В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Хороший царь, добрый, но скучно ему было. Любил он ездить в далекие страны на людей посмотреть да себя показать. Вот как-то раз надумал он прокатиться в далекие-далекие Нидерланды, в славный город Амстердам. Едет он по городу, вычурные дома разглядывает. Вдруг откуда ни возьмись, на улице дробь раздалась да такая громкая и четкая, что наш царь, а звали его, конечно же, Иваном, аж уши руками зажал. Стал он головой по сторонам вертеть, высматривать, кто же это так барабанит.
Смотрит, а по мостовой, камнем мощенной, дама идет, да высоченными каблуками дробь выстукивает. Сама так ничего: фигурка ладненькая, на голове сооружение какое-то — кокошник не кокошник, платком тоже не назовешь. Не видел наш царь таких головных уборов, так самое смешное, что лицо-то сетка прикрывает и не видать под ней: красавишна аль бабка старая. В руках палка, на палке тряпка натянута, даму от солнца прикрывает. Подивился Иван. Посмотрел на даму, и так ему ее к себе в Россею-матушку забрать захотелось, что под сетку-то и не глянул. Подумал, что дома разберется. Приказал он слугам даму в охапку схватить да в карете устроить, а коли брыкаться будет, то и веревками слегка связать.
Вы спросите, зачем ему дама понадобилась — так дробь её каблуков, наповал нашего Ивана сразила.
Как домой приехали, решил наш царь глянуть, что за сокровище себе приобрел. Сетку-то поднял и чуть в обморок не грохнулся. Кто перед ним так и не понял: девка аль бабка, а может и чучело огородное. Брови половину лба закрывают — углем намалеваны да торчат как иголки у ежа. Щеки красной краской заляпаны — густая краска, толстенным слоем намазана. Посреди этого «красного моря» нос торчит — смешной такой: вроде курносый, а к низу крылья в стороны расходятся — пиратская шхуна по морю плывет да и только. Волосы из-под головного убора выбились, паклей на уши свисают. Губы — словно два лопуха красных на морде выросли. На подбородке «мушка» сидит. Да что там «мушка» — мушища огромная, а цвета, не поверите, зеленого. Глаза вот только у дамы оказались дивными, синии-синии и глубина в них такая была, что наш Иван утонул в них. Но это только на секундочку, пока все обличье целиком не увидел. Опустил он сетку, головой мотает:
— Ты что за чучело? А «мушка» чего зеленая? Вроде черная али коричневая должна быть? — у дамы спрашивает.
А дама, как кинется на царя с кулаками да словами бранными:
— Ты пошто меня из Амстердаму увез? — спрашивает. — Зачем мне твоя Россея лапотная нужна? Я дама приличная, а у вас тут медведи в лаптях по городам гуляют да на балалайках играют. Сугробы крыши закрывают да морозы лютые за щеки кусают.
Смеётся Иван:
— Кто тебе ерунду такую рассказал. У нас медведи в лесах живут, а на балалайке только на ярмарке играть могут. Лучше с медведем под руку гулять, чем с такой красавицей как ты. Ты себя в зеркале видела? — Молчит дама, видать обидные слова Иван говорит, только еще больше руками машет да все царю в нос кулаком целит.
А Иван продолжает:
— Головной убор меня твой покорил да дробь, что башмаками своими выбивала.
Не выдержала тут дама — разревелась:
— Я, — говорит, — думала, ты красотой моей пленился, а ты на шляпу с вуалеткой да на туфли позарился, — и давай его зонтиком колотить.
Схватил её Иван за руки:
— Чего дерешься? — спрашивает. — Иль, думаешь, если бы мне твоя шляпка была нужна, то я бы её не снял? А вот туфли мне твои глянулись. Я обуви такой музыкальной отродясь не видывал.
— Какой-такой музыкальной? — вопит дама. — И никакие они не музыкальные. Самые простые, из свиной кожи сшитые. А в каблуки деревяшка вставлена да подковой, наподобие лошадиной, подбита. Мужики-то лошадей любят, как цокот копыт слышат, так в струнку и вытягиваются да честь норовят отдать. Вот я себе и заказала туфли с цокотом, думала, все штабелями у моих ног попадают. Ан, нет. Стучат-то они громко, только ворон отпугивают, а мужики уши руками затыкают да стороной обойти норовят.
— Так ты тогда зонтом прикрыться решила? — смеется Иван.
— Нет, пошла я тогда к местному цирюльнику — стилистом он у них называется. Он всех дам украшает «мушками» разными, на морде красоту рисует, шляпу каждой свою делает да с рук на руки фрау Матильде передает. А та уж, кого замуж выдает, а кому фонарь красный вручает да вдоль дороги ставит. В красном цвете дамы красавицами становятся.
— Ну, и как, на красный цвет господа, как мухи, липнут?
— А как же, на ночь, как мотыльки-однодневки слетаются. Только не по мне жизнь такая. Я замуж хочу. В нашей деревне девки давно уже люльки качают. А я вот в заграницы подалась, думала, счастье там свое встречу. Не получилось. Вот и тебе не понравилась.
— А сама-то ты откуда будешь, горемычная?
— Так я из деревни Гадюкино. В-о-он она за холмом, крыши только торчат. Думала из грязи убегаю, а оказалось, что милее той грязи и нет ничего. Ты мне лучше, Ваше Величество, скажи, где у тебя здесь баня. Пойду, смою красоту — силу страшную. Видать не пригодилось умение заграничное, — сняла она шляпу с вуалеткой, на крылечко бросила, да и туфли с зонтиком там же оставила. А чего теперь-то стесняться да лицо под сеткой прятать. Король-то свой — местный оказался, да и видел он её красоту заморскую.
А Иван сел на крылечко и вещи диковинные стал рассматривать. Каблукам сразу применение нашел. Придумал бочки деревянные кожей обтянуть и сделать палки с подковками, чтобы дробь хорошо отбивали, да солдат в строй созывали. Название даже «бочкам» придумал — «барабуд». Почему «барабуд»? Так это значит «баранов будить». Войско свое он баранами называл. Нерадивые да ленивые у него солдаты были. Поесть да поспать любили вдосталь, а с таким «барабудом» не забалуешь. Это уже потом, когда его войско в бравых солдат превратилось, «барабуды» стали барабанами называть.
Зонтик долго Иван в руках вертел. То закроет, то откроет, то над собой подержит, то в землю воткнет — и придумал большой зонт сделать, чтобы можно было под ним столы ставить, в шахматы играть, мёд-пиво пить, да вопросы государственные решать.
Так и пошло с тех пор: дамы под маленькими зонтиками прогуливались, а мужчины свои вопросы под большими зонтами решали, а назвали они их шатрами.
Со шляпкой же совсем просто решил: повелел всем знатным дамам шляпки надевать, а простолюдинам платки да кокошники, чтобы сразу отличие видно было.
А что же наша дама с Амстердама?
Она в бане-то попарилась, краску всю смыла, волосы русые в косы заплела да ленту красную на голову повязала. Надела сарафан цветастый да, как была босиком, так к царю и явилась. Глянул на неё государь и челюсть у него отвисла. Так и не смог рот закрыть. Стоит перед ним красавица. Красоты неземной: белолица, щеки розовые, как яблочки наливные, губы алые, словно вишни спелые, носик маленький, аккуратненький. Ну и что, что курносый, от этого только красоты прибавилось.
Подошла наша девица к царю, ладошкой по подбородку легонько стукнула. У того челюсть-то на место и стала.
— Ну, что, Ваше Величество, теперь в жены возьмешь?
Свадьбу, как положено, отпраздновали: мед-пиво пили, под шатрами сидели, на барабанах дробь отбивали, да по королевскому парку в шляпках под зонтиками гуляли.
Всё бы хорошо было, да вот только не любит наш король, когда его жена наряды новые примеряет. Сразу хмурится и бурчит себе под нос:
— Ишь, вырядилась, словно дама с Амстердама.