Вещество

1.

Я очень надеюсь, что Сашу Каялевича посадят,  во всяком случае, ему уже предъявили достаточно серьёзные обвинения, чтобы запереть его очень надолго, если не навсегда. Хотя лично я всегда придерживалась мнения, что место ему не в тюрьме, а в психушке, но это уже как суд решит. Не суть важно, где именно его закроют – в палате или в камере, главное, чтобы этот человек был надёжно изолирован. Я уже дала против него свидетельские показания, хотя его сестра и племянница слёзно просили меня этого не делать, и предлагали мне деньги, серьёзную сумму – чуть ли не годовой доход, который они имели со своей агроусадьбы. Заодно они пообещали помочь мне решить квартирный вопрос – не век же прозябать в этом бараке.  Я послала их подальше. Хотя деньги мне были нужны. И квартира тоже. Но я их послала. Я рассказала следователям всё, о чём знала, умолчав только про «вещество».

Но давайте по порядку. Меня зовут Виктория, мне 30 лет, и я неудачница. Я живу в провинциальном городке – одном  из тех, что принято называть «задницей мира», работаю в местном почтовом отделении  и одна воспитываю девятилетнюю дочь Олесю. Зарабатываю я достаточно, чтобы не голодать, одеваться в секонд-хенде и оплачивать услуги ЖКХ, но слишком мало, чтобы позволить себе кредит на квартиру или авто. Поэтому на работу я хожу пешком – благо городок у нас небольшой – и живу в двухэтажном деревянном  бараке, построенном в тридцатые годы прошлого столетия.  В те годы мой район считался фешенебельным – тут селились ударники производства и партийные работники, теперь же это барачный квартал на окраине города, который муниципальные власти уже давно обещают снести и расселить жильцов в современные квартиры. Обещают уже лет десять, и сдаётся мне, что я так и помру в этом бараке, не дождавшись улучшения жилищных условий, на мой век хватит – при социализме строили добротно, и эта развалюха благополучно простоит ещё пол-столетия. Возможно, кому-то наш квартал покажется романтическим уголком – тихие дворики, утопающие в зелени, старые липы, тополя и кусты сирени, палисадники, обнесённые низенькими заборчиками и засаженные флоксами, гладиолусами и «кукушкиными слёзками», кружевные занавески на окнах, герани в горшочках на подоконниках и кошки, дремлющие  в распахнутых форточках. Наверное, в этом действительно есть нечто трогательное, особенно  если смотреть на наш старый квартал глазами туриста, а не жить тут постоянно.

Окна в моей квартире не раскрываются из-за рассохшихся рам, по квартире я стараюсь ходить осторожно, так как старые половицы скрипят и проседают, а в типично пролетарской ванной – воспетой ещё поэтом Маяковским – не выводится плесень, а ванна и раковина покрыты пятнами ржавчины. Я живу на втором этаже, и чтобы добраться до моей квартиры, нужно подняться по деревянной лестнице с шаткими перилами. На первом этаже расположены почтовые ящики – впрочем, газет уже давно никто не выписывает – а стены вдоль лестницы украшены разноцветными ромашками, вырезанными из цветной бумаги, и репродукциями именитых художников из советских журналов. У входа в подъезд стоит крашеная лавочка, а напротив неё расположена небольшая инсталляция – пальма из пластиковых бутылок, одноглазый синий медведь под сломанным зонтиком и два лебедя из старых автопокрышек. Не знаю, кто первый ввёл моду украшать дворы самопальными поделками из всяческого хлама, но я бы подала на него в международный трибунал. За особо циничное надругательство над эстетическими ценностями. Мне не нравится, что моя дочь растёт, глядя на всё это уродство. Впрочем, Олеся не считает это уродством. Синего медведя-инвалида она любит, называя его Аркадием, а парочку каучуковых лебедей зовёт «жених и невеста» и говорит, что у них скоро будут дети. Иногда мне кажется, что она знает слишком много для своего возраста. Мне кажется также, что вкус её  уже безнадёжно испорчен, во всяком случае, она обижается, когда я называю её любимцев «уродцами». Также она обижается, когда я запрещаю ей играть с Лёней.

Лёня – единственный сын Саши Каялевича. Ему столько же лет, что и моей дочери, они учатся в одном классе. Лёня с отцом живут в частном секторе через квартал от моего дома. В гостях у них мы никогда не бывали – Боже упаси! – но Лёня частенько приходит к нам во двор, и они с Олесей играют у подъезда. Мне это не нравится. Мне всегда казалось, что Лёня имеет какие-то отклонения в развитии. Умственной отсталости у него не было – во всяком случае, учителя в школе на него не нарекали, но в нем, безусловно, присутствовала некая патология. Не могу сказать точно, что конкретно с ним было не так. Возможно, меня смущали его крайняя замкнутость и молчаливость. В этом он разительно отличался от остальных детей. Всегда тихий, с затравленным взглядом и угрюмым выражением лица, больше похожий на маленького зверёныша, чем на ребёнка. Я ни разу не слышала, чтобы он смеялся, ни разу не видела его улыбающимся. Он и со мной почти не разговаривал, увидев меня, он мог только промямлить: «здрасте» и тут же отворачивался. Он вообще шарахался от взрослых, избегал смотреть им в глаза. Своих сверстников он тоже избегал. У него и друзей-то не было. Зато с Олесей они как-то находили общий язык. С ней Лёня разговаривал. Пожалуй, даже слишком много. Потом Олеся с детской непосредственностью передавала мне содержание этих разговоров. Честно говоря, от её рассказов у меня волосы вставали дыбом. Помню, как однажды за завтраком Олеся, отхлебнув какао из чашки, сказала так буднично, будто речь шла о погоде, что «Лёнин папа убил маму». Я закашлялась, поперхнувшись кофе с молоком, и поспешно перевела разговор на другую тему.

Слухи о том, что Саша Каялевич убил свою жену, гуляли по городку уже давно, но взрослые говорили об этом вполголоса и уж конечно, не в присутствии детей. Это случилось четыре года назад. Ксения, Сашина жена, упала в прихожей, ударившись головой о выступ печи (их дом на печном отоплении) и умерла, получив травму, несовместимую с жизнью. Само собой, потом приезжала милиция, это дело расследовали. Гибель Ксении была признана несчастным случаем. Следствие установило, что Саша тут ни при чём. В городке, правда, поговаривали, что очень даже «причём», просто его влиятельная родственница – та самая, что держит агроусадьбу – заплатила, кому надо. Проще говоря, Сашу «отмазали». Вот это было похоже на правду. Сашу у нас в городке знали слишком хорошо – он был форменным психопатом. Его и из армии погнали из-за этого. В армии он занимал должность то ли сержанта, то ли прапорщика, и был со скандалом  уволен после того, как до полусмерти избил рядового. После этого он пытался держать себя в руках. На работу он так и не устроился, перебиваясь случайными заработкам и гоняя за товарами в Польшу. Впрочем, половина городка так живёт, в этом Саша не отличался от большинства местных. Но Саша иногда срывался, и в этом была целиком и полностью его вина. Он знал, что ему нельзя пить. Буквально ни грамма. От одной лишь рюмки спиртного ему, что называется,  срывало башню, и он полностью утрачивал над собой контроль. Ксения об этом знала, но жалела его. Прятала выпивку, следила, чтобы муж  не прикасался к спиртному. Пока не упала в прихожей, получив травму, несовместимую с жизнью. Лёне тогда было пять лет. После Саша сообщил милиции, что в момент гибели Ксении его сын находился  у родственников на агроусадьбе. Это было ложью. Лёня был дома. Он стоял в прихожей и видел, как папа с мамой поругались, а потом папа убил маму. Во всяком случае, так он сказал Олесе. И даже показал, «как папа убивал маму» – ухватил  её сзади за шею и несколько раз приложил лбом о выступ стены. Легонько. Просто чтобы показать. Олесю это впечатлило. 
-- Представляешь, у тёти Ксени мозги сразу выскочили, вот отсюдова, – говорила она, тыча себя указательным пальцем в лоб.  -- Дядя Саша знаешь какой сильный?
-- Олеся, не надо так делать. Нельзя показывать на себе. Понятно? -- это всё, что я смогла ей тогда ответить. Именно тогда я решила ограничить её общение с Лёней. Перевести её в другую школу я не могла – школа у нас единственная в городке. Тогда я сказала Олесе, что мне не нравится, что она играет с Лёней, потому что девочкам стыдно играть с мальчиками. Она спросила: «Почему?» Объяснить я не смогла, Олеся обиделась, и я поняла, что меня она не послушает. В этой ситуации логичнее всего было поговорить с Сашей, попросить его присмотреть за сыном. Но Сашу я боялась, потому что он был психопатом. Вскоре после смерти Ксении он сорвался основательно – ушёл в глубокий запой и пропал на несколько недель. Его обнаружили на трассе в тридцати километрах от городка в абсолютно невменяемом состоянии. Что с ним приключилось и как он там оказался, Саша объяснить не смог. Всё это время Лёня находился у тётки на агроусадьбе. Тогда Сашу чуть не лишили родительских прав, но его сестра – тётка Лёни – позаботилась о том, чтобы этого не произошло. Она устроила непутёвого братца в частную клинику, и когда  его более-менее привели в чувство, основательно с ним поговорила. Свою сестру Саша, очевидно, побаивался, так как после этого он взялся за ум и даже зарегистрировался как индивидуальный предприниматель – что-то связанное с ремонтными работами, по-моему. Но продержался он недолго, через полгода снова «сорвавшись» и устроив безобразный дебош. Вместе с двумя приезжими молодчиками – то ли заказчиками, то ли поставщиками – Саша упился в хлам, и втроём они отправились на местное кладбище громить надгробия. Причём нельзя сказать, что они были совсем уж в невменяемом состоянии, ибо сознательно выбирали надгробия старые и полуразрушенные, со стёршимися надписями, чтобы после гарантированно не получить претензий от родственников. Под утро, протрезвев, молодчики скрылись в неизвестном направлении, а Саша отделался штрафом. Опять-таки не без содействия сестры. Она каждый раз его отмазывала. Помогала с деньгами. Однажды даже попыталась пристроить его к себе на агроусадьбу, но вынуждена была отказаться от его услуг, так как Саша беззастенчиво приворовывал у её клиентов. Никаких угрызений совести он при этом не испытывал, мол они так «богатенькие», с них не убудет.

Сестра прощала все его выходки, очевидно, жалея его, как и покойная Ксения. Пару раз я видела её в городке вместе с дочерью – Сашиной племянницей. Эффектная женщина. Марта её зовут. За сорок пять ей, но выглядит на десять лет моложе, а со спины её и вовсе можно принять за двадцатилетнюю. Стройная и подтянутая, с роскошной рыжей шевелюрой без единого седого волоска, всегда одетая с иголочки в строгие пиджачные костюмы, которые сидят на ней, как военная униформа. Её дочь Мария – точная копия матери, разве что юбки у неё покороче да волосы подлиннее. Не похожи на владелиц агроусадьбы, прямо скажем. Впрочем, моя соседка баба Надя, ныне покойная, говорила, что агроусадьбу они держат для отвода глаз. Деньжищ у них куры не клюют, но доходы те не с хозяйства, они с постояльцев своих вообще денег не берут, а золото им таскает чёрт, который у них на службе состоит. «Ведьмарки они, и старшая, и младшая, – говорила баба Надя. – И бабка их ведьмаркой была,  и прабабка. У них это по женской линии передаётся. Мужики у них в роду потому и порченые все. Плата дьяволу такая!» Постояльцы на их агроусадьбе тоже не простые. «Чернокнижники это! – заговорщицким шёпотом говорила баба Надя. – На свои праздники безбожные туда съезжаются и шабаши учиняют. А Сашка, дурень, вещество у них спёр, вот сестра его и турнула». Что за «вещество», баба Надя не уточняла, впрочем, у меня было своё мнение на этот счёт. Версия с шабашами не лишена была рационального зерна, с той лишь разницей, что на агроусадьбу съезжаются не «чернокнижники», а олигархи с путанами и учиняют кокаиновые оргии. Вот вам и «вещество». Понятно, что с такими связями Сашу будут отмазывать и впредь, даже если выяснится, что он грабитель могил или серийный убийца.

Словом, совершенно понятно, что Сашу я панически боялась и испытывала к нему крайнее отвращение. Эта неприязнь распространялась и на его сына Лёню, от которого я старалась оградить свою дочь. Хотя я и осознавала, что тут я не совсем права. Саша вёл очень обособленный образ жизни, практически ни с кем в городке не общался (его случайные друзья и собутыльники всегда были не из местных), и я не знала, что творится у них дома. Но мне было точно известно, что во время его «срывов» Лёня сбегает из дому и где-нибудь прячется, пока папаша не протрезвеет. Мне также было известно, что Саша пару раз его основательно избил, а однажды даже полоснул ножом, потому что с пьяных глаз ему начинало казаться, что Лёня не его сын, а «Ксюха от соседа нагуляла». Про побои знали все, так как Лёня несколько раз приходил в школу в синяках, а про нож Лёня «по секрету» рассказал Олесе. «Дядя Саша его хотел в шею пырнуть, но Лёня руку успел подставить, и ему по руке попало. А дядя Саша потом сказал, что это Лёня сам поранился, с велосипеда упал», –  говорила Олеся  таким непринуждённым тоном, будто рассказывала мне содержание очередной серии своих любимых «Смешариков». Очевидно, ёй это не казалось таким уж ужасным, а у меня волосы шевелились на голове, и я не знала, как её защитить, как убедить её держаться подальше от этих Каялевичей, от всей их чёртовой семейки.

2.

Развязка всей этой истории оказалась настолько дикой, что я и сейчас вспоминаю об этом с содроганием, и какая-то часть моего сознания до сих пор отказывается верить, что всё это произошло на самом деле, а не  было бредом или дурным сном. И ещё я должна сказать, что  мне до сих пор совестно за свою тогдашнюю чёрствость и малодушие.

В тот день я возвращалась с работы, по дороге заскочив в гастроном и на сезонный рынок. Всю первую половину дня лил дождь, а я как назло не захватила зонтик, и сидя на службе, я с досадой думала,  что по пути домой промокну до нитки. Но к счастью, к вечеру дождь перестал, и засветило мягкое сентябрьское солнце. С промытых небес веяло покоем и прохладой, повсюду блестели лужи, мокрый асфальт пах дождём и морем, а осенние листья – ванилью.  Обрадованная этой вечерней прогулке, я шла неторопливо, держа в обеих руках пакеты  с продуктами. У подъезда своего дома я застала Олесю и Лёню. Уроки в школе давно закончились, и они, как обычно бывало, играли во дворе. Только игра на этот раз была странная – они оба стояли посреди огромной лужи по щиколотки в воде. Это было первое, на что я обратила внимание – дети стояли в по щиколотки воде, благо на Олесе были резиновые сапожки, хотя с утра я отправила её в школу в осенних ботиночках. Очевидно, она зашла домой и переобулась. Она у меня самостоятельная девочка. На Лёне были старые кроссовки, которые, наверно, доверху набрали воды, но ему было, что называется, пофиг. Меня они не замечали, пристально разглядывая что-то, лежащее в луже. Присмотревшись, я увидела, что это дохлая кошка, которая, по всей видимости, лежала там уже давно, возможно, с самого утра. Её окоченевшее, неестественно выгнутое тельце было сплошь облеплено коричневой грязью, свалявшаяся шерсть стояла торчком. Наверное, машина переехала, подумала я. И тут же возмутилась безалаберностью наших коммунальных служб. И куда только смотрят дворники? ЖЭС? Набрали целую армию уборщиков, и никто не в состоянии убрать отсюда этот источник инфекции!..  Мой поток мыслей разом прервался, когда я увидела, что делает Лёня. Склонившись над мёртвым животным, он ласково погладил кошку по окоченевшей спине. Именно так – он её погладил, совершенно спокойно и без тени брезгливости, как будто кошка была живой. Олеся смотрела и улыбалась. Поняв, что сейчас она сделает то же самое – наклонится над лужей и погладит дохлую кошку, я выпустила из рук пакеты с продуктами и бросилась  к ним со всех ног. «Олеся! Олеся!» – кричала я. Она обернулась. Я вбежала в лужу – в туфлях у меня тут же захлюпала холодная жижа – и схватила её за руку.
-- Олеся, ты уроки сделала? А ну-ка, быстро домой! -- я потащила её к подъезду.
-- Ой, ну ма-а-м! Ну можно мы ещё немножечко погуляем? – канючила она, упираясь.
-- Быстренько! Без разговоров.
Я втолкнула её в подъезд. Потом, вернувшись, я подхватила с земли пакеты с продуктами. В туфлях противно хлюпало – теперь придётся сушить их целые сутки. Лёня по-прежнему стоял посреди лужи, в которой плавала дохлая кошка, и смотрел на меня исподлобья, почти с ненавистью. Проходя мимо инсталляции с лебедями и пальмами, я заметила, что плюшевый медведь-инвалид промок насквозь, его синяя шерсть набрякла от влаги. Сломанный зонтик ему не помог.

Назавтра по дороге на работу меня чуть не сшибла машина. Это была полностью моя вина – почтамт находится на тихой улице, и я не привыкла смотреть по сторонам. Всё произошло очень быстро – я вдруг услышала резкий визг тормозов, инстинктивно шарахнулась в сторону и в следующую секунду очутилась на асфальте. Белая легковушка остановилась буквально в полуметре от меня. Дверь распахнулась, из салона выбежал хозяин авто – похоже, он был напуган ещё больше моего. Он явно был не из местных. Городок у нас маленький, мы все знаем друг друга в лицо, а этого человека я видела впервые в жизни. Незнакомец помог мне подняться на ноги, подобрал с земли мою сумочку и подал её мне,  всё время спрашивая, в порядке ли я. Падая, я ободрала в кровь ладони и чувствовала, что на коленке будет огромный синяк. Но в целом я была в порядке, о чём я ему и сообщила.  Он предложил отвезти меня в больницу. Я ответила, что это лишнее, достаточно царапины обработать перекисью, а для этого у нас на работе есть аптечка.
-- Ну давайте хоть до работы вас доведу, – предложил он. Я хотела было отказаться, но сделав шаг, я почувствовала такую острую боль в коленке, что у меня потемнело в глазах. Прихрамывая и опираясь на руку незнакомца, я добрела до почтамта. Он снова предложил отвезти меня в больницу.
-- Правда, не стоит. Врачи меня отругают, да и вас заодно за то, что мы отнимаем время у настоящих больных. Со мной всё хорошо, – сказала я. – У вас оптимистический взгляд на мир. Одобряю! – ответил он, смеясь. Улица была безлюдной, частные дома вокруг выглядели пустыми и запертыми, но я чувствовала, что за нами пристально наблюдают из-за каждой занавески. Наверное, разговоров теперь будет на месяц вперёд. Ну ещё бы, не каждый день в нашем городишке случаются  ДТП с человеческими жертвами… Убедившись, что я серьёзно не пострадала и подавать в суд не собираюсь, незнакомец расслабился и принялся рассказывать о себе. Его зовут Сергей, он предприниматель, бывший военный, в своё время дослужился до младшего офицерского чина, потом ушёл в частный бизнес, и очень успешно, сейчас он имеет серьёзных партнёров в Российской Федерации и связи в местных эшелонах власти – Сергей назвал несколько фамилий, которые не сказали мне ровным счётом ничего. Не увлекаюсь политикой. В наш городок Сергей приехал, чтобы повидать друга, бывшего сослуживца, ныне частного предпринимателя. Имени сослуживца Сергей не уточнил, но я почему-то сразу подумала о Саше Каялевиче. Тоже мне, предприниматель. Небось надерётся сегодня до зелёных чертей – а как же, армейский друг приехал, и Лёня снова будет где-то прятаться, пока папаша не придёт в чувство. У входа в почтамт мы распрощались.
-- Послушайте, Ольга… -- начал он, помедлив.
-- Я Виктория.
-- Да, простите… Когда у вас заканчивается рабочий день? Возможно, вечером у меня будет пара часов свободного времени. Если не возражаете, я могу за вами заехать и…подбросить вас до дому.
-- Посмотрим. До свидания, Сергей, -- ответила я.
Вечером за мной так никто и не заехал, впрочем, я особо и не рассчитывала.

Вернувшись с работы, я не застала Олесю дома. Кастрюля с супом и сковородка со вторым стояли нетронутые, значит, домой она не заходила. Во дворе я её тоже не заметила. Я ощутила нарастающую тревогу. Выждав ещё минут десять, я вытащила мобильный телефон и набрала её номер. В школе, где учится Олеся, мобильники строжайше запрещены, это распоряжение директора, но мне плевать. У меня нет возможности встречать дочь после школы, я вообще уделяю ей меньше внимания, чем следовало бы, но я могу хотя бы позвонить и убедиться, что с ней всё в порядке. Но даже мобильник иногда становился  дополнительным источником тревоги. Бывало, Олеся не отвечала на звонки, и тогда я начинала умирать от страха за неё, и в голову лезли жуткие мысли, где моя дочь и что с ней. К счастью, на этот раз Олеся сразу ответила.
-- Да, мам?
-- Олеся, ты где? – спросила я, стараясь говорить как можно спокойнее.
-- Да мы тут, на спиртзаводе. Мы играем!
У меня упало сердце. «Спиртзавод» – это старая винокурня, расположенная у речки на пустыре в двух кварталах отсюда. Двухэтажное каменное здание, построенное в конце девятнадцатого века, уже много лет стояло заброшенное, служа пристанищем для бомжей и местной пьяни. На моей памяти тут дважды случались пожары – первый удалось быстро потушить, а во время второго винокурня полностью выгорела изнутри и теперь стояла чёрная, страшная, зияя провалами окон. В позапрошлом году здание объявили исторической ценностью и взяли на реставрацию. Винокурню обнесли строительными лесами, и на этом реставрационные работы закончились – бюджет, наверное, вышел. Деревянные леса, которые понемногу гнили и разваливались, успели  стать любимым аттракционом для местной шпаны – я нередко видела, как дети-ровесники моей дочери, забравшись на узкую деревянную площадку, не имевшую никаких перил, бегали на высоте второго этажа, и гнилые доски скрипели и проседали у них под ногами. Я каждый раз останавливалась и кричала, чтобы они немедленно спускались. Меня, как  правило, не слушали. Я знала, что когда-нибудь прогнившие леса рухнут, и случится несчастье.
-- Олеся, я же не разрешаю тебе ходить на винокурню. Почему ты меня не слушаешь? – я всё ещё пыталась говорить спокойно.
-- Мам, да мы тут с Лёней. Мы от дяди Саши прячемся, он опять водку пил.  Мы поиграем ещё немножко, хорошо? Пока!
В трубке запищали гудки. «Чёрт! – произнесла я вполголоса. – Чёрт, чёрт!» Потом, накинув куртку, я выбежала из дома. Не  помню, как я добежала до винокурни. Обойдя чёрное закопченное здание, я увидела Олесю и Лёню. Они сидели на узкой дощатой площадке на высоте второго этажа, свесив ноги, и играли с кошкой – слава Богу, с живой. Лёня держал кошку на коленях, а Олеся гладила её по пёстрой спинке.
-- Олеся, а ну-ка быстренько спускайся! – крикнула я.
-- Ну ма-а-м, тут так классно! – заканючила она.
-- Олеся, там бабушка приехала. Гостинцев привезла, -- соврала я.
-- Бабушка?
Бабушку Олеся очень любила и всегда радовалась, когда она приезжала. Я увидела, что она что-то говорит Лёне вполголоса. Если она не спустится, подумала я, я сама заберусь на эти чёртовы леса и за шиворот стащу её вниз. Потом Олеся поднялась на ноги и двинулась к лестнице – рассохшиеся доски скрипели и раскачивались под ней.
-- Олеся, осторожно! – крикнула я.
Когда она спустилась вниз, я схватила её за руку и потащила прочь от винокурни. Лёня остался на площадке – он сидел, держа на коленях кошку, и молча смотрел нам вслед. Я почувствовала, что готова его пристукнуть.

По дороге домой я заскочила в магазинчик «за углом», попросив Олесю подождать на улице, и купила коробку конфет и упаковку её любимого печенья с миндалём. Покупки я спрятала под курткой. Дома скажу, что бабушка уже уехала и оставила нам гостинцы – конфеты и печенье. Я не люблю врать своей дочери, но выхода у меня не было.

Потом мы с Олесей сидели на кухне и пили чай, на столе стояли открытые коробки с «бабушкиными гостинцами». Олеся отложила в сторону горсть конфет и несколько печенин, сложив их пирамидкой.
-- Я потом Лёне отнесу, -- сообщила она. – Он домой больше не вернётся. Он сказал, что теперь на улице  будет жить.
-- Что значит «не вернётся»? Что он ещё придумал? – спросила я.
Олеся отхлебнула из чашки сладкий чай, надкусила печенину.
-- Знаешь, там дядя Саша дядю Серёжу убил, -- сказала она буднично.
Я выронила ложечку.
-- Че-го?!
Она кивнула.
-- Ага. Мне Лёня рассказал. Они с дядей Серёжей сначала пили водку, а потом начали ругаться. И тогда дядя Саша взял топор и по голове ему как даст! Дядя Серёжа упал на пол, а дядя Саша его опять топором по голове – раз! И голова у него раскололась напополам, как арбуз, Лёня сам видел. А потом Лёня убежал, и домой он больше не вернётся, вот так. А ещё он сказал, что надо про всё рассказать милиционерам, потому что он задолбался уже бояться.
-- Олеся, не надо так говорить. Это грубые слова, -- произнесла я с трудом.
Стоит ли говорить, что творилось у меня в мыслях. Убили – Сергея убили? Он не заехал за мной вечером... А если Лёня врёт? Да врёт конечно, он же с отклонениями… Или всё-таки пойти в милицию?.. Отправив Олесю спать, я сама улеглась в постель. Спала я плохо, меня мучили кошмары. Снилось, что я бегу по узкой дощатой площадке, лишённой перил, а свет вокруг начинает меркнуть, или это я постепенно  теряю зрение -- и вот я уже бегу в абсолютной темноте, чувствуя шаткие доски под ногами; я знаю, что где-то впереди должна быть лестница, главное, её не пропустить – и в то же мгновение я делаю шаг в пустоту и лечу головой вниз… Я проснулась в холодном поту. Прямо в окно ярко светила луна, а в комнате пахло мертвечиной. Этот запах ни с чем невозможно спутать – тошнотворный сладковатый смрад гниющего мяса. Первое, о чём я подумала тогда – наверное, от соседей приползла подтравленная крыса и издохла прямо у меня в комнате. Содрогнувшись от брезгливости, я осторожно спустила ноги на пол и потянулась к выключателю, но зажечь свет я не успела. У меня из-под ног метнулось что-то мохнатое, кинулось к подоконнику и  вскарабкалось на форточку, едва не опрокинув лоток с базиликом. Окна в нашем доме не раскрываются – рассохшиеся рамы заклинило намертво, – но я постоянно держу открытыми форточки, такие узкие, что пролезть в  них может только кошка. Существо, сидевшее на форточке, несомненно, было кошкой. Она смотрела на меня и нервно колотила хвостом. Запах мертвечины сделался просто невыносимым.
-- Кися, кися. А ну, брысь!.. – прошептала я и угрожающе замахнулась на неё. Олеся спала в соседней комнате, перегородки были тонкие, и я не хотела её разбудить. Кошка злобно зашипела и выпрыгнула наружу, усевшись на выступ стены под окном.
-- Тоша!.. Тоша!.. – услышала я.
Прильнув к окну, я разглядела внизу Лёню. Он стоял в пятне лунного света, задрав голову, и смотрел на моё окно.
-- Тоша, кис-кис-кис. Иди сюда!.. – позвал он вполголоса.
Я захлопнула форточку и отступила в темноту комнаты. Всё понятно. Кошка Лёни, с которой он играл на винокурне. По-видимому, сбежала и забралась ко мне в форточку. Может, Олесю искала? И как она нашла дорогу? В комнате всё ещё пахло мертвечиной, но уже слабее. Я поняла, что воняло от кошки. Животное, очевидно, было серьёзно больно. О Господи, а Олеся её гладила! Надеюсь, она не подцепит какую-нибудь заразу…

Утром я ничего не сказала дочери о ночном происшествии. Олеся  была в чудесном настроении, за завтраком болтала о школьных делах, про «дядю Серёжу» даже не вспомнив. Я успокаивала себя тем, что это была просто выдумка, неудачная шутка Лёни. Однако меня не отпускало гнетущее чувство тревоги. Проводив  дочку в школу, я отправилась на работу, но на службе я сидела сама не своя, просто не находя себе места. В половине одиннадцатого утра я под каким-то глупым предлогом отпросилась с работы, попросив свою напарницу Верку меня подстраховать, и почти бегом направилась в частный сектор, где жил Саша Каялевич. Я не знала, о чём я буду с ним говорить. Спрошу про Лёню, например – вернулся ли он домой? На самом деле спросить я хотела совсем о другом – а не лежит ли у тебя в погребе, Саша, расчленённый труп? Но по понятным причинам задать Саше этот вопрос я не могла. Я всего лишь хотела удостовериться, что ничего страшного не произошло, и Лёня просто наврал.

Дом Саши стоял немного на отшибе в самом конце улицы, сразу за его участком находился пересохший пруд, заросший лозами. Подходящее место для сокрытия трупа… Толкнув калитку, я вошла в Сашин двор. У его дома стояла белая легковушка, та самая, что чуть не сбила меня у почтамта. Значит, Сергей всё ещё здесь. Если, конечно, он ещё жив… Я постучала в дверь, и Саша, к моему удивлению, тут же открыл. На нём были растянутые треники и майка-алкоголичка – всё довольно грязное, но пятен крови на его одежде я не заметила. Лицо его было слегка осунувшееся, правый глаз подпух, на щеках синела щетина, но он, несомненно, был абсолютно трезв. На Сашиной физиономии было написано страдальческое выражение.
-- Вика? Ну чего тебе? – спросил он таким тоном, будто я отвлекаю его от чего-то важного.
-- Где Лёня? – выдала я первое, что пришло мне в голову.
Саша пожал плечами.
-- А хер его знает, гуляет где-то. А что?
-- Саш, тут такое дело… --- я многозначительно взглянула на машину, которая стояла на газоне. -- Вчера Сергей обещал за мной заехать. Не заехал почему-то. Он не у тебя случайно?
Саша осклабился.
-- А куда ж он денется? Тут он. Да вон…
Саша посторонился, предлагая мне заглянуть в дом. Дверь в прихожую была распахнута, и видна была часть комнаты – ковёр, сервант, краешек дивана. По комнате кто-то расхаживал. Какой-то человек. Тоже в трениках и майке. Сергей это был или кто-то ещё, я не могла сказать -- лица невозможно было разглядеть, так как голова его была обмотана белым полотенцем. Пятен крови на нём не было.
-- Сергей? – позвала я.
-- Да…тс-с-с-с! – зашипел Саша, выпучив глаза и приложив палец к губам. – Вика, ты что, не видишь – плохо человеку. Ну, не пошла. В магазе вчера, суки, палёную подсунули. Я сам чуть не сдох… Да сядь ты уже!
Последние слова были адресованы человеку, который ходил по комнате – не ходил, точнее, а как-то бессмысленно топтался на месте, раскачиваясь из стороны в сторону. Услышав окрик Саши, он послушно опустился на диван и сел, обхватив голову руками.
-- Вот. Видишь, как ему плохо? – сказал Саша, обращаясь уже ко мне. -- Вон и башку салфеткой обмотал, мигрень у него. Ну это ничего, бывает. Оклемается скоро и сразу домой поедет. Ты уж извини, Вик. Ну, так получилось.
Саша развёл руками. После этого мне ничего не оставалось, как поспешно распрощаться и убраться оттуда, чему я была несказанно рада. Всё было так, как я и думала – Лёня ошибся. Или соврал. Но всё равно мне было неспокойно.

3.

Придя домой, я заглянула в комнату дочери и узрела идиллическую картинку – Олеся и Лёня сидели на полу, разложив на ковре пазлы,  и сосредоточенно собирали репродукцию Шишкина. «Утро в сосновом бору». Репродукция была не очень качественная, поэтому сосны в бору казались красноватыми, а медведи – синими. Рядом на жестяном кукольном блюдечке лежала надкушенная котлета.
-- Олеся. Что здесь происходит? – спросила я, когда ко мне вернулся дар речи.
-- Мам, а можно Лёня у нас поживёт? – спросила она, улыбаясь.
-- Что?! – вырвалось у меня.
-- Мам, ну пожалуйста! – произнесла Олеся таким голосом, будто выпрашивала у меня конфету или игрушку. – Лёне жить негде. А домой он не вернётся, у них там мертвяк.
-- Чего…какой мертвяк? Что вы несёте? – говорила я, уже теряя терпение.
-- Мёртвый! – радостно сказала Олеся. – Его дядя Саша убил, Лёня сам видел.
Я сделала глубокий вдох.
-- Лёня. Уходи, пожалуйста, -- сказала я очень спокойно.
К счастью, Лёня  не стал со мной пререкаться. Он молча поднялся с пола и направился к выходу.
-- Ну, ма-а-м!.. – вскричала Олеся, заливаясь слезами.
-- Молчи, -- сказала я всё тем же ровным тоном. – И подними с пола котлету. Я же просила тебя не играть с едой.
-- Котлета для Тоши. Она заболела. Лёня, Лёня! – повторяла  Олеся, рыдая.
Не обращая на неё внимания, и провела Лёню в прихожую, едва сдерживаясь, чтобы не схватить его за шиворот и не вышвырнуть вон.
-- Иди, Лёня. И не приходи сюда больше. Понял? – сказала я и захлопнула за ним дверь.
Олеся весь вечер билась в истерике. Я к ней не подходила – пусть проревётся. Наконец она изнемогла от собственных слёз и затихла. Я заставила её умыться и уложила в постель.
-- Олеся, ты пить не хочешь? Сока принести? – спросила я, поправляя ей одеяло.
 -- Нет, -- ответила она, глядя в потолок. – Мама, ты не должна была так делать.
Я вздохнула.
-- Олеся, у Лёни есть отец и собственный дом. Ему есть где жить.
Она вскочила и села на кровати.
-- Мама, ты не понимаешь! Ему нельзя домой, у них там мертвяк!
Я покачала головой.
-- Олеся, вы ошиблись. Лёня тебе соврал. Нет там никакого мертвяка. Я сегодня ходила к дяде Саше. Никто никого не убивал. Дядя Серёжа живой, он сидел на диване.
-- Мам, ну ты совсем не понимаешь! – воскликнула она с жаром. – Никакой он не живой! Он мёртвый! Как Тоша. Она тоже была мёртвая, её переехала машина, и она лежала в луже. А Лёня её забрал и оживил. Веществом.
-- Каким веществом? – спросила я.
-- Дяди Сашиным! У него его целый флакончик. А дядя Саша его у тёти Марты взял. У них на усадьбе этого вещества полно, они им мертвецов оживляют.
-- Это ещё зачем?
-- Для заклинания, -- прошептала Олеся. – Они там богов призывают, очень древних, гипер…бордейских. А по правилам надо, чтобы часть заклинания произнёс оживший мертвяк, а то не сработает… Там всё просто, надо взять немного вещества и побрызгать им на мертвеца, и он оживёт. Тоша так ожила. Мы её вымыли и расчесали. Она потом бегала и играла целый день. А теперь она заболела, и мне кажется, что она опять умрёт. Ты только Лёне не говори, а то он расстроится.
-- О, Господи… -- выдохнула я.
Все события сегодняшнего и двух предыдущих дней замелькали передо мной, складываясь в единую картинку, как цветной пазл. Заодно вспомнились россказни про «ведьм», которыми пичкала меня покойная баба Надя. Действительно, сестра и племянница Саши – очень странные люди. Я слышала, что на их агроусадьбу просто невозможно попасть, там все места всегда забронированы. Кто же они на самом деле? Откуда приезжают их загадочные постояльцы, которых, кстати, никто в глаза не видел, ни разу? Чем они там занимаются? И вещество. То самое, которое Саша, ничтоже сумняшеся, стянул у постояльцев агроусадьбы. Мне всегда казалось, что речь идёт о каком-то наркотике. А что, если это действительно некое ведьмино зелье, способное поднять мёртвый прах из могилы? Чёрт, но это же бред! Не может такого быть. Не может!.. Я не спала этой ночью. Сидя на кухне, я глушила кофе, чашку за чашкой, пока за окнами не начало светать.

Утром по дороге на работу я специально сделала приличный крюк, чтобы пройти через частный сектор, где жил Саша. Ломиться к нему в дом я не собиралась, я просто хотела заглянуть к нему во двор и посмотреть,  стоит ли ещё там белая легковушка. Если авто не окажется на месте, значит, с Сергеем всё в порядке. Он оклемался и уехал. А истории про живых мертвяков – выдумка Лёни, который, как известно, не вполне нормален. Я уцепилась за эту версию, как тонущий за бревно, и до частного сектора я добралась чуть ли не бегом. Мне просто хотелось себя успокоить. К моему удивлению, улочка, на которой жил Саша, оказалась заполнена людьми. Тут творилось форменное столпотворение, посреди улицы стояло несколько милицейских машин и «скорая». Протиснувшись вперёд, я увидела на земле носилки, на которых лежало тело, прикрытое окровавленной простынёй. Прислушавшись к разговорам зевак, толпившихся вокруг, я поняла, что накануне ночью тут произошло убийство. Один из местных жителей – тихий алкаш, живший через три дома от Саши – был найден сегодня утром на пороге своего дома. Тело жертвы находилось в таком состоянии, что объяснить это банальной бытовой поножовщиной было невозможно. Тут явно орудовал маньяк. Или какое-то животное. Обнаружил тело приятель погибшего, ещё один местный пропойца, который заглянул к нему по утренним делам. Увиденное его так потрясло, что бедняга долго блевал, держась за забор. По его словам, это было «что-то невообразимое». Из конкретных фактов он упоминал, в частности,  «кишки наружу» и «дырку на горле». Звучало довольно интригующе, и некоторые из зевак стремились незаметно протиснуться к носилкам и заглянуть под простыню, но их отгоняла милиция. В толпе я заметила Сашу, с ним  беседовали два человека в штатском, очевидно, следователи. Саша, в своих неизменных трениках и майке, мрачный и хмурый, как туча, стоял, держа руки в карманах и глядя себе под ноги, и в ответ на все вопросы повторяя, как заведённый: «Не знаю я, ничего не знаю. Не слышал я никаких криков. Спал я». В Сашин двор я всё-таки заглянула. Белая легковушка исчезла. По крайней мере, теперь я могла быть уверена, что Сергеем всё в порядке. Эта мысль меня немного успокоила, но ненадолго.

Работа в этот день не ладилась, что неудивительно. И сотрудники, и посетители только и говорили, что о сегодняшнем происшествии. Люди были здорово напуганы, но к общим настроениям примешивалось какое-то странное, чуть ли не радостное возбуждение. Ну ещё бы. Наконец-то в нашем захолустье произошло нечто по-настоящему сенсационное. Об этом наверняка напишут в газетах. Возможно, даже снимут сюжет на телевидении. Верка, моя напарница, уже на полном серьёзе рассуждала, что бы ей надеть и какую причёску сделать, когда приедут телевизионщики. Она даже не сомневалась, что у неё лично возьмут интервью. Тем более что версия происшедшего у неё была уже готова: «Чупакабра!» Иван Фёдорыч, наш старенький бухгалтер, был другого мнения. «Это была взрывная волна, – говорил он. – Точно она. У меня зять в МЧС работает, он подтвердит!» Так или иначе, все сходились во мнении, что обычный человек сотворить такое не мог, тут явно действовал либо зверь, либо монстр, либо некая разрушительная стихия. 

В обеденный перерыв Верка слетала в магазин (я осталась обедать в подсобке), и вернувшись, принесла с собой целый ворох новостей – в дополнение к тем, от которых уже гудел весь город. В меловом карьере в семи километрах от нашего городка сегодня утром нашли сгоревшую легковушку. Тел погибших в салоне не было, значит, это был не несчастный случай, а машину специально отогнали в карьер и спалили. Возможно, какая-то бандитская разборка, следы заметали. А у Витьки Липковича с Дзержинского сегодня было видение, самое натуральное. Он этой ночью на своём авто из Белостока ехал и видел на трассе Сашку Каялевича, километрах в пяти от города. Сашка стоял на обочине в одних трениках и майке, пьяный в дрова. Во всяком случае, Витьке показалось, что он пьяный, поэтому машину останавливать Витька не стал. Когда Сашка надирается, к нему лучше не лезть, это всем известно. Через пару минут Витька уже был в городе, ехал к себе на Дзержинского через частный сектор. Нет, никого похожего на убийцу или монстра он там не заметил. Зато, проезжая мимо участка Сашки Каялевича, Витька увидел, что хозяин уже дома. В прихожей горел свет, дверь была распахнута, Сашка стоял на пороге во всё тех же трениках и майке, и он действительно был пьян, тут Витька не ошибся – Сашка еле держался на ногах и обеими руками цеплялся за дверной проём, чтобы не упасть. Поскольку так быстро переместиться с обочины трассы на порог собственного дома Сашка физически не мог, если только речь не шла о телепортации, то Витька решил, что с ним от переутомления приключилось видение. Или, проще говоря, глюк. А ещё в наш городок приехали эти, с агроусадьбы. Родственнички Сашкины. Сестра и племянница. Их чёрная Мазда как раз мимо магазина проезжала, когда Верка оттуда с покупками выходила.

Возможно, у Верки имелись ещё какие-то факты, которые она намеревалась мне сообщить, но дослушать её рассказ до конца я не успела, так как на мой рабочий телефон позвонила Олесина учительница. Она интересовалась, всё ли у нас в порядке – в городке нынче творятся ужасные вещи, а  моя девочка целый день сегодня не появлялась в школе.
– Как не появлялась? – у меня внутри всё оборвалось. Действительно, сегодня я не провожала её до школы. По причине того, что попёрлась окольными путями через частный сектор, посмотреть, уехал ли Серёжа. И о чём я только думала? Как я могла быть такой идиоткой?.. У меня тряслись руки, когда я вытаскивала  мобильник и набирала Олесин номер. На звонок она не ответила. Выждав минут десять – эти минуты показались мне бесконечностью – я набрала снова. Олеся не ответила. Что было потом, я помню смутно. Я выбежала из здания почтамта, едва не вышибив двери  – Верка что-то кричала мне вслед, но я её не слушала. Потом я в панике металась по улицам, бросалась к прохожим, приставая к ним с одним и тем же вопросом – вы не видели девочку, девять лет, светлые волосы, красная куртка? Нет, никто не видел. Люди смотрели на меня с испугом, наверное, я выглядела, как сумасшедшая. Полагаю, что со мной и вправду произошло кратковременное помутнение рассудка, и это было вполне объяснимо. У меня перед глазами стояло то окровавленное тело на носилках, и я не могла избавиться от жуткой мысли, что Олеси, возможно, уже нет в живых.

Я пришла в себя в скверике возле старого кинотеатра. Меня всю колотило, во рту пересохло, сердце просто выскакивало из груди. Я в изнеможении опустилась на лавку, пытаясь отдышаться. Успокойся, говорила я себе, соберись с мыслями. Где она сейчас может быть? Подумай. Возможно, ничего страшного не случилось, она просто ушла куда-то с Лёней. Куда? Может, Саша знает, Лёня всё-таки его сын? Хотя нет, спрашивать о чём-то Сашу сейчас бесполезно, он даже при разговоре со следователями еле ворочал языком.  Кстати, следователи. Возможно, они всё еще там. С утра на улице было не протолкнуться от милиции и штатских. Что мне мешает пойти и обратиться к ним за помощью, прямо сейчас?  Я поднялась с лавки и направилась в частный сектор.

К несчастью, улица уже обезлюдела, даже милиции поблизости не было видно. Зато возле Сашиного дома стояла чёрная Мазда. Верка не ошиблась – «ведьмы» с усадьбы действительно были здесь. Может, они что-нибудь знают? Сашка, конечно, отморозок, но его сестра – женщина вменяемая, попробую обратиться к ней. Калитка была нараспашку, и войдя во двор, я услышала, что из Сашиного дома доносятся истошные бабьи визги. Так орать может только женщина, разъярённая до предела. Уж я-то знаю. При других обстоятельствах я бы тут же развернулась и ушла, не хватало мне ещё вмешиваться в чужие семейные разборки. Но у меня пропал ребёнок. Придётся им отвлечься от своей задушевной беседы и ответить на мои вопросы. Толкнув дверь, я вошла в прихожую. В нос мне ударил такой густой смрад гнилого мяса, что горло мне сдавил рвотный спазм. Я инстинктивно зажала нос и рот ладонью. «Как в морге, в котором отключились все холодильники», мелькнуло у меня. Не помню, где я вычитала эту цитату. Кажется, в каком-то детективе. Из прихожей я видела часть комнаты. Марта, Сашина сестра, стояла вполоборота ко мне, лицом к Саше, который сидел на диване с видом провинившегося малолетки. Её дочь Мария – Сашина племянница – стояла чуть поодаль, почти ко мне лицом, но меня она в упор не замечала. Она смотрела просто перед собой, прижав ладошку ко рту, и её позу и выражение лица можно было охарактеризовать одной короткой фразой: «Всё пропало!» Марта орала. Именно её вопли я слышала во дворе. Она была вне себя в ярости, и казалось, готова была растерзать Сашу. В чём конкретно заключались её претензии к братцу, определить было сложно, так как её речь являла собой поток отборной брани – «засранец», «идиот» и «кретин безмозглый» было ещё самым безобидным. Каждый свой эпитет Марта сопровождала хлёсткими оплеухами. Саша даже не пытался сопротивляться, а только тихонько охал, мычал и мотал головой. Я наблюдала за этой сценой, разинув рот. Не каждый мужик в городке рискнул бы полезть в драку с психопатом Сашей, а тут его нещадно валтузит женщина хрупкой комплекции. Похоже, Саша действительно боялся её не на шутку. И судя по всему, Марта была человеком куда более страшным и опасным, чем её  отмороженный братишка.

Я сделала шаг вперёд и тут же вляпалась во что-то вязкое и клейкое. Взглянув себе под ноги, я увидела на полу прихожей пятна какой-то субстанции – не крови, это было больше похоже на засыхающий гной. Запах мертвечины стал ещё отчётливее, к горлу снова подкатила тошнота, и у меня перед глазами вдруг поплыли мерзкие образы –бесформенные обрубки гниющей плоти, скользкие и сочащиеся, испещрённые чёрными кратерообразными порами, в которых копошатся белёсые черви. Я невольно попятилась, и взгляд мой упал на входную дверь. Рама двери была заляпана той же субстанцией, но пятна здесь  больше походили на следы от чьих-то пальцев – как будто тут кто-то стоял, вцепившись в дверной проем.

Борясь с тошнотой, я медленно отступила за калитку. К счастью, Каялевичи были слишком поглощены своей семейной ссорой, и я осталась незамеченной. Стоит ли говорить, что у меня отпало всякое желание обращаться к ним с вопросами. Я поняла, что Лёня не врал. У них в доме действительно был «мертвяк». Саша его убил. А сегодня ночью он отогнал Серёжину машину в карьер и поджёг, чтобы замести следы, и вернулся в город пешком. Валерка зря на себя наговаривал, не было у него никаких галлюцинаций, он действительно видел Сашу на обочине. И совершенно понятно, от чего так звереет Марта – убийство Сашиной жены ещё можно было как-то замять, но Сергей – человек со связями, его будут разыскивать, и просто откупиться, заплатив следователям, тут не получится. Роль, которую сыграло в этом деле «вещество», мне также стала ясна, как на ладони, но рациональная часть моего сознания всё ещё отказывалась это принимать. А ещё я вдруг ощутила угрызения совести за то, что так относилась к Лёне. Можно представить, в каком аду ему приходилось жить. Понятно, почему он сбежал из дому и прячется на этой винокурне. Стоп. Винокурня. Я хлопнула себя по лбу. Ах ты, чёрт возьми! И почему я сразу об этом не подумала? Мой мобильник давно разрядился – когда я, как безумная,  металась по городу, я набирала Олесин номер каждые пять минут, пока не села батарея. Но сейчас в этом не было необходимости. Я знала, где её искать.

От здания винокурни оставался только прямоугольный кирпичный остов с почерневшими от копоти стенами. Отчего-то мне всегда казалось, что реставрировать её взялись с одной-единственной целью – распил бюджетных денег. Здание это и в лучшие времена было достаточно уродливым, я видела его на старых фотографиях, и я не думаю, что этот сарай, даже отреставрированный, способен привлечь туристов в городок.
-- Олеся! Олеся,  где вы? – крикнула я, подойдя к зданию
-- Мам, мы тут! – донеслось откуда-то изнутри. Слава Богу, хоть на леса не полезли. Обойдя здание, я обнаружила продолговатую пробоину в стене – очевидно, когда-то здесь располагалась входная дверь – и вошла внутрь. Пожар случился несколько лет назад, но тут до сих пор стоял запах гари, к которому примешивался сладковатый трупный смрад. Вонь гниющей плоти я ощутила весьма отчётливо, хотя, быть может, у меня просто начались галлюцинации на фоне всего пережитого. Синее сентябрьское небо зияло в прямоугольнике стен, в пробоины окон заглядывали кроны столетних тополей, листва на них была нездорового пыльно-зелёного цвета с яркими вкраплениями жёлтого. Вдоль стен были свалены обгоревшие балки, а пол был усеян разнокалиберным хламом – ломаная мебель, какие-то прелые тряпки, битое стекло, покорёженное ржавое железо. Я разглядела даже несколько пластиковых мешков с мусором – не поленился же кто-то тащить их через весь пустырь. Недалеко от входа стояло несколько ящиков, сдвинутых рядом так, чтобы получилось подобие топчана, сверху был наброшен слегка потрёпанный, но ещё добротный плед, лежала продавленная  диванная подушка. И то, и другое из нашей квартиры. Олеся притащила, не иначе. Подушка уже давно пылилась на шкафу, я всё собиралась её вышвырнуть, да руки не доходили. А вот пропажу пледа я бы рано или поздно заметила. На диванной подушке лежала кошка – определённо, мёртвая, однако её маленькое тельце не могло издавать такую убийственную вонь, а мертвечиной на винокурне буквально смердело, в этом уже не было никаких сомнений. Лёня и Олеся расположились  рядом на перевернутых деревянных ящиках. Лёня сидел, свесив голову, и его заметно колотило – то ли он плакал, то ли его била лихорадка. Олеся обнимала его и что-то шептала ему на ухо, видимо, слова утешения.
-- Олеся, – произнесла я.
-- Мама! – она спрыгнула с ящика и бросилась ко мне, под подошвами её ботинок хрустело битое стекло.
-- Олеся, милая! – я обняла её крепко-крепко.
-- Мам!.. -- она прижалась ко мне, зарывшись лицом в мой свитер.
-- Олеся, почему ты не отвечала на звонки? – спросила я.
-- Я боялась, что ты будешь ругаться. Ты же не разрешаешь мне играть с Лёней, -- сказала она.
-- Лёня… -- я взглянула на него. Он по-прежнему сидел, опустив голову, плечи его подрагивали. – Олеся, что тут произошло?
Она вздохнула.
-- Тоша всё-таки умерла. Вещество перестало действовать. Лёня так расстроился. А я ему говорю – это даже хорошо, что оно больше не действует. А то он так за нами бегал, так бегал, я чуть от страха не умерла. А потом перестал.
-- Кто – бегал? – спросила я.
-- Мертвяк, -- прошептала Олеся округлив глаза. – Мы тут с Тошей сидели, а он пришёл и погнался за нами. Мертвяки всегда очень злые, они не любят, когда их разбуживают. Мы кинулись в разные стороны, и он растерялся, не знал, за кем гнаться. А потом упал и умер. Потому что вещество перестало действовать.
-- Где он? – спросила я.
-- Там, -- Олеся указала на груду пакетов с мусором, сваленных в кучу в середине  помещения. – Мы его пакетами закидали, а то воняло сильно.
Над мешками с мусором роились мухи, мне показалось даже, что из-под пластикового пакета  торчит синяя ступня с почерневшими ногтями. Я отвернулась.
 -- Олеся, нам пора домой. Пойдем.
-- А Лёне можно пойти с нами? – тихо спросила она.
-- Конечно. Лёня! – позвала я.
Он не ответил. Отстранив Олесю, я осторожно опустилась перед ним на корточки и положила руку ему на плечо. Он не пошевелился.
-- Лёня, -- сказала я мягко. -- Пожалуйста, посмотри на меня.
Он поднял голову. Лицо его было мокро от слёз.
-- Она умерла, -- произнёс он отчётливо.
Я кивнула.
-- Я знаю. Все умирают.
Он мотнул головой.
– Так – не все, – сказал он упрямо. – Она умерла неправильно. Правильно – это когда лежишь в гробу, и все кругом плачут. А когда вот так, в грязи, и всем наплевать – это неправильно. Так нельзя. Понимаете? Нельзя.
Я смотрела на него с изумлением. Никогда ещё он не был таким разговорчивым.
– И ты решил всё исправить? – спросила я.
-- Да. Но у меня не получилось.
Ту лицо его скривилось, и он разрыдался – так горько и безутешно, что у меня заныло сердце. Присев на край ящика, я его неловко обняла, прижала к себе. Олеся стояла рядом и наблюдала за нами очень внимательно.
-- Не нужно плакать. Вы всё сделали, как надо, -- говорила я. -- Она умерла, зная, что её любят. Теперь всё стало правильно. Так, как должно быть. Всё у вас получилось.
-- Лёня, я же тебе говорила, что она хорошая, -- произнесла вдруг Олеся. – Просто она иногда не понимает…

В тот вечер мы втроём сидели на полу в Олесиной комнате, пили чай с «бабушкиным гостинцем» и собирали пазлы. Я чувствовала, что это мой последний спокойный вечер, и я хотела использовать его на полную. Я не ошиблась – на другой день машина завертелась. Сашу арестовали, обвинив в предумышленном убийстве. Я проходила по этому делу как свидетельница. Его сестра и племянница пытались со мной договориться, но я послала их подальше. Версия следствия была проста, как грабли – Саша убил приятеля в пьяной потасовке, потом, осознав содеянное, попытался скрыть следы преступления. Машину убитого он отогнал в карьер и сжёг, а тело оттащил на старую винокурню, где оно и было обнаружено сотрудниками милиции. Версия, в общем, неплохая, но я могла бы её дополнить некоторыми деталями. Саша, протрезвев, понял, что натворил и жутко испугался. В тюрьму ему не хотелось, и тут-то он вспомнил про «вещество», стянутое когда-то с усадьбы Марты. Саша рассчитывал, что под воздействием «вещества» убитый тут же поднимется и поедет домой, как будто ничего и не случилось. Он не знал, что мертвецы ведут себя совсем не так, как живые. И ещё они гниют, причём процессы разложения проходят даже быстрее, чем в обычных условиях. Побочный эффект «вещества». Поняв, что процесс оживления прошёл совсем не так, как он ожидал, Саша запаниковал. Он начал вести себя, как обычный убийца, решив избавиться от улик, и это был его главный просчёт. Ночью Саша уехал на машине убитого, оставив мертвяка без присмотра, и за это время случилось непоправимое. Жертв могло бы быть намного больше, если бы вещество не перестало действовать. Обо всём этом Саша рассказал следователям. Сейчас он проходит судебно-психиатрическую экспертизу. Я могла бы подтвердить его слова (всё, что сказал Саша, было чистейшей правдой), но я не стала этого делать. Я решила придерживаться версии следствия – убийство с сокрытием улик. Правда, в этом случае зверское убийство в частном секторе выходило полным «глухарём». Тут не было никаких зацепок. У местных, впрочем, уже сложилось чёткое мнение на этот счёт. Это была Чупакабра.

Также меня беспокоило, как решится вопрос с Лёней. Я боялась, что Марта будет настаивать на усыновлении. Она не настаивала. Более того, когда началось следствие, Марта с дочерью бесследно исчезли – предположительно, сбежали за границу. Их усадьба сгорела дотла при невыясненных обстоятельствах. На пепелище было обнаружено множество обгоревших человеческих костей – эти останки до сих пор пытаются идентифицировать. На усадьбе Марты творились очень нехорошие вещи, и никто ни о чём не догадывался. Но теперь всё закончилось. Вроде бы. Сейчас я добиваюсь, чтобы Лёня остался жить у меня. Олеся счастлива. Она говорит, что теперь они с Лёней будут, как брат и сестра. Скорее, как Кай и Герда, я бы сказала.  Правда, я  не представляю, как я буду управляться с двумя детьми, но Верка говорит, что я всё сделала правильно. Ещё меня немного тревожат россказни покойной бабы Нади – про ведьмовство, дурную наследственность и родовое проклятие. Но я стараюсь отгонять эти мысли. Наследственность не приговор, я это знаю. Ну а ведьмы и их гиперборейские боги – это, конечно, серьёзно. Но мы и с ними разберёмся. Пусть только попробуют сюда сунуться.


---конец---