«Разложение еще не коснулось двух самых дорогих афинянке людей, а они уже лежали, соединенные смертью, рядом на гигантском костре, головами на север, одетые в праздничные одежды». Иван Ефремов «Таис Афинская».
В Макдоналдсе было шумно, громко и тесно: люди спешили укрыться от лютого холода в теплом уютном помещении, к тому же, тут можно было вкусно и сытно поесть. Мы взяли свои заказы и расселись за столиком возле окна. На улице вновь начиналась метель. Я стянула полушубок и оглядела свой поднос: картошка-фри, сырный соус, аппетитный сэндвич и кока-кола. Ребята купили похожее. На Вике под курткой оказалась клетчатая фиолетовая рубашка, заправленная в брюки, на Кире - белая блузка, а на Римме - черный кардиган. И все трое были одеты в одинаковые джинсы. Лишь одна я так нарядилась, но мне нравились восхищенные взгляды Славы, которые он то и дело бросал на меня. Поглощая пищу, мы все время весело болтали и шутили. После Слава рвался проводить меня, но я категорично отказалась и, попрощавшись с ребятами, направилась в сторону дома. На часах было уже одиннадцать вечера, вихрь успокоился.
Я шла по пустынной Октябрьской улице. Эхо моих шагов заглушал свежий мягкий снег. Я шла, не замечая дороги и мороза, вся погруженная в свои мысли. Заново переживала весь день и все, что случилось. Прогулка с ребятами, волшебные цветы, ароматные мандарины, блестящая поверхность катка, танец и поцелуй с самым дорогим на свете человеком. Воспоминания настойчиво возвращались к нашему с Апрелиной разговору.
- А чего еще ожидать от паршивого человека? - эхом отдавалось у меня в ушах, и перед глазами вновь вставал злой и надменный взгляд бывшей подруги. Все внутри щемило от боли то ли из-за омерзения и ненависти к себе, то ли из-за осознания, что она до сих пор страдает.
- Эй, Рос! - я замерла и приросла к земле, сраженная страхом и знакомым голосом. Ужас парализовал мое тело. Кончики моих пальцев и суставы коленок задрожали, но я нашла в себе сил обернуться.
Это был Макс, троюрдный брат Апрелины. С ним мы познакомились на ее тринадцатом дне рождении. Это был рослый смуглый парень с губами, похожими на негроидные, его взгляд всегда был туманным и смешливым. А еще он жутко картавил. Сейчас на парне был черный, под стать волосам, спортивный костюм с желтыми полосками сбоку. Макс вообще не особо любил за собой следить, считая, что он и так сексуальный мачо.
- Макс, я спешу, - буркнула я и почти бегом бросилась к освещенным витринам магазина. Я не успела, он перехватил меня и грубо и вальяжно прижал к кирпичной стене. Даже не смотря на мягкий полушубок, мне стало больно. Я испугалась еще сильнее: я сразу, по словам Макса, понравилась ему. Он пытался начать со мной отношения, но мы уже были вместе со Славой, и я ему отказала. Причем в мягкой и тихой форме, но парень все равно отреагировал агрессивно и навсегда затаил обиду. Однако я и так и так отказала бы ему, потому что Макс не только не нравился мне, он был еще и противен. Меня просто до жути бесило, как он плюхался к Апрелине на диван, когда гостил у них, и подставлял мне свои грязные и вонючие носки. Или как клал на мое полотенце, на всякий случай хранившиеся у подруги, свою бритву, полную волосков.
Однажды его желание отомстить за якобы свое унижение зашло через чур далеко. Если до этого Макс ограничивался лишь мелкими пакостями, в роде подсыпать соль мне в чай или утащить мои туфли, пока я была в комнате с Апрелиной, что было одновременно смешно и плачевно, то теперь он пытался меня изнасиловать. Случилось это на Дне Влюбленных, четырнадцатого февраля, три года назад. Макс подарил мне валентинку, но поздравления внутри нее были настолько пошлы и унизительны, что я, не удержавшись, едва осталась одна, сожгла ее. Я понятия не имею, откуда он узнал про это, быть может, кто-то сказал, а может он логически закончил свою мысль, увидев в пепельнице родителей Апрелины свежий пепел и обугленные клочки бумаги. Думаю, скорее всего последнее, потому что ни у кого нет причин следить за мной, но Макс после этого обозлился еще сильнее. Родители Апрелины уехали по делам, и мы устроили вечеринку в честь праздника. Не смотря на запреты и укоры Славы, в тот вечер я перебрала с вином и, когда уже была на пределе, отошла в спальню подруги. Меня качало, перед глазами все плыло, но самое страшное заключалось в том, что меня тошнило, потому что я смешала весь алкоголь в доме с абсентом. К слову сказать, он совсем мне не понравился, его вкус ужасный и обжигающий, но я пила, чтобы восхитить всех гостей.
Глубоко вздохнув, я опрокинулась на мягкую кровать Апрелины, ограниченную четырьмя маленькими столбиками из натурального дуба. Потолок раздвоился, к горлу подкатил горько-кислый шар рвоты. Я сдержала позыв и начала тихо плакать, укоряя себя за такой глупый пафос. Вдруг дверь спальни скрипнула, сил подняться не было, поэтому я позвала:
- Апрелина? - ответом мне послужило гробовое молчание, однако я физически ощущала чье-то присутствие в комнате. Выпитый алкоголь не давал мне испугаться, поэтому я и не кричала. - Слава? Слава, это ты?
Вдруг надо мной зловеще повис Макс, полностью оголенный, и мстительно прошептал:
- Нет, это я, детка. Скучала? - его губы тронула коварная холодная ухмылка. Я вся похолодела и рванулась вперед, но он прижал мои руки одной своей, а другой так грубо зажал рот, что из губы потекла кровь. Мои джинсы полетели на пол, я осталась в одних только черных кружевных трусиках. Я завизжала на самой высочайшей ноте, но из-за кляпа наружу донесся лишь слабый хрип умирающего. Ему понравилась эта беспомощность, и он решил еще немного поиграть со мной, отыграться, прежде, чем завершить начатое. Его колено тут же больно ударило меня в живот, и я захрипела, дышать стало трудно. - Ну что, тварь, получила? - яростно прошипел он и, сорвав с меня кофту, вылил растопленный воск прямо на открытую грудь. Разорванный лифчик отправился вслед за джинсами. Кожу пронзила жуткая боль, словно меня пытали, и я завопила, как бешеная. Первобытный страх заполнил меня, я забилась в конвульсиях, по щекам градом потекли слезы. - Больно, мразь? - продолжал спрашивать мой мучитель, хоть и не ждал ответа. Ему совершенно безразлична была мука в моих расширенных от ужаса глазах. Я продолжала вопить, чувствуя как плавится моя кожа. В комнате запахло паленным маслом. Весь мир свелся до крохотного участка кожи. Я ничего больше не хотела, как лишь бы прекратилась эта смертельная боль. Тогда он, думая, что уже достаточно, сорвал с меня последние клочья нижнего белья, дал оглушительную пощечину, на случай, чтобы я не орала, хотя мне на это не оставалось сил, прижался ко мне, и...
Дальше все происходило как во сне. На секунду я потеряла сознание от болевого шока, бурного вечера и нервного стресса, а когда открыла глаза, то комната уже наполнилась электрическим светом и ребятами. Никого лишних не было, только свои, так сказать, родные. Макса стащили с меня Егор и Игорь, едва обуздавшие его, он покраснел от беспредельного гнева и упущенной возможности «отомстить», его ноздри порывисто раздувались. Когда его уводили, он успел крикнуть мне:
- Я еще доберусь до тебя, грязная шлюха! И никто не спасет тебя, сука, никто! - кажется, тогда Игорь не сдержался и оглушил его мощным ударом по голове. Не зря же он всю жизнь занимался боксом и получал первые места на соревнованиях.
Я потерялась в реальности, боль в груди померкла. Кто-то, кажется, Слава тряс меня за плечи и звал. Я почувствовала, как меня укрыли чем-то и отнесли куда-то. Я погрузилась в спасительный мрак. На следующий день и после никто из ребят не возвращался к этой теме. Слава был очень зол, и я могла бы написать в полицию, тогда бы Максу грозил порядочный срок, но Апрелина, его троюрдная сестра, чуть ли не в ногах у меня просила не делать этого. Я очень любила свою подругу и всегда желала помочь ей и утешить ее, но тогда я пережила огромное потрясение и была вне себя. Я уже набрала номер полиции, но Апрелина с неожиданным гневом для нее вырвала у меня телефон и пригрозила, что на суде в таком случае будет говорить за брата.
- Ты же сама все видела, - удивленно сказала Вика. - Как ты тогда можешь такое говорить?
- Я готова на все ради брата, - вспыхнула Апрелина. Пришлось пойти ей на встречу, потому что не хотелось позориться, но это стало одной из причин наших частых ссор. Я не могла простить, что она отвернулась в такой момент. Каждую ночь я мучилась кошмарами, где Макс завершал свое дело; от пережитого унижения я почти целый месяц рыдала. Слава долго не мог притронуться ко мне, потому что у меня начиналась истерика. Это еще одна причина, по которой я ненавижу Апрелину. Действительно, она - паршивый человек.
На груди у меня остался крохотный шрамик, благодаря всяким мазям и кремам. Узнав, что он натворил, родители увезли Макса в родной город, извинились передо мной и выделили компенсацию. И вот, он вернулся, возможно, потому что все думали, что я здесь больше не живу. Страх ледяной рукой сжал мое горло, сердце часто забилось, словно птичка в клетке. Шрам от воспоминаний начал зудеть. Вернулся, чтобы закончить свою грязную подлую месть. Никого на улице нет, лихорадочно билось у меня в мозгу. Он, похоже, почувствовал мой страх.
- Поцелуй меня, - сказал Макс властным голосом. - Поцелуй в губы.
Огонек надежды затеплился во мне и превратился в настоящий пожар. Что, если он изменился? Что если он удовольствуется этим и оставит меня в покое? Разве не достаточно я настрадалась? Поборов отвращение, задвинув его в дальние темные уголки разума, я на секунду закрыла глаза и взяла в свои ладони его лицо. Окружающая нас действительность словно исчезла. Я чувствовала руками колючую щетину на его щеках, чувствовала на своей коже его теплое возбужденное дыхание. Он пристально и ненасытно глядел мне в глаза. Я стойко выдерживала этот странный взгляд, не отводя глаз, не моргая и не краснея робко. Мой страх ушел, остались лишь ярость, острая, как кол, и мятежное смятение.
Я наклонилась вперед и со вздохом прижалась губами к его губам. Они были липкими, почему-то кислыми на вкус и шершавыми. Его руки переместились ко мне на талию и инстинктивно сжали ее. Он слегка приоткрыл рот, и я вдохнула в себя его влажное частое дыхание со следами никотина и вина. Мне хотелось лишь одного: убежать и подальше, скрыться, спрятать руки в лицо, оказаться вдруг в темноте, но кирпичная стена, к которой я была прижата, беспощадно и сурово напоминала мне о реальности. Я надеялась, жила этой мыслью в эти минуты, дышала ею, в ней заключалось все мое естество, что он меня отпустит, но Макс задрал подол моего платья и жестко прикусил мою губу. Я оказалась в той же самой сети, той же самой рыбкой, у того же самого рыбака. Мне стало холодно, ведь была зима, и кругом лежал один снег. Я закричала, надрывая горло, и начала отбиваться, я могла, мне помогал мой разум. Такой сильный отпор шокировал Макса, но не остановил, и он ожесточенно порвал мои капроновые колготки. Я закричала еще громче, не жалее своих связок, и он дал мне пощечину, но я не смолкла. На этот раз не запугать меня, не победить.
Внезапно раздался тупой удар и хлюпающий звук, и Макс, как-то странно закатив глаза, скатился с меня. Я подняла глаза. Напротив меня стоял испуганный и растрепанный Слава; с удивлением я обнаружила, что он и в этом виде, как античное божество. Похоже, его гармонию не способна нарушить никакая эмоция. Тут только я задрожала и медленно заплакала, понимая, что меня ожидало. Жгучая свинцовая ненависть разлилась по моим венам, ненависть к Максу, твердая и злая. Слава молча прижал меня к себе и смачно чмокнул в макушку, постепенно я вновь приобретала возможность думать ясно.
- Как ты оказался здесь? - спросила я и неожиданная догадка, неприятная и колючая, как вспышка или озарение, обрушилась на меня. - Ты что, следил за мной? - я не хотела слышать правды, но ложь окончательно выбила бы меня из колеи. Этот день казался через чур утомительным и долгим, как будто часы текли по своему усмотрению, не взирая на давний устрой.
- Ты отказалась, чтобы я проводил тебя, - пожав плечами, невозмутимо ответил тот, хоть тяжело и дышал. - Но не запретила этого, - не смотря на всю трагичность ситуации, я покатилась с хохота. Возможно, это были последствия истерики, пережитой в душе, но в конце концов успокоившись, я смахнула слезы с глаз и поцеловала своего героя, Тесея или Атланта, в щеку.
- Спасибо. На этот раз я сама попрошу проводить меня до дома, и на этот раз открыто, не скрываясь в тени домов и подворотней, - Слава взял меня за руку и переплел свои пальцы, сухие и теплые, с моими, длинными и костлявыми.
- Малая! - квартиру оглушил мои гневный окрик, от которого должен был проснуться весь утренний туманный город. Шесть утра, времени осталось немного, а на мне висела еще куча дел.
Аська вышла из комнаты и удивленно посмотрела на меня. В зубах у нее была щетка с капелькой мятной пасты, на ногах - одна джинса. Бедная сестренка переняла мою манеру куда-то собираться: с суетой и черт знает как.
- Ты опять съела мой йогурт! - недовольно закричала я. - Сколько раз говорить, чтобы ты не брала мои? Ты же знаешь, что я люблю только с шоколадной крошкой! - я возмущенно поставила руки в бока. Брови Аси медленно поползли наверх.
- Я не ела твой йогурт, - начала она, но ее прервала мама, вбежавшая в комнату с полным ртом печенья.
- Потому что это сделала я. Ася на кухне в кастрюле суп, придешь, подогрей и поешь. Еще кинь в стиральную машинку вещи и не забудь замочить белое платье, то самое, с кружевами. Иначе как ты собираешь отправиться в кафе на восьмое марта с одноклассниками? - она кое-как прожевала печенье и залила его чаем, который только что закипел.
- А я чем буду завтракать? - запротестовала я.
- Вместе с Асей: омлетом. Ася, если что-то нужно будет, звони Борису. Его телефон написан маркером на стикере, на холодильнике. Он придет, - мама спешно натянула сапоги и шубу и выскочила из дома, звякнув ключами. Закатив глаза и посмотрев на голодную сестренку, я заварила себе чая и решила, что поем на дне рождении Славы, где меня все ждут.
С моего приезда в Калугу уже прошло две недели. Каждый день я гуляла с ребятами и помогала им с учебой, писала сочинения, рефераты и контрольные. Мне это было несложно, а у них появлялось больше времени на меня. Апрелина избегала встреч со мной, что было мне в радость, потому что стало больно видеть ее после тех слов. Правильно говорят, слово - не воробей, вылетит - не поймаешь. Один раз я даже тайком побывала в родной школе, так, чтобы органы порядка или особо усердные граждане не заметили меня. Макса посадили в тюрьму за попытку изнасилования несовершеннолетней, так как месяц назад ему исполнилось уже девятнадцать лет. На этот раз Апрелина не мешала, похоже, ей было все равно. Я поговорила с Сашей насчет изменения цвета глаз, и он пообещал, что поищет что-нибудь на эту тему.
Я быстренько приняла душ и прочитала пару страничек «Таис Афинской». Как однажды заметил Олег, я очень люблю эту книгу и каждый год перечитываю ее по три раза. Мне безумно и горячо, неутолимо, нравилась Таис. Я любила в ней страсть, радость создавать себя всегда красивой, всегда желанной, неуемная любознательность. Таис служила Эросу, а в их эллинском мире не было более могучей силы, по словам ее приятеля, делосского философа. В ее власти были встречи, беседы, тайные слова. Гетера была умна, сильна, проницательна и мечтала постоянно возвышаться духовно. Особенно мне нравилась цитата из романа: «Каждая умная женщина - поэт в душе». Дальше я ответила на письма друзьям из Англии, Германии, Геленджика и Санкт-Петербурга. У нас самая настоящая переписка с бумажными конвертами и приятными мелочами, вроде открыток, наклеек и фотографий. Конечно, мне пришлось назваться другим именем, но это нисколько не омрачало нашей дружбы. Всю жизнь я писала перьевой ручкой, красивой такой, блестяще-металлической, с гравировкой и позолоченным пером. Все знакомые удивлялись, как я ей пишу, но мне это не доставляло огромного труда, а с добавлением процентов я стала писать каллиграфическим красивым почерком. Я переписала все начисто, спрятала черновики в толстый пожелтевший конверт, сложив их надвое, и, запечатав посылки, написала на обороте индекс и на лицевой стороне адреса и имена. Кинув их в черную сумку от Диора, которую я на днях приобрела в калужском торговом центре и уже успела полюбить за удобство и стиль, положила туда же коробочку с подарком для Славы и стала собираться.
Но все шло из-под рук, и мне ничего не нравилось, в том числе и сама я. Мне пришлось хорошенько покопаться в ящике с нижнем бельем и прийти в отчаянье, прежде чем найти что-то более-менее соблазнительное, но не вульгарное. Наконец я достала из самого зада шкафа комплект нижнего белья из тонкого кремового кружева. Застегнув лямки и разгладив складки, я покружилась и довольно похлопала в ладоши: то что надо. Черное или винное мне не хотелось надевать, потому что я не хотела выглядеть слишком экстравагантной. Ася, уже в школьной форме собирающая учебники в рюкзак, окинула меня полуголую критичным взором, сдвинув брови к переносице, и внезапно рассмеялась. Я подскочила, остро ужаленная ее хохотом.
- Ты как на свидание на собираешься, - пояснила она причину своего веселья. Насмешка показалась мне немного оскорбительной.
- Возможно, это и есть свидание, - показала я ей язык и вприпрыжку убежала в ванную. Я сделала депиляцию, помыла голову с кондиционером, натерла скрабом лицо. Подправив щипчиками брови я подпилила ногти на руках, а ногти на ногах покрыла черным лаком. Я проинспектировала весь свой гардероб, пытаясь отыскать хоть что-то среди вешалок с черной и серой одеждой, практичными, но унылыми брюками, джемперами и любимыми водолазками. Именно так я и одевалась до начала работы в арт-ателье; можно сказать, что Саша принес море красок и ощущений в мою жизнь.
Наконец я одела небесно-голубое платье в пол, которое было заужено на талии и расклещенно от колен. Подумав, я решила надеть в качестве бижутерии золотую цепочку на запястье. Просто и элегантно. Я встала перед зеркалом и медленно расчесала каждую прядь, мягкую после мытья, и заколола локоны простыми невидимками. Я вытряхнула из рюкзака все ненужное, что там осталось, а именно: гигиеническая помада, флешка, мятная жвачка, помятый поездной билет, носовой платок, калькулятор, старую контрольную работу по химии в файле и толстый блокнот, в который я время от времени записываю стихи, и кинула внутрь балетки-лодочки светло-голубого цвета, с бантиком на носу. Затем я подвела ресницы тушью, немного помедлив, завила их, подвела глаза карандашом, немного припудрила щеки, мазнув тональником на лбу, носу и подбородке, и одела полушубок и берет. Закутавшись по самые уши в шарф, я схватила свои сумки, обула мягкие уги и выскочила из квартиры. Ася уже ушла, поэтому мне пришлось закрывать дверь. Звякнув ключами в замке, я как всегда спрятала их под коврик и вышла на улицу.
Первое марта. Первый день долгожданной весны. Россия, вот ты и пережила осень и зиму, сулившие для тебя смерть и муки. Еще одна меленькая, но честная и трудная победа. Мне не хотелось ехать на общественном транспорте и толпиться в автобусе, злясь и ругаясь, когда мне будут наступать на ноги, поэтому я решилась пройти пешком. К тому же, дом Славы находился не так уж и далеко. Мой путь пролегал через Театральную площадь, которую неспроста зовут Калужским Арбатом. Маленький переулок, в котором запрещено автомобильное движение, и вправду был подобием столичного Арбата. Уютные магазинчики и кофейни, широкая дорога, выложенная розовым булыжником, статуя медного велосипедиста, двери сувенирных, уличные музыканты, инвалиды-попрошайки. Среди серой толпы я заметила девушку в ярком красном пальто. Она была окружена мольбертами и любопытными зеваками. Пробравшись сквозь толпу, я увидела девушку с милыми щечками и серо-голубыми глазами. Ее волосы были спрятаны под шелковый пестрый платок, поверх которого лежали солнечные очки. В костлявых руках она держала длинную кисть и цветную палитру. Я посмотрела на, видимо, ее картины: всего их было семь.
На одной из них изображались белые цветы с яркой красной сердцевиной на фоне звездного неба; на полотне была зима, и цветы, у которых так реалистично были нарисованы лепестки, заметались хлопьями снега. На втором был огромный стеклянный город, сверкающий в своем великолепии, бескрайнем величии и электричестве. На третьей юная художница изобразила тигра в поле; каждая полосочка животного была настолько четко и жизненно переданна, каждый бугорок в поле был выведен с такой сосредоточенностью и поразительной точностью, что, казалось, будто это не рисунок вовсе, а фотография. Четвертая картина, полная смысла и противоречия, была бунтарской и красочной, на ней был портрет женщины с короткой стрижкой и прямым, смелым и задумчивым взглядом. На лице были рыжие, желтые, красные и фиолетовые мазки. Эта картина была особенно современной, в духе модернизма и свободолюбия. На пятой картине была изображена полуголая балерина с запрокинутой головой, застывшая в эмоциональном экстазе. Ее длинные пепельные волосы, небрежно распущенные, и легкое прозрачное платье разметались в движении, полном стремлении и безудержной страсти. Полотно передавало чувства художницы, ее желания во время воплощения, ее тайные надежды в людей и высочайшую мысль, в настоящее непредвзятое искусство и живой талант. Шестая картина была категорично другой, противоположной в своем смысле, реалистичной, прогоняющей романтизм прошлой эпохи обратно. Там были мужчина и женщина, обнимающие друг друга, на фоне красно-желтой узнаваемой эмблемы Макдоналдса. На их лицах пролегли насыщенно-красные тени, вокруг летели воздушные шары, разрисованные черным маркером. На женщине было малиновое платьице с рукавами-фонариками, на мужчине - белая рубашка и синий жакет. Бумага передавала все тепло и умиление, вложенное в нее девушкой. Седьмая картина повергла меня в восторг и безудержное восхищение. Я долго вглядывалась в широкую реку, окрашенную всеми цветами заката. К горизонту плыла лодка ацтеков, в ней с вислом в руках стоял тонкий силуэт индейца. В воде отражались странные незнакомые мне деревья и хижина на противоположном берегу, в которой, похоже, жил загадочный незнакомец. Картина была оформлена лишь в красных и белых цветах, что добавляло приятную специфичность.
Я настолько увлеклась разглядыванием прекрасных живописных полотен, что не сразу услышала высокий звонкий голос, одновременно спокойный и размеренный, не спешащий и по-своему мудрый.
- Хотели что-то приобрести? - я вздрогнула и посмотрела на говорящую. Это оказалась та самая художница, так приглянувшаяся мне. Я хотела уже сказать, что нет, просто смотрю, но потом резко отказалась. В конце концов, живем лишь однажды.
- А вы рисуете на заказ?
- Здесь и сейчас? - она явно выглядела удивленной. Я кивнула два раза подряд. - Да, но только простыми карандашами, в графическом стиле.
- Где мне сесть? - мои губы расплылись в улыбке. Девушка указала мне на табурет и со слегка растерянным видом встала за мольберт, держа на готове два простых карандаша разной мягкости. Прохожие косились на меня с любопытством, в редких взглядах я ловила легкое непонятное мне отвращение.
- Повернитесь ко мне боком, положила ладонь на колено. Слегка согните пальцы, да, вот так вот, - бормотала художница, воздушным движением черкая карандашом по бумаге. - Поверните голову лицом ко мне и чуть-чуть склоните ее набок. Замечательно. Теперь запрокиньте одну ногу на другую в непринужденной позе. Выгните спину и расправьте плечи, представьте, что вас пригласили на королевский бал. Не будете же вы там ссутулиться? - прохожие, слыша такое, не могли сдержать улыбки. Я откровенно смеялась, нисколько не обижаясь на девушку. - Перекиньте волосы на одно плечо, положите вторую ладонь на первую. Ага, так-то. Теперь улыбнитесь краешками губ, совсем как таинственная Мона Лиза, и замрите. Придется немного посидеть, не двигаясь.
Я набрала по больше воздуха в грудь и замерла. Лишь мои глаза перебегали с точки на точку, с интересом следя за юной, но талантливой живописицой. Спустя минут пятнадцать у меня начала затекать спина, и идея не казалась уже такой хорошей. Я думала о себе, как о дуре, сидя в неудобном позе, наверняка, я, как и на всех фотографиях, получусь зажатой и смущенной, что испортит все творение...
Примерно через полчаса, когда я уже вся дрожала от холода, она подняла глаза и ликующе произнесла:
- Все, готово! - я, как ужаленная, подскочила к ней и приникла к мольберту. Мое сердце рухнуло вниз, а губы расплылись в дурацкой, но счастливой улыбке. Я не узнавала девушку, изображенную на картине. Вроде бы это была я, но я никогда не замечала за собой той грации и величия, которыми обладала та незнакомка, словно она повелевала всем миром. Сколько властности было в ее развивающихся волосах, сколько изящества в прямой спине, сколько светлой гордости в расправленных плечах! Руки, покорно сложенные на колене, символизировали умиротворенность, поэзию и тихую мудрость, будто это вовсе не я, а владычица огромной державы, всемирная поэтесса любви и дружбы, богиня и защитница всех угнетенных, справедливая жесткая Немезида угнетающих, месть в греческой мифологии. Но больше всего меня поразил взгляд: это был взгляд удовлетворенной, смелой и уверенной в своей привлекательности девушки, имеющей свои стремления и желания, ведущую насыщенную и полную смысла и интереса жизнь.
- Сколько... Сколько это стоит? - прошептала я, облизнув пересохшие от волнения и восхищения губы. Я просто не верила, что кто-то разглядел во мне такую властную, духовно красивую женщину. Не верила, что действительно могу быть такой.
- Нет, - с низким смешком покачала головой художница. - Бери так, бесплатно. Я вообще не занимаюсь такими вещами здесь, среди города, но не смогла отказать тебе, такой...
- Какой? - я не смогла сдержать смеха, настолько была благодарна этой талантливой девушке.
- Воодушевленной, - развела та руками, - полной энтузиазма и надежды, таниственного умиротворения.
- О, так ты еще и поэт, певица, - улыбнулась я, - А можно узнать твое имя?
- Конечно, меня зовут Нарциссой... А тебя?
- Красивое имя, - ответила я, осторожно свернув чудесный портрет в трубочку и спрятав его в сумку. - Прямо, как цветок. Мне нравится. Я? Я - Россия, - ляпнула я, не подумав, и с ужасом увидела, как распахнулись ее глаза от удивления. К счастью, никто из прохожих не услышал нас.
- Так ты... Ты... Ты носишь имя своей Родины? - я в глубочайшем изумлении обернулась на Нарциссу. Неужели не будет шума, криков о государственной изменице, шпионке и предательнице? Неужели не будет полиции и нового побега, новой борьбы за жизнь, новых страхов и слабых надежд? Неужели гадалка и Марина были правы, и мой народ за меня?
Не ожидая такого такта и тонкости в разговоре с преступницей, какой меня выставляют враги, я растерянно пару раз взмахнула ресницами и, даже к собственному удивлению, заключила Нарциссу в крепкие дружеские объятия.
- Спасибо, - прошептала я, - спасибо большое. Я никогда этого не забуду, - посмотрев в ее умные печальные глаза, я поняла, что мы обе имели ввиду совсем не картину.
Уже через минуту я шагала дальше по Театральной площади. До праздника оставалось тридцать минут, а я так хотела прийти пораньше. Но если честно, испытывая такую эйфорию от картины и слов художницы, я ни о чем не жалела. Однако, когда я уже считала, что происшествий больше не будет, в проходе между домами я увидела два парня и девушку. На самом деле, первее я услышала ее окрик, а уж потом увидела.
- Стас! Прекрати, Стас! Пожалуйста, ради Бога! - в голосе девушки звучали панические ноты, обещающие перерасти в рыдания.
Под каким-то внезапным порывом помочь, я зашагала к ним и успела, как раз вовремя: один из парней, видимо это и был Стас, грубо схватил испуганную, побледневшую девушку за локоть и куда-то потащил. Все его лицо было в ссадинах и кровоподтеках. Под глазом другого парня, оторопевшего и прижавшегося к кирпичной стене, красовался фиолетовый фингал. Девушка не то, чтобы сопротивлялась, но ей явно было неприятно уходить со Стасом, оставляя другого в таком состоянии. Как мне показалось, она хотела за что-то извиниться перед ним.
- Эй, какие-то проблемы? - гаркнула я на Стаса. Ненавижу, когда девушек принижают или лишают свободы действия.
Вы представить просто не можете мое изумление, когда в девушке я узнала подругу из далекого детства. Я знала Нелли с самого детства, не то чтобы хорошо, но и чужой нельзя было назвать. В деревне, в которую порой отвозила меня мама, она жила на противоположном берегу неширокой речки. Мама часто посылала меня к ним за молоком от коровы, имеющейся у ее дедушки и бабушки, в обмен мы давали корзины с ежевикой и малиной, которых на огороде у нас было предостаточно. Пару раз мы вместе ходили купаться и в лес за грибами, но ни одна из нас не интересовался жизнью другой. После, из-за долгов, мама продала этот дом и участок, и мы больше с Нелли не виделись. Миниатюрная шатенка с мягкими веселыми глазами шоколадного цвета, она была старше меня на год. Не раз я замечала, как ее короткие, по плечи, мягкие волосы под солнечными лучами отливали червонным золотом, при каждом движении они колыхались воздушной сияющей волной, напоминая тончайшую вуаль аристократки. У нее было милое лицо, зауженное к подбородку, с тонким носом, аккуратными бровями в тон волосам и глазам и губами цвета ранней весны. Ее кожа была гладкой и белой, как алебастр, когда Нелли улыбалась, на ее щеках появлялись милые едва заметные ямочки. В верхних уголках щек, возле носа, можно было заметить россыпь веснушек, из-за них всегда казалось, будто карие глаза смеялись над чем-то. Да, я не видела ее больше семи лет, но каким-то чувством смогла узнать.
Щеки Нелли раскраснелись от мороза, блестящие от слез глаза были подведены черным. Сквозь толстый слой «леопардового» шарфа просовывался твердый высокий воротник черного пальто. Волосы девушки, наэлектризованные холодным воздухом, небрежно разметались по плечам. Спереди, от самой груди до колен тянулась позолоченная молния. На Нелли были темно-синие обтягивающие джинсы и ботильоны. Она была по-прежнему верна своему стилю: элегантному и однотонному. Когда Нелли увидела меня, ее глаза сверкнули, и губы шевельнулись, словно хотели что-то сказать, но не решались. Я поняла: она меня узнала и была удивлена нашей случайной встрече спустя столько лет.
- Не лезь не в свое дело, - прошипел этот Стас и потащил дальше Нелли, будто специально не замечая, что ей тяжело идти по свежевыпавшему снегу на высоких каблуках. Другой парень крикнул вслед им ругательства, самые отборные и грязные, какие только я слышала. Свою комично грозную и пафосную речь он закончил так:
- И вообще это твоя девушка, так что нам нечего делить! Советую лучше подумать о своей репутации!
- Сам разберусь, - огрызнулся Стас, - а ты засунь-ка свои советы в задницу.
Все это произошло за доли секунд, но я не могла в течение этого времени дышать от волнения, сжавшего горло. Когда я наконец выдохнула, из носа вылетели струйки пара. Я то и дело вспоминала маленькую девочку с карие глазами, носящую красное платье в крупный горошек и две смешные косички. Тогда она все время била коленки, а веснушки проступали ярче и больше. Я понимала лишь одно, что эта невинная девушка, немного по своей натуре наивная и по-хорошему доверчивая, во что-то нехорошее вляпалась, и ее нужно спасти. Нелли невзначай обернулась на меня, и я уловила в ее мимолетном взгляде отчаянную мольбу. Мое сердце сжалось, обливаясь кровью: сейчас эта девушка и ее благосостояние были для меня куда важнее Апрелины, Марины или Славы. Да, я ее почти не знаю, к тому же прошло столько лет, но почему-то она могла заставить поверить в ее искренность и преданность. Именно с такой, внезапно поняла я, как парню, так и девушке вроде подруги, хочется быть. Заботливая хозяюшка, внимательная и понимающая слушательница, заводила в компании, коммуникабельная, милая, не холерик по своему характеру. Такая могла принести счастье любому, желающего его.
- Ты глухой что ли? - вновь я рявкнула на Стаса, неожиданно становясь все больше храбрее.
- Ты не поняла меня, шлюха?! - тут же накинулся с яростью он меня, цедя слова через сито агрессивности и ненужной распыленности. - ЭТО НЕ ТВОЕ ДЕЛО! Отойди с дороги, не то...
- Не то что? - я встала у него на пути, скрестив руки на груди. - Ударишь меня, девчонку? Валяй, как это по-геройски!
Другой парень пялился на меня, как на безумную, явно увидев во мне сбежавшую из клиники психопатку. Нелли затравленно прятала глаза, хотя я никогда не помнила ее такой подавленной. Видимо, на это есть свои причины, мне же не дано знать всего. Стас замер в молчании, но я поняла, что он пытался справиться с гневом, его блекло-голубые глаза обещали выскочить из орбит. Не понимая, что делаю, я незаметно опустила руку в рюкзак, свесив его на одно плечо, и нащупала внутри пудреницу.
- Повторяю в последний раз, четко и ясно... - зашипел тот, но я одним движением, поражаясь собственной ярости и скорости, достала пудреницу и сыпанула порошочка ему в глаза. Пока он орал, осыпал меня проклятиями и тщательно тер глаза, я вскрикнула, схватив Нелли за руку:
- Бежим! - повторять сто раз не пришлось, и мы сорвались с места, кинувшись в самую гущу людей, надеясь затеряться среди толпы. Уже через несколько минут я не чувствовала под собой ног, хотя была в угах, не представляю какого тогда было Нелли на высоких шпильках.
Мы остановились лишь возле какой-то чебуречной на перекрестке. Я отпустила ее руку и схватилась за металлические перила, стараясь отдышаться. Нелли смотрела на меня в упор, с немым удивлением, словно не веря чему-то. Ее глаза наполнились слезами и недоверием, и она прошептала:
- Рос? Неужели это ты, Рос? - в ее голосе было столько отчужденности, что я отшатнулась, словно от пощечины. Разумеется, она не питает ко мне теплых чувств, ведь, наверняка, видела меня в новостях, и не в самом радужном свете событий.
- Что тебя так удивляет? - все же спросила я, приготовившись к перечню обвинений и презрения в каждой фразе. К не непонятной, как и у всех, ненависти и желанию сдать меня полицию. К страху, что ее примут за сообщницу, и к омерзению к моей жалкой персоне. К жажде сплетен, без которых не могут жить светские люди, и к отстраненности в их пустых глазах. Но, к моему глубочайшему удивлению, Нелли искренне расплакалась, прижала меня к своей груди так, что я чувствовала, как бьется ее сердце, словно лучшую подругу или вновь обретенную сестру, и произнесла:
- Мне сказали, что ты погибла, там, во Владивостоке.
Мы сидели за круглым кедровым столиком в углу, друг напротив друга, и говорили о всяких мелочах. В чебуречной стоял приятный аромат жареного в масле теста и свежего кофе со специями. Из-за мутной пластиковой портерьеры доносились короткие реплики поваров и офинцианток, из-за барной стойки - гудение кофеварки и кипячение электрического чайника. За другими столиками звякали вилками и ножами о тарелки остальные посетители, переговариваясь между собой. На мой вкус, помещение было хоть и довольно уютное, но мрачное, особенно угнетал потолок, отделанный дубовыми досками и плинтусом из черного дерева. В центре столиков стояли салфетницы и соломенные плетеные вазочки с искусственными цветами. Мы заказали себе по чашке восточного кофе и маленькому чебуреку и, сняв куртки, повесили их на спинки стульев. Я до сих пор не могла поверить, что родители Нелли, работающие в правительственных органах, так нагло соврали дочери о моей судьбе. Оказывается, Нелли, неспокойная и любопытная по своей натуре, увидев мое фото в телевизионном репортаже, сразу поняла, что здесь что-то не так и стала тайком собирать информаницию. Мудрая и собразительная не по годам, она знала, что ни родные, ни друзья ее поддержат в этом увлечение, но продолжала бороться за справедливость, стойко по-прежнему веря в человеческую доброту и существование морали.
В конце концов Нелли нашла призрачные намеки на жизни семи человек с особо развитым разумом. Она не прекратила расследование, продвигаясь вперед, шаг за шагом, слово за словом, факт за фактом, улика за уликой, и наконец убедилась в своей правоте. Она с огромным удивлением говорила о том моменте, когда узнала, что я, ее давняя знакомая, подруга детских грез, являюсь одной из них. Нелли тут же возненавидела лицемерных корыстных политиков, чьи имена я не буду называть в этой истории ради благой цели, и решила помочь мне. Она собрала целую группу поддержки и нашла мое местонахождение, что было очень затруднительно, по словам Саши.
- Я уже хотела было отправиться к тебе, даже стояла в очереди на нашем вокзале за билетом на поезд, - говорила она, попивая кофе, - Когда мне пришло оповещение с моего любительского навигатора, собранного из старых запчастей, что ты сменила координаты. Позволь узнать, зачем ты улетела в Иркутск из Первоуральска? - Нелли изящно изогнула бровь, проницательно глядя на меня.
- Ну, захотела сменить обстановку, к тому же, там проходил новогодний бал, - пожала я плечами, почему-то умолчав о знакомстве с Сашей. - А на следующий день я оказалась во Владивостоке, и ты совсем расстерялась.
- Верно, - она сделала еще один глоток согревающего напитка, - дальше ломаную линию твоих координат я не успела отследить. Из посольства родителям пришло требование, чтобы они «умерили пыл своей дочери, сующий нос куда не надо». Мой навигатор отняли и посадили меня под домашний арест, а через неделю сказали, что тебя казнили.
Я сглотнула, так и не притронувшись к своей еде от волнения. И крошка не лезла к горло, когда я думала о такой жгучей несправедливости. Казнят преступников, а меня чуть не убили просто так, из зависти, заманив под угрозой смерти родных и близких. Нелли словно почувствовала мое настроение и быстро сменила тему:
- Какое красивое платье. Тебе идет голубой цвет. Ты куда-то, наверное, идешь, Рос, а я тебя отвлекаю, да?
Я небрежно скользнула взглядом по своему чопороному наряду и медленно покачала головой.
- Нет-нет, у меня есть еще время. Давай не будем о грустном, ты лучше расскажи мне о себе. Как жизнь? На кого учишься? - на самой Нелли были ярко-красный топик и теплый вязаный кардиган в нежно-розовую и белую полоски. Когда она сняла его и повесила поверх куртки, я увидела две милые впадины на пояснице, с двух сторон от позвоночника.
- Почему все сводят разговы к учебе? - поморщилась как от лимона Нелли и добавила: - Я учусь на агронома, первом курсе Академии Тимирязева, которая у нас в Анненках. В прошлом году закончила юридический колледж, - подозвав официанта в атласном жилете фирменных цветов чебуречной, она заказала стакан содовой.
- А ты что, разве не пошла в десятый класс?
- Пошла, - кивнула она, - и закончила одиннадцатый. Просто в том колледже учатся параллельно со школой. Правда, платно, но не слишком дорого по калужским меркам: тридцать три тысячи в год.
- Слушай, а что там за ситуация с этим Стасом? - я глянула на Нелли и заметила мрачную тень озабоченности, мельком пробежавшую по ее лицу. - Это твой парень, да? - догадалась я и, не дождавшись ответа, предположила: - Ты ему изменила что ли?
Лучше бы я этого не говорила: ледяной взгляд карие глаз пронзил меня, как стрела. Краем глаза я заметила, как побледнели костяшки ее пальцев, когда девушка резко и сильно сжала их в кулак.
- Не изменяла я ему, - с трудом проговорила Нелли. - Тут... Тут просто все очень сложно, Рос.
- А я пойму.
- Нет, не поймешь, - упорно и задумчиво покачала она головой, избегая смотреть мне в глаза. - Да и времени у тебя мало осталось, не хочу навязываться.
Я театрально вздохнула, достав из кошелька сторублевую купюру, положила ее поверх меню за заказ, к которому я даже не притронулась, и встала, взяв полушубок. Нелли продолжала разглядывать свои ладони, не говоря больше ни слова, но когда я отошла от столика, она вдруг обернулась и торопливо и сбивчиво проговорила:
- Ладно, ладно. Я могу тебе все рассказать, если ты, правда, готова выслушать, - я кивнула и с улыбкой села обратно, приготовившись слушать. Никогда не поверю, что есть ситуация, в которой бессилен беспристрастный совет человека со стороны. - Это началось давным-давно, примерно, лет десять назад, - она сощурилась, совершая мысленные подсчеты. - Я гуляла в одной компании, - (название я не пишу в своей истории с целью сохранения личностей Нелли и ее друзей в тайне). - Все было хорошо. Нет, - она скривила губы и почесала подбородок указательным пальцем с длинным ногтем, на котором держался безупречный элегантный маникюр. - Не в том смысле хорошо, что все слушались родителей, не гуляли допоздна, на отлично учились, помогали старушкам на улице или не задирали малышей на детской площадке... Нет, - она яростно покачала головой, словно сожалея об обратном, - нет. Они... Мы, то есть, курили, и не только сигареты, допустим, кольян. Гуляли так много ночью, что когда подходили обратно к домам, то в глаза нам светил рассвет, а с улицы доносились ревы автомобильных машин, чьи владельцы, уже сбегав на пробежку, выпив кофе и приняв прохладный душ, спешили на работу. Кто-то в элитный офис, сверкающий неоновыми огнями и цветным стеклом, а кто-то - на завод, к замасленным станкам, в больницу, к болеющим и чахнущим пациентам, в школу, к сумабродным своевольным ученикам и толстым стопкам тетрадей и контрольных списанных друг у друга работ. Потом мы отсыпались, глотали кофеин чашками, прогуливали школу раз за разом. Нам было все равно, честно, мы просто не видели смысла в том, как живут остальные. Огромный счет в банке, отсутствие или наличие кредитов, иностранных автомобилей, импортной техники, несколько килограмм золотых изделий, накаченная грудь или бицепсы, квартира в середине Москвы, вилла на лазурных берегах Испании, Маврикии или Кубы не понадобятся нам в гробу. Там все равны: пепел да кости, готовые без кальция осыпаться в любую минуту. Даже если у какого-то олигарха будет бархатная обивка, ее очень скоро сожрут черви и моль.
- Вы принимали наркотики? - мягко прервала я ее, стараясь, чтобы мой голос не звучал откровенно осуждающе. Однако мои глаза не могли скрыть презрения, я не могла спокойно принимать сам тот факт, что некоторые добровольно расстаются с жизнью под предлогом кайфа, который они якобы получают от доз. Я в это не верю, может быть так оно и есть, но кайф можно от многого получить в этом мире.
Как я уже говорила, моя мама работает медсестрой в реанимации, и в детстве, я порой сидела по вечерам, после смены в детском саду, у нее. Чаще всего это было поедание сладостей в окружение бездетных врачей и медицинских работников, готовых отдать всю свою заботу мне, но однажды было исключение, перевернувшее мое мнение обо всем человечестве. Помнится, тогда мне было лет семь, или около того, но за окном стоял удивительно теплый и солнечный апрельский вечер; последние отблески заходящего солнца, цвета червонного золота, играли на окнах. Было семь часов, время когда старые работники покинули свой пост, а новые еще не успели приступить, поэтому дверь на кухню, ко всем сладостям и потрепанным глянцевым журналам, была закрыта. Я сидела на кушетке в полутемном пустом коридоре и, качая свисающими ногами, тихо напевала что-то под нос. Из противоположных дверей доносились стоны умирающих, с другого конца коридора мне были слышны кашель, раздирающий грудную клетку, и характерные звуки рвоты. Одна лампочка постоянно мигала, отбрасывая на ярко-зеленые крашеные стены страшные тени, в общем, очень неприятная для ребенка обстановка. Удивительно, как тогда я нашла в себе силы так долго протянуть. Наконец, когда сидеть больше было невмоготу, я вскочила и прошлась по коридору, одна открытая дверь разожгла мое любопытство. Совсем не чувствуя страха, я зашла внутрь и увидела девушку, лежащую на одной из больничных кроватей. Все остальные пустовали, к ее руке тянулся провод от капельницы, по которому бежало лекарство. Я подошла ближе, стараясь чтобы мои шаги не были такими гулкими, и остановилась в тревоге: больная мало чем напоминала человека. Во-первых, она жутко исхудала, так, что ключица и ребра выпирала из-под сорочки, скулы сильно запали, словно там даже не было зубов. Во-вторых, она была вся покрыта свежими порезами, как от бритвы, и гематомами, на веках и под глазами залегли глубокие лиловые тени. В третьих, кожа имела нездоровый желтовато-зеленый цвет, пот обильно проступал каждую минуту, для этого лежала упаковка салфеток на прикроватной тумбочке. Рядом с вазой, полной мандарингв, к которым никто так и не притронулся. Читатель, не удивляйся моему спокойствию, это сейчас я так невозмутимо описываю обстановку, тогда же я была повергнута в такой ужас, что не могла даже дышать. Вдруг странная пациентка открыла глаза - они оказались у нее льдисто-голубыми, но бесцветными, безжизненными - и схватила меня за запястье своей костлявой рукой. Хватка была слабой, а потому и не пугающей, но рука поразила меня жутким холодом, будто была сделана из мрамора, а не из горячий плоти и крови. Ее взгляд, лихорадочно блуждающий и умоляющий, был прикован ко мне, иссохшие, потрескавшиеся бледные губы что-то шептали, мне удалось разобрать лишь:
- Будь проклято ваше племя: ни вам, ни нам. Пусть и вы будите страдать невежеством и ограниченностью в просторах разума. Вы не достойны той цифровой информацией, который несправедливо владеете, - в том возрасте я не поняла ни одного слова, сказанного ею, хотя они и врезались мне в память, но девушка сделала мне больно, и резко, словно проснувшись, поняв, где я нахожусь, я истошно закричала и, вырвавшись, выбежала из палаты. Не успела я отделать от полученного шока, как наткнулась на анестезиста, странного и вечно мрачного маминого коллегу. Он отложил свои записи, которые всегда носил с собой, две ручки и, присев рядом на колени, посмотрел мне прямо в глаза.
- Что ты тут делала? Только не лги мне.
Толком я ничего объяснить не могла, но вскоре меня выручила мама, испугавшаяся, когда не нашла меня на кухне. Она и поставила весь этаж на уши, анестезист сказал, что нашел меня здесь, бледную и зареванную, что было чисто ложью: я не проронила ни слезинки. Как позже рассказала мне мама, эта девушка была наркоманкой, когда я ее нашла, ее мозг и тело уже сожрала та гадость, которую она принимала. Через неделю после нашей встречи она умерла в ужасной агонии, так и не оставив после себя ничего на этой земле. С тех пор я терпеть не могу наркоманов и не желаю слушать никаких объяснений; боль, разочарование в мире и людях, обиду и предательство можно заглушить и курением, и алкголизмом. А чтобы свести счеты с жизнью не нужен белый порошочек, можно умереть гораздо проще и дешевле. А еще позже я узнала, что у того врача беременная жена умерла вместе с ребенком от передозировки, и мрачен он был от того, что приходилось ему работать с ненавистным делом. После этого мне искренне стало жаль его, и от детского суеверного испуга не осталось и следа.
- Ну что ты, конечно, нет, - замялась, покраснев, Нелли и опустила глаза, нервно кусая ноготь, а потом мучительно добавила, - Но совсем чуть-чуть, и у меня это не вызвало превыкания. - Встретив мой взгляд, она поспешно продолжила, - разве что совсем маленькое, но я сразу же бросила, как только поняла это. Честное слово.
Я закатила глаза: перед кем она отчитывается? Перед человеком, которому ее исповедь совершенно бесполезна и чужда. Я вздохнула и спросила:
- У тебя найдется покурить? - я огляделась: зал вроде как и для курящих. В любой другой ситуации я бы вышла на улицу, чтобы не мешать посторонним, но сейчас я была слишком слаба и взвинчена после невольных и нежеланных воспоминаний детства.
Нелли удивленно посмотрела на меня, словно я пришла посреди лета на пляж с санями, но полностью оправдав мои надежды, протянула мне упаковку.
- Синий «Честер» - ты серьезно? - застонала я, не очень привыкшая к этой марке. - А тонкого «Винстона» нет? Ну, или любого? - и получив рассеянное покачевание головой, я подожгла и затянула одну из сигарет, вернув пачку обратно хозяйке. Она по-прежнему рассматривала меня, явно не подозревая, что курю я давным-давно. Наверняка, Нелли думала, что сейчас я, как неопытная и новенькая, закашляюсь. Впрочем, так когда-то и было, я едва подавила улыбку, вспомнив то время и ощущение в горле. Приятно знать, что хоть какие-то ожидания я и оправдала, путь это всего лишь вредная привычка, а не поступление в Оксфорд. В конце концов, живем лишь один раз.
Колечки дыма улетали ввысь, сквозь их прорези я видела ерзавшую Нелли, нетерпящую закончить свой рассказ.