Николай Шахмагонов
ВОЗРОЖДЕНИЕ ГВАРДИИ
Роман
Глава четвёртая
Падение в болото ельЦИНИЗМА
Булатов работал у себя в кабинете, когда раздался телефонный звонок и в трубке послышался голос генерала Гордеева.
– Андрей Николаевич, сегодня у меня в гостях будет человек, с которым вы просили вас познакомить. Подъедете?
– Да, да, спасибо Михаил Васильевич. Обязательно подъеду.
Михаил Васильевич Гордеев был уже на очень высокой должности и недавно получил звание генерал-лейтенанта, но своего боевого комбата продолжал звать по имени и отчеству.
Булатову довелось послужить в Советской Армии в должностях от командира взвода до командира батальона, и хоть не по полной категории, но хлебнуть ратного лиха в горячей точке.
– Машину за вами прислать?
– Спасибо, я на своей, – поспешил отказаться Булатов, но Гордеев парировал:
– А если придётся по пять граммов за встречу?!
– Ну, тогда другое дело.
Генерал, о котором шла речь, командовал гвардейским соединением, танки которого участвовали в известных событиях 7 октября 1993 года. У Булатова, как у писателя, было к этому генералу немало вопросов.
Чем дальше уходили события, тем более они обрастали сплетнями и небылицами. Даже теперь, по прошествии некоторого времени, было нелегко воспроизвести всё с детализированной точностью, ибо у каждого, как участника, так и очевидца был свой взгляд, причём, зачастую взгляды разных людей были диаметрально противоположными.
Булатов всё чаще задумывался о том, что не зря пришёл в этот мир, что не зря вынес столько самых различных испытаний. Недаром говорится: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые».
Он предполагал, что уже сейчас, весной, наверняка целые стаи шелкопёров отстукивают на пишущих машинках или на компьютерах свои выдумки, упражняясь в словесной эквилибристики. Они торопятся опубликовать очерки или даже издать книги о событиях октября 1993 года к их двадцатилетию, которое незаметно подкатилось, и уже осенью должно было вызвать некоторый ажиотаж.
Многие писали главным образом, для того, чтобы сорвать гонорар и снискать популярность у легковерного обывателя.
Булатов не планировал собирать по крупицам факты и опровергать написанное кем-то, ему важно было другое – понять людей, которые действовали с обеих сторон, попытаться вникнуть в суть их мыслей, ведь и та и те и другие считали себя правыми. Ему интересны были мысли и чаяния действующих лиц, но никак не верхушки, поделившей между собой роли.
В те октябрьские дни он ездил в Тверь к сыну в суворовское военное училище. Ленинградское шоссе было пустынным, повсюду сотрудники милиции и ГИБДД, у поста ГАИ, у Солнечногорска, – надолбы.
Когда въехал на территорию училища, его обступили суворовцы старших курсов, завидевшие его машину, которую он оставлял на территории училища, ибо на улице возле гостиницы во времена ельцинизма оставлять её было, мягко говоря, рискованно.
Он часто проводил беседы с суворовцами в просторном зале клуба на четвёртом этаже нового корпуса. Там командование обычно собирало все роты, и поэтому суворовцы знали его. Посыпались вопросы:
– Товарищ полковник, скажите, за кого нужно быть? Скажите, кто прав?
– За кого вам быть? За что сражаться? – переспросил тогда Булатов. – За физику и математику… Вот ваша сегодняшняя задача!
– А как же относиться к тому, что творится в Москве? По белому дому стреляют! На телецентре стрельба…
– Во-первых, не по белому дому, а по зданию Верховного Совета Российской Федерации или как там теперь.., – поправился Булатов. – Что за обезьянничанье? Это пусть американцы так говорят. Дошли до того, что Третий дом Министерства Обороны, что на Фрунзенской набережной, Пентагоном звать стали. Ну а то, что проходит в Москве, это не более чем делёж власти между Ельциным, с одной стороны, и Хасбулатовым с Руцким, с другой. Что же касается истинных патриотов, то Руцкой и Хасбулатов их используют, как говорится, втёмную. Сейчас пошумят, постреляют, но все останутся целы, кроме, конечно, честных патриотов. Их постараются выбить как можно больше.
– И никому ничего? – продолжал спрашивать один из суворовцев.
– Разве только кого-то на время посадят в тюремные камеры, более похожие на номера «люкс», как в своё время сажали Язова и прочих.
– Но ведь люди же гибнут.
– А вот людей, действительно, жаль. Очень жаль. Они-то ведь полагают, что защищают народных депутатов, а на самом деле их давно уже предали и продали, – подытожил Булатов.
Да и что он ещё мог ответить ребятам? Авторитетом не пользовались ни одна власть, ни другая. Страна катилась в пропасть. Даже думать было страшно о том, что ждёт завтра, а потому думать не хотелось. И всё же размышлять и анализировать было необходимо, чтобы потом рассказать об этом людям, но, не совершенствуя в литературном отношении уже известные сплетни, а глубоко проникая в суть происшедшего через внутренний мир, характеры и судьбы героев художественного произведения.
Он часто задумывался над сутью художественных произведений, посвящённых исполненным трагизма моментам прошлого. Сразу вспоминался незабвенный и неповторимый «Тихий Дон» Михаила Александровича Шолохова. Ведь в нём нет хроники событий, нет подробных описаний хода и исхода Первой мировой и гражданской войн, но там есть люди, блестяще прописанные характеры людей, которые теперь воспринимаются как реально жившие в ту эпоху и ставшие частью нашей истории. И писатель жил среди них, он видел и знал их, иначе бы не смог создать такой роман, не посетив сей мир в его минуты роковые.
Булатов впервые с такою отчётливостью подумал, что, быть может, и ему не случайно выпало жить в это сложное, даже можно сказать без преувеличения, смутное время, страшное время.
Встреча с генералом, командовавшим гвардейским танковым соединением в тот роковой октябрь нужна была вовсе не для удовлетворения любопытства. Он не собирался допытываться до каких-то пикантных подробностей. Ему было важно, о чём думал этот генерал и что осознавал, принимая решения, отдавая приказы. Как воспринимали происходящее его подчинённые? Для художественного произведения, а тем паче для романа, посвящённого минутам роковым, характеры и мотивация поступков героев намного важнее, нежели самые интересные, так называемые, жареные факты.
Точно в назначенный час Булатов вошёл в квартиру Гордеева.
– Вот, Андрей Николаевич, перед вами генерал Полянов. Тоже, кстати, Николаевич, правда, Борис. Двойной тёска президента, – представил Световитов.
– Лучше бы этого тески у вас вообще не было, – сказал Булатов, пожимая руку генералу.
Генерал был высок ростом, плотно скроен, плечист – одним словом, русский богатырь.
Хозяин квартиры пригласил к столу, накрытому в гостиной. Квартира была новой, почти необжитой. Проследив за взглядом Булатова, Гордеев пояснил:
– Вот, получить-то получил, но пока всё больше у жены живём. И сыну в школу ближе, да и маму она свою не хочет оставлять в одиночестве.
Гордеев после долгих перипетий и мотаний по стране, наконец, получил назначение в Москву на высокую должность, но Булатов чувствовал, что не было у его бывшего подчинённого, а ныне крупного военачальника душевного равновесия из-за того, что происходило в стране. На его глазах многие офицеры в минувшие годы покинули армию, не имея сил служить при руководстве, почти сплошь состоявшем из предателей и торгашей.
Вот и генерал Полянов уволился в запас очень рано.
Когда устроились за столом, хозяин квартиры предложил тост:
– За кремлёвцев!
Полянов с удивлением посмотрел на Гордеева.
Полянов строевой командир, и ничего удивительного в том, что он окончил Московское высшее общевойсковое командное училище, не было. А вот то, что писатель Булатов тоже является кремлёвцем, Полянова, безусловно, удивило. Сразу, разумеется, посыпались взаимные вопросы: год окончания, батальон, рота… Оказалось, что Полянов поступил в училище через год после того, как его окончил Булатов.
– Ну что ж, и понять друг друга легче, – сказал, наконец, Гордеев и, обращаясь к Полянову пояснил, пояснил: – Андрей Николаевич попросил вас о встрече не из праздного интереса. Вовсе не для того, для чего просят нынешние журналюги. Ну, впрочем, он сам скажет.
– Да, да, – подтвердил Булатов, – есть у меня ряд вопросов по той самой, животрепещущей теме. Поймите правильно, пройдут годы, сотрутся в памяти детали. Но и это не самое страшное. А вот когда забудется, как мы жили, что чувствовали, во что верили и на что надеялись в те смутные времена, будет, мягко говоря, скверно. Художественная литература – это как раз тот инструмент, который позволяет сохранить не исторические факты, а образы людей.
– Это понятно, – сказал Полянов. – Но я то, чем могу помочь?
– А вот теперь мы попытаемся вместе понять. Ведь именно танки вашей дивизии стреляли по зданию, где находился Совет народных депутатов?
– Было дело…
– Как вы оцениваете те события? Наверное, немало упрёков довелось выслушать в свой адрес? Как бы ты поступил, если бы снова пришлось принимать то трудное решение? И так далее…
Полянов ответил не сразу.
– Как оцениваю те давние события? То, что происходило тогда, было величайшей трагедией для всех нас.
– Любая революция – трагедия, – вставил Булатов.
– Безусловно, – молвил Полянов. – Самое печальное и обидное то, что в период подобных смут армия, подчас, вынуждена заниматься не своими делами. В девяносто третьем армию вынуждены были привлечь к наведению порядка, потому что те силовые структуры, которые по долгу своему должны были этим заниматься, показали полную свою несостоятельность. Нельзя забывать, что я был командиром дивизии, а у каждого командира дивизии, как известно вам, но, возможно, неизвестно критиканам, есть прямые и непосредственные начальники. Попробовали бы самозваные судьи сами не выполнить приказ, тем более, в той обстановке, которая сложилась.
– Да уж, судить у нас мастера, – согласился Булатов.
– Вы же знаете, – продолжил Полянов, – что любой приказ должен быть выполнен точно и в срок. На то мы и люди военные. И давным-давно уже отменён пункт, указывающий, что приказы выполняются все, кроме явно преступных.
– Так вы всё же считаете приказ на открытие огня преступным? – ухватился Булатов за зыбкую ниточку в интересующей его теме.
– Этого я, как вы, вероятно, заметили, не сказал, – поспешно возразил генерал Полянов.
– Но как же это можно? По правительственному зданию, почти в самом центре Москвы, по живым людям, по своим соотечественникам, и из танковых пушек? Помнится, я читал в одном из журналов, что Ельцин требовал, чтобы всех порубили в капусту… То есть, уничтожили.
– Этого я не слышал, – сказал Полянов, – но слышал, как Руцкой обращался по радио к военным лётчикам, которых называл «боевыми побратимами» и просил поднимать самолёты и наносить бомбовые удары по Кремлю и другим зданиям. А это, каково? Это разве лучше?
– Меня такие призывы в своё время тоже возмутили. Кто таков Руцкой, чтобы решать судьбу Древнего Кремля? Да и вообще удивительно то, что он предлагал.
– А Макашов не предлагал, а даже сделал, – напомнил Полянов. – Слышали, надеюсь, о штурме мерии и телецентра? До каких пределов могло всё это дойти, если бы не удалось остановить мятеж сразу? Танки нужны были для того, чтобы ошеломить защитников Руцкого и Хасбулатова, заставить немедленно прекратить сопротивление.
– Почему Руцкого и Хасбулатова? И почему мятеж?
– А как вы думали? Кто сделал Ельцина «всенародно избранным» президентом? Кто ходил голосовать за него? Вот вы, к примеру, ходили?
– Я уже давно не занимаюсь подобной чепухой. Ходи, не ходи – ничего не переменишь. Даже не помню, когда были эти выборы. Я, кажется, в санатории отдыхал.
– Говоря курсантским языком – хорошая отмазка, – молвил Полянов. – А я в то время дивизией командовал. Потому не мог не пойти голосовать. Да, я голосовал за Ельцина, как и подавляющее большинство сограждан.
– Подавляющее ли?
– Вряд ли можно было подделать итоги голосования в условиях двоевластия, – возразил Полянов. – Я имею в виду ту голосование, первое, а не девяносто шестого года. Но речь не о том. Президент был избран, и выступление против него было, естественно, мятежом.
– А расстрел участник съезда Народных депутатов? Разве это не мятеж против законодательной власти? – задал вопрос Булатов и уточнил: – Против парламента, как любят называть его на западный лад интеллигентишки.
– Для вооружённых сил Верховным Главнокомандующим является не парламент, а президент, – напомнил Полянов. – А потому мы обязаны были выполнить приказ.
– Неужели не оставалось иных способов?
– А как иначе можно было выкурить оттуда обороняющихся, в числе которых было восемьсот чеченских боевиков? – спросил Полянов.
– Каким образом они туда попали, эти самые чеченские боевики?
– Хасбулатов призвал для борьбы против президента, – пояснил Полянов. – Так что обстановка действительно была критической. Вы полагаете, что власть Хасбулатова была бы лучше? Он бы, вероятно, организовал всероссийский чеченский погром.
– Там был ещё и Руцкой, – напомнил Булатов.
– Тёмная лошадка. Есть присказка о том, что в афгане душманы один раз сбили наших лётчиков – два из них Руцкого.
– Да, пожалуй, выбирать было не из кого, – проговорил Булатов.
– Тем более, мы не можем быть уверены, что при Руцком дело было лучше, – сказал Полянов. – Да что там говорить. Прошло совсем немного времени, и ответ на этот вопрос дал сам Руцкой, который оказался в кресле губернатора Курской области, но никакого светлого будущего там не построил…
Булатов прекрасно понимал, что ему гораздо проще задавать вопросы, нежели Полянову отвечать на них, ведь генерал оказался в октябре девяносто третьего в жёстких рамках и обязан был выполнять приказы, которых в те дни приходило несметное количество.
– Я вовсе не склонен поддерживать хор самозваных судей, – сказал он Полянову. – И не вправе судить тех, кто вынужден был наводить порядок с оружием в руках, повинуясь приказам. Судить легко, но я не берусь сказать, кто и как бы сам действовал на вашем месте в те дни? Многие ли решились бы отказаться выполнять приказ? Наверное, никто бы не решился из тех, кто сейчас рассуждает о случившемся, когда оно уже в прошлом. Повлиять на ход и исход драмы могли немногие. Среди них, конечно, президент, конечно Министр Обороны, ну и тот же «храбрец» Грачёв, который, наверное, один оказался в солидном выигрыше – на посту Министра Обороны продолжил разгром нашей армии. Что они сделали, чтобы избежать драмы?
Что сделал президент, чтобы остановить кровопролитие? Визжал насчёт капусты…
– Чувствую ваше неприятие президента Ельцин, – с улыбкой сказал Полянов.
– Не только президента, но и человека, – возразил Булатов. – Есть должности, на которых непозволительно быть трусом. В трудную минуту глава государства должен положить свою жизнь на алтарь Отечества, должен выйти перед народом и своим авторитетом положить конец смуте.
– Его бы убили, – возразил Полянов.
– Это почему же? Ведь он же «всенародно избранный», ведь он же лидер…
– Чувствую иронию в ваших словах. Сами ведь понимаете, что такое невозможно, – молвил Полянов.
– Отчего же невозможно? История даёт нам удивительный пример, потрясающий пример служения Отечеству, нелицемерной любви к Отечеству и к своему народу, любви, которая призвала к подвигу, – уверенно заявил Булатов.
– Что же это за пример?
– Пример Государя Императора Николая Первого. Это он четырнадцатого декабря во время бунта декабристов заявил, что Русский Император в случае несчастья должен умереть со шпагою в руке, а не посылать на смерть других, прячась за их спинами.
И Булатов стал рассказывать о тех трагических событиях, которые известны под наименованием восстания декабристов. Ведь так и напрашивалась аналогия. О заговоре декабристов великий князь Николай Павлович узнал за два дня до бунта 12 декабря 1825 года. В тот день он написал князю П.Н.Волконскому в Таганрог: «14 числа я буду Государь или мёртв. Что во мне происходит, описать нельзя». Своей супруге великой княгине Александре Фёдоровне он сказал: «Мы знаем, что нас ждёт. Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придётся умирать».
Утром 14 декабря 1825 года Николай Павлович обратился к командирам преданных ему частей: «Вы знаете, господа, что я не искал короны. Я не находил у себя ни опыта, ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжёлое бремя. Но раз Бог мне её вручил.., то сумею её защитить и ничто на свете не сможет её у меня вырвать. Я знаю свои обязанности и сумею их выполнить. Русский Император в случае несчастья должен умереть со шпагою в руке… Но, во всяком случае, не предвидя, каким способом мы выйдем из этого кризиса, я вам, господа, поручаю моего сына Александра. Что же касается до меня, то доведётся ли мне быть Императором хотя бы один день, в течение одного часа я докажу, что достоин быть Императором!».
Некто Кюстрин, написавший об Императоре пасквильную книгу, и тот вынужден был признать необыкновенное мужество и величие Русского Государя: «Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними… он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп. Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул у него на лице. А смерть ходила около него. Заговорщики указали его, как свою первую жертву».
Николай Павлович был постоянно в самых опасных местах. Он до последней возможности пытался предотвратить кровопролитие. Лишь низкие, подлые и омерзительные действия самих декабристов привели к трагической для них же самих развязке. Предательский выстрел подонка Каховского в «храбрейшего из храбрых» славного героя Отечественной войны 1812 года генерала Михаила Андреевич Милорадовича, заставил отдать приказ на открытие огня.
Решительными и смелыми действиями Николай Павлович смел с Русской Земли банду заблудших, зараженных чужебесием дворянчиков. Пушкин справедливо отметил, что «мятеж декабристов обличил историческую несостоятельность идеалов, насильственно переносимых на Русскую почву; фальшивые призраки будущего переустройства России на европейский фасон, которыми тешилось незрелое, порвавшее с народными преданиями Русское общество, были разбиты».
Государь Император не страшился смерти, он был постоянно на линии огня. Разве мы можем найти в новейшей истории другой такой пример, когда глава государства готов рискнуть жизнью во имя спасения страны и своего народа?
Вспомним жестокий новочеркасский расстрел рабочих, произведённый по личному указанию Хрущёва. Вспомним трагические дни октября 1993 года. И в том и в другом случае жалкие и трусливые людишки, оказавшиеся во главе Великой России, не отважились выйти перед восставшими, чтобы силою своего авторитета отвратить кровопролитие. Выйти так, к примеру, как вышел однажды Государь Император Николай Первый во время бунта на Сенной площади. Не в бронированном автомобиле, а в обычной пролётке, не под охраной спецподразделений, а с одним кучером примчался он на площадь. Остановил перед толпою пролётку, поднялся во весь свой богатырский рост и скомандовал:
– На колени, мерзавцы! Шапки долой!
И вся толпа покорно опустилась на колени, признавая отвагу и мужество
Государя, признавая его власть и покоряясь ей.
– Русский Император, в случае несчастья, должен умереть со шпагою к руке, – повторил Теремрин с нажимом и тут же задал вопрос: – Разве мы сможем найти такого правителя в новейшей истории России? – и сам ответил на свой вопрос: – Нет, не решились бы выйти на Сенатскую или на Сенную площадь ни Хрущёв, ни Ельцин, ни иже с ними. Вот вам и отличие Православного Государя от слуг антихристовых, вот вам и отличие Православного Самодержавия от подленькой и низкопробной демократии. Но у Хрущёва ещё были такие генералы, которые могли сказать своё веское слово и не дать втянуть армию в кровавую разборку на площади в Новочеркасске. Хрущёву пришлось подсылать наёмных убийц, которые под шумок расстреливали толпу с чердака областного комитета партии. У Ельцина на высоких постах таких генералов не было. Вся эта столь же трусливая, как и он сам, свора высших воинских начальников стремилась переложить ответственность на командиров соединений и частей, оставаясь при этом в тени. Вышел бы, к примеру, тот же Грачев, знаменитый лишь своим прозвищем, которое теперь уж прилипло к нему на века? Оно будет справедливо помниться потомками, как помнятся и великие прозвания, как Андрей Боголюбский или Иоанн Грозный, Потёмкин-Таврический или Суворов Рымникский, как помнятся и отвратительные, типа Гришки-кровавого, то есть красного палача петербуржцев Зиновьева. Отчего же не вышли Ельцин или Грачев к Белому дому и не крикнули, мол, на колени, такие сякие, сложить оружие? Духу не хватило. Да и откуда у них дух Православный, откуда дух Самодержавный, откуда у них Русский дух, который Русью пахнет. Другой, у них, даже и не дух, а запах – отдаёт от мерзостью.
Так почему же стреляли танки прославленного в годы Великой Отечественной войны гвардейского танкового соединения по Дому Верховного Совета Российской федерации, услужливо, подхалимски именуемого россиянскими гейропейцами белым домом?
Ответ на этот вопрос волновал, конечно, не одного Булатова, он волновал многих.
– 14 декабря было всё предельно ясно, – сказал Полянов.
– Да, если бы декабристы победили, началась бы кровавая вакханалия по всей России, – снова обратился к истории Булатов. – Прежде всего, они собирались взяться за истребление императорской фамилии. К примеру, Пестель, сын «сибирского злодея» (так характеризовал Пушкин отца бунтовщика, прославившегося жестокостью в Сибири), предлагал построить «экономическую виселицу» и повесить на мачте корабля сначала Императора, затем, привязав верёвки к его ногам, Императрицу и Наследника престола, а затем, уже, в том же духе уже великих князей и великих княгинь и так до тех пор, пока будет кого вешать. Чем Пестель отличался от комиссаров, истребивших десятки тысяч офицеров в Крыму – тех самых офицеров, которые, поверив их посулам, остались в России и с наивной доверчивостью к новой власти пришли в указанные в воззваниях пункты регистрации? Их сажали в баржи и топили в море, их зарывали живыми в землю, их закрывали в бочки с вбитыми вовнутрь гвоздями, и пускали эти бочки с гор. А что делали ельциноиды с защитниками Дома правительства на пресненском стадионе?! Об этом написано много. Страшно даже повторять.
– Не знаю… О чём не слышал, о том не слышал, – сказал, покачав головой, Полянов.
– Так надо ли было стрелять в Дом правительства? – внимательно посмотрев на собеседника, спросил Булатов.
– Вы очень резки в оценках, – после некоторой паузы заговорил Полянов. – Среди защитников Белого дома были люди всякие. Где гарантия, что кто-то не стрельнул бы в президента или в того же Грачёва?
– Вы же знаете, как он попал в министры, – вставил Булатов.
– Не он один, многие в то время прорывались к власти бесчестным путём.
– Но ведь вы, командир придворной элитной дивизии, молодой перспективный генерал, не пошли на это, – с жаром заявил Булатов. – Вы ведь даже от звезды Героя России отказался, хотя, известно, что другие приняли её верноподданнически и по сей день не стесняются носить, хотя подвига никакого не совершали. Приняли, будто действительно стали героями, а не низкопробными приспособленцами.
– Это было противно моим принципам, потому и отказался. За других не отвечаю.
Всё это время Гордеев слушал, внимательно следя за разговором. Наконец, сказал:
– Тут важно коснуться ещё вот какого момента. Да, в уставе не записано, что можно не выполнять преступные приказы. Но кто отделит преступный приказ от приказа необходимого? В армейскую жизнь, в службу военную нельзя даже духа невыполнения приказа допускать. А то ведь что же тогда начнётся? Останется только адвокатов призвать, и тогда жизнь командиров совсем весёлой будет.
Булатов, воспользовавшись паузой, уточнил:
– Вопрос можно ставить не о том, следовало или не следовало выполнять Полянову полученный приказ, а о том, что он при этом чувствовал и считал ли необходимым делом стрельбу по Дому Правительства.
– Незадолго до тех событий, – сказал Полянов, – президент побывал в моей дивизии. Он тогда объехал несколько соединений, вероятнее всего, для того, чтобы предугадать, как они будут действовать в случае кризиса. Ведь помните, что было в девяносто первом?
– Помню… Тогда армия нарушила военную присягу – свою священную клятву защищать Социалистическое Отечества не жалея крови и самой жизни, – сказал Булатов. – Она не стала защищать Социалистическое Отечество. Правда, первым предал тот, кто двинул армию против разрушителей.
– Вы снова делаете резкие оценки, – вставил Полянов. – А известно ли вам, что Советская Империя стояла на грани экономического кризиса, что в магазинах были пустые прилавки. Вы помните ту обстановку?
– Не хлебом единым жив человек, – возразил Булатов. – Не помню я дискомфорта, связанного с недостатком продуктов, не помню…
– Вы жили в Москве, а потому не помните. А в других городах?
– Не нужно всё сводить к желудку, – сказал Булатов. – Да, были трудности, но мы не зависели от денежного мешка, у нас была уверенность в завтрашнем дне. И потом, неужели вам не понятно, почему всё это случилось? Либералы медленно и неуклонно подрывали устои социализма. Один политолог, кстати, западный, назвал Хрущёва гениальным за то, что он умудрился сделать бесхлебной хлеборобную прежде Россию. Уже в более поздние времена так называемого застоя люди, открывая книгу о вкусной и здоровой пище, изданную в Сталинские времена, читали и иронизировали. Помните? Наверняка помните те шутки типа таких, что если, мол, к вам внезапно пришли гости, достаньте из холодильника… И далее перечислялись такие деликатесы, которые для времён «оттепели» стали редкими, а для времён застоя просто более чем дефицитными. Надо полагать, что издатели Книги о вкусной и здоровой пище, писали о том, что было в их времена на прилавках магазинов.
– Не могу спорить о временах Сталинских. Но мы речь ведём о том, что предшествовало падению социализма, – сказал Полянов.
– А вы знаете, куда девались продукты при Горбачёве? – спросил Булатов. – Не знаете. Так поясню:
– Вам известно, что целые эшелоны стояли на запасных путях, и их запрещали разгружать? Я ка-то ездил в Дивеево, и одна монахиня матушка Серафима рассказала мне ужасные вещи. Рефрижераторы, которые везли продукты в Москву, не доходили до города. Их останавливали слуги демократии, расплачивались с водителями, а продукты приказывали сбрасывать в балки и овраги. И так на всех направлениях. Приём проверенный. Доллары то мусор – сколько надо, столько напечатают. Печатные станки работали на всю катушку, чтобы этой зелёной плесенью завалить могильщиков Советского Союза. Перед февральской революцией семнадцатого года хлеб в Петербурге исчез тоже совсем не случайно. Вы знаете, кто делает революции? Наш выдающийся мыслитель Русского зарубежья Иван Лукьянович Солоневич прямо указал, что движущей силой любой революции являются ублюдки и питекантропы, которые по крику «фас» кидаются грабить, как их учат «награбленное». Для этих ублюдков – пища, чревоугодная, во сто крат важнее пищи духовной. Кидаясь за животной пищей, они громили всё, что попадалось под руку, с их помощью бандиты более высокого разумения сметали правительства и, досыта пограбив в наступившем хаосе, устанавливали свою жестокую власть, под жернова которой в своё время попадали и ставшие им ненужными люмпены. Это классика! Так делались все революции.
– Но факт остаётся фактом. Продуктов не было… А, следовательно, власть не могла обеспечить самое необходимое – продовольственное снабжение, причём, во второй половине восьмидесятых даже Москвы, не говоря уже об областных и районных городах, – сказал Полянов. – А потом продукты сразу появились.
– Это понятно – усмехнулся Булатов. – Но цены-то, цены-то!!!
– Зато есть продукты. А что толку в низких ценах, если товаров в магазинах нет?
– Начиная с середины восьмидесятых, сначала робко, а затем всё отчётливее и наглее раздавалась критика социализма, – напомнил Булатов Полянову. – И каких только обещаний мы не услышали?! Нас убеждали, что частная собственность лучше общественной, что у каждого предприятия должен быть хозяин, который правильно поставит дело. И прочая, и прочая, и прочая… Надо было ожидать, что новая власть обеспечит и высокий уровень жизни, и обещанные свободы. Но пока ничего этого не видно. Каковы же, на ваш взгляд, причины?
– Не торопитесь с выводами, Андрей Николаевич, – сказал Полянов.
– Ну что вы меня всё по имени и отчеству величаете, – перебил Булатов. – Мы ж, кремлёвцы, а братство кремлёвцев, как я уже не раз убедился, не уступает братству выпускников суворовских училищ, то есть, по существу братству кадетскому. Может быть, перейдём на «ты»? Если не возражаете, Ваше Превосходительство, товарищ генерал, – шутливо прибавил он. – Я все же полковник…
– Полковник, но по старшинству в службе старше, а в армии дедовщину ещё никто не отменял, – смеясь, отозвался Полянов. – Я не возражаю…
– Ну и замечательно, – сказал Булатов.
– Не отклоняйтесь от темы, – напомнил Гордеев.
– Ты, как Потёмкин поступаешь, – сказал ему Булатов. – Он собирал у себя людей, разных взглядов, устраивал между ними споры, а сам, как отметил биограф, «изощрялся в познаниях». Но мы, действительно, от темы отклонились. Что ты, Борис Николаевич, хотел сказать? – вновь обратился он к Полянову.
– То, что проблему надо рассматривать с разных сторон, – заметил тот. – Вот я, к примеру, занимая при социализме уже не малые должности, даже машину купить себе не мог. А теперь – запросто.
– А широкие массы народа? Как живёт народ? Предприятия закрываются, оклады не выплачиваются. Офицерам деньги не платят! Это как же? Народ, который не хочет кормить свою армию, вынужден будет кормить чужую. Это, кажется, ещё Наполеон заявил. Кстати, в чём вы видите основные ценности демократии? Не надо, не отвечайте. Я скажу сам.
Булатов немного помолчал и продолжил с глубокой убеждённостью в своей правоте:
– Ценности социализма: независимость от денежного мешка, большие социальные льготы, сравнительно высокий уровень жизни, бесплатная медицинская помощь, бесплатное образование и прочая и прочая и прочая. Всего и не перечислишь. Ценности демократии: проституция, наркомания, гомосексуализм, бандитизм. Ну и добавим: лишение всяких льгот, человек человеку волк, кидала, говоря языком «элиты», и вор. Нельзя забывать и о повальном, диком росте цен, о нарастающей инфляции… Как видел Сталин повышение жизненного уровня народа? А вот как. Осенью пятьдесят второго года, незадолго до своей гибели от рук продажных палачей, ненавидящих его самого и весь Русский народ, И.В. Сталин в своей программной работе «Экономические проблемы социализма» писал: «Необходимо… добиться такого культурного роста общества, который бы обеспечил всем членам общества всестороннее развитие их физических и умственных способностей, чтобы члены общества имели возможность получить образование, достаточное для того, чтобы стать активными деятелями общественного развития, чтобы они имели возможность свободно выбирать профессию, а не быть прикованными на всю жизнь, в силу существующего разделения труда к какой-либо профессии». И далее Сталин показал, каким образом можно добиться такого положения дел: «Для этого нужно прежде всего сократить рабочий день по крайней мере до 6, а потом до 5 часов. Это необходимо для того, чтобы члены общества получили достаточно свободного времени, необходимого для получения всестороннего образования».… «Для этого нужно дальше, коренным образом улучшить жилищные условия и поднять реальную заработную плату рабочих и служащих минимум вдвое, если не больше, как путем прямого повышения денежной зарплаты, так и, особенно, путем дальнейшего систематического снижения цен на предметы массового потребления».
– Так мы никогда разговор не завершим, – снова заговорил Гордеев. – А время позднее. Завтра на службу. Да и машину надо отпускать, которая вас ждёт. Нет-нет, не выпроваживаю… Просто напоминаю. В любое время снова жду в гости.
– Ты прав. Пора. Ну а разговор завершим, обязательно завершим, – сказал Полянов. – Теперь мы с Андреем знакомы. Созвонимся. Я готов ответить на все вопросы.
– Ну вот, на самом интересном остановились. Так ни слова и не сказал о главном, – сказал Булатов.
– А об этом в двух словах и не скажешь, – возразил Полянов. – Созвонимся. И в ближайшие дни поговорим.
(Продолжение следует).