Вчера к полудню потеплело до +5, и я поехал в Старый город в пиджаке. Вика ругает меня, мол, ходишь как нищий, словно нечего надеть. Дал кондукторше 50 рублей, и она в ответ дала три десятки, и сыпануло горсть мелочи. Отомстила. Так я подчищаю тяжесть в карманах. Обычно у Вики скапливается много мелочи, и я её разгружаю. Ничего, на обратном пути за мной не заржавеет, верну.
В зале, как всегда, Артикулова, и Мисюк, немного возбужденный. Дал мне новый номер журнала. Начал рассказывать о своем визите в департамент.
П. начала требовать, чтобы он переделал новый номер журнала, мол, одних и тех же печатаете.
— А я три месяца работал над журналом, верстальщик в долг работал. Это всё по боку? Вот Вячеславова будем печатать в четырех номерах. У него, что, юбилей? У нас всего лишь четыре человека в городе пишут романы. Это же событие! А она такое говорит.
Мы сидели в маленькой комнатушке и слушали Мисюка. В зал пришла начинающая, и Мисюк вышел к ней. Потом он вернулся и сказал:
— Написала клочки сцен и хочет, чтобы это читали, мол, потом допишет. Балерина.
— Юрьева? — спросил я. — Она и в Новый город приходила. Воронцов её мне спихнул, мол, дай отзыв.
— Да, таким нельзя давать свой номер телефона, — сказал он, выслушав меня.
— Это ещё что! — сказала Артикулова. — Мне принесли огромную рукопись. А там такое! Рисунки, графики. Мистика какая-то.
Пришел Петр Евстигнеев. Он здесь свой. Порылся в ящиках с ручками, просроченными, шарики плохо писали, он расписывал на журнале. Пачки с журналами стоят на полу, по 20 в каждой, перевязаны бечевкой.
На стеллажах стопы никому ненужных книг поэтов. Любовь Бессонова «Депрессия».
Кому взбредет в голову читать книгу под таким названием? 2001 год издания. В магазинах их никто не покупает, в библиотеках стоят девственно чистыми. И всё равно, пишут. Как приятно — что-то значить, ничего не знача.
Артикулова сказала, что увидела в книжном магазине две свои книги. Они были последними, и, чтобы не лежали на полке, выкупила. Одну за 45, другую за 50 рублей.
Евстигнеев засмеялся:
— Да за такие деньги я бы тебе напечатал на компьютере.
Он посмотрел на меня за поддержкой. Я кивнул, хотя не понял, чем лучше? Там, все-таки, типографское издание, а у него будет кустарщина. И не в этом была её цель: грело бы сознание, что все её книжки уже раскуплены, не достать!
Когда остались одни, спросил его, хотя до этого никогда не разговаривали:
— Где работаешь, Петр?
— Нет. Три года как на пенсии. Инфаркт был.
— Подрабатываешь?
— Нет. Иногда книгами торгую. За год тысячонку набираю. Дача в Переволоках. Уже 30 лет. Всё своими руками. Одним из первых там начал. Нет, сейчас никто не помогает. Продавать жалко. Да и занятие какое-то, не сидеть же летом в городе?
Народу пришло меньше обычного, хватило на половину стола, который был завален старыми журналами двадцатилетней давности. Видимо, их надо выкинуть, но некуда.
Стрелец подал руку и я сказал:
— Мне понравились твои заметки в журнале. Хотел бы ещё почитать.
— Будут.
Ему было приятно услышать. Да и каждый хочет слышать похвальбу, а не ругань.
Мисюк два раза сказал, что в Москве похвалили 15-й номер. Я же, похвалил 14-й.
С самого начала Артикулова всё говорила и не могла выговориться, и сейчас, казалось, не будет конца её речи. Я кивнул головой, показывая, что слушаю, и вышел в зал, где появилась новая девица, лет 25-ти, из Байконура. Миловидная. Уверенная. С высоко поднятой головой. Стрелец гостеприимно пригласил войти в помещение:
— Вам кто нужен? Поэты, фотографы? Смелее, мы не кусаемся.
— Я недавно звонила. К кому можно обратиться?
Мисюк поднялся из-за стола и пригласил в закуток. Она принесла начало романа — тетрадь исписана крупным почерком. Сразу схватила быка за рога, спросила:
— Сколько вы мне заплатите за роман, если я его закончу?
Она уже уверена, что написала шедевр, и все в радостном нетерпении от предвкушения удовольствия от чтения. Хочет встать рядом с Устиновой, Донцовой, Марининой, Поляковой. Несть им числа.
— Ищите спонсора в Байконуре, — сказал Мисюк.
Стрелец принес бутылку водки, минералку. Смирнов пил с жадностью, с нетерпением, не дожидался, когда кто-то разольёт, сам наливал и быстро выпивал. Правда, наливал по глотку. Научились у запада. Русские пьют иначе. Не преминул сказать, что у него два высших образования. Очень многие любят говорить эту фразу. Возвышает над всеми остальными неучами.
Долго говорили о начинающемся конкурсе среди молодых авторов от 13 до 30, ясно представляя, какую чушь они напишут.
В 20 часов я оделся. Смирнов, ради вежливости, принялся говорить о том, что они будут печатать мой роман. Долго и туманно плел околесицу. Поражаюсь его умению, наводить тень на плетень, говорить не по существу, а какими-то обтекаемыми фразами, которые, как бы, касаются темы, но в то же время, совсем о другом, о высшем, подвластном только говорящему.
Мисюк стоял рядом и коротко сказал:
— Журнал должен выйти в апреле, в каждом номере будет по сто страниц, с комментариями в конце, иначе страницы прыгают. Даже будет рисунок: Соломон возле дерева. Непонятно, что он там делает, может быть, писает.
Улыбнулись.
Минуты три ждал двойку. На полдороге впереди освободилось сидение, сел к свету, и прочитал в новом журнале №15 зарисовку Татьяны Гоголевич. Хорошо пишет, я так не могу, но рассказа нет, потому что нет сюжета.
Рассказы Стрельца с потугой на юмор, от героя — бича и наркомана. Но распятого гимнаста выкинул, на что я в прошлый раз обратил внимание Мисюка, мол, это уже повтор, читал у другого автора, что Иисус Христос похож на распятого гимнаста. Это у них такой юмор. Ради красного словца готовы и Христа продать.
Окна в квартире черны. Влада не выдерживает напряжения дня. Кратковременная память отсутствует. Поставит миску на плиту, подогревать суп, и забудет, а я тоже занят, мои мысли в тексте, всё перекипает. Если чай пьёт, то наливает полный чайник, так же делает и Вика, а это перерасход энергии. Кипяченная вода требует больше энергии для повторного кипячения.
20 фев. 07 г. Снилось, что еду в поезде. Босой. Приближается моя остановка, и я поспешил открыть чемодан, натянул шелковистые, узорные носки. В правый карман пиджака положил советские деньги. Не очень-то и много, несколько купюр. В окне промелькнул поселок, но состав не остановился. В вагоне давно недоеные коровы с печальными глазами. Услышали из поселка женские голоса и потянулись по составу. Я пожалел корову и начал доить, но у неё уже пустое вымя, перегорело. Всё же, выдоил несколько струй жирного молока.
Прочитал Веллера «Моё дело». Намек на «Main Kampf»? Описывает своё детство. У него получается намного интересней, чем у меня. Он на 5-6 лет моложе. Но некоторые эпизоды детства у нас похожи. Первый поход в театр и испытанный страх. Мне почудился огромный питон, вползающий в зал, ко мне. Он так же часто переезжал вместе с семьей. Но у него был отец, который, возможно, надоумил на полезные дела, да и мать не была такой дурой, как моя. И другая разница, его закармливали. Поэтому ему не было страшно бросать работу и жить впроголодь.
У него изначально память была хорошей, я же, свою не развивал. Отлично развитая речь, не боится публичных выступлений. В полемическом задоре не понимает, что не надо метать бисер перед свиньями, что он делал на «барьере» у Соловьева, когда противником был Анпилов, которому хоть кол на голове теши, ничто не проймет. Его не ломали, как меня. Меня мать боялась, поэтому старалась сломить любую попытку своеволия.
В юношестве я уже начал вольничать, но детская надломленность вошла в привычку, хоть и приучен к самостоятельности, боялся жизни, неустроенности. Нет, я не прав. Я не мог оставить мать, пойти против её воли. Она меня переигрывала, передергивая карты. Но это моя карма. Что жаловаться? У Влады карма намного хуже.
Вика сказала:
— Хорошо, что она не сознает своё положение.
Жизнерадостна, часто шутит. С удовольствием смотрит мультики. Весь день у телевизора. Часто кушает и быстро об этом забывает. Толстая. Если так будет продолжаться, то в дверь не пройдет, начнутся болезни. Наши мучения с ней – впереди. И себя, и её жаль.
21 фев. 07 г. На улице -18. США снова грозит Ирану. Мне хочется, чтобы они нанесли удар и напали, как это сделали с Ираком. Надоели эти религиозные фанатики, которые душат свободу. Хотя, этим поддерживается порядок в стране, женщины ходят в парандже, алкоголь и наркотики в запрете, но это тюремный порядок. Но Иран струсит, пойдет напопятую, как это сделали в КНР.
23 фев. 07 г. Всё те же –18, что и вчера, когда была метель, а мне надо было идти в ДКиТ на ежемесячную встречу. Можно бы и не ходить, но читать нечего, да и книги пора менять. Возникло опасение, что могу простудиться, в эти дни свирепствует грипп. Гардеробщица всех предупреждала, что в читальном зале очень холодно, мол, следует одеться потеплее. Книг хороших не было, взял уже читанного Губермана, читаные журналы. Быстро забываю, что читал ранее. Было, думал, что надо написать легкий авантюрный роман, не оглядываясь на цензуру, но ничто не приходит на ум.
В гостиной уже сидели. Поздоровался с мужчинами за руку, много школьников. На столах возле стены стоят тарелки с закуской, Кишкурно возле чайника хлопочет.
На стенах развешены новые картины. Пришел Сивяков и начал представлять руководство нашей писательской организации, потом выходили девочки, и слабыми, едва слышимыми голосами читали стихи. Все с напряженным вниманием вслушивались.
Одну девочку особенно похвалили.
Пришел Костя и уселся на своё место на диване. После выступлений школьников, назвал фамилии тех, чьи рукописи у него уже есть. Моей фамилии не было.
Поэтому я подошел к нему и сказал, что я приносил рассказы, и Кишкурно сбросила их на винчестер своего компьютера.
— Нужна дискета, — ответил он.
Логично. Какие-то неувязки, то ли напряженные отношения не дают им нормально общаться и Кишкурно так, за два месяца, и не сообщила, что есть рассказы для него. Что же делать? Поэтесса из школьников передала ему дискету, и Костя дал мне, мол, если есть место, то сбрось свои рассказы. Я подошел к включенному компьютеру. Ярлык дискеты на 3,5 заметил до этого, когда экран ещё не погас.
Страшно неудобно работать шариковой мышкой, система не та. Не сразу сообразил, как сбросить сжатый файл, просто надо было передвинуть.
Настороженно подсела Кишкурно, мол, что я тут делаю на её компьютере?
Объяснил. Сжатый файл как раз поместился в ограниченное пространство диска.
Передал Косте. Спросил его электронный адрес, но он его не помнил, мол, вечером позвонит. Но у него мой старый телефон. Нужно дать новый. А я не помню, есть ли в моих рассказах мой номер телефона. Подошел снова к компьютеру и посмотрел. Да, есть. Заодно удалил сжатый файл, который до этого создал.
Кишкурно снова подсела и начала выговаривать, какое я имею право что-либо удалять с её компьютера?
Я объяснил, что удалил то, что до этого создал. Оно не нужно. Но она не понимала:
— Вы здесь не хозяин, чтобы так себя вести.
К ней кто-то подошел, и это спасло меня от продолжения неприятного разговора.
Она не понимала меня. Видела, что я что-то удаляю. Какое имею право? Словно не знает, что можно восстановить удалённое, я же, не успел заметить, где у неё корзина, чтобы и оттуда удалить.
Рябов предложил заполнить анкеты для того, чтобы оказаться в энциклопедии писателей и в музее города. Давал всем, даже школьникам.
Я просмотрел анкету и понял, что это мне не нужно, ничего не дает. Мне нужны публикации, а не стремление оставить свою фамилию в книге, которая никому не нужна. Оставил анкету на столе.
Ещё в начале вечера заметил знакомое лицо пожилого мужчины, но не мог понять, где и когда я его видел? Он, чуть заметно мне кивнул, я в ответ, так же. Не стал к нему подходить, выяснять. И лишь, когда он приблизился к Косте, я догадался — это же Волочилов! Давно его не видел, с трудом узнал. Он уже выпустил несколько книг, даже о Курской битве. Надо было подойти, поговорить с ним, он так был расположен ко мне, а я ответил равнодушием, не до него было.
Кишкурно поторапливала, мол, сегодня предпраздничный день, работники ДКиТ раньше закрывают, и я спустился в гардероб, где пришлось исправлять расползшуюся на куртке змейку, всё не наловчусь хорошо вдевать. Всё же, хорошо, что я пришел. Рассказы, всё-таки, попали по назначению. Другой вопрос, захочет ли он их печатать? Это уже от меня не зависит. Сборник должен выйти к осени.
Дома долго экспериментировал с фотографиями, которые до этого не мог отсканировать. На этот раз получилось, поэтому на радостях отправил фотографии Тане, Ларисе. Не уверен, что смог это сделать. Почему-то не прикреплялись.
25 фев. 07 г. С утра -20. Небо в едва заметных облаках, приятно смотреть, надоела пасмурность. Собираемся поехать всей семьей к Х. Власта повезет.
Я отказывался – недавно его видел. Нет желания ехать куда-то. Вика сердится:
— Нельзя быть таким бирюком. Надо жить, а не доживать.
Всё верно. Но, с такой пенсией только и доживают, не могу куда-либо поехать, потому что нет приличной одежды, донашиваю старьё. Зато Вика поставила никому не нужные окна.
Вчера утром Влада, не умывшись, села завтракать. Вика погнала ее умываться.
— Как ты надоела мне, бл**ь!
Вика отчитала её:
— Иди домой, если я надоела!
Через пять минут Влада, поняв, что была неправа, подошла к матери, поцеловала и попросила прощения. Вика чуть успокоилась, понимая, что с больной нельзя требовать как со здоровой.
— Никому там она не нужна. Бьют её. В синяках ходит.
— Тогда терпи, — говорю я.
К полудню приехала Власта. Поставила машину у самого подъезда, так попросила Вика, так как надо отвезти Нине её фиалки. Я надел теплую куртку и парился весь час, который мы ехали до Поволжского.
Возле ТоАЗа Власта по сотовому спросила у Гены дорогу, куда ехать, а потом сотовой уже перестал брать, хотя Хлебниковы пользуются мобильной связью.
После одного разворота уже в самом поселке, нашли нужный дом.
Четырехэтажный, рядом с остановкой газели, хотя Нине нужно идти 500 метров до другой газели. В этой части много таких же зданий. Гена живет на третьем этаже. Поднялись в темном подъезде, мимо застроенных балконами окон. Широкая, просторная прихожая. Шкафы из дерева. Арки в зал, и в другую прихожую, к туалету и спальне. Красивые люстры под потолком.
Всё свежо после ремонта, оплаченного из кармана Нины. Единственное, что портило впечатление – толстый белый телекабель под ногами, протянутый от щитка в прихожую, а потом в гостиную. Не успели посадить на место. Просторная кухня, газовая плита. Новая кухонная мебель, за которую Нина ещё должна выплатить 25 тысяч Сергею. Прежнюю кухонную мебель оставили Алексею.
На всю квартиру, которая записана на Ирину, Сергей взял ипотеку на 15 лет. Он с братом прописан в этой же квартире, и Нина выплачивает их коммунальные услуги.
Обобрали до нитки и заставили выплачивать ремонт и стоимость мебели. Впрочем, это не наше собачье дело.
Сразу за стол. Открыли бутылку белого вина. Две трети я выпил. Треть Нина.
У Вики болела голова. Вика купила огромный торт, который не смогли съесть и половину, пришлось увезти его назад, сами предложили, мол, у них нет детей.
Через два часа пребывания Власта сказала, что у неё есть дела. Нужно зарабатывать деньги извозом. Вчера отмотала 400 километров, за два дня заработала три тысячи, одну тысячу подарили просто так, за красивые глазки.
Боюсь за неё. Но ей нужны деньги, нужно оплачивать обучение Юли в колледже, долги за кредит автомобиля.
Обратный путь в 45 километров занял ровно 45 минут. Ужинать не стали, недавно из-за стола.
Через два часа Влада вдруг оделась и вышла из квартиры. Что за бзик? Вика всполошено вскочила за нею, выяснять. Пошла в магазин, купила дорогой йогурт, кусок копченого сала. Действует по высказанному принципу – ни в чем себе не отказывать. Вика психанула, накричала на неё.
У Влады хватило ума промолчать. Но напряжение усиливается. Уже два раза отчитывал её за то, что снимает телефон с базы, когда он стоит на подзарядке.
— Ты разве не знаешь, что это делать нельзя?
— Знаю. По нашему телефону больше пяти минут не поговоришь.
— Зачем же тогда делаешь? Он же портится. Можно же пройти на кухню и поговорить, сколько тебе нужно.
Молчит. Ей так удобно. Это установка всей нынешней молодежи — делать так, как хочется, ни в чем себя не ограничивать. Отсюда эгоизм, черствость к другим и даже близким. Достаток портит человека точно так же как и аскетические условия.
Природа слишком многовариантна. В семье миллионера может вырасти альтруист и подонок, несмотря на одинаковое воспитание. Тогда зачем весь это сыр-бор? А затем, что общество тоже воспитывает, не всех, но некоторых.
Небо морозное, на термометре -24.
продолжение следует: http://www.proza.ru/2012/09/07/708