21 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Вечер. « Искусственное настроение пропадает тогда, когда человек, полностью окутанный им, начинает разделять свое душевное состояние на множество ломающихся кусочков. Он берет себя целиком, подставляя ладони к лицу, глядит на них, сгибает каждый палец руки. В голове начинается счет: один, два, три. Счет чего-то необычного, скорее всего тех кусочков прекрасного настроя, который рушится в эти секунды. Тогда человек переходит к левой руке, взгляд его сползает вниз, и вновь начинается новый счет, он то сгибает пальцы, то разгибает. Когда доходит до последнего, то останавливается, ведь ему жалко расставаться теперь с единственной крупинкой ненастоящей радости, что так поддерживает его внутри. Но, конечно он понимает, что нельзя надолго задерживать в себе то прекрасное, другая половина которого ужасна для него самого.» - мыльные капли перестали сильно бить по стеклянной двери балкона именно тогда, когда чья-то белая рука коснулась тяжелой дверной ручки, разогнув после последний палец. В этот миг искусственная крупинка потянулась к прохладному воздуху, который ждал ее уже больше двух нерешительных минут. Стоило ей вылететь из комнаты, как слившись с маленьким дождем, она упала на сырую кирпичную тропинку. Так и исчезла она, эта ненастоящая радость, созданная воздействием одной вещицы. Юноша, не спеша прошел через порог, как ощутил, как множество таких же капель присели на его уже не сухую белую рубашку, рукава которой были подняты до самых локтей. Он хмуро, но с совершенной ясностью в глазах, которые перестали на какой-то миг блестеть, глядел на эту самую дорогу. Ему казалось, что капли, ударяясь об землю, все больше и больше впитываются в нее, а не исчезают при испарении. Так и искусственная радость может вновь появится перед его глазами с окончанием дождя, обнимет небрежную русоволосую голову и скажет: « Как же можно обойтись без прекрасного, без того, от чего больше чувствуешь привязанность к той душе, к той вещице? И свет проливается на них обоих, на девушку, волосы которой цветом как смоль, и на вещицу, что сверкает, стоит только пробежать новому лучу, или капли маленькой коснуться холодного стекла». Ее речь, слова, всплывающие у него в голове, представлялись какими-то запутанными, и запоминались надолго. От нее не хотелось отмахиваться, прогонять ее, ее хотелось бояться. Бояться, и чтобы этот испуг прогнал все самое безумное, все самое бессмысленное, без чего в этой жизни уж точно можно обойтись. Алексей, не переставая мыслить, прислушиваясь к оставшемуся голосу от искусственной радости, наклонив голову, водил взглядом по каждому мокрому, безобразному, без листвы кустику, с которого падали эти самые капли, образовывая не глубокие лужицы. Он задержал взгляд на одной из них, как понял, что перестал чувствовать на вымокшей насквозь рубашке прикосновение новых, свежих капель. Дождь кончился внезапно, и посыпался в уши шум, шум мягких шагов, какие только бывают слышны от Тишины, которая длинным шлейфом от сероватого платья каждый раз проводит по всем лужицам, забирая из них больше половины мыльной воды.
Через какое-то время воды и вправду стало меньше, стекла его балкона почему-то запотели. Обернувшись, он вмиг подумал на ту, про которую говорила Аринка, так серьезно смотря на его русые кудряшки. Неужели она, Свидетельница многого решила поговорить с ним, так не торопясь, водя рукой по воздуху, что становился теплым, а после прилегал к его стеклу. Почесав затылок, он не стал дожидаться ее первых слов, и чуть приоткрыл рот, прежде че на стекле появилась первая буква.
- Как ты желаешь говорить? Какие фразы любишь, иль неуместно выбирать сей час какие речи признавать, какие вовсе убирать? Так, слушай, белокурая красавица, слушай того, кого ты видишь прям сей миг. Слов много, все они перевернуты нашим непонимаем. Откроюсь я тебе одной, а ты Аринке говори, иль сохрани слова мои, что втайне к тебе обращены. Ты, Тишина, я знаю, любишь слушать много. Так я начну, начну о том, что попрошу тебя, на годы жизни всей моей убрать подальше, унести какую-либо искусственную радость, стереть цветные крупинки в порошок и… И пусть не будет ничего такого, о чем замыслил тот старик. Знакома с ним? А я знаком! Он мой учитель и старик, что губит душу молодую, используя вещицы прошлого столетья. И знаю, я знаю, они ведь не мои, все хрупкие стекляшки принадлежали человеку, или месту, полки той, с которой были взяты. А что теперь? А я скажу, ведь сторона прекрасная передо мной распахнута, другая же, ужасная открыта перед ним, как думает он сам. Убить предположенья, его предположенья, что я не знаю ничего. Но я не глуп, и ты не отрицаешь это! И смеют знать мои друзья о том, что сотворил старик, и в чем не сразу разобрался я. Аринка, Вика, человек, хранивший тайну, что уже открыта и, конечно Таня, Таня… Они узнают вот сейчас, и ты помчишься с ними за коробкой, что держит у себя старик. А там и глядь, она окажется пуста, пуста. – он произнес последнею фразу шепотом, как на запотевшем стекле увидел не совсем ясные буквы.
Как только письменные буквы Свидетельницы многого сложились в единое предложение, Алексей сосредоточенно прочел:
- Нет пустоты, есть только пустота слов, что вырвется из уст твоих друзей, и не успеют убежать минуты.
Зажмурив глаза, юноша переступил порог балкона. Оказавшись в пустой комнате, он присел на край своей кровати, накрыв мокрые плечи белой, мятой простыней, он вдруг поднял уже не приторные, как час назад, а настоящие светлые глаза с огромными черными зрачками. Они перестали блестеть, и всю их красноту впитал в себя дождь. Алексей тогда быстро сориентировался, ведь все осознание происходящего где-то рядом, вернулось к нему так быстро, что вскочив с кровати, он помчался в коридор, длинный коридор, с цветным ковром, рисунки которого так любит разглядывать Тишина.
« Это было 21 ноября, когда наш Лешка прогнал от себя искусственную радость, которую обычно многие называют эйфорией. В тот час он думал, что отказался от нее навсегда, вернее так предполагал. И предположения его были, несомненно, сильны, но недостаточно. Тут стоит сказать, что мы часто знаем о чем-то страшном, что потрясающе въедается в наши глаза, а после мы не можем забыть об этом, хотя очень хотим. Так наш друг, герой Свидетельницы многого решил, что выберет настоящую, живую радость, эйфорию, которую создаст сам, когда увидит смеющуюся Аринку».
***
21 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Вечер. « Тот, кто расскажет о тайне, о дальнейшем замысле, всегда после будет неподалеку. Нельзя сказать, что совсем рядом, но нельзя не утверждать, что у него не будут холодеть ладони, как только слово начинающиеся с буквы « м» вновь не пронесётся перед испуганными глазами того близкого человека. С ним в один миг захочется соединить эти бледные запястья, по которым будет проноситься невыносимая дрожь. Но это прикосновение может, уберет на какие-то немыслимые часы все посторонние, что приносит еще больше испуга. А испуг, он ведь отвлекает, заставляет мысли перемешивать, а после вовсе выбрасываться из оконца души из-за собственного бессилья. Откуда оно только берется, бессилье перед тем, что в тысячу раз слабее в нашей неугомонной реальности? Да, испуг к чему-либо не сильнее бессилья, но если они вдруг соединяться незаметно, когда человек прикроет уставшие глаза, а через мгновенье откроет, то вся эта смесь моментально проникнет в эти глаза, и больше они не взглянут по-иному. А, как они глядели раньше… Широко, бесстрашно открывались, и на испуг один лишь смех в их голове построил дом, но жаль, соломы не хватило, и дом не устоял. Испуг проник внутрь сознанья, солому разбросал, верней ее остатки…» - так внезапно пролетел мимо оконца души Аринки смешанный с крупинками льда воздух, как задел длинным, узорчатым рукавом дом из соломы. Каким крепким он показался тогда воздуху, но тот час разлетелась вся солома, собранная случаями, которые происходили с Аринкой, когда у той были попытки противостоять испугу. Первый раз она столкнулась с испугом ни когда, отец оставил ее у старого дерева и ушел, а когда увидела она свою мать, лежавшую на холодном полу. Тогда к нему, к испугу присоединилось еще и бессилье, и было оно свидетелем тех минут, когда черноволосая девочка положила тяжелую голову матери на колени, ощутив то, что прекращает всякую борьбу с каким-либо испугом. Но сейчас не будет заглядывать дальше, когда испуг перерастает в страх, ведь сейчас Аринка была лишь напугана тем, что в глазах ее вертелась ненавистная картонная коробка. Она невольно чувствовала, как холод крадется к ее плечам, пытаясь накинуть на них замёрзший плащ, и тогда она упадет, не сможет идти дальше, пытаясь догнать меня.
Перед ней растелился длинный коридор, по которому почему-то бежал цветной ковер, как ей показалось. Но старалась бежать она сама, всячески касаясь однотонных стен, поэтому рисунки без пропорций кружили ей тяжелую голову. Едва переставляя ноги, она чуть ли не падая, подняв голову, смотрела на мой силуэт, растворившейся где-то в глубине коридора. Правой рукой, убрав с лица мешавшие волосы, она на секунду сомкнула ресницы, как промчалась мысленная картинка перед ней. Видела она, как сама она примчалась в комнату, как положила руки на мои плечи и заговорила с таким трудом, словно это произошло не с Алексеем, а с ней, и ей теперь в скором времени придется стоять перед фанатичным стариком, выискивая глазами хотя бы одну нетронутую стекляшку. В то же время она понимала, что еще ничего подтверждено, может, есть надежда на то, что никто из них не покажется больше Архимею Петровичу с грустным лицом. Она была уверена в том, что если разобрались в одном замысле, то это уже хорошо, и больше не нужно ничего. Ей хотелось упасть на какую-нибудь мягкую кровать без пружин, и расставить руки широко… Но, собравшись, она вздохнула, как помчалась за мной, за девушкой с косой на голове, резинка от которой почти начала сползать с золотых волос.
- Виктория, Виктория! Я буду имя твое долго кричать, пока что мысли разумные не заставят тебя замолчать. Опомнись, что мы скажем старику, когда в дверях его покажемся растерянными. Потребуешь коробку? Очень умно будет все так и сказать, преподнести еще и то, что мы с догадкой подружились. И отпускать ее мы не хотим, ведь требуем назад вещицу, а то мы предъявим аргументов множество на то, что он хранит на полке той, которая нам не известна. Мы скажем все всем людям мира, пусть отберут вещицу у него. А что? Плохая что ль идея? Иль ты сама решила возвратиться туда, где солнце палит по-иному, задирая рукава? Ему ведь только это надо, стать открывателем одним, кто во всей толпе заметил девушку, воображенье, разрезающее на куски. Не будь глупа, не впитывай серьезность быстро так. Ведь может, нет ее еще, не появилась перед нами. А мы уже в волненье утонули, словно надежду уронили. А та разбилась вдребезги, куски не соберёшь. Но я свою надежду сохранила, и вот сейчас она со мной, гладит за плечи нежно так!- договорив, черноволосая девушка, появившись передо мной, схватила за плечи, заслонив коридор.
- Надежда есть! Надежды нет! Как это сладостно звучит, но бестолково, согласись. Я знала множество людей, кто с нею годы жил, и расставаться просто не хотел. Он ее бережно хранил, окутывая всею лаской. Ничто не вышло, жаль. Ведь человек потерян был, герой мой, тот про которого надеялись они, и слушали одну и ту же фразу: « Все будет хорошо». Никто из них тогда, не знал наверно продолженье фразы, ведь звучит она не до конца. А верно будет так ее закончить: « …Иль плохо будет все». Ты выбираешь « хорошо»? И я бы выбрала, надежду бы к себе сильней прижала. Но, нет, я предпочту сейчас не с ней сидеть, в глаза глядеть, а действовать, и делать что-то. И я не буду, как они, отмахиваться фразами, слова в которых постоянны только лишь для них! – сведя с нее сердитые глаза, я, легко оттолкнув ее, обернулась к двери, той самой, за которой вновь пил горячий чай с прокисшим молоком Архимей Петрович. Тот самый фанатичный старик так рядом, что просто нельзя не распахнуть дверь и не сказать то, что в прошлый раз боялась всем сказать. Но я скажу, и будет легче, хотя бы мне.
Аринка опустила руки по бокам, как зажмурилась на тот миг, когда я без единого стука распахнула эту дверь. Пару коротких секунд она так и стояла, хотела услышать хоть одно слово, чтобы войти следом за мной. А я тем временем глядела на старика в вязаной серой кофте, черные пуговицы которой почти все оторваны, а одна из них слабо болтается на тонкой нитке. Вероятно это последняя пуговица, которая осталась. Его густые седые волосы олицетворяли какое-то спокойствие в этой комнате, а глаза, глаза которые он еще не поднял, убирали всю тревожность. Он внезапно сузил густые брови, как не спеша положил гелевую ручку, исписанную до такого состояния, что чернила виднелись только на конце стержня. Можно было подумать, что он не сразу осознал мое присутствие, поэтому еще помедлил. Старик начал застегивать эту несчастную пуговицу, краем глаз наблюдая за мной. Но я в отличие от него не стала медлить, быстро зашагала в его сторону, пройдя через висевшие посередине комнаты зеркало, даже не взглянула в него, как обычно делаю. Остановилась в трех шагах от него, как услышала тихие шаги Аринки, но они внезапно прекратились, когда та дошла до порога двери.
- Девочка моя, вы предпочтете завести со мной разговор именно сейчас? Что ж я не смею вам отказать в этой затеи. Говорите, прошу вас, кратко! От амфетамина голова болит, вернее от одной нелепой статьи. В ней все вранье, а ведь пишут, пишут. А я бы… Говорите…- протянув последнее слово, он отодвинув стул, привстал, и поднял эти врезающиеся в память черные, огромные зрачки, что были такими же, как у меня. Но почему-то смотря в них, я не чувствовала колкость в сердце, или еще чего-то, в отличии от Аринки, которая закрыла руками рот.
- Кто это сказал вам очередное вранье? У меня с вами разговора не будет, и не потому что новая туча по небу нашей Евпатории к нам подходит. Я смею задать всего лишь один вопрос, про прекрасное, смешанное с ужасным. Думаю, это серьезней вашего амфетамина, хотя, заметьте, как схож последний слог, и везде буква «н» последней скачет. Раз уж вы так бесподобно продумали мое возвращение туда из-за коробки, то я вас разочарую. Не состоится оно ни завтра, ни послезавтра и ни в четверг. И да, я требую вернуть эту коробку. Ведь, она по глупейшей ошибке моей давней подруге оказалась в ваших руках. Ошиблась, девочка, понимаете?- тут я незаметно для самой себя обняла локти рук, и тут же вспомнила тебя. Если бы ты только была здесь сейчас, и я бы взглянув на тебя, ощутила бы себя самой уверенной в этом Евпаторском Заведении.
- Довольно! Слова пусть летят в небеса, столкнуться с тучей. – не выдержала Аринка, как встала рядом со мной, - Мы просим вас вернуть нам то, что не принадлежит ни вам, но и не нам! Позвольте разъясниться, если уж нам в просьбе этой шлете маленький отказ. Мы требуем немногого, мы требуем, что б справедливо было все, что на глазах упертых свершается прямо сейчас…
Она не успела договорить, как я ощутила на себе чье-то мягкое прикосновение. Неужели это Тишина вспомнила о своих героях, пришла в эту замороженную комнату, взглянуть на старика, что фанатично рассуждает молча про что-то совсем иное. И это иное никак не касается картонной коробки. Да, правда, скорее всего он лишь делает невыносимо умные глаза, чтобы поддержать всю серьезность разговора. Но я отвлеклась от него, перестала глядеть на то, отчего леденеют и сужаются черные мои зрачки. Повернувшись в одно мгновенье, я растаяла, ледяная оболочка, что прикрыла мое лицо на эти секунды, внезапно рассыпалась, превратилась во что-то невидимое. Я увидела твое грустное лицо, неземные глаза говорили, кричали, приглушая всю молчаливость. Я не произнесла ни слова, только протянула левую руку тебе, как ты слегка улыбнулась. Ты дала нам тогда понять, что сама хочешь поговорить с Архимеем Петровичем обо всем, что уже давно касается и тебя. Но, ты не сразу начала разговор, пока мы так стояли, глядя друг на друга. Я вдруг заметила на тебе свое любимое серое платье, синеватую брошку в виде цветка, что была приколота на груди. Сомкнув ресницы, я обратилась к Аринке, положив руку ей на плечо, как та вздрогнула, вздрогнула. Разве она испугалась тебя? Еще раз, обратив взгляд на старика, я покосилась на оторванную от его кофты пуговицу, на месте которой осталась висеть лишь тонкая нитка. Спустившись глазами, я увидела, как он зажимает эту самую круглую пуговицу в кулаке, и намного нахмурившись, начинает пристально смотреть на меня…
Опомнившись, я шагаю за Аринкой, та не оборачиваясь, идет к порогу двери. Я не понимаю больше всего того, что происходит. А в голове слова, слова: « Вы скажите ему, скажите то, что мы ему не смогли доказать. Ведь нельзя так, чтобы коробка чужая в руках чьих-то заблудшей была, и потерянной. Пусть ей не кажется, что ее никто не искал все эти тусклые года, года. Пусть картон бесцветный не мокнет под каплями дождя, находясь на балконе». Выйдя из комнаты, я направляюсь прямо по коридору, только через пару мгновений останавливаюсь в девяти шагах от Аринки.
Она сидит на коленях, убрав черные волосы на правую сторону, прикусывает губы. Она глядит на него так, как раньше я околдовано смотрела на всех любимых героев. Они все вдруг образовались перед моими серыми глазами, все взглянули на меня сквозь плотное пространство. И я перекрутила в голове их имена: « Ксюша, Марина, Володя, Толик, Сева, Юлька…». И стало легко, легко. А она, положив одну руку на цветной ковер, другой коснулась его русых кудрявых волос.
- Дождь, дождь коснулся тебя, но недолетал до меня! А я бы сейчас была рада, руки ему свои протянуть, вот загнуть рукава, и капли холодные ощутить… Или теплоту, их забвенную теплоту. Мы бы вместе с тобой ее разделили.- шепотом проговорила Аринка, как уселась рядом с ним, проведя пальцами по узору желтому на ковре, что сплетался с синевой другой, более толстой линии.
А он, сидел молча, чуть голову опустив, но через каждые летящие секунды поглядывал на ее тревожное, в то же время самое спокойное лицо. Коридор, как нестранно, именно в этот час был пустым, не одна живая или напротив иная душа не пролетела мимо них, не принесла ненужное беспокойство. В этот раз Аринка не бегала глазами по его рукам, она решила остановиться на взгляде, который ответил ей тем же. И все вокруг замерло, покрылось толстой пеленой, которая на мгновенья другие стала отделять их от привычного мира, реальности, которой они жили все эти годы, приветствуя друг друга улыбками, в которых только появлялась частица привязанности.
Но никто из них не смел подумать о том, что сейчас говоришь ты этому фанатичному старику, взявшему коробку, коробку, которая никогда не должна была появиться здесь, где не должно было быть человека, которому она бы и понадобилась. Но человек этот был всегда, а вот, коробка с вещицами… Да, в этот миг я все больше стала придаваться воспоминаниями, выдавливая из них всю тусклость, что была словно сок из испортившегося на вид апельсина, но свежего внутри. В голове стала рисоваться картинка, знакомые теплые, карие глаза, которые тогда глядели на меня на нашем знакомом балконе. Я прекрасно помнила, как, еще не успев договорить до конца, она уже отказалась от какой-либо помощи, словно услышав голос Судьбы, которая что-то ей проговорила. И почему я тогда не оставила всю коробку целиком на этом балконе, ведь ее бы кто-нибудь обязательно заметил и… Нет, так нельзя, нельзя противиться Судьбе, ждущей каждый год того, за кем глядела ежедневно!
«Каждый человек всегда думает о том… Нет, не специально его мысли так выстраиваются, что получается извилистая лестница, которая ведет к фразе: « А если бы так не случилось?». И после этих поселившихся внутри души слов мы просто не можем не переставлять уже произошедшие события, меняя половину картинки, что чем-то нас не устраивает. Ах, какая картинка складывается из чуть потрескавшейся гуаши! На ней все так, как было задумано нами изначально, нами, но не Распорядительницей жизней. А в прочем, когда забытое вновь радует наши глаза, так, что они невольно начинают сверкать, нам становится все равно, одобряет ли это та, которую называем Судьбой. Ну, и пусть не одобряет, пусть перемешивает облака, и гонит их к грозе, а мы не будем подстраиваться под нее, хотя может, и будем не правы. И тогда мы взглянем еще раз на то, что собрали, на картину, на которой все так и отгоним мы мысли чужие куда-то в спять!»