детскими телами, привлекало повышенное внимание. Само по себе катание не вызывало выброс веществ удовольствия в кровь или вызывало по - минимуму. Другое дело, когда на вершине горки собирались девочки. И дальше – действо. Любая из них в самый неожиданный момент срывалась пингвином с горки вниз, а какой-нибудь поклонник ее фигуры успевал схватиться за талию девочки и вместе с ней, в обнимку, вниз. Сказочная ледовая игра. С ней может сравниться и даже превзойти – мотоцикл. Разница: девушка сзади, и она прижимается. Ее инициатива, ее страх и желание одновременные влекут к спине парня. На горке эмоции похожие, положение тел – обратное. Смена позиций: сзади - спереди, первая - второй, успею - не успею, сумею…
Если на массовое скатывание выходила та, которая… Понятно, ее поджидал на верхушке «каблучка». Коль не выходила, изменял произвольно, западал на других. Очень нравились девочки с красными деталями в одежде. Шарфик, рукавички, шапочка красная. Видимо, красные шапочки шлют какие-то особые сигналы в мозг. И, видимо, от этой особой цветовой волны в мальчишеском мозгу что-то происходит. Хочется схватиться за талию и вниз. Мальчики вырастают, и у мужчин аналогичная реакция на этот чертов цвет. Я бы даже сказал, на чертовский колер. Только там, во взрослой жизни схватиться за пояс и съехать с горки мало. Можно на первых порах и только схватиться, и достаточно на первых порах – с горки. А потом уж обязательно краснота расползется по мозгу, распарит его и тогда, удовлетворения какого-то захочется. Если не какого-то, то хоть какого-нибудь. Иногда так сильно, что и не остановиться. Думает мужчина: нужен результат, конец нужен, до конца – это просто необходимо.
Я так, конечно, еще не думал, стоя на горке. Маленький еще был, но красные детали одежды замечал. Про условие напоминаю: я свободен, если «та самая» не вышла, не пришла, то есть не сдвинулась с места. Тогда я свободен, и в своем полете начинаю замечать особенные детали одежды девочек. А уж если пришла, то – значит, и прыгал к спине девочки своей. И тогда красные точки не маячат перед глазами, курс иной наблюдается тогда. Получается, что – правильный курс.
Девочки могли специально выделять руки, шеи и головы красным, но скорее всего не понимали пока. С точки зрения чувств выбор был безусловно не случаен, но до сознательного пока не доросли. Так мне думается. Иначе – это игра умышленная, иначе – желание соблазнить, да не простое, а возведенное в культ. Надела эдакое, увидел его, клюнул, примагнитился, и ходит в безумии к красному примагниченный.
Все то, что описал, страстью зовется или пристрастием. Невелика разница между понятиями. Она есть, эта разница, и заключается в том, что к страсти любовь может подмешиваться и большей частью понятие, все-таки, одушевленное. А в пристрастии несправедливость уже чувствуется, и желание – склонить в свою пользу, на свою чашу. В пристрастии еще допрос мерещится, и суд, и даже самосуд. А страсть может быть в виде страха и в виде ужаса, то есть сильного страха. И как-то смешивается все это в голове: страсть, ужас, склонить на свою сторону. Разобраться сложно, поэтому на горке руками за талию девочки хватался и катился по ледянке на валеночках, не думая, а делая, осуществляя желаемое, наблюдая за удовольствием девочек.
На лице светилось удовольствие. Подмороженное, розовое, на щеках виднелось. В глазах тоже радостный блеск, перемешанный с лукавством. И разговорами возле горки, и шепотом таинственность на себя нагоняли, которая на деле шита белыми нитками. Видел удовольствие у девочек от этих наскоков.
Странность, нелепость, несправедливость в таком простом завоевательском способе заключается. Мне так до сих пор думается. Никаких особых интеллектуальных изысков не требуется. Умения – минимум, старания – минимум, интеллекта – ноль целых три десятых. Главное, наскочите сзади, и удовольствие у всех участников процесса. Страсть. А начинается с красных шарфиков, да рукавичек. И мороз – не помеха, только раззадоривает.
Однако, не меня раззадоривает, мороз я не любил. А что в нем хорошего? Холод, он и на Севере – холод. Про Африку молчу, понятно и так. Как называют мороз: Батюшка, Дед, Его Величество, Иваныч? Какой там батюшка? Мороз, страх, голод, жажда, – никакого уважения ко всему такому нет и быть не может, поэтому – просто мороз.
Он меня подкараулил в детстве. История вышла простая, короткая и глупая. Андрюша в лыжах пошел прогуляться возле микрорайона. Сто метров от домов, двести метров от родного очага, где мама с папой. Мне нравилось одному осваивать территории. В такие минуты фантазия включалась, бормотать начинал под нос. Будто репортаж веду на весь мир об открытии новых пространств. «Осталась одна горка, и откроется неизвестный доселе пейзаж. Впервые, житель планеты Земля шагнет в долину, окутанную самыми невероятными представлениями и т.д.» Вот такая или подобная бредятина лезла в голову и вылезала изо рта. Комментатор, как-никак, хоть и не состоявшийся.
А морозу наплевать на юного лыжника с элементами мании величия. Мороз пробрался в ботинки и остался между пальцами. Спохватился Андрей поздно. Ноги болели холодом, и переживание боли уже ползло снизу вверх. Как на горку взбиралось. Стало страшно, двигаться не хотелось, а наоборот – полежать бы где-нибудь на «открытой для человечества территории». Понимал четко, что делать этого нельзя, надо до домов дойти, а мороз сильнее оказался и, пробравшись в мою голову, вызвал замутнение, шум даже небольшой, вопрос мгновенно возникший: «Что это?» и все. Обморок.
Очнулся, по-видимому, сразу. На снегу сел и вижу, как женщина ко мне направляется. В приличном возрасте, пуховый платок, темное пальто без мехового воротника. Дешевое пальто. Обыкновенная женщина, будничная, из жизни обыкновенной, но из жизни, а не из обморока. Подошла и спрашивает: «Что с тобой, парень?». Я отвечаю: «Замерз, ноги замерзли». А она, не останавливаясь: «Газетами надо ступни обертывать, тогда не замерзнут». В голове вслед за мутью наступила ясность от слов про газеты. Встал, силы небольшие почувствовал, собрал их и до домов с силами пошел все-таки. Без всяких комментариев, только стихи Самуила Яковлевича Маршака в стиле заклинаний стучали в скулах: «Что растет на елке? Шишки да иголки. Разноцветные шары не растут на елке. Не растут на елке пряники и флаги. Не растут орехи в золотой бумаге». И так по кругу про шары, про шишки: «…Не растут орехи в золотой бумаге».
Теперь о ней, о красавице лесной. Действительно, красавице. По-другому не бывает. Во столько всего блестящего и радующего нарядят елку, что красота обеспечена даже самой захудалой и облезлой. И хромые, и кривые деревья в новогодние дни смотрятся дивами. Выбирать особую елочную стать на базаре или в лесу не обязательно, потому что под увесистыми бусами и с помощью разухабистых шаров, благодаря звезде на верхушке и искусственному сине-красному снегу, елка преображается из гадкой, дешевой, лишь бы какой в лучшую. А когда наступает вечер, и зажигаются огни на ветках, любому становится ясно – это желанная красавица. И лучше ее нет, и никакой другой не надо, самая загадочная, самая пушистая, скрывающая у себя под юбкой подарки.
Наряжать елку игрушками и мишурой – это чрезвычайно важный ритуал детства. Может быть, самый важный. С той поры у меня сохранились: гусь из ваты, картонный слон, три сосульки, старик Хоттабыч, зеленая шишка, желудь, который я долго принимал за какой-то человеческий орган, домик, сова и Снегурочка, на прищепках все трое, каждый на своей. К этим игрушкам прикасаюсь один раз в год. Их становится меньше с каждым разом. То – переезд какой-нибудь, а то – порыв ветра на улице, и легкая игрушка из ящика полетела на твердый снег. Вдребезги. Бережешь-бережешь их, но всех неурядиц не предусмотреть. Теряем игрушки, но люблю я только бьющиеся. И ценю только хрупкие, требующие осторожность и особый подход. Шарик, который будто мячик упал и отскочил, своей прочностью любовь не завоюет.
Мама учила меня одевать красавицу. Разворачивали кусок газеты, доставали какую-нибудь игрушку и выбирали для нее место. Чтобы цвета не совпадали, чтобы одинаковые по форме в разные углы елки развесить. Любимым игрушкам – особые места: в центре или повыше. Организация процесса позже стала напоминать аквариумное дело. Воспитание вкуса и там, и там.
Газеты того времени – отдельная радость и воспоминания. В некоторых до сих пор покоятся те самые игрушки.
Читаю обрывок «Социалистической индустрии» за 30 июля, а год неизвестен: «Наша цель, – сказал корреспонденту ТАСС перед заседанием председатель комиссии Г.Н. Киселев, – проанализировать состояние дел с товарным дефицитом, выявить причины дисбаланса, приковать к проблеме внимание планирующих и распорядительных органов».
На обратной стороне обрывка: «Зато мы стоим сразу в трех очередях на собственную квартиру, – вступает в разговор Елена, сортировщица объединения. – На предприятии – сто шестьдесят пятые, в райисполкоме, на кооперативное жилье – семьсот тридцать вторые. В последней, льготной райисполкомовской очереди для молодых семей – двести двенадцатые».
Интересно, достоялась ли семья Елены до собственной квартиры? Дожила ли сама Елена?
28 сентября 2002 года
Может быть, надо разделить описание дальнейшей школы и жизни, но не на классы, а на темы. Начнем с физического, с тела и со здоровья. Это – не фигура речи, когда я называл себя маленьким. Самый, что ни на есть низкий в классе, вплоть до девятого-десятого. Нисколько роста своего не стеснялся, и он не мешал мне осваиваться среди новых товарищей. Я даже думаю, что физический недостаток делает человека умнее. Сидя дома и переваривая в голове текущие события, ребенок с какой-либо физической погрешностью уделяет обдумыванию больше времени. Гуляет меньше, планирует будущее, кажущееся сложным по сравнению с другими. Как только возникает простая ситуация, где надо бежать и первым достичь результата, конечно, я опаздывал и не лез без очереди, и скромничал. А вот в сложных и нестандартных делах велико рослые сверстники терялись или шли напролом, все испортив. Подумать они не могли, а я мог. Вообще, рост не мешал.
Иная картина вырисовывалась со зрением. Оно начало падать стремительно с началом пубертата. Был момент, когда я подумывал о надвигающейся слепоте и даже немного готовился к этому.
Представьте, что надо пройти по улице пятьдесят метров с закрытыми глазами, потом сто метров, потом подняться по лестнице на мост и среди встречных прохожих вилять. Они, конечно, обходили стороной меня, но все равно. Пришлось вовлечь в игру сеструху, я посвятил ее в правила, она шла рядом и говорила о ступеньках, ямах и т.д. Сама тоже иногда хотела попробовать и бродила по улицам «ослепшей» уже под моим руководством. Ее хватало ненадолго, и я знаю почему. Страшит такое гуляние потому, что требует терпения особого. Привлекает невидимость только на небольшое время, превращаясь затем из интереса в испытание. Сестра принимала происходящее за игру, поэтому быстро сдавалась. А я, как уже объяснил, готовился к худшему, на всякий случай.
Плохое зрение, между прочим, способствует развитию других органов чувств, в первую очередь слуха, конечно. Шевеление губ у людей на расстоянии не видел, но знал, о чем говорят. Тем более, если обо мне. По деталям издалека фиксировал нужное, цветовые оттенки подсказывали. И еще появилось предугадывание. Все отголоски и оттенки собирались в голове, включался очень быстро анализатор, и появлялось предупреждение о предстоящем. Гораздо позднее, когда начал носить очки, глаза помогали предугадыванию. Я ведь вновь начал не только слышать детали, но и видеть их. Сейчас очки – это часть меня, большая, чем ухо или палец. Я люблю вас, очки!
Когда окулист сделал попытку: остановить падение моего зрения, возник казус, о котором родители так и не узнали. А последствия могли иметь печальный исход. Назначили витамины, группу В, внутримышечно. Инъекции делали в школе. На перемене я приходил в медицинский кабинет и получал дозу. Через считанные минуты начиналось головокружение, и белый свет уходил. Я инстинктивно оказывался на крыльце школы, дышал и держался изо всех сил, чтобы не свалиться. Вокруг курильщики нарушали запрет, их жизнь дымила на перемене, а у меня шла борьба за сознание, то есть за свою жизнь. Каким-то образом доползал до класса и еще пол урока сидел, фактически отсутствуя. Голос учительницы доносился издалека, казалось, что комната растянулась по длине, раза в два. Все происходящие действия воспринимались в замедленном и туманном виде. После третьей инъекции нарвался на контрольную по математике. Даже не понял, что от меня хотела эта наука получить в тот момент. Сдал чистый лист. Учительница сильно удивилась и на перемене приперла Андрея в угол, ткнула пальцем в бумагу: «Это как понимать?» Надо сказать, учительница была невестой на выданье, поэтому прижала с желанием. Под такой женской пристрастностью я сдался быстрехонько и выложил про уколы и последствия, как на духу. Учительница кивнула, разорвала листок и отправилась в медицинский кабинет. Какой-то там один витамин они отменили, а в благодарность, после занятий я переписал контрольную на пятерку. Смог бы и на шестерку, но короткая юбка преподавателя отвлекала.
…Впервые я заметил, как устроены женские ноги. Осмотр начинался с коленей, с чашечек, выпирающих особым образом. Они оказались круглые и двигались, как только менялось положение ног. Икры испытывали недостаток солнца, их цвет ближе подходил к молочному, икры контрастировали с руками и лицом, как будто приоткрылись впервые и ненадолго. От такого мимолетного счастья кожа волновалась, мышцы упруго выделялись, и привлекательность ног становилась живой. Мне хотелось проверить на ощупь все это, тем более, что разглядеть хорошо – не получалось из-за миопии. Я не сердился на зрение, наоборот, ведь благодаря его недостатку, оказался один напротив ног учительницы. Отвлекали они чрезвычайно, по-взрослому, бросали вызов моему безразличию. Что-то опасное таилось в ногах, острое и влияющее на меня…
Часто болела голова, почти ежедневно. Никто не понимал – почему? Я спасался расслабляющей позой, которую почувствовал однажды и использовал по нужде. Ложился на живот (как когда-то при грыже), лицо закрывал ладонями и вот так, уткнувшись, немного отвлекался от боли, боясь пошевелиться. Мама тревожилась: «Задохнешься. Зачем так лежишь?» А если нравилось, и головные мучения стекались в ладони, значит, я продолжал. Спустя несколько лет в журнале про йогу обнаружил фотографию позы абсолютного отдыха, точь-в-точь соответствующую моей. На спине не получалось отвлечься, только лицом вниз, закрыв его от постороннего любопытства.
Мама придумала, как вылечить меня: заставляла обедать в школе. До этого я избегал приема пищи на перемене, особенно котлет, не терпел смеси прогорклого масла и жареного хлеба. Деньги на еду передавались через сестру, она же контролировала процесс. Удалось достичь договоренности: пюре, компот, ватрушку, – это съедал, но котлеты не мог, вплоть до тошноты. Очередь из желающих на Андрюшкин овальный кусок «мяса» существовала реально, а частота головной боли уменьшилась в разы, хоть и без котлет.
21 сентября 2002 года
Здесь уместно рассказать о первой физической боли, о впечатлениях. В тринадцать лет я заболел пневмонией и угодил в больницу. Началось с карантина, это бокс, присматривались к новому пациенту, чтобы заразу в отделение не принес, и лупцевали ягодицы пенициллином. Четыре раза в сутки дикая боль, от которой не повернешься, не спрячешься. Особенно ночью. Меня будили включением света в боксе и сразу удар иглой, и боль растекается. Медсестра в белом уходит, выключая свет. Остаюсь один и, сжав зубы, в прямом смысле, начинаю тихо выть, тоже в прямом смысле. Попав в отделение, я узнал от коллег по палате, что пенициллин используют в разных солевых формах. Та, что калиевая – она больнее будет, пыточная соль и для новеньких в боксе годится вполне. Натриевая щадит задницы, но ее на всех не хватало. Доктора и медсестры вынуждены были делать выбор. С тех пор слово «выбор» – пугающе и болезненно звучит для меня. Надвигается это слово ультиматумом, молотом по наковальне бьет. По мне и бьет. Может калием ударить, а может натрием сделать вид, и выбирают для тебя соль в задницу.
Боль заранее лучше не представлять, не готовиться к ней. Так лучше. А представить ее можно только, имея память о боли, – болевой опыт. Поэтому таковую память вегетативную исключить бы хорошо, вытеснить, но сложно это.
Еще были слезы мои на любой обидный пустяк. Из-за четверки мог разрыдаться, если вскрывалось непонимание. Период слезотечения длился не слишком долго, но успел принести мне славу тонко организованного существа. В девчонки не записали, не посмели, все-таки я играл в футбол, хоккей, нормально играл, не жалея себя. Правду сказать, двое старшеклассников несколько разочков подходили ко мне и зачем-то унижали. Обижали, сравнивали с обезьянкой почему-то. Бить не пытались, только тычками по корпусу раззадоривали. Эти парни обладали известностью и популярностью в школе, красавцами числились и так далее. Оба погибли в Афганистане затем.
И, наконец, наступила особая эра, началось выдающееся в школьной внеклассной программе. Нас объявили «зарничниками», почти военными, а меня – настоящим командиром.
Дальше в голове эпизоды из юнармейской жизни. Их столпилось великое множество. Самые яркие вот эти.
Эпизод о смелости.
(первый)
Военный руководитель Алексеич притащил нас в бассейн, где учил плавать. Он расхаживал с секундомером по бортику, и мы рассекали воду, приближаясь к нормативам. Внезапно Алексеич решил проверить нашу смелость и загнал всех на вышку.
- Прыгать, – командный голос полковника сдвинул к краю вышки всех мальчишек, и мы посыпались один за другим, как пингвины с айсберга.
- Всем прыгать! – Приказ военрука потряс стены бассейна «Динамо».
Парочка боевых девочек сиганула с трех метров, но осталось немало школьниц наверху, сбившихся в кучку, жавшихся друг к другу, ставших похожими на овец в резиновых шапочках.
Тогда Алексеич снял мундир, разделся до черных, семейных трусов и поднялся на вышку. Оттолкнулся уверенно, всем своим полковничьим телом бросился на амбразуру бассейновой воды. Охнули служители «Динамо», и тренеры в том числе, и посторонние плавающие охнули. Группа девочек молчала. Алексеич добрался до угла зала, спокойно снял трусы, выжал из них лишнюю жидкость, надел вновь и, стоя в семейном атрибуте, и только в нем, гаркнул зычно:
- Прыгать, вашу мать!
Эпизод закончился всеобщим преодолением страха высоты школьницами и уважительными кивками головы со стороны тренеров. Личный пример – лучший способ воспитания подрастающего поколения.
Эпизод о случайности, чуть не ставшей роковой.
(второй)
Единственное помещение на весь город, в котором можно было проводить стрельбу из автомата, располагалось рядом с Кафедральным Собором. Можно сказать, что они находились на одной территории. Тогда воспринималось это без протеста, а сейчас привычно. Хотя, соседство креста на куполе и огромной мишени на фронтоне тира смотрится странно. Тренироваться мы ходили регулярно, и как-то раз Алексеич мог лишиться жизни. Поступила команда: «На огневой рубеж». Автоматы, естественно, на предохранителях стоят. Ложимся на маты, начинаем готовиться к упражнению, и раздается выстрел. Юнармеец по фамилии Глаз, нечаянно нажав на спусковой крючок, отправил пулю в потолок, от которого рикошетом она отлетела обратно и пронеслась в полуметре от Алексеича. На потолке осталась щербина, как символ ротозейства Глаза, забывшего про предохранитель.
Какие можно сделать выводы из эпизода? Во-первых, юнармейская игра не всегда оказывалась шуточной войной. Во-вторых, ротозей Глаз, обладавший умом и подававший надежды, затем также легко выстрелил в свою жизнь, застряв в грузчиках и утешаясь вином.
Эпизод о тщеславии.
(третий)
Гордость с оттенком высокомерия (да-да, признаюсь в этом) посетила меня 9 мая во время празднования очередного Дня Победы. Наше отделение блестяще ходило строевым шагом, поэтому власти доверили пост возле Вечного Огня. Было ощущение, что весь город собрался на площади. Репетиции проходили в пустом спортивном зале, а тут – уйма народу. Помню, как поднимаю ногу в небольшом пространстве и не знаю, будет ли возможность для следующего шага. Люди расступаются в заключительную долю секунды, и я веду часовых за собой, как ледокол человеческой плоти. Щелкают затворы фотоаппаратов, родители подталкивают детей для лучшего обзора. Собравшаяся на площади масса, как единый организм, состоящий из клеток. Масса шевелится и дышит, а я – пульс этой жизни, сорок четыре шага в минуту.
Если в выросших юнармейцев иногда вселяется гордость, и они вытягиваются в струнку, подбирают живот, поднимают голову, знайте – это славное прошлое переполненных площадей просыпается в человеке и не более того.
Эпизод об упорстве.
(четвертый)
Несколько лет подряд к семи часам утра на зарядку в школу. Бег, подтягивание на турнике и прочие изыски физических упражнений. Алексеич где-то вычитал про то, как надо взбегать на лестничный пролет. Задерживали дыхание на две секунды и возносились по ступенькам на другой этаж школы. Я до сих пор так поднимаюсь по лестнице в своем подъезде. На одном дыхании. Принято считать, что люди делятся на сов и жаворонков. Наверное, это так, но смею предположить, что есть те, кто вставал на зарядку по утрам и остальные.
Только однажды военный руководитель не пришел к семи часам к крыльцу школы. И мы гурьбой явились к нему на пятый этаж, увидели приболевшего Алексеича, которого жена не пустила к нам. Он прикладывал руку к сердцу, извинялся перед детьми за свою хворь и за жену. Учителя рассказали гораздо позже, что Алексеич перенес микро инфаркт на ногах. Мы этого не знали, мы бегали и подтягивались. Военрук казался нам вечным.
Эпизод о творчестве юнармейцев.
(пятый)
Наша школа считалась хулиганской. Я думаю, она таковой и являлась. И однажды преподавателю русского языка и литературы пришла в голову мысль о спектакле. Воедино собрали исключительно мальчиков. Сначала, к декламированию стихов мало кто из них был готов. Большинство из чтецов, подписавшихся на это дело, производило над собой усилия, переламывало понятия улицы и подвалов. В качестве театральной постановки учительница выбрала «Василия Теркина». Поиск гимнастерок, медалей, танкистского шлема, гармони и других атрибутов, репетиции и обсуждение придуманного, – все это на целый месяц заняло умы подростков, и микрорайон спокойно жил, временно лишившись прилива девиантной крови. Спектакль прошел с блеском, о нем говорили долго, хвалили каждого хулигана. Я встречал некоторых через десять, двадцать лет, все помнят заученные тогда стихи. Творческое самовыражение – отличный заменитель кровопускания, мордобития и мелкого воровства.
Эпизод о памяти.
(шестой)
С той юнармейской эпохи прошло тридцать лет. Алексеич умер. В последние свои годы он мало и плохо ходил, зато помнил все события, каждую фамилию, малейшие эпизоды из всех судеб чужих для него школьников. Алексеич умер, оказавшись не вечным. Через триста дней после смерти военрука в школе собрались юнармейцы, нас было много. Мы договорились.
Один сказал, что будет оркестр – военный, настоящий. Второй пообещал смонтировать фильм о жизни Алексеича по фотографиям и скудным кусочкам видеосъемок. Третий дал деньги и на них быстро-быстро соорудили стеклянный шкаф, который поставили в музее, а в шкафу повесили мундир полковника. Четвертый был электриком и предложил помощь школе. Пятый являлся владельцем магазина цветов, он объявил: «В назначенный день цветы будут». Шестой выглядел самым шикарным. Расхаживал в золотых часах, дорогом, блестящем костюме и даже ручка у него, оказалась – не лишь бы какая. Этот господин возглавлял похоронную контору и взялся сделать мемориальную доску, и сделал. Из черного мрамора.
Все получилось. Оркестр играл, и фильм глядели стоя и плакали. Мундир после химчистки смотрелся, как молодой. На сцене, на которой тридцать лет назад отплясывали под Василия Теркина хулиганы, с трудом поместились все цветы, от хулиганов. Памятную доску открывали: полковник ФСБ (бывший юнармеец), адмирал Северного флота (сын), генерал, мэр города. А я читал на крыльце школы стихи про то, как тесно Алексеичу во всех рамках и даже в траурной.
22 сентября 2002 года
Самым серьезным образом надо относиться к самому главному. Я сейчас объясню. В жизни ищется смысл, задаются вопросы по этому поводу. Человек спрашивает себя и соседей по жизни, он осознает свое временное пристанище на белом свете и постоянное пристанище под землей. Вопросы переходят в размышления, и все возвращается к вопросам, которые касаются будущего. И только его, только будущего.
Ценнейшим игроком в такой рулетке считается предсказатель. А разве они бывают? Сильно, сильно, сильно сомневаюсь. Может быть, очень редко рождаются, может быть. Зато в каждом человеке крепко сидит желание: предвидеть судьбу и оповестить о ней. «А что я тебе говорила?» Все время ошибаемся и поэтому лезем в сновидения, копаемся в них, не понимаем, что сны – это прошлое, думы прошедшего дня или дней, тайные или явные желания, бывшие в употреблении, увиденные только ночью внутренним образом. Сновидение – это не кинофильм. Экран не растянуть и не продемонстрировать зрителям. Можно только рассказать о нем с комментариями, надеясь, что сбудется, не понимая, что сошлись к барьеру: прошлое и мечта. Вот я и добрался до самого главного.
Мечта – отличительная черта человека от животного. Мечта – страшная, разрушающая сила, не позволяющая жить настоящим, приводящая в тупик радости повседневности. Она гонит и гонит уставшее тело к светлому будущему, не разрешает остановиться, расслабиться, пожевать, полежать без мыслей. Ничего такого не разрешает. Мечта – необходимость, данная нам в ощущение, отделяющая человека разумного от человекообразного. Она гонит и гонит кораблик внутренней жизни навстречу борьбе, и понимаешь, что только это и есть жизнь. Такая разная и многоцветная у всех, у кого есть мечта. На борту лодки красуется название своего будущего, своего смысла.
У меня в школьные годы была мечта. Тогда я писал в сочинениях, что хочу стать спортивным комментатором. Эта сюрреалистическая мысль одолевала мальчика не один день, а минимум – пять лет. Можно высчитать: половину сознательного детства я не просто смотрел телевизор, а со смыслом. Наблюдал каждое перемещение мяча и шайбы, оценивал лыжников в их стремлении дойти до финиша, бегунам в эстафете доставалась похвала. А если они все расстраивали мои ожидания, то молчание было им укором. Комментирование состоявшихся новостей и трагедий всяких не прельщало. И даже военные парады не интересовали. От всего предсказуемого я не отказывался, чего только не сделаешь по инерции. Другое дело – мечта, путь мысленный к ней сладок и навязчив одновременно.
Я даже так начинаю думать, что любовь – это мечта. Тождество понятий обнаруживаю. Существующая потребность в любви замещается иногда делами, но возвращается к человеку. Разве мог я-мальчик в двенадцать лет любить? И в пятнадцать – не мог. А мечтать должен был.
Мое детство буквально пропитано было всяческим военным. Чую погоны за версту, отец в них ходил. Я маршировал солдатиками, а потом и сам. Мамаев курган облазил весь. Противогазы и мелкокалиберные винтовки – лучшие друзья, разбирал и собирал автомат за одиннадцать секунд. Нельзя сказать, что для меня глубоко противной оказывалась военная тема, но постепенно начинала раздражать. Поэтому, догадались: мечта не совпадала с развитием реальности. В космос никогда не хотел, еще и обида за улетевший шарик жила. В летчики, моряки, конструкторы не стремился. Комментировал для себя происходящее на телевизионном экране, анализировал мужскую конкуренцию за мяч, раскладывал по полочкам, и казалось, что получается.
За детей часто принимают решения взрослые люди. Или умело подталкивают, или неумело навязывают, заставляя. Алексеич спал и видел меня военным разведчиком, тайно сделал какой-то предварительный запрос в соответствующую школу, но, слава богу, плохое зрение спасло. Алексеич расстроился на призывной комиссии, а я вздохнул с облегчением. Да здравствует, спасительная близорукость! Свобода выбора начала вырисовываться на горизонте. Мечта оставалась сюрреалистической, никто не помог, не подсказал. Экзотика всегда пугала обывателя, а обыкновенность и простота внушали надежность. Между улетающей в облака мечтой и новым желанием возник промежуток. Временная пауза, которую непременно предстояло заполнить чем-то особенным.
Придется на мгновение вернуться к Самуилу Яковлевичу Маршаку. Я знал почти все его стихи наизусть. Эта очень толстая книга была мной зачитана и перелистана до желтизны страниц и трещинок на обложке. Но следующая эпоха сменяет предыдущую, и в руки попался «Комнатный аквариум» под редакцией проф. М.А.Пешкова. Книга стояла в шкафу десятилетия и ждала своего читателя. Ее подарили маме к 8 марта еще до моего рождения. Видите, как много нам достается от мам.
Ничего странного в том, что раньше книжка не попадалась на глаза. В доме таились запасы разных предметов и провианта. В диване, например, на годы вперед прятались спички и зубная паста. На антресоли покоилось мыло, в ящиках комодов, чемоданах и сундуке одежда, которую не надевали, куски ткани, отрезанные для шитья. Соль, мука и множество книг, складированных в два ряда с добавками томов, уложенных по горизонтали. Полки шкафов выгибались, готовые рухнуть со дня на день. Дверки в литературные закрома открывались особым образом, с большим трудом. Детям в одиночку не позволялось внедряться в верхнюю часть шкафа. Это было опасно для головы. И лишь только я достиг определенного возраста и роста, получил право на самостоятельную экспансию.
Итак, Самуила Яковлевича Маршака сменил профессор Пешков. Раскрывая книжку сейчас, я улыбаюсь старинным глупостям и заблуждениям. Мысленно исправляю профессорские неточности, даже ухмыляюсь наивности шестидесятых аквариумных годов. Но когда у меня спрашивают юные: «С чего начать?», я советую прочитать именно эту зеленую книгу с рыбкой на обложке. А особо приближенным даже даю на срок.
23 сентября 2002 года
Лучшее место в квартире для аквариума – самое темное. Угол какой-нибудь, дальний от окна. Управлять светом тогда легко. Можно люминесцентные лампы подбирать с разными оттенками. Смотря, что хотите получить в итоге.
Пышная растительность, натуральные кусты и веточки, мох, прилипший к коряге, сплошная зелень – это голландский вариант, например. Среди эхинодорусов есть роза, которая одаряет новым, центральным, красно-оранжевым листком, подобным цветку. Он разворачивается постепенно, буквально светится всеми прожилками, своей красной молодостью привлекая внимание любого заинтересованного. Проходит время, и листок сравнивается с собратьями, превращаясь из цветка в обыкновенную зеленую пластинку. У людей все не так, все наоборот.
Растение выпестовать сложнее, чем рыбку. Это только, кажется, что кормить не надо, что заботы никакой. И враги у травы есть. Низшие водоросли могут поглощать пространство и свет, размножаясь бешено и непредсказуемо. У людей – также. Приходится регулировать продолжительность светового дня. Восход, все резвятся, растут, закат. Еще приходится воду подменивать регулярно. Убирая старую, добавляя свежую, даем продолжение жизни. Для флоры в первую очередь, но и для рыб, конечно. Относитесь без жалости к загнивающему и лишнему. Желтеющие листья обрывайте немедленно, появляющиеся не запланировано кустики абортируйте из аквариума и дайте дорогу свету к самому дну. Внизу, возле песка и камней есть нуждающиеся в искусственном солнце больше всего. А настоящего они никогда не видели и не увидят, стало быть, не понимают ничего в своем растительном счастье, стало быть – счастливы.
Аквариумные улитки. Они ползают по-разному, выглядывают не одинаково из своих домов. У меланий голову толком не видно, и сами они все время в песке. Домики-конусы разбросаны по дну, и песок шевелится время от времени благодаря улиткам. Такое зрелище немного страшит – живой песок. Про характер меланий сказать что-либо сложно, они очень замкнутые создания, маленькие и не демонстративные. Только иногда, рано утром, когда я включаю свет, вижу стада ползущих вверх за кислородом меланий, которые задыхались ночью. Проходят считанные минуты после щелчка включателя, и улитки отваливаются от стекла, падают на дно, где маленьким, серым конусам привычнее и спокойнее.
Размер имеет значение, и форма домика тоже, и цвет. Желтые, круглые, большие ампулярии – они путешественники. Если крышку аквариума открыть, то поползут по квартире, пока силы будут присутствовать. Эти непоседы размножаются не в воде, а в прибрежной зоне. Чуть только обнаружат свободные, сухие места где-нибудь вверху, откладывают икру в виде гроздьев винограда. И обратно – отдыхать и кушать. Скорее даже – жрать. Любимое дело: на червячка наехать своей подошвой и постоянно движущимся ртом заглотать вертлявого. Только такой десерт редко удается отведать ампуляриям. В аквариуме есть рыбы – существа более быстрые.
А среди рыб есть цихлиды. Это молчащие твари с интеллектом собак, превосходящие собак по разнообразию, способные любить и ласкать, терпеливые и принципиальные, готовые биться за свой дом, готовые умереть ради потомства. Цихлиды готовы на все.
На край аквариума присаживается пролетавший мимо попугай. Птица не знает, что в воде живет семья цихлазом: папа, мама и множество маленьких «пчелок», только-только начинающих плавать. Отец видит неприятеля и выпрыгивает, не задумываясь. Промахивается и падает на пол, жалея только о том, что не ухватил попугая.
Великие африканские самцы цихлид устраивают гаремы в скалах, контролируя территорию и нескольких подруг. Они – львы аквариума, исповедующие только две цели: оплодотворить и драться. Их похотливые партнерши подбирают икринки красивыми губами и неделями не выпускают изо рта, вынашивая мальков таким образом. Не едят, ждут чудесного превращения. Дождавшись, выпускают по расщелинам детишек. Прячьтесь, живите, обгладывайте камни, вырастайте во львов – оплодотворяйте, вырастайте в львиц – прячьтесь.
Самцов может не хватать. Они умирают иногда, и освобождается ответственное место сильного. У цихлид есть способность: изменить пол, из самки превратиться в альфа-звезду, покончить навсегда с терпеливостью, став самцом.
Высшая каста даже среди всех этих интеллектуальных и драчливых цихловых – дискусы. Про них сказано: «Гармония между партнерами – таков должен быть девиз при разведении дискусов». Это написал не Пешков, современность оценила способность этих рыб: любить и быть любимыми. Их следует отсадить и смотреть: составят ли они пару, что определиться по движениям плоских тел, плавников и по глазам. У дискусов глаза – по-настоящему круглые, немного испуганные, немного глупые, как у всех влюбленных. Глаза – блюдца, заполненные тревогой и заботой. Паре таких рыб в отдельном аквариуме не нужен никто. Они увидят субстрат и начнут делать детей, а потом будут ухаживать по очереди за икрой, переворачивая каждую штучку, посылая ветер грудных плавников навстречу будущим детям. А потом, родители будут кормить появившиеся личинки своим телом – «молоком дискусов» и таскать на себе малышей. А потом, все повториться у других, но каждая влюбленная пара уверена, что их случай – особый. А он и есть – особый.
Хочется рассказать про рыб иного рода, про глупость, связанную с красотой. Грудастые создания, крупные и медленные, неуклюже двигаются с помощью своих вуалевых плавников, хлопая ртом и собираясь в кучи. При размножении они разбрасываются икрой, как мусором, стараясь тут же съесть свое, выношенное. Золотые рыбки похожи на дешевых продажных девок. Цвет, размер, форма, кожа ситцевая, легко рвущаяся. Все равно – с кем, отменный аппетит, не зависящий от настроения. Они хорошо смотрятся в пруду, набрасываясь на хлеб, толкаясь и производя впечатление количеством, огромным, ярким пятном на воде. Им не свойственна грусть, их не надо искать, на виду красота и неприхотливость. Может, поэтому популярность золотых рыбок так велика?
А у умных рыб есть своя территория. Они не разбрасывают икру, где попало, охраняют ее, отгоняют врага. Если партнера для акта любви нет, то территория, которая обследуется, все равно остается. Без перерыва движется тело, работает боковая линия и чует, чует. Добычу – съесть, врага побольше – убрать с территории, а с подходящим для партнерства объектом – спариться, а затем – убрать с территории. Так все происходит у хищных.
Не верю другим, которые могут – просто смотреть в аквариум. Считается, что созерцание движущихся рыб, пузырьков воздуха и прочего содержимого застекольного мира успокаивает. Чушь! Скуку навевает. Бесцельное и нетрудовое наблюдение не расслабляет. Мозг расслабляет поиск. Я стремлюсь найти в аквариумном интерьере недостатки, я придираюсь к росту растений, подсовывая удобрения под корни. Требую и планирую, меняю детали, ищу улики, переворачиваю все, когда чувствую, что нельзя не перевернуть. Руки по локоть в воде, и хирургическими движениями пальцы отрывают, подсаживают, скребут, хватают, вылавливают. Это моя мастерская. В ней все время должна кипеть моя жизнь, и тогда жизнь аквариумных заключенных сделается радостной и плодовитой. Только так!
В большой стеклянной банке создается местообитание, участок, заселенный существами. Из природы вырывается с корнями биотоп и устанавливается перед глазами. Чтобы место жизни не превратилось в место смерти, нужна розетка и страсть испытателя. И все! Только никогда не смешивайте в одно Америку и Азию, не глумитесь над Африкой, подкладывая инородное. Не могут в одном аквариуме плавать, и расти существа из разных биотопов. Не должны! Поместить золотую рыбку к неонам – это перепутать религии, это подарить икону имаму. От всей души подарить.
Совсем коротенькое замечание, скорее даже чувство: у меня есть аквариум, я – маленький Бог.
Подумать стоит капельку, и ваша жизнь начнет растягиваться. Способность мыслить прямо пропорционально сказывается на продолжительности жизни.
- Ты, почему так хорошо выглядишь?
- Я думаю, все время думаю.
24 сентября 2002 года
- Ты, почему так хорошо выглядишь?
- Я думаю, все время думаю.
- В этом радость для тебя?
- Конечно, самая существенная.
- Может быть, ты устаешь от постоянства мыслей в голове?
- Я отдыхаю от такого постоянства.
- А как же тело? Оно ведь нуждается в приятном расслаблении.
- Тело – вторично. Сначала – мозговая деятельность. Загруженный ум преображает кожу и кости, разглаживает морщины, выпрямляет спину. Мышцы наливаются соком, ногти и волосы растут быстро.
- Странно слышать о такой взаимосвязи.
- Не слушай, иди в баню и расслабляй тело.
- Прежде, чем я уйду, – вопрос. Сексуальное расслабление к какой категории относится?
- Секс – утехи для тела, а любовь – для мозга.
- А сердце?
- Телесное, но совсем близко с сердцем находится вегетативный узел, подчиняющийся мозгу. Такая близость вносит путаницу в понятия. Узел, как маяк, как радар, как губка морская, как предохранитель, как лекарство сильнодействующее. Узел – он и есть узел.
25 сентября 2002 года
Тридцать лет назад длинная тропинка в поле выглядела естественно и моложаво. Ее обновляли ногами с постоянством муравьев. Дальними перемещениями туда-сюда вытаптывали широко и надежно. Автомобили считались роскошью, а повседневностью считались прогулки по тропинкам за любой надобностью. Некоторые пользовались велосипедом, но это в основном подростки и странного вида дядьки, которые себе на уме. Еще, на двухколесном друге возили картошку, но это пару раз в год: когда сажали и когда выкапывали. Остальными разами обходились без транспорта, умели ходить быстро, долго и успевали замечать жизнь слева и справа от тропинки.
Поздним вечером я с отцом или, точнее сказать, отец со мной возвращались с далекой городской окраины, с картофельных грядок по направлению к дому. И разговоры про спорт вели, обслуживали мою мечту – стать комментатором. Каждый представлял себя героем стадионов, любимцем публики, Победоносцем со вскинутыми руками и взглядом соответствующим. Слово за слово, бахвальство и представления у меня, бахвальство и воспоминания у отца. Дело дошло до мелкого спора: кто быстрее? На этой тропе, в этот сумеречный час. Побежали до столба, который отчетливо смотрелся на другом конце поля и даже я, подслеповатый мальчик, видел столб. Бег против отца – это не с приятелями наперегонки, это не сдача норматива на уроке или на тренировке у Алексеича. Когда с батей соревнуешься и чувствуешь его старание, бег превращается в возбуждение. Может быть, впервые и единственный раз в моей жизни, отец не поддавался, не проявлял снисходительность перед маленьким и любимым. Он вел себя, как мужик, пытающийся опередить другого мужика. Наглец против наглеца. Застолбить победу, опередив самца, – это и двигало. Я бежал с удовольствием в крови, не думая об усталости. Она – не суть оказалась. Если азарт захлестывает, терпение не мучает.
Финишировали одновременно. Каждый из нас был уверен, что победит. Каждый удивился ничьей.
Отец: «Мальчик уже вырос?!».
Я: «Еще немного и обгоню».
Не вслух, упаси боже. Просто посмотрели друг на друга, и на частом дыхании я подумал, что он так подумал.
Равенство в любой паре не может долго сохраняться. Равновесие – хлипкая субстанция. Одна чашка весов обязательно начнет брать свое. Может быть, за счет испарений содержимого другой чашки, может быть, время подкинет лишний вес на одну сторону, и тогда половинка потянет за собой. Визуально – вниз, а на деле – за собой.
Я помню: месяц прошел от того ничейного финиша у столба. Отец на даче попробовал руку поднять на маму.
Они продолжали ругаться часто. Не каждый ли день такое было? Вроде из Волгограда давно уехали, все старое давно должно забыться и новое устояться. А они ругаются.
Дача – главный катализатор ссор. С детства не люблю всяческие грядки, земельные угодья в четыре с половиной сотки, туалет под кустом. Зачем? Не то, чтобы по отдельности я все это не люблю, а в совокупности. И потому, что из-за дачи споры дикие разгорались, и выходные дни летом превращались в мучение. С тех пор дача для меня – что-то лишнее, не способствующее жизни, а напрягающее в ней.
Отец замахнулся на маму. Поднял на уровень плеч обе свои руки. Вроде как толкнуть собирался. Наверное, все-таки он ее не бил никогда, потому как неумело, неловко напрягся, замер в нерешительности с поднятыми руками, размышляя: толкнуть или ударить, или потрясти за плечи. А я вскочил сразу и встал между родителями, и ростом оказался ненамного ниже отца. И самое главное, в беге ему не уступил месяц назад. Не помню, что сказал я тогда. Может быть: «Прекрати!». Или ничего не говорил, а батя обмяк и отступил. Ссоры, конечно, не прекратились после того дня, но отцовские физические нападки улетучились. У меня мысль закралась после такого: могу остановить злую силу своим присутствием. Всего лишь уверенного присутствия бывает достаточно.
А еще на тропинке иногда надо принимать быстрые решения, которые спасают честь, здоровье, жизнь, которые что-то спасают. Первого в своей судьбе маньяка я встретил рядом с домом, на тропе, вьющейся между нашим микрорайоном и железной дорогой. Всякое такое железное и бетонное, конструкции и поперечины, укрытия в виде гаражей, хибар и землянок, – верные приметы обитания маньяков. Если ребенок предпочитает рисовать каких-нибудь роботов с оскалами или смесь зверя с механизмом – это должно настораживать. Присмотритесь! Изображение, своим настроением пытающееся запугать, выносит на бумагу расщепленное сознание, сдерживающееся до поры до времени. Внутренний мир маньяка – есть его основа, внешний вид – есть его неопределенность. Присмотритесь!
Выглядел молодой человек застенчиво, заикался, оглядывался по сторонам и показывал свои дрожащие руки. Он объяснял нам с сестрой про свою болезнь странную, про возможное исцеление путем соприкосновения пальцев с половыми органами девочек. «Я только потрогаю немного». Снова показывал пальцы, действительно дрожавшие, тонкие и юношеские. Обещал нам с сестрой по мороженому, указывал на заброшенный погреб неподалеку, где и хотел потрогать сестру. Это укрытие мы знали и без него – одна из многих домушек для игр. А на тропинке разворачивающееся событие не было похоже на игру. Опять у меня возник прилив опасности в груди, и запах от молодого, от человека, почти смертоносный, возбуждающий. Стыдно даже признаться в таком возбуждении. Вроде как, нравится гонка за плотью. Про такое рассказывать нельзя, от подобной страсти надо бежать.
Вот я и скомандовал сестре: «Побежали!». Не оглядываясь, с ветром, возникшим от собственного движения, по тропинке, в сторону дома. Когда выбираешь направление – дом, сразу силы обретаешь дополнительные. Они являются от одного взгляда в ту сторону, где тебя ждут и помогут, и спасут. В любом обличии примут, всякого-такого. А про мысли тайные можно даже дома не говорить. Чтобы не расстраивать близких, чтобы не объяснять разницу между мыслями и поступками. Она есть, она выглядит пропастью, которую просто так не перепрыгнешь, только если перелетишь, а потому нужны крылья. Где их взять? Ангелы не дадут. Их крылья для доброго, не плотского, без возбуждения и без силы полет ангельский. А тут все наоборот.
Убежали мы с сестрой от маньяка и от запаха, вспенивающего кровь, толкающего ее по всем артериям тела, и окраинным в том числе, и даже срамным.
Немного отдохнуть от бега и дальше, вспоминать.
26 сентября 2002 года
Немного поразмышляю перед воспоминаниями.
Пара – это две штуки чего-либо, представляющие в совокупности единое целое. Штуки могут быть почти одинаковыми ( левая и правая рука), могут быть не похожи друг на друга (ключ и замок), но непременно сделаны из такого же самого материала ( пиджак и брюки). Связь пары настолько очевидна, что выглядит роковой, убийственно красивой. Иногда с односторонним притяжением к красоте и тогда – просто убийственной. Разница в форме только подчеркивает единство содержания и напоминает про неравенство позиций. Что-то выше, кто-то ниже, она принимает, другой вставляет, оба в упряжке, но ведет коренной.
Как образуется пара? Коренной(ая) подает сигнал, делая шаг навстречу или намекая пустяком каким-либо. Затем промежуток ожидания, который и показывает с самого начала перспективы образующейся пары. Еще не гарантию удачного продолжения, но необходимость и непременность. Если коротко ожидание положительного ответа, значит, симпатия запустила парасимпатическую нервную систему. Если думает долго, значит, не запускается там что-то.
Я попробовал организовать пару в седьмом классе и не надо смеяться-удивляться. На танец пошел приглашать, на медленный.
У нее волосы средней длины, светлые и прямые. Ростом девочка небольшим. Носик вздернутый, топорщится на лице, как флажок. Только что на ветру не колышется, но как же уверенно держится. Носик на малое не согласен, подавай миллион прелестей и полное соответствие с идеалом. У девочки рот чуть приоткрыт постоянно (как будто носом дышать не умеет). Во рту – щербинка между верхними зубами (говорят, будто признак сильного полового желания). Подбородок округлый, шея – не худая, и в тринадцать лет это смотрится привлекательно. Никто ведь не воспроизводит будущее лицо партнерши в воображении. Не моделирует картинку в стиле: двадцать лет спустя. Поэтому девочка хороша на все сто в свои тринадцать. И фигуру описать, возможно, но лицо – главное. Убежденность про такое главенство сохранил до сих пор. Не то, чтобы фигура не важна (как без нее?!), но стоящие рядом люди, смотрящие друг на друга, не опускающие глаз в землю и не разглядывающие небо, видят лицо. Так распорядился Бог Любви и Страсти: видеть лицо. Кожа – немного раненая. Ветром, ветками и пылью, руками своими и посторонними. Она еще не испытала косметических перегрузок, еще дышит во все поры. И не знает кожа страхов, легко подставляясь под солнце и воду. А господствуют на лице, конечно, глаза. У девочки глаза стандартно-серые, широко открывающиеся в момент удивления и гнева. Эти глаза не плачут, не умеют пока. Они только распахиваются на секунду, включают цепную реакцию: морщится лоб, увеличивается дырочка рта. Потом девочка начинает говорить, и я получаю отказ в ответ на приглашение. Медленному танцу не бывать. Во всяком случае, не сегодня, не с ней.
«Андрей, ты хороший парень, ты – настоящий друг». Что может быть обиднее этих слов для мальчика из уст девочки? После сказанного она уходит с другим – не таким хорошим, а я остаюсь наедине со своими мыслями. Путаю прошедшее и настоящее время. Значит, сидит во мне гвоздь. Ржавеет железяка комплекса, разваливается потихоньку, но держится. Нет-нет, да и одолеет мысль: похуже бы кем стать, испортиться. Чем хуже – тем лучше. Привлекательность зависит не от правильности. Правильность – сомнительная гармония. Качество мужского зависит от естественности. Без выпендрежа и показухи действовать, не для бравады и картинки, а простым образом. Другое дело, что правильность может быть естественной. Всем помогать, откликаться на беду окружающих, дружить без выгоды, брать меньшее яблоко, когда два предлагают на выбор, – это все ведь правильно, это удобно. А девчонка выбрала неудобство. Силу, страсть, независимость партнера, – все такое, чему мне предстояло научиться. Если получится, то строгое время и менее строгие женщины распознают и силу, и страсть, и независимость. А пока… Продолжает путаться прошедшее и настоящее.
Обида захлестывает меня, как штормовая волна, обдавая мутной водой. Опрокидывается сверху прямо на голову. Начинаю молчать при такой обиде. Думать не прекращается, а вот делать ничего не могу. И еще проблема: раздвоение возможных действий. Простить или покинуть театр? Убить в себе гордыню или отомстить за насмешку? Надо найти в себе силы и на то, и на другое. Остается только выбрать более сильное чувство. Кого больше любишь, ее или себя?
Парное существование – самое жизненное. От него проку больше, от него все рождается. Это – очень древний способ самосохранения человека и человечества, и лучший. Какое мне дело до человечества! Это способ сохранения меня. Быть одиночкой, конечно, не просто, а проще. До определенного возраста получалось и нравилось, но учитывать интересы второго становилось все привлекательнее. Трудно и заманчиво. Продолжение жизни идет только через пары, а через одиночество жизнь останавливается. До этой истины надо добраться, вырасти. Лишь бы не пропустить момент истины. Ту самую точку красную, которую замечаешь и говоришь себе: пора что-то менять и изменяешь.
Собственную обиду как-то перевариваешь и заглушаешь. Времени немного подождать и засыхает обида. Кусочки ее мумифицированные остаются, но бездействуют. Только не ворошить их, и не опасно это все собственное. А обида за близкого человека не высыхает. Как гнойник реактивный, вирус анаэробный, как что-то в тротиловом эквиваленте. Требует взрыва и распространения. Ищу выход от обиды за близкого и становлюсь нетерпеливым.
Сестренку задел дворовый гад. Он числился в хулиганах, и предки его тупо наблюдали за хулиганским взрослением. Сплевывали на мораль и принципы. До милиции этот урод еще не дорос, поэтому наглость не скрывал, вставляя палку в спицы колес велосипеда сестренки. Велосипед был особенный, голубой, один такой на весь микрорайон. А хулиган был обыкновенный, понимающий только силу. Я решил драться, точнее сказать – бить его решил.
Сначала рассчитал все. Мы с ним смотрелись по телосложению одинаково, ростом я даже чуть ниже был, но имел два преимущества. Все-таки, один год возраста в мою пользу, старшинство на этот самый год давало превосходство опыта. Представьте, я прожил на целый год больше, чем этот хулиган. А второе преимущество: свято дело ощущал, правоту бесспорную. И в цели, и в способе достижения.
Двор жил своей суетой и играми. Трое приятелей стучали мячом о каменушку. На деревянной горке возились малыши под надзором мам. На скамейках жили бабушки, присматривавшие за мамами малышей. Зелень в виде летней травы-муравы покрывала двор обильно. Солнце начало клониться к Западу, а куда же еще. Запад у нас значился за пятьдесят вторым домом. Я отсиживался в беседке, наблюдал за противоположным домом и накапливал злость.
Хулиган спустился с крыльца подъезда очень спокойный в движениях, неторопливо оценивая двор. Вразвалочку сошел, с ленцой, хозяйской поступью, твердыми ногами. Руки в карманах брюк. А в его глазах отмечался блеск. Постоянное сияние. Намного позже я научился вычислять по этому нездоровому сиянию психопатов. Глаза одновременно и светятся, и выглядят слепыми. Кажутся и чрезвычайно острыми, и обожженными. Спокойствие хулигана отображало его расслабленность, которая была моим подспорьем и его поражением. Только он вступил на траву небрежно, а тут и я.
Тоже вышел, не выскакивал, хотя броситься хотелось сразу. Надо было сначала что-то сказать, обидное и уничтожающее с первой доли секунды. Мне так казалось, что правильнее так будет. Ничего заранее в голове не сложилось, поэтому плюнул в лицо, харкнул в лицо по-детски, как умел, и сразу кулаками в голову, а потом задняя подножка сама собой прошла. Опрокинул гада, он успел перевернуться на живот и закрыть лицо руками, но я запрыгнул на хулигана и стал молотить кулаками не останавливаясь. Четко помню: хотел до конца добить, пока шевелиться не перестанет. Приятели-футболисты, отбежав от каменушки, схватили меня и оттащили от лежащего гада. На их лицах читался испуг: за всех участников, от неожиданно возникшей ситуации. Мое дыхание почти галопировало посреди двора, а приятели объясняли: «Ты его убить мог, все, успокойся, достаточно».
Бабушкам на скамейках было, что обсудить в остатке дня и на следующий тоже. Малышей с горки сдуло. (А горка еще не раз фигурировала в моих детских историях). Родителям доложили о зверском нападении, никто не предполагал подобного. И я от себя не ожидал. Мама что-то тихо сказала отцу. История с хулиганом завершилась. Странно, но я его во дворе с тех пор не видел. Не совпадали в прогулках.
Вот, горка опять фигурирует в моих детских историях. Память о ней оживает особенно в зимнюю пору. И виновница воспоминаний не только зима, но и первые половые игры. На горке.
27 сентября 2002 года
Сколоченное деревянное сооружение, напоминавшее каблучок, политое водой и накатанное детскими телами, привлекало повышенное внимание. Само по себе катание не вызывало выброс веществ удовольствия в кровь или вызывало по - минимуму. Другое дело, когда на вершине горки собирались девочки. И дальше – действо. Любая из них в самый неожиданный момент срывалась пингвином с горки вниз, а какой-нибудь поклонник ее фигуры успевал схватиться за талию девочки и вместе с ней, в обнимку, вниз. Сказочная ледовая игра. С ней может сравниться и даже превзойти – мотоцикл. Разница: девушка сзади, и она прижимается. Ее инициатива, ее страх и желание одновременные влекут к спине парня. На горке эмоции похожие, положение тел – обратное. Смена позиций: сзади - спереди, первая - второй, успею - не успею, сумею…
Если на массовое скатывание выходила та, которая… Понятно, ее поджидал на верхушке «каблучка». Коль не выходила, изменял произвольно, западал на других. Очень нравились девочки с красными деталями в одежде. Шарфик, рукавички, шапочка красная. Видимо, красные шапочки шлют какие-то особые сигналы в мозг. И, видимо, от этой особой цветовой волны в мальчишеском мозгу что-то происходит. Хочется схватиться за талию и вниз. Мальчики вырастают, и у мужчин аналогичная реакция на этот чертов цвет. Я бы даже сказал, на чертовский колер. Только там, во взрослой жизни схватиться за пояс и съехать с горки мало. Можно на первых порах и только схватиться, и достаточно на первых порах – с горки. А потом уж обязательно краснота расползется по мозгу, распарит его и тогда, удовлетворения какого-то захочется. Если не какого-то, то хоть какого-нибудь. Иногда так сильно, что и не остановиться. Думает мужчина: нужен результат, конец нужен, до конца – это просто необходимо.
Я так, конечно, еще не думал, стоя на горке. Маленький еще был, но красные детали одежды замечал. Про условие напоминаю: я свободен, если «та самая» не вышла, не пришла, то есть не сдвинулась с места. Тогда я свободен, и в своем полете начинаю замечать особенные детали одежды девочек. А уж если пришла, то – значит, и прыгал к спине девочки своей. И тогда красные точки не маячат перед глазами, курс иной наблюдается тогда. Получается, что – правильный курс.
Девочки могли специально выделять руки, шеи и головы красным, но скорее всего не понимали пока. С точки зрения чувств выбор был безусловно не случаен, но до сознательного пока не доросли. Так мне думается. Иначе – это игра умышленная, иначе – желание соблазнить, да не простое, а возведенное в культ. Надела эдакое, увидел его, клюнул, примагнитился, и ходит в безумии к красному примагниченный.
Все то, что описал, страстью зовется или пристрастием. Невелика разница между понятиями. Она есть, эта разница, и заключается в том, что к страсти любовь может подмешиваться и большей частью понятие, все-таки, одушевленное. А в пристрастии несправедливость уже чувствуется, и желание – склонить в свою пользу, на свою чашу. В пристрастии еще допрос мерещится, и суд, и даже самосуд. А страсть может быть в виде страха и в виде ужаса, то есть сильного страха. И как-то смешивается все это в голове: страсть, ужас, склонить на свою сторону. Разобраться сложно, поэтому на горке руками за талию девочки хватался и катился по ледянке на валеночках, не думая, а делая, осуществляя желаемое, наблюдая за удовольствием девочек.
На лице светилось удовольствие. Подмороженное, розовое, на щеках виднелось. В глазах тоже радостный блеск, перемешанный с лукавством. И разговорами возле горки, и шепотом таинственность на себя нагоняли, которая на деле шита белыми нитками. Видел удовольствие у девочек от этих наскоков.
Странность, нелепость, несправедливость в таком простом завоевательском способе заключается. Мне так до сих пор думается. Никаких особых интеллектуальных изысков не требуется. Умения – минимум, старания – минимум, интеллекта – ноль целых три десятых. Главное, наскочите сзади, и удовольствие у всех участников процесса. Страсть. А начинается с красных шарфиков, да рукавичек. И мороз – не помеха, только раззадоривает.
Однако, не меня раззадоривает, мороз я не любил. А что в нем хорошего? Холод, он и на Севере – холод. Про Африку молчу, понятно и так. Как называют мороз: Батюшка, Дед, Его Величество, Иваныч? Какой там батюшка? Мороз, страх, голод, жажда, – никакого уважения ко всему такому нет и быть не может, поэтому – просто мороз.
Он меня подкараулил в детстве. История вышла простая, короткая и глупая. Андрюша в лыжах пошел прогуляться возле микрорайона. Сто метров от домов, двести метров от родного очага, где мама с папой. Мне нравилось одному осваивать территории. В такие минуты фантазия включалась, бормотать начинал под нос. Будто репортаж веду на весь мир об открытии новых пространств. «Осталась одна горка, и откроется неизвестный доселе пейзаж. Впервые, житель планеты Земля шагнет в долину, окутанную самыми невероятными представлениями и т.д.» Вот такая или подобная бредятина лезла в голову и вылезала изо рта. Комментатор, как-никак, хоть и не состоявшийся.
А морозу наплевать на юного лыжника с элементами мании величия. Мороз пробрался в ботинки и остался между пальцами. Спохватился Андрей поздно. Ноги болели холодом, и переживание боли уже ползло снизу вверх. Как на горку взбиралось. Стало страшно, двигаться не хотелось, а наоборот – полежать бы где-нибудь на «открытой для человечества территории». Понимал четко, что делать этого нельзя, надо до домов дойти, а мороз сильнее оказался и, пробравшись в мою голову, вызвал замутнение, шум даже небольшой, вопрос мгновенно возникший: «Что это?» и все. Обморок.
Очнулся, по-видимому, сразу. На снегу сел и вижу, как женщина ко мне направляется. В приличном возрасте, пуховый платок, темное пальто без мехового воротника. Дешевое пальто. Обыкновенная женщина, будничная, из жизни обыкновенной, но из жизни, а не из обморока. Подошла и спрашивает: «Что с тобой, парень?». Я отвечаю: «Замерз, ноги замерзли». А она, не останавливаясь: «Газетами надо ступни обертывать, тогда не замерзнут». В голове вслед за мутью наступила ясность от слов про газеты. Встал, силы небольшие почувствовал, собрал их и до домов с силами пошел все-таки. Без всяких комментариев, только стихи Самуила Яковлевича Маршака в стиле заклинаний стучали в скулах: «Что растет на елке? Шишки да иголки. Разноцветные шары не растут на елке. Не растут на елке пряники и флаги. Не растут орехи в золотой бумаге». И так по кругу про шары, про шишки: «…Не растут орехи в золотой бумаге».
Теперь о ней, о красавице лесной. Действительно, красавице. По-другому не бывает. Во столько всего блестящего и радующего нарядят елку, что красота обеспечена даже самой захудалой и облезлой. И хромые, и кривые деревья в новогодние дни смотрятся дивами. Выбирать особую елочную стать на базаре или в лесу не обязательно, потому что под увесистыми бусами и с помощью разухабистых шаров, благодаря звезде на верхушке и искусственному сине-красному снегу, елка преображается из гадкой, дешевой, лишь бы какой в лучшую. А когда наступает вечер, и зажигаются огни на ветках, любому становится ясно – это желанная красавица. И лучше ее нет, и никакой другой не надо, самая загадочная, самая пушистая, скрывающая у себя под юбкой подарки.
Наряжать елку игрушками и мишурой – это чрезвычайно важный ритуал детства. Может быть, самый важный. С той поры у меня сохранились: гусь из ваты, картонный слон, три сосульки, старик Хоттабыч, зеленая шишка, желудь, который я долго принимал за какой-то человеческий орган, домик, сова и Снегурочка, на прищепках все трое, каждый на своей. К этим игрушкам прикасаюсь один раз в год. Их становится меньше с каждым разом. То – переезд какой-нибудь, а то – порыв ветра на улице, и легкая игрушка из ящика полетела на твердый снег. Вдребезги. Бережешь-бережешь их, но всех неурядиц не предусмотреть. Теряем игрушки, но люблю я только бьющиеся. И ценю только хрупкие, требующие осторожность и особый подход. Шарик, который будто мячик упал и отскочил, своей прочностью любовь не завоюет.
Мама учила меня одевать красавицу. Разворачивали кусок газеты, доставали какую-нибудь игрушку и выбирали для нее место. Чтобы цвета не совпадали, чтобы одинаковые по форме в разные углы елки развесить. Любимым игрушкам – особые места: в центре или повыше. Организация процесса позже стала напоминать аквариумное дело. Воспитание вкуса и там, и там.
Газеты того времени – отдельная радость и воспоминания. В некоторых до сих пор покоятся те самые игрушки.
Читаю обрывок «Социалистической индустрии» за 30 июля, а год неизвестен: «Наша цель, – сказал корреспонденту ТАСС перед заседанием председатель комиссии Г.Н. Киселев, – проанализировать состояние дел с товарным дефицитом, выявить причины дисбаланса, приковать к проблеме внимание планирующих и распорядительных органов».
На обратной стороне обрывка: «Зато мы стоим сразу в трех очередях на собственную квартиру, – вступает в разговор Елена, сортировщица объединения. – На предприятии – сто шестьдесят пятые, в райисполкоме, на кооперативное жилье – семьсот тридцать вторые. В последней, льготной райисполкомовской очереди для молодых семей – двести двенадцатые».
Интересно, достоялась ли семья Елены до собственной квартиры? Дожила ли сама Елена?
28 сентября 2002 года