Здравствуй,
тёплая синица с глазами цвета эбонита,
соскучившаяся по звёздным холодам.
Я снова посылаю письма в никуда,
конечно же из рук /недо/ поэта.
*
Глаза /не/ моей /бракованной/ принцессы за стеклом наливаются слезами чёрно-розового макияжа,
оставляя на щеках не смывающийся временем след.
Минорит.
Рвёт по частям.
Пока ты в очередном модном кафе искоса смотришь вдаль,
допивая чашку любимого мокко,
я внимательно изучаю каждую частичку волшебного тела,
словно собирая по кусочкам,
как рассыпавшуюся мозаику – любуясь идеальной игрой лживых губ,
жадно поглощающих мнимый страх и отчаяние,
как губка,
впитывающая разлитый чай с бергамотом и кусочками лимона,
странное послевкусие.
Теперь я понимаю,
почему больше не удивляюсь тому факту,
что мы разбили вдребезги привычный мир,
променяв общую бесконечность:
ты,
/не/ моя русалка-несмеяна, – на воспоминания с привкусом горечи,
словно то кофе,
первое в жизни,
в котором нет корицы и привычной терпкости;
я – на неожиданное путешествие с рыбами,
под ледяными глыбами,
прогрызшими в области сердца дыру,
закрыв нелепо фанерою.
Давай вернёмся на два года назад?
Когда ты пекла шоколадные печенья с вишней.
Когда мы скитались с квартиры на квартиру..
Нас гнал дождь /за неуплату/, будто бездомных собак из картонных коробок.
Именно в такие моменты я страстно желал затеряться в твоих утончённых ключицах,
а ты лишь пальцем чертила узоры на предплечьях.
Дразнила?
От желания глаза становились цвета замороженной клюквы.
Вот уже ровно два года постель не пахнет накрахмаленными простынями и общим запахом изнуренной любовью кожи.
Тела леденеют в /чужих/ кроватях.
Каждый вечер пропитан водкой.
Спичка, керосин?
Знаю,
ты не против к чертям сжечь все эти дни.
Лишь бы /снова/ согреться,
после чего терновый венец /наконец-то/ станет нашей спящей совестью,
застывшей песком в зрачках.
Твои прянные мускатно-амбровые руки до сих пор пишут тонкие ноты лепрозорию?
Не отвечай.
Может,
хочешь узнать,
какими способами мы б свели счёты с жизнью,
если бы остались вместе?
Давай попробуем:
Ты – умерла б на другом конце света,
увы,
не от старости,
а от смертельный дозы вина в двадцать пять лет,
того,
что из одуванчиков,
того,
что из любимой книги – Брэдбери,
из-за наших вечных ссор и измен.
Я – умер бы курящим.
Из едва живого тела сова вырывала б лёгкие на какой-нибудь лесной поляне,
осыпанной малиновыми лепестками сакуры.
Та сумасшедшая в метро ведь предрекла мне такое забвение,
помнишь?
Неважно,
лучше вернёмся в настоящее,
где Герда цветёт,
словно роза на всем известном балконе,
в ледяных ладонях Кая.
Где её лицо такого же цвета,
как беспрерывные метели 15 августа.
Где я считаю в голове секунды, складывая в годы,
дни,
минуты,
и радуюсь..
Радуюсь,
что не болен – тобой.
Да и вообще больше не болен.
Что нашёл новый способ спасения,
новую нить Ариадны.
*
Прощай, любимый февраль 25 мая,
чьи волосы пахнут акварелью и апрелем.
И,
перестань приходить во снах.
Я больше не жду. Тебя нету.