Неприятности у человека бывают разные, но роднит их одно — они всегда случаются
неожиданно. Вот никак не ждёшь подвоха от судьбы, а он «бабах!» и всегда с той стороны,
откуда и не подумаешь. Вот и со Степаном Петровичем Мокрициным, кладовщиком одной
крупной торговой фирмы, произошла такая вот непредвиденная и дикая, с его точки зрения, история. У него на складе поселилась собака. Обычная такая дворняга чёрной масти и самой подлой наружности — поджарая, длинноногая и вислоухая.
Как она туда проникла, Степан Петрович не мог понять. «Наверное, — предполагал он, — прошмыгнула, дрянь, когда я товар отпускал. Охрана, будь она неладна, развела тут псарню, надо будет генеральному доложить...» Степан Петрович был человеком положительным, основательным и даже религиозным. Собак он считал существами нечистыми и опасными, и часто в общественных дебатах, до коих был большой охотник, ратовал за полное искоренение беспризорного собачьего племени заодно, кстати, и с усыновленными несознательными городскими жителями «друзьями человека». Потому как гуманизм со своим «всё во имя человека, всё во благо человека» — это высшая ценность цивилизации, а собака не есть благо, так как кусается и гадит. Только один вид существования пса в человеческом обществе Степан Петрович считал допустимым — в будке, на цепи, в качестве грозного сторожа. Но, честно говоря, и в таком качестве он никогда не потерпел бы рядом с собой вонючую псину. Надо сказать, что кроме всего прочего, был Степан Петрович очень брезглив и чистоплотен. В доме отродясь никакой живности не держал и свой склад содержал в невиданной для подобных помещений стерильной чистоте, чем приводил в полное умиление начальство различных рангов.
А тут — собака на складе! Для Мокрицына это была катастрофа, подобная краже со
взломом. В довершение всего, гадкое животное проделало под воротами небольшой подкоп и каждую ночь выбиралась через него на свободу, где, вероятно, находило себе пропитание, о чём свидетельствовали многочисленные кучки экскрементов на чистейшем, ещё недавно, полу мокрицынского склада. Когда Степан Петрович первый раз увидел это безобразие, его чуть было не хватил удар. Со злобой выгребая лопатой эти следы жизнедеятельности, Мокрицын решительно и в несвойственной для него манере произнёс, грозя кулаком в складской полумрак: - «Ну всё! Конец тебе, сучара!» Однако, как воплотить в жизнь этот свой энергичный замысел он долгое время не знал. Собачка же оказалась довольно умной. Днём она пряталась по тёмным углам, коих было предостаточно в огромном помещении, а ночью резвилась на воле, и её такая жизнь, судя по всему, вполне устраивала. Степан Петрович однажды, белым днём даже столкнулся с ней нос к носу. Открыв склад, он увидел её преспокойно лежащей на тюках с ветошью. Собака смотрела на Степана Петровича умными глазами, виляла хвостом и весь её вид говорил что-то вроде: - «Привет хозяин!» В первое мгновение Мокрицын оторопел от такой наглости, потом воскликнул: - «Ах ты!..» и запустил в дворнягу первым, что попалось под руку. Это оказался масляный фильтр. Просвистев у собаки над головой, он глухо ударился об кирпичную стену, вмиг потеряв все свои потребительские качества. Озверев от этого ещё больше, Степан Петрович ринулся на собаку, но псины уже и след простыл. Видимо поняв, что дружбы с человеком у неё не получится, собака стала осторожной и больше на глаза кладовщику не показывалась.
А Степан Петрович после этого случая понял, что надо действовать решительно. Он
вознамерился всеми доступными средствами изгнать нежданного врага со своей территории. Осознавая, что в силу своей трусоватости, одному ему это будет не под силу он решил прибегнуть к помощи охранника Хлыстова, слывшего на фирме за известного живодёра. Хлыстов, краснорожая рябая детина под два метра ростом, сразу, что называется, «вошёл в положение», и бодро пробасил, дыхнув на Мокрицына недельным перегаром: - «Не дрейфь, Петрович! Изведём мы твою суку!» После чего он вооружился обломком черенка, взял фонарь и они, прихватив ещё с собой для надёжности праздношатающегося водителя Тишкова, отправились на дело.
Хлыстов практически сразу обнаружил собачье лежбище и успел несколько раз огреть
черенком не ожидавшую такого напора псину. После чего на складе началась настоящая чехарда — собака с воем убегала от Хлыстова, Хлыстов со страшной руганью носился за ней, пытаясь загнать её к выходу. Но упрямая тварь почему-тони в какую не желала покидать склад и, в конце концов, застряла между стеллажами. Сначала охранник бил её лопатой, когда лопата сломалась, он начал бить её граблями и, под конец дело дошло до вил. Всё это время ополоумевшая от ужаса и боли дворняга висела вниз головой, зажатая меду железной балкой и стеной, и оглушительно выла. Наконец, как-то изловчившись она сумела выбраться
и забилась в такой глухой угол, что Хлыстов, сделав несколько безрезультатных попыток достать её оттуда только развёл руками и сказал отдуваясь:
- Ну, Петрович... Чем мог, помог!
– Помог он! - раздражённо ответил Мокрицын. Как теперь её оттуда вытащишь?! -Надо было не колошматить её вилами-то, а проткнуть и дело с концом!
Хлыстов ничего ему не ответил, только как-то странно посмотрел на Степана Петровича,
хмыкнул и пошёл к выходу. А водитель Тишков, которого Мокрицын всегда считал
порядочным пройдохой, направляясь вслед за Хлыстовым, напоследок сказал:
– А ты, Степан Петрович, пробовал когда-нибудь живое-то существо на вилы насаживать?
Думаешь легко это? «А ты видать насаживал, урка лагерный!» - с неприязнью разглядывая покрытые татуировками пальцы Тишкова, подумал Степан Петрович. Он и сам понял, что сказанул лишнее, поэтому вслух пробормотал:
– Ну да, конечно, конечно... Это я сгоряча.
На самом деле, первая неудача только подстегнула его, и теперь Степан Петрович твёрдо решил про себя, что «изведёт эту суку». Без всякой пощады. В его голове созрело несколько планов избавления склада от собачьего нашествия. Первый был самый простой — просто пристрелить наглую животину. Хлыстов даже предложил воспользоваться для этой цели своим пневматическим пистолетом, с одним, однако, условием, что стрелять тот будет сам.
«Заряжай в голову, Степаныч, самый верный вариант — завалишь с одного выстрела!» - смачно описывал охранник сцену предстоящей расправы. Степану Петровичу сначала
понравилась эта идея, но потом подумав про кровь и личное участие в убийстве, он отказался от неё. Следующим на очереди был капкан, но и он был отвергнут Мокрицыным. Чтобы вытащить собаку из капкана, её пришлось бы добить на месте, а это опять кровь, грязь, труп и, что самое главное — то же самое собственноручное убийство. Он думал было пригласить к себе на склад своего старого приятеля Борисова, державшего стаффордширского терьера по кличке Тайсон. Этот Тайсон был настоящий монстр, и время от времени, выходя с ним рано утром на улицу, Борисов натравливал его на бродячих собак, с которыми зверюга расправлялась мгновенно перекусывая им хребет. Изойдя лютостью, терьер на время успокаивался. «А то самого сожрёт!» - объяснял Борисов Степану Петровичу
цель этих кровавых упражнений. Но и от этого варианта пришлось отказаться. Провести постороннего человека на территорию предприятия, без разрешения руководства, было практически невозможно, а Мокрицын ни в коем случае не хотел привлекать к этому делу внимание начальства.
Вообще, Степан Петрович как -то сам удивлялся себе. Он не испытывал к этой злосчастной собаке ни капли жалости, и прокручивая в своём воображении сцены различных экзекуций, чувствовал от этого какое-то садистское удовольствие. Степан Петрович, как уже было сказано выше, был человеком положительным и даже религиозным, и привык считать себя, не святым конечно, но уж во всяком случае добрым. И эта неожиданно открытая им в самом себе жгучая ненависть к невинному, в общем-то, существу сильно смущала его. К тому же, в голове Мокрицына теперь постоянно звучала фраза из псалма о том, что праведный, мол, и скотину жалеет, и осознание того, что он, оказывается, не праведник рождало в его сознании
ещё большую досаду. Он конечно пытался оправдать себя тем, что люди по нужде убивают животных, но совесть упорно противоречила ему утверждая, что никакой особой нужды в этом случае нет.
Когда он рассказал эту историю своей тишайшей супруге Серафиме Ивановне, она только
вздохнула и ответила ему:
- Ты бы покормил её, Стёпа...
- Что бы она ещё больше гадить стала! Так что-ли? - возмутился советом жены Степан Петрович.
- А если я, не дай Бог, завтра слягу и под себя начну ходить, ты и меня также изведёшь? - прямо глядя ему в глаза спросила Серафима Ивановна. Степан Петрович, никогда не слышавший от жены подобных речей, в ярости вдарил ложкой по столу и закричал:
- Что несёшь, дура! - и, с грохотом отодвинув стул, вышел из кухни.
В конце концов, после всех сомнений и колебаний Степану Петровичу пришла на ум замечательная, по его мнению, мысль. Он решил взять собаку измором. Мокрицын натаскал со всего склада бухты колючей проволоки, старые покрышки, списанные огнетушители, рессоры, и надёжно забаррикадировал складские ворота, чтобы дворняга не смогла воспользоваться своим лазом и, понуждаемая голодом, сама бы покинула склад, например, днём, когда ворота были почти постоянно открыты.
Окончив дело, Степан Петрович с удовлетворением оглядел возведённые им фортификации и злорадно произнёс: - «Кушать захочешь — выйдешь!» И прибавил к этому свою любимую поговорку: - «Гриф — птица терпеливая». Отрезав собаке пути к отступлению, Мокрицын надеялся на быструю капитуляцию, но дни проходили за днями, а упрямая шавка оставалась на складе, хотя экскриментов стало намного меньше, но они всё равно были. Мокрицына упорство собаки приводило в бешенство и, уезжая в отпуск, он в сердцах хлопнув дверью склада, прошипел: - «Сдохни тут, сука!» Вернувшись через две недели загорелый и посвежевший, он, первым делом, направился на склад, ожидая обнаружить у ворот сломленного врага. Но собаки не было. Это весьма озадачило Степана Петровича, и он тщательно проверил всё пространство вокруг склада, надеясь найти ещё один подкоп. Больше подкопов он не обнаружил и, махнув рукой и проговорив что-то вроде «А провались оно!..» на время даже забыл о существовании дворняги.
… Она появилась через две недели. Утром Мокрицын как обычно открыл склад … и в ужасе отшатнулся. На трясущихся, подгибающихся ногах перед ним стоял собачий скелет, сурово и скорбно глядя на него удивительно живыми глазами. От этого кошмара Степан Петрович похолодел — он воочию увидел саму собачью смерть. Скелет постоял несколько минут, потом ноги его подломились и, с жутким звуком ударившись об бетонный пол, он молча пополз под ближайший стеллаж. Придя в себя, Мокрицын проговорил, стараясь чтобы голос его звучал победно: - «Что ножки не держат, мразь? Кого ты хотела перехитрить? Человека?!» Но его дрожащий голос прозвучал под сводами склада как-то совсем неуверенно и боязливо. Он сходил к себе, и, как последнюю милость, принёс дворняге миску с недоеденным обедом. Назавтра, Степан Петрович решительно взял собачий скелет за шкирку и выкинул за ворота. Ударившись об асфальт с тем же жутким звуком, собака поползла по дороге, ища укрытия. Проходивший, как на грех, мимо водитель Тишков, увидев всё это, глумливо прокричал:
- С избавленьицем Вас, Степан Петрович! Мокрицын вынес со склада
склянку спирта, сунул её Тишкову и, показав ему кулак, угрожающе произнёс:
- Чтоб никому! Понял?
- Что ты, Петрович! Могила! - пряча за пазуху неожиданно свалившееся счастье,радостно проговорил Тишков и быстро зашагал в сторону гаража. Степан Петрович долго смотрел ему вслед, потом облегчённо вздохнул, взял лопату и пошёл убираться на складе. Он чувствовал себя победителем.