Недавно я провел более недели в больнице. Лежа там, я вспоминал мои прежние попадания в израильские больницы и моих соседей по палате. Некоторые из соседей кажутся мне, заслуживающими того, чтобы о них рассказать. Вот три зарисовки, которые, как мне кажется, могут оказаться интересными и читателю.
***
Японский шпион
Утром я стал осматривать палату, в которой меня разместили накануне вечером, и присматриваться к своим соседям. В палате было четыре койки. Моя койка стояла второй от окна.
Я сразу же обратил внимание, что тот, чья койка стояла возле окна, не лежал на ней, а сидел рядом с ней на стуле за небольшим столиком с лупой в глазу и в чем-то ковырялся. Как потом оказалось, в часах. Да и столик его, уставленный инструментами и запасными деталями, очень напоминал рабочее место часовщика. Вскоре к нему пришел гость из соседней палаты. Меня удивило, что приветствуя умельца, сидевшего за столиком, гость назвал его японским шпионом.
Однако сосед не возражал против такого обращения к нему. Гость поинтересовался, починил ли мой сосед его часы, обменялся с моим соседом парой фраз и ушел к себе в палату.
Я решил, что надо представиться соседям, назвал свое имя и поинтересовался у соседа, почему гость так странно обращается к нему – японский шпион.
И тот поведал мне, что перед нападением японской авиации на центральную базу тихоокеанского флота военно-морских сил США Пёрл-Харбор (Жемчужную гавань), расположенную на Гавайских островах, вместе с родителями жил в Японии.
Я знал, что после нападения японской авиации на американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор в декабре 1941 года, США вступили во вторую мировую войну и интернировали (лишили свободы передвижения и выезда за пределы страны) американских граждан японского происхождения. Но от своего соседа по палате я узнал, что Япония тоже, в свою очередь, интернировала находившихся в Японии американских граждан, в том числе его родителей. Ему же, как несовершеннолетнему, вместе с другими американскими детьми дали возможность выехать из Японии.
- Я скрыл от японцев, что владею японским языком. Иначе ни за что бы не выпустили меня из страны. Но они этого не знали и мне дали возможность уехать из Японии, - прокомментировал мой собеседник. – После вступления Америки в войну с Японией выяснилось, что в американских военно-морских силах имеется нехватка офицеров, владеющих языком противника. Поэтому, когда я сказал американским морякам, что я владею японским языком, меня оставили на флагманском корабле в качестве переводчика. Мне выделили отдельную офицерскую каюту, поставили на довольствие, выдали форму. Кроме того, поскольку я выполнял офицерскую работу, мне платили офицерскую заработную плату. Так что я был скорее всего не японским, а американским шпионом.
- Сколько же вам тогда было лет? – спросил я.
- Двенадцать – пятнадцать.
- А русский язык вы откуда знаете?
- У нас дома говорили по-русски. Мои предки евреи, выходцы из России, они работали в Китае, когда пала российская империя, а потом переехали в Японию .
Я поинтересовался, чем болеет мой сосед. Оказалось, что ничем.
- Тогда почему вас положили в больницу?
- Я каждый год ложусь в больницу для профилактики, на обследования. Кроме того, в больнице я общаюсь с людьми, и мне не так скучно жить. Пенсию мне платят американцы, как ветерану войны, мне этого достаточно. А ремонтировать часы – это мое хобби.
Сосед прервал свои занятия, поднялся и вышел из палаты. Я успел разглядеть со спины удаляющегося немолодого человека ростом с подростка. И я подумал, что, в сущности, он так на всю жизнь остался тем мальчиком, который во время второй мировой войны переводил с японского на английский перехваченные радиограммы кораблей японского военно-морского флота.
***
Араб, говорящий на идиш
Как только медсестра привела меня в палату, человек лет сорока плюс, лежавший на койке возле двери, спросил меня:
- А на идиш ты говоришь?
- Говорю неважно, но понимаю.
Мой со-палатник (по типу, как образовывается выражение “мой со-камерник”) обрадовался:
- Отлично! Мы с тобой будем разговаривать на идиш! А то не с кем даже на нем поговорить!
Поскольку разговор наш касался обычных тем (чем болен, где живешь, какая семья, что за работа), то я постепенно вспоминал идишские слова, и у нас шла неторопливая беседа на языке идиш.
Мой собеседник с гордостью рассказывал, в каких странах и в каких университетах учатся его дети (и в Париже - Сорбоне, и в Англии – в Оксфорде и Кембридже, и в США). Меня это несколько насторожило: обычно в многодетных еврейских семьях не так уж часто дети учатся в различных университетах, и уж тем более не здесь, в Израиле, а за рубежом.
Вскоре все стало на свои места - к нему пришли посетители, и они стали разговаривать между собой на арабском.
Когда гости ушли, я спросил соседа:
- Ты араб?
- Да, - ответил он.
- Откуда же ты знаешь идиш, если сейчас даже евреи его забывают?
- Дело в том, что я вырос в небольшом городке, в еврейском квартале, и все мои друзья там говорили на идиш. Ну, и я тоже научился говорить на идиш. А теперь все евреи в Израиле стали говорить только на иврите, и мне не с кем стало разговаривать на языке, на котором я общался в детстве с друзьями.
***
Если название рассказа напомнило вам название фильма Эфраима Севеллы «Попугай, говорящий на идиш», не спешите обвинять автора рассказа в подражании. Записав этот рассказ, я еще раз посмотрел фильм Севеллы.
А посмотрев, удивился, насколько и в кинофильме, и в рассказе однозначно проводится одна и та же мысль: в результате всех страшных событий ХХ-го века, и в Вильно, и в Израиле осталось очень мало людей, говорящих на идиш (в фильме Севеллы - попугай и старый еврей-портной, а моем воспоминании – немолодой араб и я, автор этих воспоминаний).
И я молю Всемогущего, чтобы язык моих бабушек и дедушек идиш не исчез.
***
Дядя ТАКОГО (!) человека
Боря является одним из наиболее ярких личностей, каких мне довелось встречать в больницах Израиля. Настолько яркой, что о его существовании я узнал намного раньше, чем он собственной персоной появился у нас в отделении.
Но начну по порядку. Живу я в Нешере. Это небольшой городок возле Хайфы на склоне горы Кармель. Гора оставляет заметный отпечаток на его ландшафте. Жителям постоянно приходится то подыматься, то спускаться – где по ступенькам, а где – по наклонным городским тротуарам. В какой-то момент во время наших ежедневных вечерних прогулок по Нешеру моя жена поняла, что я не могу осилить привычный для нас подъем, вызвала такси и отвезла меня в больницу. Мне было неловко отвлекать сотрудников приемного отделения больницы таким пустяком, как трудности при подъеме по тротуару, и я даже несколько удивился, что меня не отправили обратно домой, а оставили в больнице.
Через пару дней русскоговорящий врач-хирург Николай Николаевич объяснил мне в общих чертах, что митральный клапан моего сердца поизносился, и края его мембраны разлохматились. Поэтому мне надо срочно сделать операцию на открытом сердце – чем раньше, тем лучше. Я стал интересоваться, в чем она будет заключаться, и узнал, что возможны два варианта операции. Один вариант операции заключается в том, чтобы отрезать от мембраны разлохматившиеся края и оставить мне мой родной клапан. Второй вариант операции – полная замена клапана: или на искусственный клапан, или на клапан, позаимствованный у свиньи. Мне почему-то не захотелось расставаться со своим клапаном, и я попросил врача во время операции посмотреть на мембрану – если получится, то починить мой родной клапан, если нет, то некуда деваться – придется заменить его.
Остановка была за малым – вставить мою операцию в график операций в отделении. Ибо она была внеплановой, то есть заранее непредусмотренной. Вскоре Николай Николаевич пришел ко мне в палату и сообщил, что пока нельзя говорить уверенно, но вполне возможно, что скоро меня повезут на оперецию. Однако спустя некоторое время он пришел снова и сказал, что моя операция откладывается. И так несколько раз, пока я не спросил его напрямую: почему мою операцию то назначают, то отменяют? Оказывается, все зависит от другого больного.
Я поинтересовался, каким же образом.
- Дело в том, что ему должны делать такую же операцию, как вам, а он то дает согласие на операцию, то отказывается от нее.
- Интересно было бы увидеть этого больного.
- Мне тоже. Дело в том, что он лежит не в нашей больнице, а совсем в другой, более того – в другом городе. И то дает согласие, чтобы его перевезли в нашу больницу, то отказывается, и мы уже несколько раз из-за него меняли график операций.
Наконец кто-то из персонала обрадовал меня: этого больного скоро привезут. Операции обычно делаются по операционным дням. Следующий день был неоперационный, и я смог поговорить с новичком, который появился в соседней палате. Это был немолодой мужчина по имени Боря, тоже говорящий на русском языке. Как только мы познакомились, Боря стал жаловаться:
- Как они могли прозевать и довести меня до операции?
Я стал его успокаивать, что врачи не всемогущи и часто могут увидеть болезнь только тогда, когда она уже наступила.
- Как так: когда она уже наступила? За что же я им тогда плачу?
Я тогда неправильно его понял и подумал, что Боря имеет в виду тот налог на здравохранение, который мы все ежемесячно платим своей больничной кассе. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что под «За что же я им тогда плачу?» Боря имел в виду другую, неизвестную мне форму оплаты.
Боря еще пару раз соглашался на операцию и снова отказывался ее делать. В конце концов врачи назначили и провели мне операцию независимо от Бориных пожеланий. И (как мне сейчас кажется, по результатам моей операции) в тот же день Боря согласился на операцию. В результате мы с ним оказались в одной и той же после-послеоперационной палате. Кроме нас, в той же палате лежали еще несколько послеоперационных больных.
И тут-то я узнал то, что должен был узнать или понять еще до операции: после операции больной переходит от хирурга под наблюдение врача-терапевта. Большинство из моих соседей были плановыми больными, они об этом знали заранее и познакомились с врачами-терапевтами, но я-то был неплановый и не предпринял никаких шагов для предварительного знакомства.
Из врачей-терапевтов мне запомнились двое: один из них, мужчина средних лет, он был старшим среди терапевтов, и женщина, которая была стажером. Мужчина, заходя в палату, смотрел мимо меня и проходил с застывшим лицом, демонстративно задрав нос и не видя меня в упор. Я немного умею читать то, что написано у человека на лице. У этого эскулапа на физиономии было написано, что он не желает меня видеть и одновременно хочет, чтобы я это знал.
Женщина-стажерша, возможно, и собиралась ко мне подойти, но, войдя в палату, она сразу же устремлялась к Боре, а как только она начинала отходить от бориной койки, Боря начинал громко стонать, и врачиха тут же возвращалась к нему.
Вероятно кто-нибудь из читателей подумает, что такая избирательность была вызвана тем, что я оле (человек, недавно приехавший в страну), а врачи эти сабры (коренные жители страны). Нет. Каждый из этих терапевтов (кстати, как и Николай Николаевич) тоже был оле. Разделение больных на сорта они привезли с собой.
Возле Бориной кровати все время сидели, сложив на животе руки и молча глядя на Борю, две полные женщины, его жена и немолодая дочь, и он им все время давал указания. Как-то раз санитарка настояла на том, чтобы все посетители вышли из палаты, пока она будет мыть полы. Все вышли, в том числе и борины посетительницы. Возможно, Боря задремал и прозевал момент, когда они выходили из палаты. Зато он не упустил момент, когда они вернулись.
- Где вы пропадали так долго? Все! Можете уходить! Вы здесь больше не нужны! Вы меня УПУСТИЛИ! Уходите! МЕНЯ больше НЕТ! – громко пугал Боря своих ближайших родственниц.
Борины жена и дочь, не говоря ни слова в свое оправдание, молча уселись на своих стульях и также, как раньше, снова с постными лицами уставились на Борю. Уверен, что они уже давно привыкли к таким Бориным заявлениям. Зашла врач-стажерша, и Боря тут же начал громко и вместе с тем жалобно стонать. Врачиха заторопилась к его койке.
Наше лечение продвигалось успешно, но вскоре с Борей стали происходить странные вещи: он просыпался среди ночи, подымал шум и рвался куда-то уйти из палаты в одних кальсонах. Двум молодым спортивным медбратьям с трудом удавалось уложить его в постель.
После поднятого Борей шума, заснуть не удавалось, и я услышал разговор двух медбратьев:
- У него тут куча новейших американских лекарств, никто о таких у нас в стране даже не слыхивал. Боря глотает их пригорошнями, не задумываясь об их совместимости. А после этого просыпается посреди ночи, подымает шум и норовит куда-то идти, - пояснил один медбрат другому.
- Да выбросить их надо, и дело с концом, - ответил второй медбрат.
- И думать не смей! Эти лекарства очень дороги, их ему доставляют из Америки самолетом, и Боря лично следит, чтобы никто не залез к нему в тумбочку.
На следующий день, рано утром первой пришла на работу одна из медсестер и первым делом направилась к Боре:
- Что же вы сразу не сказали, что вы дядя ТАКОГО человека? – спросила она, сияя от счастья.
Какого такого человека – она не сказала. Остается гадать. Думаю, что одно из двух – либо она узнала, что Борин племянник депутат кнесета, либо крупный мафиози, что, впрочем, может быть и одновременно.