***
Господин Лфау Графт всегда любил просыпаться в седьмом часу вечера, заводить будильник с зелёной звездой на восемь часов утра и снова улечься в тёплую постель, пока она не остыла. Проснувшись утром, он подскакивал ровно на три целых и три десятых сантиметра(он измерял) и тихо шёл в ванную комнату. Приняв душ, Лфау Графт доставал из коробочки острую бритву с тремя драгоценными камнями и очень тщательно брился. Он знал, что если бреешься рано утром и сразу после душа(и очень тщательно), то обязательно увидишь на своём лице отблеск печали. Этому его научила одна из его многочисленных бабушек.
"Обязательно вставай пораньше и иди в ванную комнату с зеркалом, - говорила она маленькому Лфау Графту, - потом прими душ и очень тщательно побрейся. И тогда ты увидишь отблеск печали на своём лице. Но не стоит делать так каждый день, а не то печаль поселиться на нём и вскоре охватит всё тело. Оно начнёт болеть и тогда пиши пропало! - предупреждала его бабушка". И маленький Лфау Графт, широко раскрыв глаза смотрел на одну из своих многочисленных бабушек. Он ещё не знал, что такое "бриться очень тщательно", но смутно чувствовал каким-то внутренним органом, что бабушка права. В отличие от других бабушек Лфау Графта, у неё было всего три пальца на правой руке. И это придавало её походке особую грацию. Бабушка Лфау Графта всегда, когда делала шаг, вставала на цыпочки, чтобы потом перевалиться на пятки. И когда ей это удавалось, из неё выходил такой смешной звук. Всё это вселяло в маленького господина большую уверенность в правильности бабушкиных слов.
Побрившись, господин Лфау Графт внимательно посмотрел на отблеск печали. Он вроде бы стал немного шире, но этого Лфау точно утверждать не собирался. Ему просто нравилось смотреть на этот странный, неведомый свет в глубине его лица. Точно также заглядываешься на тёплый и мягкий огонь, когда тот с тихим треском превращает дрова в уголь, а уголь в пепел.
Открыв дверь в кухню, Лфау Графт впустил туда молоденькую девушку, ночевавшую у него сегодня. Она быстро юркнула в угол и стала осматриваться, пристально глядя на каждый круглый предмет. таких было не очень много, поэтому в перерывах она хитро поглядывала на Лфау Графта, как лиса, которая собирается наброситься на свою добычу. И оглядев всю кухню, она с ухмылкой царственной особы заявила, что теперь все круглые предметы будут принадлежать ей, а солонку он, Лфау Графт, пусть заберёт себе на память. Она, солонка, была круглой как мячик. И поскольку не могла сама по себе стоять на столе, то к ней полагалась подставка. Но девушка не уточнила, можно ли Лфау Графту забрать и подставку тоже, поэтому тот, чуть вздохнув, взял солонку и положил её в карман халата.
Девушка засмеялась и стала медленно приближаться к Лфау Графту, который уже забыл про всё на свете, пытаясь найти апельсины в холодильнике. И внезапно она прыгнула на него и укусила за мочку уха. Это было похоже на то, как морской прибой съедает лежащие на берегу камни. Девушка полизала немного мочку уха и отпустила Лфау Графта. А сама вытащила красный апельсин из-за пазухи и пропела какие-то стихи на неизвестном языке. Этим стихам она выучилась в те годы, когда жила ещё в буддийском монастыре.
Там её почитали, как кошку неба. И величали её именем зари. А поскольку у каждой зари своё имя, то с каждым новым днём девушка получала новое имя. Она не была против, что каждый раз к ней обращаются по разному, ведь это льстило её чувству обыденности. А если не щекотать временами это самое чувство обыденности, то оно может зачерстветь и покрыться сине-красной корочкой, похожей на плесень на белом хлебе. И один из способов не допустить этого - придумывать имена, и всегда только новые. Печально, но кошки неба, наверное, даже не знали, что их сестра сидит внизу, на земле, и принимает у себя разных царей, поит их чаем и кусает за мочку уха(эта привычка у неё с рождения). Цари громко хохочут и раскачиваются, касаясь носом земли, но кошки неба этого не слышат и не видят. Во всяком случае, они не дают о себе знать, так что никто вообще не может точно утверждать, где они - эти кошки неба. Триста лет назад их ещё можно было встретить в самых пустынных горах, но потом они вдруг исчезли и даже следа не оставили(так делают все кошки, когда им надоедает обжитое место). Тем не менее девушка, которую почитали, как кошку неба(быть может, последнюю из последних), сидела у западной стены буддийского монастыря и пела песни. Тогда-то она и выучила неизвестные никому, кроме камней в той стене, слова и сложила из них стихи.
Когда оба позавтракали, Лфау Графт снова приоткрыл дверь в кухню, и девушка проскользнула в неё. Больше Лфау Графт её не встречал. Однако то и дело в городе появлялись странные знаки, и тогда Лфау Графт говорил себе: "Да, нужно купить ещё хлеба.". Разумеется, он сразу же забывал про хлеб, потому что в поле его зрения появлялись другие, не менее занятные вещества.
***
В третьем поколении трубочистов случился шаткий кризис. Такие кризисы случаются раз в пять тысяч лет и только в третьих поколениях. Как-то раз трубочист полез на трубу, чтобы почистить её, но она, вдруг, начала качаться и вскоре совсем расшаталась. Ни с кем из других трубочистов таких ситуаций не возникало. Но, видимо, этот трубочист был особых кровей и особых убеждений, потому что чистил только те трубы, что росли из самой земли. Он всегда делал это на голодный желудок, чтобы ни на что не отвлекаться. И вот, трубочист полез на довольно высокую трубу, которая росла из самой земли в самом центре какого-то выжженного пустыря, даже не огороженного забором. И когда эта труба начала шататься, трубочист подумал: "Вот он, шаткий кризис."
***
Лфау Графт начертил три полосы на лбу и опустился в пухлое кресло. Его окружили со всех сторон, подступали к нему, не давая даже помыслить о том, что такое пощада. Они были повсюду вокруг Лфау Графта и говорили на разных языках, некоторые из них заикались, а иные и вовсе задыхались. Но о последних быстро забывали, потому что они тут же смолкали, и никто их не слышал. Наконец, Лфау Графту всё это осточертело. Он медленно стал, стёр краску со лба и ушёл. Он ушёл тихо, как учила его одна из его многочисленных бабушек. Не та, у которой всего три пальца, а другая. У этой бабушки с руками всё было точно также, как и у всех. Десять пальцев, ничего лишнего. Но она брила подбородок и время от времени замачивала правую ногу в спирте. А это внушало Лфау Графту едва ли не большую уверенность, чем наличие всего трёх пальцев на одной руке и смешные звуки при ходьбе. В общем, к этой бабушке маленький господин тоже проникся уважением. И она всегда смотрела на него, как на тросник или красный папоротник, но никогда не как на ребёнка, которого нужно воспитывать. "Дети, - говорила она иногда, когда за столом скапливалось слишком много влаги, - как растения, как грибы. Они растут сами по себе и не нужно поить их простоквашей на завтрак. А вот вумиков можно бы и подхимить.". Она всегда завершала свою речь о детях какими-то вумиками. Никто не знал, что это такое и что же всё-таки с ними нужно сделать. Хотя бабушка выражалась предельно ясно: "Вумиков можно бы и подхимить". Впрочем это не вызывало ни у кого особого интереса. И однажды, бабушка просто ушла. Не потому что её перестали донимать расспросами про всякую всячину или, наоборот, все ей надоели. Она просто ушла, потому что она ушла. И никто ничего не сказал. Зато маленький Лфау Графт подумал: "Да, нужно купить хлеб.". Но, разумеется, он тут же забыл про хлеб, потому что в поле его зрения стали появляться другие, не менее занятные вещества. (к примеру, бабушка, которая научила его бриться, никуда не уходила и постоянно мельтешила в поле зрения маленького господина Лфау Графта).