Светлане очень повезло с комнатой в общежитии. В смысле, не только с комнатой как с местом проживания, но и с её обитательницами. Девочки собрались, как на подбор, с хорошими домашними привычками. Все любили уют и порядок. В их комнате никто никогда не сквернословил. Они не курили сами и не позволяли курящим гостям делать это в их жилище. Хотя многие девчонки, вырвавшись на свободу из-под родительского надзора, и курили, и матерились не меньше парней. Как-то вечером, забежавшая в пятьсот двенадцатую за хлебом третьекурсница, оглядев уютную комнатку, вытащила из заднего кармана спортивных брюк пачку сигарет со спичками, плюхнулась на аккуратно заправленную кровать Спесивцевой.
— Неплохо устроились, первокурсницы! Покурим?
— Люся! Мы не курим! — улыбаясь, ответила за всех Света. Она увидела, как Таню передёрнуло от бесцеремонного обращения с её кроватью. — Садись за стол, сейчас чаю выпьем.
Люся с удовольствием пересела к столу. Чай — это хорошо. В общаге уже знают, что в этой комнате всегда можно вкусно поесть. Здесь и варят, и стряпают прекрасно. Про украинские борщи Сущевской легенды ходят даже по пятому этажу автотяги, где живёт часть сантехников. За годы своей общаговской жизни Люська впервые столкнулась на кухне с теми, кто печёт в общежитии пирожки. Этим занимались только первокурсницы из пятьсот двенадцатой.
— Растудыт вашу мать, ещё не закурили? — удивилась гостья.
— И даже не заматерились, — в тон ей ответила Сущевская.
— Ну, какие ваши годы! В общаге поживёте, всему научитесь! — снисходительно улыбается Люся.
Оля Бурачок, зашедшая в комнату с горячим чайником, поинтересовалась:
— О чём разговор? Кимуся, ты чай пить будешь? Доставайте, девоньки, печенье.
Кимуся, сидевшая на своей кровати с учебником и конспектом, поднялась и, недовольно посмотрев в сторону гостьи, ответила:
— Да вот Люся говорит, что пора нам закурить и материться не мешает начать. А то какие-то мы ненормальные.
— Да что ты говоришь? — засмеялась Оля. — Не многовато ли чокнутых для одной комнаты? Не дай Бог, подселят к нам «нормальную». Хоть бы подольше пожить нам с вами одним составом.
— Вот поживём — увидим! — обещает третьекурсница, уплетая за обе щеки печенье с домашним брусничным вареньем.
— Девоньки! За мной сейчас Коля зайдёт, мы идём гулять, — Оля придирчиво оглядывает комнату, нет ли чего лишнего в ней для мужского глаза.
— Да ты чо, холодно же на улице, Оля! Посидели бы в Красном уголке, — советует Спесивцева.
— Ничего! Её Мыколка своей любовью согреет, — шутит Сущевская. — Люся, где бы нам санки взять, не знаешь? Мы завтра за продуктами хотели пойти, побольше закупить к Новому году. Чтоб не в руках тащить тяжесть, да побыстрее картошку привезти, а то прихватит морозом.
— Ну, мать, ты даёшь! Где ж ты тут санки возьмёшь? Это у городских нужно спрашивать.
В это время раздался стук в дверь. Все дружным хором закричали «входите!» Вошёл невысокий, под стать Ольге Бурачок, парень в форме курсанта лётного училища. Это и был её друг. Олюшка с Колюшкой, как в шутку ласково называли их за глаза девчонки, жили в одном небольшом посёлке городского типа и дружили со школы. Хотя Коля и был на два года старше Оли, это не мешало девочке относиться к нему с материнской заботой. Правда, так она относилась и к своим соседкам по комнате. Коля помог Ольге одеться, она любовно поправила на его шее белый форменный шарфик, и они ушли, попрощавшись со всеми. Поднялась, наконец, и Люся.
— Они как не настоящие, маленькие какие-то, будто кукольные, — сказала она про Колю с Олей. И спохватилась: — Ой, чуть не забыла хлеб у вас!
— Зато души у них самые настоящие. И любовь большая, — с тихой задумчивостью ответила ей Сущевская. — Иди, Люся, иди, дивчина, до дому, до хаты. А нам к коллоквиуму готовиться надо. Не то будет нам Новый год!
* * *
До Нового года оставалась неделя, а девчонки ещё не определились с местом его встречи. Одна Оля Бурачок знала наверняка, что будет праздновать со своим Колей у него дома, куда уже были приглашены и её родители с младшей сестрой Иришкой. В последнюю субботу года пятьсот двенадцатая всем составом лепила пельмени. Во-первых, потому что уже вошло в привычку крупномасштабные кулинарные операции проводить совместными усилиями. Во-вторых, потому что большая часть народонаселения комнаты собиралась встречать Новый год в одной компании и было решено там на горячее подать домашние пельмени. Девчонки условились налепить их как можно больше, чтобы тысячу штук взять с собой на вечеринку, а остальные оставить себе. Правда, жизнь показала, что Сущевская настолько ненавидит лепить пельмени, насколько любит поедать их. Поэтому она всеми правдами и неправдами старалась отбрыкаться от этого занятия. Таня, как всегда, взяла на себя организационную сторону процесса. Этим она очень напоминала Светке подругу Люду, с которой, кстати, Татьяна сильно сдружилась с первого дня знакомства. Сущевская сбегала на первый этаж к коменданту общежития, взяла поддоны из личного комендантского холодильника и попросила разрешения заморозить в нём пельмени. А остальное уже плёвое дело — замороженные пельмешки складываются в мешочек и выбрасываются в форточку на мороз. На гвоздик, в смысле, вешаются за окном, на хранение. К лету девчонки договорились скинуться и купить небольшой холодильник на всех. А зимой лучшего холодильника, чем мороз за окном, не сыскать!
Сущевская же взялась «передрать» чертежи для Ким и Славуцкой, с условием, что те слепят её порцию пельменей. Из всех предметов студенческой программы первого курса Светка просто органически не переносила черчение. А ведь всё дальнейшее обучение будет построено именно на нём. Иногда Света даже подумывала, не бросить ли институт из-за этого? Но очень уж ей нравилась компания, в которой она училась и жила. Людмила уверяла её в том, что профессия Светки по окончании института не обязательно должна быть связана с черчением, а на время учёбы она, Люда, обеспечит её любыми чертежами. Не зря же она работает на кафедре ТГСВ, где хранятся курсовые «всех времён и народов». И Светка малодушно согласилась с её доводами. Сущевская же была прирождённым чертёжником. А уж бездумно «драть» было просто отдыхом для неё. Кто и когда изобрёл «дралоскоп», вероятнее всего, навсегда останется тайной. Но это немудрёное приспособление выручило не одного студента-лентяя за годы своего существования.
Субботний вечер для девочек всегда был самым приятным временем. Вот и сегодня они с удовольствием собрались за своим круглым столом в центре комнаты. Во всех общежитских комнатах столы четырёхугольные. А им достался круглый. Даже этим пятьсот двенадцатая отличалась от других. Кимуся, Света, Оля и Таня Спесивцева лепили пельмени. А Сущевская расставила два стула, на спинки стульев положила стекло, под него поставила яркую настольную лампу. «Дралоскоп» готов. Аккуратно скрепила готовый чертёж и чистый лист ватмана скрепками. Можно спокойно «драть», участвуя в общем разговоре.
— Свет, а Людка-то твоя где будет Новый год встречать? — Сущевская редко видится с подругой Светланы. У них пока нечасты занятия в корпусе «Б», в котором работает Люда.
— Да она ещё сама не знает. Родственники хотят, чтобы она с ними оставалась.
— Ну, чо попало! Какое веселье со стариками? Зови её к нам! — предлагает Спесивцева.
— Им ещё тридцати пяти нет, не такие уж они и старики, — пытается оправдать родственников подруги Света. — А ей неудобно им отказать. Они же для неё так много сделали.
— Вот ты даёшь, Светка! Тридцать пять — не старики! Ты видела объявление «Для тех, кому за тридцать»? Тридцать лет и то старые уже! — парирует Сущевская.
— Моему брату в этом году тридцать исполнится. Так что он, по-твоему, старый уже? — это молчаливая Ким подаёт голос.
Её старший брат недавно защитил кандидатскую диссертацию и преподавал на одной из кафедр теплоэнергетического факультета. Он был женат на кореянке с Сахалина, где жили их с Аней родители, и уже имел двоих маленьких детей. За младшей сестрой брат очень строго следил. Делать это ему не составляло особого труда, потому что жил он в семейном общежитии через одно здание от общаги строителей. Аня нередко забегала к ним понянчиться с племянниками, и там полученные ею в процессе учёбы знания подвергались жесточайшему контролю. Причём зачастую задавались вопросы сверх программы. Если же Аня не могла на них ответить, её ожидала воспитательная проработка в виде часовой лекции брата. Кимуся возвращалась к себе злой, как чёрт. Она клялась, что больше не пойдёт к брату, который так несправедлив к ней. Потому что Аня училась старательно. Она вообще была очень прилежным человеком во всём — и в быту, и в учёбе. Но через час-другой Кимуся остывала, оправдывая брата тем, что он желает ей добра, и назавтра снова бежала к малышам.
— А то не старый, Кимуся! Да если я до тридцати лет... Нет! Если до двадцати пяти лет я не выйду замуж, то обязательно рожу себе ребёнка без мужа. Потому что в тридцать я буду уже считать себя древней старухой!
— Сущевская! Ну, как тебе не стыдно об этом говорить! — Кимусины глазки-щелочки сузились донельзя, так она сконфужена разговором на эту тему.
— О чём мне должно быть стыдно говорить, Кимуся? О том, что замуж не выйду до двадцати пяти или о том, что рожу ребёнка без мужа? — не унимается Сущевская.
— И о том, и о другом! Рано тебе ещё думать об этом, Сущевская! — щёки Кимуси пылают от возмущения и стыда за подругу. У неё появился акцент в разговоре, который проявлялся, когда она сильно нервничала.
— Об этом никогда не рано думать, моя ты дытына! Хуже будет, если с этим опоздаешь!
— Тьфу, балаболка! — смачно плюнула вконец раздосадованная Ким.
— Танька! Хватит тебе балаболить, правда что! — прикрикнула на Сущевскую Спесивцева. — Сходи лучше к Григорян, узнай, пойдут они с Ольгой Мельник с нами праздновать или нет. Если пойдут, то пусть приходят лепить пельмени. На фиг надо девкам это делать? Кимуся с Бурачок не идут точно, Светка ещё не решила, а лепят.
— Я за Кимусю и Славуцкую черчу, между прочим! Но сбегаю с удовольствием. А то мне от этой лампы уже жарко и в глазах зайцы прыгают.
— Я и сама за себя могу начертить! А зайцы у тебя в головёшке твоей дурной прыгают, не в глазах! — никак не успокоится Ким.
— Тюх, тюх, тюх! Разгорелся наш утюг! — осторожно обнимает её мучнистой рукой Светка. — Пусть чертит, если не хочет лепить пельмени. Не расстраивайся ты так из-за неё, Кимуся! Не такая уж она у нас аморальная, как хочет казаться.
Сущевская, пробегая мимо Ани, чмокает ту в темечко.
— Кимуся, мир! Плюнь на брата, пошли с нами встречать Новый год!
— Не знаю, как у вас в Полтаве, а у нас не принято плевать на родственников! — с достоинством парирует Ким.
— Татьяна! Иди быстрее. А то сейчас придёт Коля, и я перестану лепить ваши пельмени, — с шутливой угрозой обещает Оля Бурачок Сущевской.
— Бегу, бегу! Семейная ты наша! Нет тебе ни дня покоя от твоего Коли.
— А тебе завидно? — замахивается на неё полотенцем Спесивцева.
— Ой, девки, завидую по-страшному! Мне ни в жисть не дождаться такой любви!
— Вот Ольге можно думать о детях! — наставительно говорит уже потихоньку остывающая Ким. — А ты болтушка, Сущевская.
— Улетаю, Кимуся, улетаю, чтоб не злить тебя, на ночь глядя. Сколько той жизни в этом году осталось, чтоб ссориться нам с тобою? — хохочет Татьяна.
* * *
Светкины подруги встречали Новый год группой на квартире Володьки Салогуба. С начала учебного года Светлана видела его несколько раз издалека и всегда в толпе — он даже не кивал ей головой, хоть она улыбалась ему как старому знакомому.
«Ну и чёрт с тобой!» — подумала девочка и демонстративно перестала замечать его. То ли поэтому, то ли по какой другой причине Салогуб, столкнувшись на днях с ней нос к носу, неожиданно сказал:
— Привет, Старуха! Учишься?
— Сам ты старуха! — огрызнулась Светка, не зная, что ответить на эту глупость.
— Нет уж! Я согласен на старика. Старуха из меня никакая! — засмеялся Вовка, сверкнув синими глазами, и побежал. — Пока!
— Пока! — ответила уже в пустоту Светка.
Теперь она никак не могла решить для себя, идти ей вместе с подругами или праздновать каким-то другим способом. Собственно, способов было ещё два. Первый — остаться одной дома, то есть в комнате, и веселиться. Конечно, внизу будут танцы. У строителей неплохой ансамбль, их можно послушать. Но одной стоять у стеночки и ждать, пока тебя кто-нибудь пригласит танцевать в новогоднюю ночь... А вливаться в какую-то чужую компанию Светке никак не хотелось. Хоть бы Людка приехала к ней! Но та не могла. Родственники попросили её побыть у них в квартире с маленькими детьми друзей, к которым они уходили на ночь встречать Новый год. Разумеется, Людмила не могла им отказать в этой услуге. Тем более что тётка, наготовив всякой всячины, от души приглашала и Людочкину подружку прийти к ним. Но Людка, тяжело вздохнув, сказала:
— Светка! Не порти себе праздник, иди с девчонками. Я, честное слово, на тебя вот нисколечко не обижусь! Это же мои родственники. Мне и нести этот крест. При чём здесь ты? Была тебе охота в няньках праздновать! Но уж следующий Новый год будем вместе встречать. Это я тебе обещаю!
Сущевская со Спесивцевой уговаривали Светлану идти в их компанию. Пугали, что если не встретит с ними вместе Новый год, то по примете им в следующем году не жить в одной комнате. Ольга Мельник тоже ныла из души в душу при каждой встрече на лекциях и в общаге:
— Пойдём, Светка, с нами! Ну, чо ты? В колхозе — вместе, пельмени — вместе, а праздновать — врозь? Вон Григорян Григорьеву пригласила, и та не отказывается, идёт. И Никитин, и Мазур будут.
Почему-то присутствие их колхозной бригады в полном составе подействовало на Светку убедительнее всего, и она согласилась. Действительно, она же не в гости к какому-то Салогубу пойдёт, а вместе с друзьями будет Новый год встречать. В конце концов, кто его просил со своей квартирой набиваться? Могли бы и к кому-нибудь другому с таким же успехом пойти. Просто ВИКовцы уже гуляли 7 Ноября у него — им понравилось. А Светка со своей группой тогда ходила на Столбы.
Собраться на квартире Салогуба было решено 31 декабря в девять вечера. Во всяком случае, не позднее десяти. Когда приехала пятьсот двенадцатая почти в полном составе, там уже были парни Никитин и Мазур, общежитские Женя Сидоров и Саша Беляков. Они расставляли столы и стулья в самой большой комнате квартиры. Алька с Лялькой застилали столы белыми бумажными скатертями. Сам хозяин выставлял из серванта посуду, приговаривая:
— Братцы, только не разбейте! Столовый сервиз не мой, его поставьте девочкам — они аккуратнее мужиков. И хрусталь тоже им — всё больше надежды, что не кокнут. То, что на кухне — моё. Это можно и нам с парнями поставить. А эту, — он вытащил огромную хрустальную салатницу, — береги, как зеницу ока. Неси её нежно и бережно, как любимую девушку. Представь, что это твоя Лялька, и охраняй.
Незнакомый Светке парень взял посудину и медленным шагом понес её на вытянутых руках в кухню.
— Ляля! Чувствуешь, как осторожно я тебя несу на руках? Не слышу свадебного марша!
Красавица Лялька сорвала с пианино длинную белую ажурную салфетку, накинула её себе на голову, подскочила к парню. Переплетя свою вытянутую левую руку с его правой, она торжественно выплыла с ним из зала. Поскольку в кухню можно было попасть через коридор, парень с девушкой задержались, чтобы там поцеловаться. Но это им не удалось, потому что зазвонили в дверь. Алька, высунувшаяся было в коридор на звонок и застукавшая парочку, засмеялась:
— Митька, неси салатницу в кухню, а ты, Лялька, открой дверь. Поцелуетесь в двенадцать!
Пришли Дина Смердина и Женя Степанков, задружившие с колхоза.
— О! Ещё одна парочка влюблённых явилась! Быстро раздевайтесь и выкладывайте, что принесли. Где список, кому что было поручено? — командовала громогласная Алька.
— Кипяток для наших пельменей готов или нет? — подаёт не менее зычный голос Сущевская, перекрикивая магнитофон. — В квартире так жарко от гостей, что наш продукт скоро растает. Будете есть слипшееся тесто с мясом, а не пельмешки. Мы лепили, старались, а они воду никак закипятить не могут! Никакой сознательности нет у людей!
Спесивцева толкает Светку в бок, мол, видала, «мы лепили»! Снова звонок в дверь. Женя Степанков, помогающий Дине снять пальто, открывает. На пороге Ольга Мельник, Вера Григорян и Наташа Григорьева. Они принесли несколько кастрюлек с салатами и винегретом. Высунувшегося из кухни Лялькиного Митьку нагружают ими, а галантный Женя помогает раздеться пришедшим девочкам. Сущевская кричит ему:
— Жека! Ты от двери далеко не уходи! Сейчас ещё кто-нибудь подойдёт, и их разденешь!
— Хорошо, Танюша! Как скажешь!
— Женечка! Не слушай её, иди ко мне! — кричит из зала Дина.
Тут же ей в ответ раздаётся звонок в дверь. Пришли Саша Бородин, Серёга Матвеев и Аркадий Айзенберг, тот самый, у которого мама застряла в грязи возле корпуса «Б» перед вступительным экзаменом по физике. Парни были затарены бутылками со спиртным. Их приход вызвал бурю восторга.
— Ну, вы разденетесь сами, не девушки! — пожимает им руки Женя. — Я лучше пузыри пойду расставлю. Скоро уже пора старый год провожать.
— Где же мой Витька? — волнуется Таня Спесивцева за брата.
— Он, наверное, за Катей поехал, — успокаивает её Света. — Что ты переживаешь попусту?
— Да так-то оно так. Но ведь уже начало одиннадцатого. Где их черти носят? Вечно с ним всё не слава Богу!
Её последние слова перебивает звонок в дверь. Наконец-то приехал Витя Спесивцев, симпатичный молодой человек, очень похожий на сестру, со своей подругой. Но, если Таню считают девушкой высокой, то брат чуть-чуть выше неё. Правда, выправка недавно демобилизованного солдата красит его. С абитуры он дружит с Катюшей Огневой. У Кати рыжие пышные волосы, весьма соответствующие фамилии девушки. Когда Светлана увидела Катю и Витю в колхозе, она сразу же вспомнила, что это с ними сидел Вовка Салогуб на сочинении.
— Еле такси поймали! — оправдывается Витя перед сестрой. — Задубели, как не знаю кто! Я ещё перчатки забыл в общаге. Спасибо Катюхе, не дала рукам отмёрзнуть! Танюха, не злись! Я точно знаю, что мы не последние.
Как бы в подтверждение его слов на пороге две девушки — Лиля Мерзон и Люда Осколкова. Это довольно забавная пара. Лиля — высокая симпатичная девушка с длинными и прямыми волосами серебристого цвета. Вера Григорян, специалист по Прибалтике, увидев её впервые в колхозе, сказала: «На эстонку похожа. Как с креста снятая». Никто не понял, почему это Лиля похожа на снятую с креста эстонку. А Вера не удосужилась растолковать. Люда — подруга и одноклассница Лили — невысокая, немного смешная девушка с кудрявой светло-каштановой головёнкой. Они и в институте учились в одной группе. Ходили всегда и везде вместе, сидели рядом на лекциях. Люда влюблёнными глазами смотрела на свою подругу снизу вверх и, похоже, была у неё на побегушках. Девушек встретил выходящий с очередным блюдом из кухни хозяин квартиры.
— Последняя парочка прибыла! Можно садиться за стол и спариваться остальным одиночкам. Женя, Сидоров! Помоги девчонкам раздеться. У меня руки заняты, а то бы я сам с удовольствием это сделал. Вы у нас с чем, девчонки, пожаловали?
— Мы у вас с тортами пожаловали! — кокетливо, слегка картавя, отвечает Лиля, передавая из рук в руки блюдо с тортом подошедшему Жене Сидорову.
— Из-за этих тортов чуть не опоздали. Пока Лилькин отец приехал на своей служебной машине и дал нам её в наше распоряжение, мы чуть не рехнулись от переживаний! Матвеев, забери у меня торт! — кричит Люда, заглянувшая в комнату.
— Для тебя, Людок, всё что угодно! — симпатичный усатый Матвеев, напоминающий Светке шолоховского донского казака, припал на колено перед Людой, торжественно принимая от неё торт. — Лишь бы за стол поскорее!
— Нахал! Нет бы помочь даме раздеться, а у него все мысли о жратве!
— Дама ошибается! Мысли у меня прежде всего о выпивке. И, заметь, не у одного меня такие думы. А по части раздевания женщин у нас спец Сидоров. У меня же руки твоим тортом заняты. Сидоров! Тебе какую команду дал Салогуб? Немедленно помоги девочкам раздеться. Хам! И морда твоя неумытая! — входит в роль унтера Матвеев.
— Есть! — вытягивается по стойке смирно Сидоров.
Наблюдающие эту картину со стороны покатываются со смеху. Потому что кавказец Сидоров со смуглым лицом и чёрными усиками, которые он отрастил в институте, и вправду на первый взгляд производит впечатление трубочиста. Когда Света впервые увидела Женю и услышала его фамилию, она иронически сказала подругам:
— Ещё один из Алитуса. Только у Веры хоть фамилия Григорян, а этот полный прибалт — Сидоров.
— Одиннадцать часов! Разливаю! Быстро все за стол. Опоздавшим штрафную налью только в новом году! — голосом иерихонской трубы кричит Саша Бородин.
— Ну, всё! Труба зовёт! — проговорил Салогуб, занимая место с краю стола.
— Вовик! Не садись на угол, долго не женишься! Иди к нам с Людой! Мы потеснимся! — кричит ему Лиля Мерзон. Они с Людой Осколковой сидят между Женей Сидоровым и Серёгой Матвеевым на диване.
— А я вот Славуцкую потесню. Подвинься, Старуха.
Светка замахнулась шутя на него поварёшкой, которой собиралась накладывать пельмени. Они с Сущевской сидели на гладильной доске, положенной между двумя стульями. Справа от Татьяны пристроился её давний поклонник Вовка Мазур.
— Со мной Саша хотел сесть. Правда, Саша? — обратилась Светка к проходящему мимо Никитину.
— Правда! Ущучил? — Никитин со смехом похлопал по спине Салогуба.
— Никитину Алька место забила, — усаживается рядом со Светланой Володя.
— Ущучил! — понимающе разводит руками Саша и направляется в дальний конец стола, где сидят Алька и Лялька со своим Димой. — Алька, где моё место?
— А я почём знаю? Где ты шлялся?
— Как это, где я шлялся? За лимонадом на кухню бегал! Мне Салогуб сказал, что ты для меня место забила.
— Я вообще-то Бородину занимала место.
— Алька! Ты и Бородин нас с Димой оглушите окончательно. Садись, Никитин, с ней, садись, пока Бородин трубит сбор! — зовёт Сашу Лялька.
Как парами пришли, так ими и расселись за длинным столом. Айзенберг не отходит от Наташки Григорьевой. Он, как и Светка, запомнил её с первого вступительного экзамена по физике и ещё в колхозе намекнул ей на это. Совсем недавно Аркадий водил Наталью в кино и рассказывал ей о своих маме и бабушке, с которыми живёт в центре города. Мама у него врач, а бабушка в прошлом учительница. Семья жутко интеллигентная! У Натки родители простые рабочие на заводе, хоть про них и в газете печатали недавно. Мама Аркадия приглашала Наташу к себе в гости встречать Новый год, но та отказалась. Побоялась, говорит, своей серости. Это она зря, конечно! Григорьева очень начитанная, эрудированная и вести себя умеет достойно даже в обществе самых интеллигентных людей. Григорян считает, что Наташка очень подходит Айзенбергу. Она объясняла Светке это тем, что Аркашка чересчур умный — у него уже сейчас налицо учёная рассеянность. И вообще он совершенно неприспособленный к быту, поскольку всю жизнь провёл под опекой бабушки и матери. У него всегда всё из рук валится. А академиком он точно будет! Вот Натка, которая всю свою сознательную жизнь пронянчилась с двумя младшими сестрёнками, — самая подходящая партия для Айзенберга. Она и хозяйка хорошая, и человек прекрасный. Аркадий на неё смотрит глазами преданной собаки. Правда, через круглые очки. Но и Наташка своими очками отвечает ему любовным взглядом. Светка подумала: «Интересно, а меня Салогуб помнит по вступительным экзаменам?»
Первый тост доверили сказать Альке, старосте группы:
— Дорогие мои! Осталось несколько минут и, я не побоюсь этого слова, счастливый для всех нас год канет в прошлое. В этом году мы с вами успешно окончили школу, некоторые отслужили в армии. В этом году все, сидящие здесь, осуществили свою мечту — поступили в институт. Мы благодарим уходящий год за это. Но мы с вами должны быть благодарны этому году ещё и за то, что он нас всех познакомил. Так выпьем же, друзья, за уходящий 1975 год!
— Ура, товарищи! — голосом Левитана произнёс Бородин, и ему дружно ответили: «Ура! Ура! Ура!»
Выпили. Все, словно год не ели, набросились на еду.
— Девчонки! Кто сварганил такие вкусные пельмени? Я готов немедленно жениться на такой хозяйке! — кричит Салогуб.
— Тебе придётся жениться сразу на всей нашей комнате! — отвечает ему Сущевская.
— Танюша! Я ему тебя не отдам! Я убью его на дуэли! — поднимается во весь свой небольшой рост Вовка Мазур.
— Успокойся, дорогой! Вместо меня лепила Славуцкая. Она две нормы выполнила. А я за неё делала начерталку,— утешила его Сущевская. — Так что, если Салогубу охота кормиться пельменями, пусть завтра женится на Светке.
— Я готов это сделать в счастливом уходящем году! — копирует Альку Володя. И, понижая голос, обращается к Свете: — Старуха, не думал, что ты такая хорошая хозяйка. Готов пять лет чертить за тебя всё, что угодно.
— Ловлю на слове. Не зря, видно, моя бабушка после письменной математики интересовалась, не собираешься ли ты вместо меня учиться в институте.
— Не понял. Ну-ка, объясни подоступнее!
— Тише, товарищи! Обычно перед боем курантов выступает Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза. У нас с вами нет телевизора. Радио тоже на кухне. Поэтому сейчас слово предоставляется секретарю комитета комсомола нашего курса Дине Смердиной! — объявляет Алька, не дав Светке объясниться с Володькой.
Дина поднимается. Ждёт, когда за столом наступит тишина. Салогуб, взглянув на часы, тихонько выходит из-за стола и направляется в спальню, стараясь не привлекать к себе внимание.
— Мальчики и девочки! Друзья! Алька хорошо сказала про год уходящий. Я хочу поздравить всех нас с наступающим Новым 1976 годом. Пожелать всем нам успехов в учёбе. Чтобы первая наша сессия прошла успешно. Чтобы мы в наступающем году никого не потеряли и этим же составом перешли на второй курс. И, забегая вперёд, я желаю, чтобы дружбу, которая началась у нас в уходящем 1975 году, мы пронесли через пять лет учёбы в институте и через всю дальнейшую нашу жизнь. Пусть наш студенческий союз выдержит испытание огнём, водой и медными трубами. Я всем желаю здоровья, счастья, любви.
Салогуб незаметно для всех вынес из спальни «Спидолу», и тост Дины Смердиной закончился голосом Леонида Ильича Брежнева: «С Новым 1976 годом вас, дорогие товарищи!»
После секундной паузы все засмеялись, под стук метронома заторопились разлить по бокалам «Шампанское». И вот — бой курантов. Все кричат «Ура!» Парочки впервые прилюдно целуются. Салогуб, успевший пробраться на своё место, чокается своим фужером со Светой и негромко в общем шуме произносит:
— С Новым годом, Старуха!
— С Новым годом, Старик! — отвечает ему Светка и ей кажется, что она тонет в синеве его глаз.
— На улицу! — кричит своим трубным голосом Бородин, за которым с этого дня так и закрепится студенческое прозвище «Труба».
В коридоре создается толчея. Женя Степанков требует от Дины, чтобы она потеплее оделась. Аркашка Айзенберг потерял шарф, без которого он не может, разумеется, выйти на мороз, потому что ангина ему будет обеспечена на всю сессию. Наташа Григорьева отдаёт ему свой шарф. Лиля с Людой вообще не могут найти своих шубок, так как их одежду унесли в спальню. Кое-как вспомнив об этом, Женя Сидоров наконец приносит им шубы. Салогуб разливает «Шампанское» себе и Свете, Мазуру и Сущевской, сидящим рядом и тоже не спешащим в толчею коридора.
— Давайте, братцы, выпьем за наших близких, за их здоровье и счастье. Чтоб всё у них было хорошо в новом году. Я пью за маму и маленькую сестрёнку, за отца.
— А у моих Новый год наступит только через четыре часа, но я всё равно пью за них и мысленно с ними, — с ностальгическими нотками в голосе говорит Таня.
— И я мысленно со своими, а наяву с тобой, моя коханная! — полушутя, полусерьёзно произносит Мазур.
«Бабуля! Дедуля! Мои родные! Вы уже, наверное, спите. Ведь у вас новый год наступил два часа назад. Я желаю вам только здоровья, потому что всё остальное у вас есть, — думает Светка. — А мама с папой во Вьетнаме в новом году живут уже четыре часа. Я знаю, что в наступившем году нам не встретиться. Но я желаю, чтобы все наши мечты сбылись!» Выпила своё «Шампанское» до дна.
А Салогуб, глядя на неё, думает: «Славуцкая вспоминает, наверное, своих. Она же из Якутии, «где золото моют в горах». А у отца в Германии новый год наступит через семь часов. Интересно, какая разница во времени у нас с Югославией? Вот уж никогда над этим не задумывался…»
***
Первыми уехали Лиля Мерзон с Людой Осколковой — за ними отец Лили прислал в пять часов машину.
— Хозяин! — капризно приставала подвыпившая Лилька к Салогубу. — Правила хорошего тона требуют, чтобы ты проводил нас!
— Лилечка, с удовольствием! Но только до двери! У меня ещё полно гостей. А потом, вон Матвеев и Сидоров уже одеты. Ты хочешь, чтобы я не дожил до первой сессии? Меня же убьёт Женька, если я вместо него пойду тебя провожать!
Матвеев за спиной показывает Вовке кулак, потому что он никуда идти не собирался. Но теперь понял, что ему не отвертеться от Люды.
— Я не прощаюсь, други мои! — многозначительно говорит он, накидывая на себя овчинный полушубок.
И действительно возвращается минут через пять, объявив, что «Сидоров пал жертвой за двоих», укатив в служебной «Волге» вместе с девушками.
Девчонки мыли посуду, которую сносили в кухню Никитин и Айзенберг. Спесивцев с Катей уединились в кресле, откатив его в дальний угол комнаты. Салогуб сидел на диване и задумчиво перебирал гитарные струны. Лялька с Димой придвинулись к нему поближе. Володька негромко запел любимый романс отца «Ямщик, не гони лошадей». На звуки песни потянулись из кухни девочки. Саша Бородин, не отходивший от Тани Спесивцевой всю новогоднюю ночь, посадил её на стул рядом с диваном и объявил:
— Танюша! Это тебе посвящается! — взял у Володьки гитару и запел с надрывом своим густым басом «Очи чёрные».
Когда он допел, Лялькин Дима, впервые попавший в эту компанию, произнёс:
— Здорово, мужики! А я себе ищу музыкантов в ансамбль... Вот уж точно, на ловца и зверь бежит. Надо нам с вами обговорить это дело. Глядишь, что-нибудь у нас и получится.
— Да я вряд ли тебе подойду, — сказал Бородин. — Я же в «Политехнике» играю — соревнования, сборы.
— Ничего, будешь у нас запасным солистом, в свободное от спорта время. До 9 Мая подготовимся к конкурсу.
Дима учился на третьем курсе сантеха и уже года два вынашивал мысль о создании факультетского ВИА. Он завидовал строителям, у которых был свой ансамбль. Весь прошлый год Дима не давал покоя ни Валерке Костоеву, секретарю комитета комсомола факультета, учившемуся с ним в одной группе, ни замдекана. В этом году была куплена кое-какая аппаратура, барабаны. Гитару Димка за лето смастерил себе сам. Бас-гитару тоже можно было сделать самим. Ионику Валерка пообещал «выбить» через профсоюз сразу после Нового года. А тут вон и музыканты готовые.
— Пошли, мужики, покурим! — пригласил Дима Володьку с Сашей. Видно было, что он не на шутку загорелся мыслью подключить парней к созданию ансамбля.
Некурящие Бородин и Салогуб пошли с ним на лестничную площадку, а гитару взяла Оля Мельник и запела приятным, слегка хрипловатым голосом:
«Пара гнедых, запряжённых с зарёю...»
Когда она закончила петь, потихоньку стали собираться домой Спесивцев с Катюшей, спохватившись, что транспорт уже давно начал движение. Айзенберг и Григорьева тоже стали прощаться. Алька не отпускала от себя ни на шаг Сашу Никитина. Выяснилось вдруг, что как-то незаметно исчезли из компании Дина и Женя Степанков. Засобиралась домой и пятьсот двенадцатая. Саша Беляков, не скрывавший своей симпатии к Оле Мельник, помогал ей одеться. Лялька пошла на лестничную площадку за своим другом.
— Это что такое? — загремел вернувшийся Бородин. — Значит, пока мы решаем общественные вопросы, компания разваливается потихоньку? Матвеев, «Шампанское» на стол! Салогуб, дверь на замок! Гуляем до Старого Нового года!
Но все уже очень устали. Хотя Матвеев и вправду вытащил из ведомого только ему загашника бутылку «Шампанского». Неизвестно, распили ли её на троих оставшиеся Салогуб, Бородин и Матвеев.
— Старуха, я помню насчёт черчения, — сказал на прощание Светке Володька, подавая ей пальто. — Я твой должник.
* * *
Вскоре Володьке представилась возможность выполнить своё обещание. Поскольку и у него, и у Светланы фамилии были на одну букву, у них оказался один вариант задания по строительному черчению. Узнав об этом, Вовка решил, что это перст судьбы. Шла зачётная неделя, работы было по горло. Но Салогуб умудрился по двум предметам получить зачёты автоматом. Поэтому ему вполне хватало времени на то, чтобы сделать чертёж Светке. Та с радостью ухватилась за его предложение. Через два дня Володя заскочил в общагу к Бородину, якобы по делу. Спесивцева, готовившая на кухне ужин, увидев его, прибежала в комнату.
— Девочки! Наведите в комнате порядок! Не исключено, что к нам сейчас гости придут.
— Какие гости, на ночь глядя? — недовольно поднялась с кровати Ким. Её постиранное нижнее бельё висело на веревке, протянутой через всю комнату.
Светка, лежавшая на кровати с учебником математики, недоумённо посмотрела на Таню Спесивцеву. Но та без объяснений помчалась назад в кухню. Сущевская, собираясь на последний сеанс в кино с Мазуром, красилась перед зеркалом. Она решила, что речь идёт о нём.
— Этого гостя не обязательно запускать в комнату.
Раздался стук в дверь.
— Я одеваюсь! — громко крикнула Таня. Обула сапоги. Стук повторился. — Уже иду!
Ещё раз постучали.
— Вот нэтэрплячий! Говорю же, иду! — резко распахнула дверь Татьяна и нос к носу столкнулась с Салогубом. — Привет! Это ты?! А я думала, Мазур ломится. А ты чего? К нам?
— К вам, к вам! — высунулся из-за его спины Мазур. — Идём быстрее, опоздаем. Славуцкую ему позови и поехали.
— Славуцкая, выйди! Я убежала, девчонки! — крикнула уже на бегу Сущевская.
Света вышла в коридор. Вовка стоял в полушубке, держа в руках ондатровую шапку.
— Пока дождёшься тебя, сопреть можно. Жарко у вас в общаге. Слушай, Старуха, я на минутку. Хотел сказать тебе, что чертёж твой почти готов. Завтра забирать, в принципе, можно.
«Завтра» было воскресеньем. Светке очень хотелось сказать, чтобы он привёз чертёж, но она понимала, что это будет выглядеть сверхнаглостью. Одной же к нему ехать она считала неприличным. Не успев подумать, Светлана брякнула первое, пришедшее на ум:
— Ну хорошо, мы с Таней заедем к тебе завтра, заберём его.
— С какой Таней? — переспросил Салогуб.
— Ну, со Спесивцевой, наверное, — неуверенно проговорила Света, лихорадочно соображая, какая же из их Тань завтра сможет составить ей компанию. — Мы с ней давно в кино собирались, по пути к тебе заскочим. Часа в два удобно будет?
— Удобно, удобно. Пельмени не забудь. Пока! — засмеялся Володька и пошёл по коридору, хотя выход на лестницу был сразу напротив 512 комнаты.
— Ладно, заедем в магазин, купим тебе пельменей, — пошутила Света.
— Э, нет, подруга! Уговор дороже денег — только домашние! — оглянулся Салогуб.
— Да ты деспот, как я погляжу!
— Ничего не знаю! Останешься без чертежа, значит, без зачёта! — пообещал Володька уже из глубины коридора.
Таня Спесивцева на удивление легко согласилась поехать со Светой к Салогубу. Разумеется, ни в какое кино они и не собирались — зачётная неделя, сессия на носу, не до этого. Светке очень неудобно было заикаться о пельменях. Она не знала, как ей подступиться к девчонкам с этим вопросом. Выручила Сущевская. Когда Света и Таня красились, собираясь ехать, она спросила:
— Светка! Ты пельмени-то будешь брать с собой?
— Вот ещё! С какой стати? — фыркнула, покраснев, Света.
— А что, натурой с Салогубом рассчитываться будешь за чертёж? Кажется, он брался чертить именно за пельмени, если мне память не изменяет, — грубоватая Сущевская была в своём репертуаре.
— Сущевская, как тебе не стыдно?! — Ким вспыхнула за двоих.
— Танюшка, не болтай глупостей, — урезонила её Оля Бурачок. — А ты, Светланка, и правда, возьми пельменей, угости Володю. Я слышала, он один живёт, без родителей. Мы ещё налепим. Коля в понедельник привезёт из дому фарш. Зачёты получим и на всю сессию налепим пельменей, чтоб поменьше времени тратить на готовку. Посидим вечер, зато недели две сытыми будем.
— Да, будем тут сытыми, если то одного угости, то другого! — притворно ворчит Светка, но у самой как гора с плеч свалилась.
— Сущевская, ты никуда сегодня не пойдёшь? — спрашивает Спесивцева. — Дай мне свою лисью шапку, пожалуйста, а то я в своей вязаной выгляжу непрезентабельно.
— Да что тебе десять остановок на троллейбусе обязательно в меховой шапке ехать? Сегодня не так уж холодно. Ну, возьми мою песцовую, в конце концов, а я в твоей поеду. Всё-таки из-за меня на холод вынуждена выходить — долг платежом красен! — говорит ей Света.
— Во-первых, сегодня холодно. Во-вторых, мало ли куда нас с тобой понесёт, кроме Салогуба. Так что, давай, Татьяна, поделись с подругой мехами! — подмигивает Спесивцева Сущевской. Та без разговоров отдаёт ей свою шапку.
— Куда это нас с тобой может понести, что ты выдумываешь? — подозрительно косится на неё Светка, но Татьяна уже одета и выходит из комнаты. Светкины слова она если слышит, то, в лучшем случае, за дверью.
Оля Бурачок вручает Светлане сумочку с пельменями и баночкой домашнего варенья.
— Это от меня Володе передашь, пусть побалуется парень. Хороший он мальчишка, по-моему. По крайней мере, он мне больше всех наших нравится.
— Неужели больше Коли? — иронизирует неугомонная Сущевская.
— Коля не наш, а мой. Он ни в какое сравнение ни с кем не идёт! Поняла, болтушка-хохлушка?
— Ох, и тяжко мне с вами, влюблёнными, жить!
— А сама с Мазуром? — наконец-то и Кимусе хоть чем-то удаётся подколоть Сущевскую.
— Глупенькая ты, Кимуся! С Мазуром у меня чисто платонические отношения. Ты свои глаза-то раскрой пошире, увидишь, что он мне в пуп дышит.
— А чего тогда парню голову морочишь? — глаза Кимуси становятся ещё уже.
— Ой, девочки, я побежала. Пока! — прерывает их задушевную беседу Светка. — Мы скоро вернёмся.
Она убегает, а Сущевская хитро улыбается ей в след.
— Не знаю, скоро ли вернётся Славуцкая, а Спесивцева договаривалась с Бородиным сегодня в киношку идти. Потому и шапку у меня взяла. А Салогуб, девки, по-моему, влюбился в Светку. Вам не кажется?
— Ну, что ж. Если и так, то это неплохо. Я же говорю, он мне нравится. Славный парень, — согласилась Оля.
— Из них красивая пара получилась бы, я думаю. Только вот как Света к нему относится? — у Кимуси во всём должна быть ясность.
— А ты, Кимуся, только за корейца замуж пойдёшь? — переключается на устройство её судьбы Сущевская. — Трудно тебе будет здесь его найти.
— Как-нибудь найду, не беспокойся. Но я пока ещё не собираюсь замуж. Мне учиться надо.
— Учиться надо всем. Всё надо успевать.
— Вот ты и успевай, Сущевская.
— Я пока ещё достойного не вижу.
— Так раскрывай пошире глаза, — парирует довольная собой Кимуся.
***
Когда Света с Таней пришли к Салогубу, оказалось, что к нему «совершенно случайно и неожиданно» уже забежал Бородин. Они подбирали репертуар для своего ВИА.
— Вот здорово, девчонки, что вы вместе пришли! Сейчас посоветуете, что нам к конкурсу подготовить. А то мы с Салогубом уже всё перебрали, не знаем, на чём остановиться, — бурно радовался Саша.
— Старуха, мне немного доделать нужно в твоём чертеже. Подождёшь? Там работы на часок осталось — проставить условные обозначения. Я не успел, потому что Труба пришёл раньше, чем я его ожидал. Или вы в кино пойдёте сначала, а потом зайдёте?
— В какое кино? Кто это без меня пойдёт в кино? — вмешался Бородин. — Мне после сессии на сборы ехать, вот Танюшка без меня и находится в кино. А пока только со мной!
Сняв пальто, Света всё ещё держала в руках сумочку. Спохватившись, она протянула её Володьке:
— Вот, держи! Тебе Бурачок передала. Очень ты ей, оказывается, нравишься.
— Ну, спасибо! А тебе?
— Что мне?
— Тебе нравлюсь?
— Вот сейчас работу твою посмотрю и скажу, нравишься или нет.
— Ну, тогда иди в спальню к письменному столу. Разворачивай свой чертёж и с моего копируй размеры. Сумеешь?
— Постараюсь. А говорил, что одни условные обозначения остались. Ты ещё, оказывается, и врёшь хорошо, старик, — подтрунивает над Володькой Света.
— Каюсь, каюсь, каюсь! Но за это я отдам тебе свою половину пельменей, лады? Танюша, сваришь, пока мы с Трубой ещё немного поспорим?
— Сварит, куда ей деваться, — отвечает за Спесивцеву Бородин.
— Ты чего это мной командуешь? — глядя на него влюблёнными глазами, притворно возмущается Таня. — Только потому сварю, что если вы за это дело возьмётесь, то обязательно испоганите. Просто жалко свой труд и продукты, а то бы фиг я вам варила.
— А я вчера тебя тушёной картошкой плохой, что ли, накормил? Салогубу понравилась, между прочим.
— Ладно, шеф-повар тоже нашёлся. Да тут ещё и варенье! — заглядывает в сумочку Таня. — Ну, Ольга расщедрилась не на шутку! Пируем сегодня, ребята!
— Я уже есть начинаю хотеть! Всё, никакие песни не лезут из горла. Только стоны и хрипы, — берёт в руки гитару Володька. — Если через двадцать минут не покормите, то мы с Трубой ляжем в братскую могилу. А «На братских могилах не ставят крестов, — хрипловатым голосом запевает он, —
И вдовы на них не рыдают —
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают»!
Светка выходит из спальни с карандашом в руке.
— Ну-ка, допой до конца, — просит она.
Вовка допевает песню. Светлана, задумавшись, молчит. Потом, словно очнувшись, произносит:
— У меня дед, папин отец, без вести пропал. Бабушка до сих пор не верит, что он погиб. «Сколько раз, — говорит, — снилось, что вот он вернулся, я радуюсь и обижаюсь на него за то, что так трудно мне было с тремя детьми. И в шахте приходилось работать, и хату самой строить, и унижал меня, кто ни попадя… А он где-то жил так долго без нас». А чья это песня?
— Это Высоцкий.
— Высоцкий? Который в тюрьме сидел? — высовывается из кухни Таня.
— Ни в какой тюрьме он не сидел, Татьяна, не выдумывай, — недовольно одёргивает её Саша.
— Да он в прошлом году к нам в посёлок приезжал, Витька с магнитофоном на его концерт ходил, втихушку записывал — одни тюремные песни, блатота. Что я врать, что ли, буду? — обижается Таня.
— Да враки всё это, Танюха! Он актёр, сам песни сочиняет, а в них, наверное, тянет на себя чужую судьбу. А ты смотрела «Вертикаль»? Вот там тоже сильная песня. Уж её-то ты наверняка слышала, — Володька подстраивает свою гитару.
«Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так...», — напевает Салогуб. — У меня батя эту песню любит петь под гитару. И меня ещё пацаном научил её играть. Ну что, готовы ваши пельмени? А то я и вправду сейчас голодной смертью помру.
Пообедав, Бородин и Спесивцева заторопились в кино. Светка растерялась:
— А я как же, Таня?
— А тебя Салогуб потом проводит домой.
— Чего меня провожать? Я и сама дорогу знаю. Просто не люблю одна ходить, — расстроилась Света.
Когда за подругой закрылась дверь, Светке вспомнилась письменная математика, когда надо было что-то делать, а она не знала, что. О чём с ним говорить? Вот напасть! Лучше бы уж сама чертила или за Сущевскую бы подежурила лишний день.
— Я посуду помою, а ты иди, доделывай чертёж побыстрее, — нашлась она.
— Да брось, Старуха! Я потом сам помою. Я это умею делать очень хорошо.
— Ладно, черти, а то скоро уже стемнеет.
Помыв посуду, Светлана подошла к пианино, взяла несколько аккордов. Давно она не сидела за инструментом. Оказывается, соскучилась по клавишам! Разве могла она подумать об этом, когда ходила в музыкальную школу, где любимым предметом для неё была музлитература. Любила она, конечно, и сама играть кое-какие произведения. Но что руки и душа затоскуют без пианино, не подозревала.
Володька высунулся из спальни:
— Ты что, играешь на инструменте? Вот здорово! Ну-ка, сыграй что-нибудь хорошее!
— Да я давно уже не играла. Забыла, наверное, всё.
— Ерунда! Если умеешь, то не забудешь. Я на велосипеде лет пять не катался. Тоже думал, что разучился педали крутить. А летом сел — и поехал, будто вчера последний раз с велосипеда слез.
— Ну, это разные вещи. Ладно, попробую. Иди черти, не отвлекайся!
Света села поудобнее. Что бы такое сыграть?
— Старуха, ты «Танец маленьких лебедей» знаешь? — крикнул из спальни Салогуб.
— Ага, и «Полонез» Огинского... — ответила ему Светка. — Почему-то все просят только это играть. Я скоро буду ненавидеть эти произведения, так их затёрли.
— Наверное, потому что другого ничего не знают, — расхохотался Володька. — Играй, что хочешь. Я всё люблю слушать.
Светка робко, словно проверяя свою память, заиграла «Вальс» Грибоедова. Ничего, не забыла ещё, оказывается. Пальцы забегали по клавишам быстрее, увереннее. «Молодец, Светка! — похвалила мысленно себя девочка. — А ну-ка, Шумана и Шуберта попробуй!» И это получилось неплохо.
— Ой, не могу! Славуцкая, иди сюда! — заорал вдруг дурным голосом Володька.
— Что случилось? — подошла к нему Света.
— Ты как размеры проставляла? Если уж не хочешь думать, так хоть внимательно смотри на образец.
— На какой образец? Что ты городишь? — рассердилась Светка.
— Ну, скажи на милость, как вот эта штука может располагаться на высоте метр восемьдесят?
— А почему бы ей и не расположиться на этой самой высоте? — упрямится Света.
— Да как же ею пользоваться тогда?!
— Господи! Да как надо, так и пользуйся! Что ты придираешься ко мне! Что это за «штука», которой нельзя пользоваться на высоте метр восемьдесят?
— Писсуар эта штука называется!
— Писсуар? А что это такое?
— Ты что, правда не знаешь? — с недоверием смотрит на неё Володька.
— Ну, а почему я должна знать? Я, в конце концов, не на водоснабжении и канализации учусь, а на теплогазоснабжении, — пытается оправдаться Светка, чувствуя, что «писсуар» — термин всё-таки больше канализационный, чем вентиляционный. — Потом, ты же ещё не проставил условных обозначений к тому времени, как я размеры ставила. А внимание моё ты сам отвлёк песней Высоцкого. Так что нечего всё на меня валить! Давай, исправляй без лишних разговоров. Сам-то зачем вот здесь всё зачертил какой-то решёткой?
— Глупенькая, это кафель в совмещённом санузле. Тебе бы хотелось иметь ванную комнату в чёрном кафеле?
— Не знаю! — отдувает Светка со лба прядь волос. — Дай отозлюсь на тебя из-за твоих глупых нападок.
— Ну, отозлись и сыграй мне песню «Я тебя своей Алёнушкой зову». Знаешь такую?
— Знаю. Ты что, петь её будешь? — с иронией спрашивает Света.
— Ну и спою. Я, между прочим, когда тебя первый раз увидел, подумал, что тебя Алёной зовут.
— Наверное, поэтому ты меня старухой называешь всё время. А мне моё имя нравится.
— Светка, ты мне так и не рассказала про свою бабушку.
— Я что, собиралась рассказывать тебе о своей бабушке? — удивилась Света. — Что-то не помню этого.
— Ну, в Новый год ты говорила, мол, интересовалась она, не буду ли я учиться вместо тебя в институте.
— А, — рассмеялась Света. — Да это просто шутка такая была после того, как я предположила, что письменный экзамен по математике завалила. А подружка Люда всё на тебя спёрла, будто ты мне мешал писать. Вот бабуля и разозлилась на тебя. Ты не придавай этому значения.
Володька задумчиво посмотрел на неё. Она показалась ему очень похожей на их с отцом «Берёзку». Только уступала той в росте. «С севера — маленькая», — усмехнулся в душе Вовка.
— Знаешь, Старуха, а может, это действительно судьба?
Светка неопределённо пожала плечами. Какая судьба? Им в школе внушали, что каждый человек сам вершит свою судьбу.