Без Коллизий. Без разбиения на главы

…Что для капельки дождя – тысяча километров…
 
Часть 1.
 
                ОТ АВТОРА. О ДОРОГАХ ПОПУТЧИКАХ И ЛЮБВИ.
 
    Это дописалось к одной работе через пять лет. Потом сама она  превратилась в новый рассказ и получила другое имя.  Со временем строчки, а затем и герои, стали жить сами по себе.
   Как мы с вами.
   И независимо от нас. Они написали новую жизнь, только успевай конспектировать.
Прошло время - и строчки снова соединились, но теперь уже задом наперед. То, что было в конце, стало началом.
 
 
   Однажды ночью проснулся от нестерпимого желания поговорить.
- С кем?
- С самим собой?
Все, как тогда, при тусклой подсветке дежурного освещения вагона. Картинка жизни под легкое похрапывание  довольной жизнью попутчицы, той самой, что вошла в купе за минуту до отправления поезда.
Почему вспомнилась?
Почему важность всего всплыла только сейчас?
 
   Он возвращался оттуда, куда, в общем, не ездил. Знаете, так бывает: «Нужно и не нужно», «Был или не был», «Пан или пропал».  Ты уверен только в одном: «Если не сделаешь, - будешь всю жизнь жалеть». Так что лучше ехать.
 
   Тогда судьба, после смешной игры в кошки мышки с самим собой, хоть ненадолго, дала ему этого собеседника, вернее собеседницу.
Поезд уже тронулся, когда она вошла в купе.
   Женщина с кожаным учительским портфелем и небольшим красивым рюкзачком в руке.
Была она чуть полновата, очень подвижна и ухожена. Красивое лицо, светлый взгляд. Глаза откровенно и искренне радовались жизни. Она рассказывала о внуке, о доме, о муже и матери, которая передвигается по саду на костылях, но не сидит ни минуты. О том, что специально для нее, на случай дождя, они с мужем построили беседку. Она безудержно радовалась жизни.
   Её ничуть не расстраивал факт, что дочь в разводе, а ей приходится ездить туда и обратно из одного конца страны в другой. Что правдами и неправдами она сбегает с лекций, и это  при ее профессорской должности. Она заговорщицки улыбнулась: берёт липовые больничные и сидит с малышами. Она довольна жизнью. Наверное, оттого и щадит её жизнь, щадит её семью, бережет её близких от потерь и неурядиц, что она жизнью довольна.
Ему показалось, что жизнь нерушима и прекрасна. Нет, не показалось – так оно и было. Так оно и есть.
 
   Странно, сейчас, посреди ночи, он физически почувствовал, что снова находится в том же поезде, в том же купе, с той же попутчицей.
Вот, как тогда, поезд натужно накренился в сложном повороте.  Клавиши ноутбука выскользнули из-под пальцев. Еле удалось поймать. Как тогда.
 
   Он стоял у окна, но ночь неслась за стеклом. Память удерживала оставленный на перроне дождь, не хватало только ритма, но он его чувствовал физически.
 
   Никого не удивит,  что эти капли пронесутся за поездом тысячу километров и упадут на его лицо совсем в другом городе, уже дома. Никого не удивит, что этот дождь тысячу раз обежит земной шарик, и утром заставит улыбнуться близких людей.
Он вышел на балкон и посмотрел в сад.
Воздух не двигался, наверное, поезд сделал остановку.
 
    В этом мире ничего нет удивительного, одна только любовь.
    А по-другому быть не может.

                *******
 
 
         Если люди симпатичны друг другу при первой встрече, значит, обязательно есть шанс получить позитивный результат. Только мы не хотим работать и мы не хотим принимать друзей такими, какими они есть.
 

Часть 2.

                Вступление.

Все всегда начинается случайно. Иногда грустно. Тогда пишутся стихи.

Рисует ветер облака и тучи,
Цепляясь случаем за случай…

Не выбросить, не выбрать, не понять,
Кто хуже, а кто лучше…
Все же случай.

Стучатся друг о друга берега,…
Глядится  в воду Месяц однорогий…

Дорога Б-гу дорога,
Твоя дорога…
С порога до порога.

Пыль,
Быль,
Быль,
Пыль,
Иль небыль в синем небе.
Живу как жил,
Люблю, любил.
Смеешься?
Старый Ребе…
Что нового на небе?


    В жизни все просто, все на своих местах. В литературе же постоянно приходится искать оправдание поступкам своих героев.
    Рассказывал папа. На занятиях у его учителя Йосифа Йосифовича Бокшая ученики поражались, как тот, поворачиваясь на триста шестьдесят градусов, собирал на холст  понравившиеся ему фрагменты. И никто, и никогда - в «жисть» не догадался бы, что такого места в природе не существует.
Уже не знаю, что выдумано в этой истории, а за что придется отвечать перед теми, с кого списаны портреты и типажи.
    Пусть простят меня мои друзья за то, что, не спросив разрешения, взял холст, кисти, краски, замешал их, вместо масла на собственном к ним отношении и вывел каракулями их лица. 
   Могу заверить только в одном, моя любовь к ним безмерна и вряд ли что-то может это изменить.


                *******
…Я не люблю горы, я люблю море…

Часть 3
                СЛУЧАЙНОСТИ И ЗАКОНОМЕРНОСТИ
 
    Каждый раз, когда она проходила по бульвару мимо памятника этому известному всему миру писателю, ей казалось, что он сделан не из металла, а просто человек задумался: сейчас встанет со своего удобного кресла, дотронется пальцами до непомерно длинного носа и пройдет куда-то, куда – никто, кроме него не знает.
   Так уж случалось, что когда она принималась за очередной картон,  приготавливала тушь и перышки, мысли выдергивали из сознания эту фигуру, в длинном сюртуке и с раскрытой книжкой. Ей казалось, что он знает все её задумки, а ее картины и графика это только то, что он не успел описать в своих книжках, то, что спрятал от людей как самое сокровенное, что он не сможет им объяснить. А ей он доверяет, и ей это можно. Она ведь женщина.
   Она безумно любила своего мужа, ну и что, что муж он уже не её.
Вот он сидит на летней площадке кафе за столиком и что-то рассказывает другой женщине. Она пьет кофе, а он свое любимое пиво. Конечно, «Будвайзер» редкая гадость, но ему нравится.
   Она будет любить его всегда. Не потому, что он был у нее первым,  а за то, что поверил в ее талант и заставил делать то, что она сейчас делает. Она рисует. Тогда ее смущало, что никогда не видит конечную картину. Она просто берет кусок картона или  чистый лист и с одного уголочка начинает вести линии. Вправо, влево, вверх назад – синенькой тушью, красным перышком, зеленым, - баночка за баночкой. Вот так по сантиметру заполняя все пространство, как мороз забирает в свое владение стекло, так и у нее получался сюжет замысловатой сказки. Сплетаются водоросли, распускаются цветы, оживают люди и зверушки. Наверное и фамилия у нее от этого такая зимняя – Ледяная, а зовут Мара.
   Муж был сыном зажиточных родителей, интеллигенции в двадцать седьмом колене. Последнее спасло. Ее они не приняли, но ради сына устроили жизнь. Она ведь девочка сельская: папа и мама – учителя из деревенской восьмилетки. Занесло ее в большой город случайно. Была здесь на экскурсии в праздники, и был на улице конкурс рисунков на асфальте. Вот она его и выиграла. Тут же предложили учиться в педучилище на дошкольном отделении, она согласилась.  На конкурсе был Саша. А вот детей у них не получилось и он ушел. Они проверились, вина была, очевидно, его. У нее все было в порядке, но она была согласна жить только ради мужа, а он ушел. Оставил однокомнатную квартиру, купленную родителями, и ушел к другой женщине.
 
   А она осталась. Осталась одна. Птица, выпущенная на волю, которой эта воля не к чему. Но и жизнь без птенцов – не жизнь. Встретились ум и душа. Вот эта вторая, которая всегда делала Мару исключительной, говорила, – единственное предназначение женщины это плацента, и если она ничего не вынашивает, то мир не функционален, мироздание неполноценно, творение бессмысленно. Но есть же двойники, тройники и так далее, не только у индивидуальностей, у пар тоже есть двойники. Не у всех детей полноценные семьи, не все подростки видят мир между мужем и женой, согласие и понимание. У них же с Сашей это было, почему не служить примером чужим детям.  Он не согласился, взял  и разломал клетку. Если бы хоть дверцу открыл, можно было не улетать, а то взял и разобрал на кусочки, на прутики.
 
   Была она стройная и прямая, как камышина. Сколько ветер не вей: чуть опустит голову и снова прямая, как досочка. Ничто ее переломить не могло. Тонкие длинные пальцы и огромные коричневые, всегда удивленные глаза. Высокая стрижка и задумчивый взгляд, и вдруг, она могла взорваться смехом или захихикать, сделать балетное «па» или выкинуть коник. Она могла ни с того, ни с сего станцевать танец с зонтиком и просидеть в храме пять часов кряду. Был у нее далеко в деревне друг, сельский священник, может больше отшельник, чем священник, но с женой. Так вот, ездила Мара раз в месяц на далекую излучину реки, и они с отцом Трифоном в поля и перелески уходили, а попадья, как ни в чем не бывало пироги пекла, а потом их чаем поила.
   И «образ» в ее городской квартире ее рукой был нарисован. Тоненькими линиями цветной туши прописан до того, что вроде поры кожи на лице Христа  воздухом дышали.
Ажурный столик, диван с вычурными точеными ножками, изысканное и совершенное – все как она. И был огромный белый кот альбинос, и спрятанные за шкафами большие папки с рисунками. Это была очень точно прописанная и аккуратная жизнь.
Даже кушать она садилась только за изысканно украшенный стол: если скатерть, то кружевная, если тарелка, то с росписью и под цвет утра, вилочки – тонкостью под настроение, немного творога, несколько зеленых листьев шпината, ломтик апельсина, с десяток черничин и несколько крупных малин, можно и клубничку. Платьице, словно она не дома, а собирается гостей принимать. И так –  без выходных – прорисовано все до мельчайших деталей и ни одного непроработанного места
   Но мы живем в непрогнозируемом мире, в нем  происходят вещи, на которые мы влиять не можем. Люди идут своими дорогами, строят свои линии, и эти ниточки-тропинки переплетаются с нашими путями даже тогда, когда мы этого не хотим. Ее хорошие знакомые, Вера с Андреем, познакомили ее со своим другом, странным и веселым человеком, одновременно и эзотериком, и успешным бизнесменом. А у того был совсем не похожий на него друг – профессор какого-то мудрого института, да еще и художник, и совершенно не такой, как все. Если со Славкой Бегемотом они сразу зашутили, и если со Славкой они сразу поняли друг друга, то Бергман был слишком уж умным и супер-сильным.
У него все было по-другому.
   Он брал в руки кисть и двумя-тремя мазками создавал мир. Всем в этом мире было просторно и понятно, кому какой угол комфортен.
   Всем было уютно, но ее тоненьким линиям на его полотнах почему-то места не хватало. Она удивлялась, раскрывала глаза, он смущался и останавливался.
Он спрашивал, пытался понять.
А она делала паузу.
Но он не поймет этого никогда.
Он уже взрослый.
  Но волшебный телефон у него был и он знал, как им пользоваться. Тот беспроводной телефон и не мобильник, а по которому просто думаешь и тебе отвечают.
И они разговаривали.
  Он снова неожиданно появился через год после их первой встречи. И остался у нее на день, да и после этого, такое случалось не раз.  Тогда, в этот второй приезд, он пришел посреди ночи в ее комнату и стал гладить плечо. Было долго и мучительно приятно. Она лежала к нему спиной, а он сидел на краешке кровати. В окно светила полная луна. Его пальцы двигались по предплечью к локтю, он проводил ими, почти не касаясь кожи, по линии между лопаток и опять надолго замирал. Нега и истома вот-вот унесли бы ее в поднебесье. Но она остановила его тихим шепотом: «Она безумно любит мужа», – и продолжила: «Это запрещенный прием, она женщина и живая женщина, и завтра будет страшно жалеть об этом». Он встал и ушел. Он приезжал, иногда оставался на ночь, снова уезжал, они говорили, строили планы на ее творчество, обсуждали выставки, но никогда больше он не входил в ее спальню.
   А Славка Бергамот был всегда рядом. Странное имя, да оно и не имя, – кличка или обзывалка, приросшая к нему еще со студенческих времен. Смешно – хотели обозвать Бегемот и обзывали, а получался Бергамот. Он и вправду был толстый, среднего роста с удивительно голубыми глазами и белокурыми волосами. При своей полноте Бергамот классно ездил на мотоцикле, летал на дельтаплане и на параплане, ходил на скутере, с неимоверной точностью водил свою фуру и имел маленький заводик. Так он и привез Бергмана (странное совпадение его обзывалки и фамилии друга). Тот вызвался сопровождать его в одном из рейсов и поработать вторым водителем. Это с профессорским-то портфелем. У Бергамота здесь были друзья, так они все и встретились.
   Берг как-то рассказал одну фантазию. Он видел очередь в небо.
   Мощеная улочка, отделанная разноцветным булыжником, с блоками каменных парапетов по краям. Узкая дорожка, уходящая в облака. Неимоверная крутизна подъема в нескольких изгибах. Вытянутая гофра разноцветной черепицы поверх, притулившихся друг к другу приукрашенных, словно из архитектурной сказки, домов. Почти неразрывная цепочка припаркованных автомобилей. Они как бы зацепились друг за друга бамперами. Неизвестно, как выводят их из этого плена хозяева, уезжая поутру на работу. Цепочка машин жадно шла вверх за угол, словно там, в небесах, была небесная бензоколонка и выдавали по порции чистейшего бензина или супер-масла. И все это в разноцветии красок умытого утра при полном отсутствии людей. Вот еще секунда и откроются двери, но пока все спит.
  У нее был день рождения и Бегемот с друзьями завалился к ней смотреть картины. Шум, кутерьма, шампанское и торт. В комнату набилось человек двадцать и всем было что делать. Про картины как-то все забыли. Звучало фоно, читались стихи. Только Бергман присел на корточки у расставленных картонов и уставился на ее водяных фей. Потом вовсе сел на ковер и стал проводить ладошкой по графике. Он чувствовал другую музыку. У него была своя нотка, свой ключик, свой «диез», свой «бемоль». Он никому не мешал, как бы растворился в молодежи, он был лет на пятнадцать старше каждого из их тусовки, но седина не вырывала его из толпы. Еще раз, что свело их с Бегемотом – неизвестно. И почему она злилась?
   Мара присела на краешек дивана позади и старалась смотреть туда же, куда он. Но отражения не было, он был намного глубже её в её же работах. Вот чертовщина!
– Почему нет ничего нового? – Вдруг сказал он, не поворачиваясь, – она пожала плечами, но не произнесла ни звука. Он как бы услышал и продолжал.
 – Перестал пахнуть пенен, а туши чуть потеряли блеск. Пастели хорошо бы спрыснуть молоком – могут посыпаться.  – Он знал, что говорит.
– Не пишется, – проговорила Мара,
– Теперь будет писаться.
   Они уехали в рейс наутро, сразу после тусовки, а через неделю из его города пришел договор на устройство выставки в пятьдесят работ. У нее было только сорок, пришлось браться за кисти, разводить акварель и точить перышки.  Так написался «Ной», потом «Ежик».
  Потом они как-то проезжали мимо деревни, где жили ее родители, как раз она была у них дома.
  Странно, мама и папа во всем сразу разобрались и принимали Аарона, как человека приехавшего делать ей предложение. Они наготовили и напекли, усадили его на лучшее место. Мара фыркнула и нахмурилась. А Аарон был весел и разговорчив, он ублажил и папу и маму, но о ней не проронил  ни слова. Потом пропал на три года.   
Она христианка, правда, немного Нео. С обычными догмами не согласна и пробует свои мысли развить. Вот, например, можем ли мы быть независимыми? Нет и никогда! Нам все дает Б-г. И она здесь не о Триединстве, не об Отце, и не о Сыне. Но может быть об Иисусе Христе немного.  Понимание зависимости и сделало его Христом.
Ничего нашего здесь на планете нет. Все дано нам в пользование, в аренду и с одной целью, с требованием одной платы – понять, что происходит. Мы думаем, что что-то можем. Мы думаем, что есть рождение и есть смерть. Они действительно есть, но совсем не такие, как мы их себе представляем.
   Она через это прошла.
   Она ведь была мертвая, а Бергамот ее воскресил.
 Однажды он пригнал свою фуру в их город и очень-очень быстро распродал весь товар. Образовалось окно в полтора месяца, и его маленький железячный заводик вторую партию товара  должен был склепать только через эти самые сорок пять дней. И вот что учудил Бергамот. Он в жестких боках кузова своей фуры прорезал окна, и поставил  дверь, потом купил в мебельном магазине набор мягкой мебели, умывальник и биотуалет, поставил переносной душ с колонкой от газового баллона и предложил Маре с Верой и Андреем, и еще одной паре прокатиться в Крым. Две недели куролесили над У Чан Су, зависли на Ай Петри, летали на его параплане, гоняли его моторный дельтик, рассекали на его надувном катерке волны Черного и Азовского морей. Ловили бычков, кефаль и кормили чаек. Одичали и выхолостились, прокоптились дымом и высушились на ветру. Жили как пещерные люди и пещеру возили с собой.
  Бергамот научил ее плавать.
  Смешно. Он брал ее за руку, как маленькую, заводил на неглубокое место, подставлял две руки под живот и так шел в том направлении, в котором она усердно била передними и задними лапами. Постепенно она успокоилась, и из бития стало получаться что-то похожее на гребки, а потом вдруг, она не заметила когда и как - он убрал руки. Но он был рядом, и она плыла. Он всегда был рядом. Вечерами они сидели в дощатых ресторанчиках под самыми звёздами и пили татарские вина, курили кальян, ползли по восходящей плите к самому обрыву, высовывали голову, и им открывалось вся залитая огнями прибрежная полоса. Они спускались по горной тропе, где двухсотметровый водопад выдолбил себе ванны, и при свете луны залазили в них нагишом, каждый в свою.
Аарон в этот месяц был на симпозиуме в Лондоне. У него все всегда случалось невпопад. Обещал на лыжах научить кататься, а когда она вырвалась на неделю, уехал читать лекции в Берлин.
   Иногда ее захлестывали раздумья. И они все чаще повторялись.
Что такое смерть? Ее уже не пугал такой бред. Смерть это только конец очередного «пожизненного». Помните, в некоторых странах дают и двадцать, и пятьдесят пожизненных заключений. Только сейчас она поняла от чего это. Тот, кто такое придумал это, понимал, что отстраненный от мира и общения человек, начинает контактировать с вечностью, рано или поздно становится философом, и не надуманным, а правильным. Ему ведь не перед кем выпендриваться, и терять нечего, как и ей. И тогда очевидно, что смерть – это не конец, что сама жизнь –  это тюремный срок; ладно, пусть не строгого режима, а в колонии поселения.  А когда тебя  уже реально берут под стражу, это только усиление, изменение режима содержания. Но тогда непонятно, ведь все думают, что после жизни – Рай, Благодать и Отдых. Есть еще Ад и Геенна Огненная, но на них никто не обращает внимания. И Вывод напрашивается простой и лаконичный. Там, куда нас отправляют, куда улетает душа, тоже работа, тоже жизнь. Немного другая форма, но все так же, как здесь. И там, нам тоже что-то предлагают сделать, что-то построить, и что-то отремонтировать, и мы, это что-то не делаем или филоним, или открыто отказываемся. Но там у людей намного больше возможностей. Там они многоуровневые и многоизмеряемые. И все же чего-то там, несмотря на предложенную близость к Всевышнему, к правильности, люди не понимают, и их снова помещают в материальную тюрьму. Им как бы меняют угол зрения для облегчения, так сказать, задачи. Но они опять ничего не понимают, и так, раз за разом, люди получают пожизненное за пожизненным. И там, и тут! За что же так? А именно за то, что не понимают.
   Нет в этом мире независимости, есть полная зависимость. И люди –рабы. Нет, они свободные, но понять они это могут только оттолкнувшись от понимания, что рабы. Помните, Моисея называют рабом Всевышнего, Его гортанью, он ничего ведь от себя не делает, только транслирует Отца. Помните смирение Христа, это именно отсюда. Потому люди и верят в его вознесение и бессмертие. Нет, они, – и Моше, и Христос, – просто поняли это Устройство! И Заратустра тоже, и Будда. Стоп – там у нее мало информации.
Глупо она объясняет. И, наверное, такое в области мозгов не лежит. Это чувства! Что-то такое говорил Аарон. Что-то такое говорит Каббала.
   Знаете, на практике, жулики, которым дают по максимуму, это или отморозки, те пусть другими описываются, или злодейские гении. Значит, философы, и значит, им прямая дорожка к пониманию, что конец это только новое начало, и что нужно понимание этого рабства через душу пропустить. Тогда высвобождается часть, которая ни «там», ни «здесь». Какая-то новая субстанция, какая-то исключительная сущность. И вот как ни странно, к таким заключенным начальники тюрьмы спускаются, и часами говорят с ними за жизнь. Нет не отморозки начальники тюрем, таких, что ни говори, тоже большинство, а тоже исключительные. Как к товарищу идут: берут пачку сигарет, пачку чая, чтобы не с пустыми руками. Отчего это? А все просто. И те, и другие в Тюрьме. Только одного насильно искупать заставили, второй добровольно пришел. Если точнее – подсознательно «срок тянет», но все-таки добровольно. Значит, в той счастливой духовной жизни, наломал дров без меры, только не со зла; и хоть чуть-чуть что-то понял – от того по другую сторону решетки.
   Бергман улыбался.
– Ты прямо фаталистка, но не совсем. Я бы сказал – разбавленная. Что-то вроде того: «У Всевышнего уже есть для нас самый лучший результат, и нам только нужно постараться как можно меньше отклониться от Его правильности» или: «Нам бы не напортить Б-гу в том, что    Он нам приготовил».
   Он всегда был как математическая формула.
   Как-то Мара зарисовалась до утра в своей квартирке. После встреч с Бергамотом и Аароном, у нее стали зудеть плечи. Все время казалось, что там странный ранец, а в нем крылья; или просятся они наружу непроросшие из лопаток. Кажется, скажешь заклинание – и рост активируется. Огромные перья расправятся, один взмах, и она будет дома.  Под самое утро, вспоминалки об Аароне и Бегемоте, так заморочили ее голову, что вдруг, откуда не возьмись, нарисовалась миниатюрка, вроде бы совсем не имеющая к ним отношения.
 
   Жили-были два Сереги. Один Сергей Иванович, второй Сергей Петрович. Со временем Сергеи выросли, и один остался Серегой, а второй стал Сергеем Петровичем Ивановым – директором школы, в которой первый Серега был учителем физики. Первого, добрейшего, все ученики любили, и так и называли - Серега! Второго, строгого и административного, который вытягивал самых злостных хулиганов из самых тяжелых ситуаций, уважительно назвали Сергей Петрович и побаивались.
 
  Как-то она услышала от Аарона такую фразу. Вроде ни к чему ее пристроить было нельзя, – так, размышления вслух.
– Зависть съедает даже самую прочную нержавеющую сталь. Причем, намного быстрее любой ржавчины.
   Нет страшнее в мире оружия!
   Ужасна не атомная, не водородная бомба, не электромагнитная пушка, а  тот самый Змей Искуситель. Нет больше зла, чем подстрекательство. Из самого доброго и светлого оно выпускает наружу Жадность и Подлость. И тогда из всех щелей в пространство света приходит Хаос и Разруха. Тогда она не обратила на это внимание. Потом поняла: И Бергамот, и  Бергман люди, насколько это можно, люди независимые,  но один по душе, второй по уму.
   Тогда она купалась в лучах славы. На выставке, в огромном зале, вымурованном в крепостной стене старого города, уместились ее пятьдесят картин. Эту галерею придумали какие-то очень авангардные ребята и назвали ее «Дзига», в переводе с украинского значит «Юла». Черный, почти небесный потолок, и белоснежные оштукатуренные стены, освещенные направленными мини-прожекторами. А в конце, на круглой площадке, друзья Арона: гитарист и клавишные – Алик, саксофон и разные свирели – Натан. Еще была тоненькая девочка студентка из «консы», которая с удивительной точностью и своевременностью ударяла по барабану, гладила ладошками там-тамы и дотрагивалась палочками до треугольников. Мару пригласили на телевидение, раздули в прессе. Преподаватели прикладного института водили в галерею студентов, и говорили: «Вот это графика!»
   А Бергамот затащил всех в удивительное кафе «Синяя фляжка» во второй галерее третьего проходного двора. Они сидели там до утра, пели, пили и мечтали.
Мара рассказала Аарону, как было здорово жить летом в Чебураторе, в Бергамотовской фуре. Он очень внимательно слушал, улыбался и даже рассказал, что именно он дал такое мультяшное название большому и сильному «Мерседесу». Если смотреть на машину спереди, когда двери открыты, то точно вспоминаешь и Крокодила Гену, и его друга.
   Они тогда поспорили. Алик Клавишный утверждал, что против любви есть еще одна сила – страх. И страх, и любовь управляют миром.
– Страх – это боязнь потерять любовь, – сказал Аарон, – и это одно и то же. Есть только одна Сила – Любовь; все остальное комментарии к Ней. Говорят, мир создан именно этим словом, этой азбукой, но мне кажется, было и физическое выражение; например, руки Всевышнего. И наши ладони, наши пальцы – материальная копия нематериальных ладоней Творца.
   Он несколько раз определенным образом сложил руки, и в полутемном  пространстве старинного полуподвальчика заструился свет благости и покоя, как иголочки тепла стали покалывать тело. Несколько раз он изменил положение пальцев и их сущности стали перетекать из картинки в картинку собственных воображений. У каждого она была своя, но все были и в своих картинках, и в картинках друзей.
  – Здесь практически нет разрушительных позиций. Есть позиции силы, могущества, мощи, но деструктивность наглухо блокируется Высшей Мудростью – закончил Аарон и немного потерял Мару из виду. Из-за его спины она успела сделать несколько снимков.
Потом, когда ей становилось плохо, она складывала свои руки так же, как тогда он, и все трудности проходили.
И еще.
   Бергман всегда выигрывал у спортивного Бегемота. Был скромен, спокоен и сер. Но как только они становились на лыжи или вели машину, сразу становилось понятным, кто профи. Бегемот с этим согласился и не спорил изначально.
– В общем, – миром правит любовь. И Она – единственный строительный материал всех миров и измерений.
И Андрей тогда ляпнул:
– Любовь – это жить интересами друг друга. Например: Аарон всегда покупает тебе кисти, краски, устраивает выставки, вернисажи, а ты не пропускаешь ни одной его лекции.
– Дурак! – сказала Мара. – Я люблю Бегемота.
 
Жизнь так и идет.
Мару все устраивает.
Бергмана тоже.
И…
Бегемот не вмешивается.
               
                ******

                – Ты умеешь рисовать солнце?
                – Да. Это очень просто. Нужно нарисовать  большой 
                круг и повесить его над головой.
                – А если оно зайдет?
                – Тогда нужно нарисовать лодку и собрать в нее друзей.

 
Часть 4.
                Использован стих Ю. Визбора.

 
       ЖЕНИШЬСЯ  УДАЧНО – БУДЕШЬ СЧАСТЛИВЫМ.  НЕ ПОВЕЗЕТ – СТАНЕШЬ ФИЛОСОФОМ.

 
              Сборы в путь – всегда тревога. Переживания о том, что взял, что забыл, что произойдет с тобой  и чем встретит тебя станция прибытия,  всегда преследуют человека. Может, вас уже не ждут. Не устали ждать, а просто вообще никогда не ждали. Вы все себе придумали, все сочинили.  Может лучше никуда  не ехать? Может никого не беспокоить?
       Этот человек грустил, просто грустил.
       Сложно сложить в одной сущности способности математика, аналитика, поэта и художника. Но как-то в этом мужчине это все сошлось. Да что-там, мы же его уже немного знаем.    
      Аарон Бергман – человек среднего роста, среднего телосложения и средней судьбы, привыкший все делать качественно и основательно.
      Однажды он неосторожно задумался – как живет? И больше уже не мог представить себе иной способ существования, чем жизнь в безостановочном изучении Мира, жизнь без постоянного анализа и ответственности за этот Мир.  Он с удивлением заметил – Мир ему кто-то подарил, и еще лет десять назад он этого понять не мог.
     Его наука, оказывается, ничего не открывала и ничего не объясняла. Описывала, пыталась понять, охала и ахала, но всего-навсего пыталась сделать жалкую модель того, что уже в мире  и в мироздании существует, и на совершенно недосягаемом для любой науки уровне.  Смысл был именно в  том, чтоб понять это и, несмотря на понимание,  искать, находить, открывать, изобретать, делать, падать и идти дальше. Все в мире уже есть, нам нужно только увидеть и повторить. И тогда зрение расширяется, и мы видим намного дальше, можем намного больше. Наибольшие научные прорывы совершались из поэзии и музыки.
    Вот, например:
    Мы роняем «мобилку» и расстраиваемся, что лишились контакта. Какая чепуха!   
    У нас есть другая и совершенно безотказная линия разговора.
 
      В беспроволочной системе связи, созданной Высшей Мудростью,  в отличии от телефонной, не подводит ни одно звено, разве что сам человек. Но часто наша «свобода выбора», понятие «умение говорить «НЕТ», приводит к отказу поднимать «трубку».
Чёртово умничанье!
    А если поднять её предлагает сам Всевышний?
    На другом конце мироздания живет такой же,  как ты, не совсем обыкновенный человек, обладающий такой же, как ты способностью вести разговор без компьютеров и телефонов. Он «звонит» –  и ты ему отвечаешь, ты звонишь – и он говорит «алло». Вы беседуете долгими часами: он о доме, о родителях, об одиночестве и проблемах, о любви и обидах. Он сердится – и не принимает ответов, ты горячишься – и не слышишь аргументов.
Что же управляет этим процессом?
    Почему и один, и второй, и он, и  ты – точно знаете, что, не произнося ни единого слова, берете на себя ответственность, и будете отвечать за каждую свою мысль до конца жизни. Ведь никому в мире не услышать ни единого произнесенного вами слова, не прочитать ни одной написанной вами строчки. Вы будете мучиться, переживать так, как будто несете ответственность перед шестью или уже семью миллиардами человек населения планеты. Это ваша карма.
    Есть выход – «трубку» можно не брать. Пусть себе звонит – сколько хочет. Но «телефон» разрывается, и будьте уверены – ошибок нет. Всевышний позволил вам такой связью пользоваться и отказ от этой способности  – значит, понижение себя на порядок. Накажут как раз понижением на этот порядок.
    Каждый рабочий день Аарон Бергман начинал с раздумий. Сначала обычный ритуал: кроссовки, парк, душ, какао с теплой булкой, костюм и галстук. Потом выходил из дома, шел пешком полтора километра от дома до трамвайной линии. На остановке он садился в вагон, следующий в обратном направлении. Проехав по кругу, можно было прочитать лишнюю страницу, успеть отметить наиболее  интересные места. Этакая гимнастика ума. Соотношение проигранного, но использованного времени, было настолько очевидным, что лучше было прибавить к дороге лишних пятнадцать минут, в синагогу он и так приходил раньше всех.
   В трамвае от «Тегелима» и книги отрывали мысли.
Практически доказано, что за  процессом думания стоят химические и физические процессы.  У человека есть сила воли. Запрети реакцию элементов, не позволь катушкам индуцироваться и станет намного легче. Но проблема останется и то, что давным-давно нужно было вычеркнуть, никак не сотрется.
Много лет на том конце вселенной снимали трубку, набирали номер и долго-долго с ним говорили по их «телефону». Он отвечал, успокаивал, рассказывал, читал сказки, пел песни, он ругал и вычитывал, баюкал и утешал. Потом стало нестерпимо больно, и он попросил не звонить. Решил, что к «трубке» больше не подойдет». Но проходило время,  тонкие пальцы снова крутили диск – и он снова отвечал.
 
       Трамвай постоял на конечной остановке минут десять. Подошел кондуктор. Аарон купил второй билет и подчеркнул строчки: «Тот, кто самонадеянно представляет себя праведником, тех, кто менее его религиозен – считает неучами, а тех, кто более – фанатиками». Правда. И это не праведность, это фанатизм.
Трамвай тронулся и неприятно заскрипел на круге.
        И снова собственный голос ворвался между строк бессмысленным парадоксом. «Надо ехать!» Так продолжаться не может. Результат не должен волновать – всё равно будет не так, как предполагаешь. Двум чудакам дают право на телефонную линию, которой, по мнению людей в природе не существует. А они не понимают. У Того, Кто это позволил, есть для них особый  план, и не надо стараться его понять, – нужно выполнять.  И для этого не надо быть умным.
 
       Утренняя молитва на немного выключила. Обязательные для миньяна дедушки, как ведется, говорили о футболе, о политике, о женах, – сосредоточиться не удалось. Ладно, зачтется – так написано. Дерзать расхотелось. Выбрался из старого здания наружу.
Шел медленно, наискосок пересекая широкий сквер  главного городского проспекта, поднял воротник, застегнул верхнюю пуговицу пальто и в очередной раз пытался связать воедино обрывки мыслей. Мешала погода. Плюс два - плюс три, при стопроцентной влажности и размытом тумане, не располагают к подвижности. Под ссутулившимися плечами ни покоя, ни размеренности, один туман. И самого его в его собственном теле уже давно не было.
      Внешне – идет  себе человек по серым улицам любимого города, – а на деле? А на деле, переставляет ноги только оболочка.
      Слово «метание» или «метание души» отвечали его внутреннему состоянию.
– Человеческое «я» находится там, где находятся его мысли. Знаете, когда человек со степенью погружается в религию, когда Каббала жизни накладывается  на научный опыт, мозги съезжают набекрень. Клинический случай.
      Если быстроту мыслительного процесса объяснить принципом светящего фонарика, который изготовлен из света такого же фонарика, и так до бесконечности, то человек имеет реальную возможность одновременно находиться в местах, прямо противоположных и отставленных друг от друга на бесконечно огромные расстояния. Скорость перемещения будет в бесконечное количество раз превышать скорость света.  И одновременно ситуации мыслительных процессов, будут заброшены в различные концы мироздания, но оторваны друг от друга бесконечно малыми отрезками  времени. Кажется, что это потребует от человека  нечеловеческих усилий. Но, по сути, нужно только пустить в себя мысль о возможности такого способа перемещения и всё произойдет само по себе. Это то, что еже мгновенно делает Всевышний. Вначале мозг человека работает на полном пределе. И это даже не мозг. Но если помыслы праведны – поддержка обеспечена.
     И сверхспособность реализуется.
     Приблизительно такие же ситуации есть причина депрессий и перенапряжений. Только чуть по-другому. Это когда ты подумал, что думаешь. Понял, что понимаешь. Все – тогда тупик! Кубики мыслей тебе дали, они не твои, – тебе остается только принять их и расставить в нужном порядке. Причем любой порядок правильный, если ты понял, что они не твои. Еще более точно такие состояния запредельных переутомлений наступают на фоне реализации не утвержденных Творцом планов. Чем дальше, тем ближе. Важна работа.
И вообще наша функциональность не то, что мы думаем, не то, что делаем из металла и пластика, а то, о чем читаем в сказках и былинах, то, что мы считаем сверхестественным и невозможным. Мы продолжаем строить телефон, когда он давно в нас самих есть. И оригинал мы никогда не повторим. Он всегда работает. Но почему мы отказываемся говорить!
     Говорят: «Клин клином вышибают», а что мысль – мыслью? Бесконечная цепочка.
Сколько бы мы не пытались быть приземленно функциональными – столько  будем получать отрицательный результат. Это относится и к временной  и социальной функциональности. На первый взгляд непонятно почему первой заповедью даваемой человеку есть заповедь «Плодитесь и размножайтесь». Но встроенная в нас физиология, заставляет делать что-то очень обязательное и вопреки всем усилиям разума. Это если он всё-таки проснулся. Через эмоцию и физиологическое наслаждение нам показано, что отсутствие первой ячейки, первой системы, и есть причина, не позволяющая двинуться дальше по лестнице освобождения интеллекта. Не выполненные своевременно действия, направленные на создание единства, будут всегда блокировать все остальные возможности. Не стоит сильно концентрировать на этом внимание, в особенности молодым людям, чтобы не сотворить очередного идола. Но иметь постоянное убеждение, что все последующее держится на фундаменте супружеской жизни – обязательно. Именно женитьбу необходимо безоговорочно положить в основу всей дальнейшей деятельности человеку, как условие успеха. Выстраивание цепочки бесконечности – это и есть главная задача, цель всей жизни человека, замыкание круга. Всевышний – в начале начал, то есть, в каждой точке круга. Он причина всего. А дальше – человеческая цепочка; и продолжая её, наполняя каждое последующее звено знаниями, мы в конечном итоге, через своих детей и потомков замыкаем круг, и опять сливаемся с Творцом. Человек – конечная точка и начальная. Цель творения.
Болванка будущей лекции довела Бергмана до офиса и немного отвлекла от сборов. Голова была полна анализов и предположений. Каждую идею приходится расплетать, упорядочивать и систематизировать, словно, разбирать на жгутики тысяче-жильный корабельный канат, потом снова складывать вместе.
      Но по-другому неинтересно. Обыкновенные человеческие отношения, по своей сути, гениальны. Остается только пристально рассматривать их и делать правильные выводы. Как ни парадоксально, но в большинстве случаев, человек отторгает контакт, или  действие, именно того человека, который ему сейчас нужен. Происходят фантастические и конфликтные вещи. Напуганный раз, или имея пример запуганности в роду или в поколении, человек тормозит не только действие, но и самый простой его анализ. Истина рядом, но он её в упор не видит. Сколько раз обманывался он, что не желает верить никому, особенно тому, кто говорит правду. «Такого не может быть», – произносит он, – «Никто не может поступать себе во вред». Значит тот, кто говорит правду – искусно врет. Но Провидение поступает наперекор всему. Оно вопреки воле человека вынимает его из им же созданной ситуации и разворачивает на сто восемьдесят градусов.
      Много людей ругают мир, опираясь на собственные принципы. Если человек живет впроголодь, считает жизненным кредо зарабатывать деньги только честным путем, то именно этот человек не умеет  их зарабатывать честно в достаточном количестве. Он прячется за вывеской порядочности, не удосужась рассмотреть все возможные варианты и найти верный, конечно, кошерный путь  благосостояния. Подобным образом человек начинает обвинять другого в позиции неправильного религиозного вероисповедания. Этому подвержены все современные идолопоклонники. Сюда же расисты, фашисты и националисты, христианисты, иудаисты. Мы не можем понять настоящего прямого  контакта с Всевышним, без всяких посредников, идолов и изображений.  И мы все больше и больше ставим на полочки иконки, молимся во всевозможных церквях и храмах, польземся посредниками, не понимая, что Храм  был только один, и даже он, всего-навсего ворота, канал для прямого контакта, для личного разговора человека с Создателем. Остальное – инструментарий. Если человек обвиняет других в воровстве, он, конечно, сам вор. Если человек обвиняет другого в безбожии, он сам безбожник. Не тот вор, который ворует соседских кур, а тот, кто одел на глаза миллионам людей изумрудные очки и внушил всем, что наш разноцветный мир – только зеленый. Зачатие может произойти только в прямом контакте, и Всевышнему приходится насильно вытягивать человека из презервативов идолов и терафимов. Поистине, человек - сын Творца, одному ему позволено  Отцу перечить.  Но папа  не позволит не продолжить род человеческий, уж очень велика надежда на внуков. Но человек снова придумает посредников и заработает на них дивиденд.
     Миллионы, миллиарды людей, произносят декалог «Я Всевышний твой…» а сами  тут же обращаются к звездам с просьбой  о помощи. Они говорят: «Да не будет у тебя других богов…» и тут же развешивают иконостас из собственных лиц. Люди в страхе шепчут: «Не произноси имени моего попусту», – и тут же каждый  его именем клянется. «Помни день субботний…» – но ведь это не пятница, и не воскресенье. Следуя такому пути лжи и подтасовки  человек – человеком уже не становится, он превращается в хронического лгуна, который даже причины и истоков своей лжи не помнит.  На скрытие истинного положения дел уходит жизнь. И не одна, а жизнь поколений. Ложь порождает ложь. А тот, кого возвели в ранг Б-га, ничего не писал. Он не считал, что может взять на себя такую ответственность.
     Больше того, он никем себя не называл. Он был гениальным.
Единственная его ошибка в том, что он подумал, что люди уже поумнели. Ох, как ошибся! 
Состояние массово искривленной психики постепенно стало нормой поведения огромного количества людей, привело к полной деградации в сторону озверения.  Сыны человеческие, возомнившие себя богами, с выгравированными на солдатских пряжках словами «С нами Б-г», жгли в печах миллионы людей. Другие со словами «хитрые дьяволы обманом весь мир обобрали», «кровь праведную пили» – уничтожали умы человечества. И этого никто не помнит. Иначе придется признаться в собственном озверении. Всё по-старому, ничего не меняется, а молодые и творческие остаются теми же, которые выхода из изумрудного города не предусматривают. Всевышнему только и остается, что сильной рукой своей выхватывать из этого всеобщего обмана и кутерьмы того, кто хоть чуть-чуть открыл глаза,  и ставить перед воротами Храма. Только таких мало! Кто ж правде поверит? Нашли дураков.
Все подсознание является эталоном истинной сути вещей, матрицей, которую ничем нельзя изменить, которая рано или поздно показывает, где правильный путь. Наиболее  активно матрица, она же подсознание, прорывает броню лжи во сне. Энергетические следы путешествий в Абсолюте так и остаются на спальном месте человека. Стоит медиуму или тому, кто умеет пользоваться «телефоном» оказаться там, где находился потенциально прорвавшийся человек – ничего не стоит поставить диагноз. Но убедить поверить в правду практически невозможно. Это под силу только Всевышнему. Медиум может ставить диагнозы, лечить больных, но заставить кого-то «прорваться»  ему не удастся, он может только показать путь и возможность. Крайне жаль людей ищущих, свободных и почти прозревших, которых ведут на веревочке психо-технологий, как массовых зомби, получать удовольствие в коллективном презервативе.
      Б-же мой! Добрый мальчик, как тебя переиначили, что из тебя сделали. Ты был нормальным и умным раввином, а тебя превратили в идола. Тебя не просто казнили, тебя продолжают четвертовать и вешать на каждом углу, в каждом сознании. Представляю себе твою боль. Действительно – стоит жалеть такое человечество.
     Интуиция, матрица, уровень интуитивного принятия истины восторженно поддерживает суждения. Так оно и есть. Браво! Так оно и было, так и будет.
Бергман нажал нужные кнопки, загрузил рассылку и надолго уставился на замерший экран. Сколько раз он не успевал записать обдуманное.
-  Но за такое прибьют. Никто не поймет, что это не пасквиль, это боль за разбитое единство.
Человек всегда будет защищаться от собою же созданных ветряных мельниц. Так можно жизнь прожить, так можно пропустить поколение за поколением, но иначе человеку ничему не научиться.
      Ведь Всевышний и в этой ситуации имеет выгоду, он нигде не проиграет.
      Позволяя извращать реалии, Он накапливает потенциал для реализации прорыва в новом поколении и в совершенно не предсказуемом для человечества направлении.
Ответ  на вопрос «Что делаете, господа?» «Сорок лет ходим по пустыне».
Этот анекдот услужливо подкинул Интернет. «Выйдем, обязательно выйдем!».
Аарон закончил ответы на письма, закрыл Гугл, и снова вышел на улицу. Лет десять назад, после встреч с приезжими хасидами, он с восторженной ясностью понял, что мир это постоянно действующий Египет, что из него можно и нужно выйти. Это единственный шанс получить что-то похожее на счастье. И если уж тут тоже счастья нет, то его нет нигде, а то, что за него выдают – или массовый обман или массовая  шизофрения. Бежать нужно, сломя голову, в сторону,  прямо противоположную от тех, кто зовет в «рай» и пугает «адом»; и учиться.
     И он-таки поехал в этот восточный город.
     Вечером, на открытии отремонтированной синагоги долго сидел и слушал, потом не стерпел и вышел на улицу. Что-то мешало, сверлило внутри. То ли напыщенность здания, то ли его идеологическая недостроенность, незавершенность.  А может, самая обыкновенная несостоятельность огромного количества людей, пришедших на праздник своей религиозности, о которой ничего не учили и не читали? Какой жестокий он человек! Как с собой разобраться?
    И национальность – не религиозность, и религия к духовности отношения не имеет. Что правильно в этом мире? Врать каждую секунду, выдавая это за правду, постепенно привыкнуть к этому и действительно поверить, что то, чем ты живешь – правда, пустить это согласие в себя и согласиться с большинством? Или понять, что ты осужденный за воровство и ложь заключенный, что ты в колонии, хотя и очень щадящего  режима, где все такие же, как ты, и каждый сделает всё, чтобы ты не стал лучше. Понять и принять это вовнутрь, с этим ужиться, но не согласиться и начать исправление – крайне тяжело. Тебя разрывает изнутри, раздирает на части, комкает, сжимает и снова разбирает на мельчайшие кусочки. Эти две несовместимые задачи зашвыривают твою способность мыслить в самые черные дыры мироздания. Всеми силами тебе не хочется быть таким, но ничего другого не остается и с каждым днем ощущается переползание на тебя матрицы большинства.
Купе поезда как хроно-капсула в другое измерение.
    Он-таки «поднял трубку», купил билет и сел в поезд.  С лекциями разберутся. Он едет  к дорогому человеку, тому, который когда-то декларировал честность и преданность, тому, который действием отстоял перед ним декларацию собственной свободы. Ему нужна помощь. Но зачем он сделал этот звонок? Реальный звонок из телефонной будки в почтовом отделении вокзала. Друг болен и, наверное, не хочет, чтобы его видели. Отложить поездку, выйти из поезда на первой станции? Но неведомая сила заставила  пропустить и первую, и вторую, и третью станцию.
    Он тупо сидит в купе, и поезд, мягко покачиваясь, катит круги стальных колес на другой конец мира.  И пусть Всевышний накажет его, но ведь он по себе знает, что когда  человеку плохо, когда он говорит, что никого не желает видеть, внутри его всё только и ждет, чтобы друзья  не послушались. Так, по крайней мере, происходит с ним, с Бергманом. Но ему не осмеливаются перечить, к нему много лет никто не приходит. Может, от этого он перестает смеяться, потихоньку становится злее и жестче. Пусть кому-то достанется то, что он получать не умеет.
Вечер плюс вечер – сутки прочь, много напишется.
    Очень удачно добрался до вокзала, успел заскочить в офис и забрать компьютер. Таксист попался  «ненормальный», смотался и туда, и туда,  помог вынести сумки на перрон до двери вагона. Этот компик в офисе лишний, а ей пригодится.
     Этот физический и химический процесс мышления все равно не давал покоя.
Наш мир многоуровневый и многослойный. Наверное, намного сложнее игры в пятнадцать квадратов в многоэтажном исполнении. Наверное, он играл в пятнадцать, в тысячу, в миллион, но на уровне развития из центральной точки и сферического расширения. Здесь нет линейности. Каждый шаг сознания человека, а именно он является и центром творения и конечной его точкой, каждый его шаг происходит по линии движения от точки к первой сфере. Здесь линейность  присутствует.  Она в поисках прохода в новую сферу. Она здесь есть, только в намного более широкой сфере. Замкнутая плоскость – это сфера, и в ней есть только одна дырочка  правильного перехода на иной уровень второй сферы. Дырочка во второй сфере, скорее всего,  находится в прямо противоположной стороне от дырочки очередной пройденной сферы, и так далее.  На уровне первого порядка существования сознания человека они одинаково материальны, но правильно было бы сказать, находятся в одном однородном поле и это к  нашему понятию материальности отношения не имеет. Если человек силой воли, скорее, силой духа, меняет собственную полярность – он становится  новой фактурой, тогда ему позволено проткнуть следующую сферу, без поиска единственной дырочки. Такие люди есть, но их единицы. По отношению к другим людям они непонятны, как непонятно для них следующее измерение. Решения таких людей не вписываются в решения существующего мира, они за его пределами и вне понимания. Но другого быть не может, и не должно быть, иначе это уже не будет человек нового измерения. Если таких переходов и таких тренировок у человека нет, то происходит взрыв, «Большой взрыв», и тогда все начинается в таком же порядке, но на уровне не повышения сферы, а понижения в сторону материализации. Такая вот Каббала была у Бергмана. Это и слушали его ученики. И вообще у Бергмана все было не по-еврейски, а наоборот. Не разбегаются  наши галактики, а сжимаются. А мы, люди, просто видим их не теми глазами. Наверное, физики и ядерщики это давно обосновали. Только молчат.  И, может, не они за Бергманом, а он за ними. Но, скорее всего, они сделали это вместе – все люди вместе.
Было время, когда он стеснялся молиться в вагоне, стеснялся одевать талит и тфилин. Но частые поездки показали, что, ни разу люди не сделали того, что могло бы оскорбить или осквернить ритуал. Наоборот, каждый старался быть толерантным и уважительным, будто поезд был демаркационной зоной. Но в жизни все по-другому. Аарон это знал. Не зря Всевышний устроил ему испытание любовью к христианке. Вдруг, здесь в поезде, в одно мгновение всё стало предельно ясно - компромисса быть не могло.
Отношения между двумя религиозными людьми, евреем и христианкой, людьми, привыкшими всегда говорить правду, это как разряд высокого напряжения между противоположными полюсами. На одном абсолютная проводимость, на другом, тщательно замаскированный, гениальный, но идол. Ощущение нестерпимой боли, а вокруг мир, который никогда не научится молчать, и который всегда будет подслушивать.
     Они – ровня, они  понимают друг друга без слов. Это и есть постоянно текущее, предельно изматывающее, короткое замыкание самых высоких электрических  напряжений и самых высоких энергий и энергетик. Его нельзя прекратить, нельзя выключить. Нельзя опустить рубильник - вместе с этим отключится жизнь. Жутко, но эти люди уже не могут существовать в другом состоянии. Им даже пытаться этого делать не стоит.
Правда и порядочность постепенно вытеснили все другие способы понимания и все другие способы жизни. Остаётся только научиться жить с этим в этой колонии очень щадящего режима, той, которая родной дом для всего человечества. Это как в аквариуме, помещенном в океан. Но у них задача сложнее. Они в своем аквариуме разделены ещё одной перегородкой из тончайшего, прозрачного, но сверхпрочного диэлектрика, тот, который не даст себя пройти, какое бы напряжение на полюса не подавались.
Что это? Полная безысходность? Невыполнимое решение? Сверхзадача? То, что никогда и никем не будет преодолено? Но ведь преодолевали же раньше. И просто преодолевали. Поднимали к небу глаза, оглядывались на море, горы и поля, и понимали, что ни человек, и ни одно им изготовленное приспособление создать этого не могло. Ни гром, ни ветер, ни море,  ни солнце, ни луна, и уж тем более ни один, даже самым лучшим образом изваянный истуканчик, не есть создатель мира. А человек – всего-навсего  человек, хотя и в сотворцы пробился.
    Говорил человек правильно, очень умный и талантливый человек был. Все, что учителя ему в книгах передали, о том людям рассказывал, но не принял в учет, что через диэлектрик можно только форму показать, а если до содержания добраться всю эту перегородку разрушить придется. Уж, по крайней мере, надо этому людей еще до десятого класса или до института выучить, и тогда каждый собственным аквалангом сможет пользоваться. Но для того нужна подробная инструкция, еще и утвержденная. Затем можно и под воду и в океан без аквариума, без акваланга.  Но сразу вокруг акулы появятся и еще всякие разные опасности. И это прямым контактом называется. Но кто же  из нас к голым проводам дотронуться захочет, кто на себя всю энергию и ответственность примет? Этого никто не возжелает. Никто. Большинство из нас на истуканчиков смотрит и подарки им носит. За счастье, за любовь, забыв, что они просто чурбанчики, листики, всего несколько тюбиков краски. Скоро несколько тысяч лет будет, как мы на такое молимся и не соизволим даже на первую инструкцию посмотреть – там  ведь все четко написано. Нам легче все антисептиком пересыпать, чтобы, не дай Б-г, прямой контакт не получился. Забеременеть можно.
    Но человек, на то и человек, чтобы хоть иногда вещи на воздух выносить и от нафталина стряхивать. И ничего, что молния может ударить, значит, есть еще полярность, значит не все еще потеряно.
Вечер плюс вечер – сутки прочь, много написалось.
    Смешно, – на перроне оказался таксист, будто тот же, который провожал. В обе руки по сумке и к машине.
Гастроном, несколько пакетов с продуктами и фруктами.
Первый этаж и обитая дерматином дверь. Такие двери были показателем зажиточности в нашем детстве. Где оно, это детство?
Она сердилась, ругалась, выговаривала, но, конечно же, была рада.
Немного рассказов о друзьях, о родителях.
А как на работе?
Нормально пока.
А правда, как горы
Стоят облака?»
 
    Бергман вызвал такси, поблагодарил за кофе и поднялся.
- Тебе нужно отдыхать. Посижу до отхода поезда пару часиков на вокзале.
Нужно доклад сделать.
    Она проводила его до лестничной клетки и встала в дверном проёме, чтобы довести глазами до выхода из парадного. Всё обыкновенно. Просто друг приехал проведать  друга. День-два постельного режима, немного антибиотиков, чай с малиной, побольше любимых книжек и выздоровление неизбежно. Всё нормально. Один на Востоке, другой на Западе. Раньше было далеко, теперь  близко.
    Лучшее время для творческой работы – поезд или зал ожидания. Служба далеко – и сюда не примчится. И никто не позвонит, и никуда не нужно бежать. Можно спокойно открыть компик и все записать, удобно устроившись в кресле. В суете и заботах родного города на это редко бывает достаточно времени.
   Уже в поезде, в купе, привычно и с удовольствием расположился на столике. За годы поездок  это превратилось в ритуал. Сейчас появятся попутчики, начнутся расспросы и беседы, а пока можно кое-что дописать. В вагоне тепло и уютно, хорошо пахнет.
Поезд тронулся, а две верхние полки так и остались пустыми. Интересная женщина вошла в купе только за минуту до отправления и тут же набрала номер, чтобы доложиться внуку. Ох уж эти женщины – у них все быстро получается:
– Поезд проехал мимо нашего дома, и я вижу твои окна, родной.

     Аарон вдруг понял, что он тоже дедушка, что их разница в возрасте с той, к которой он приезжал, огромна, и что времени у него уже нет. У неё не было детей, еще пару лет и их не будет ни у него, ни у неё.
И вдруг он осознал, что сегодня, вопреки всему и этому последнему умозаключению тоже, получил свой честно заработанный, кусочек счастья. Он его сам сегодня сделал.

                *******
  Живи там, где тебе хорошо.
 
 Часть 5
 
                ДАВАЙ  ПОЛЕТАЕМ?
 
      Почему они сдружились, Славка не понимал. Прочитал в газете объявление: «Программа «Давай поговорим»».  «Если никто Вам не может помочь и остались только Вы сами, приходите, может, что-нибудь придумаем». Он пришел и рассказал, что не может найти себе пару. Разошелся с женой, взрослая дочь, все отлично. Они дружат, общаются, отец подарил ему заводик, куча друзей, а он не получает удовольствия. Они проговорили ночь, потом вторую, через неделю убили и третью ночь, потом Аарон предложил порулить вместе неделю. И кое-что стало налаживаться. Это, как врожденная одноногость или порок сердца. Живут же люди так. Вот и у него, у Славки Бегемота, врожденное бродяжничество и наследственная доброта. Ему нужна та, которая примет его таким, как он есть и не будет делать из него другого. Для женщины задача почти не выполнимая. Мы видим, что есть, они – что из этого могут из нас сделать. Он, Славка – завершенная модель, его функция – функционировать на добро и помощь.   
     Как-то в горах был семинар Нео-религиозников. Что-то от «Семи религий» или «Ансамбля универсальных миров», но ближе все-таки к классическому Христианству. Славка порекомендовал руководителю Бергмана. Того пригласили  и он прочитал парочку сногсшибательных лекций. Именно сногсшибательных, – он никого не ругал, он спрашивал. И это вместо того чтоб объяснять. К нему подошла одна женщина, известный и успешный юрист, и сказала, что так переживает за каждый процесс, что одевает памперсы. Арон  спросил, насколько верит она в то, что Всевышний есть и что он приготовил для нее лучший вариант? Она ответила: «Безоговорочно». Тогда зачем страховка? Результат и для нее, и для клиента все равно будет лучший. Ее работа своим нервничанием не ухудшить качество работы. Полина расцвела.
    Там, в горах, утро встречало их, висящих над морем облаков заблудившихся в долине. А «универсальный» Бергман каждый рассвет встречал в лесу, закутавшись в талит и напялив на голову тфелин. Но всем говорит, что не фанатик.
    Мара в горы не приехала. Она не поехала со мной  и сейчас.
 
    За океаном. За морем житье не худо.
Главной таблеткой, которую прописал ему Бергман, был дневник, каждый день по страничке.
Однако в Колорадо ничего не писалось, как, впрочем, и не думалось, наверное, просто мечталось, медитировалось и отдыхалось.
   Тут дышится по-другому. Здорово и в полную силу. Высокогорье, и под небесами, и без скорости машин. Много людей живет в домах на колесах, живут так все лето. Приезжают из больших городов и создают целые города возле озер и ручьев.  Он мечтал о каньонах, реках и лесах. Вот они! Солнце и небо, и никаких столпотворений.  Кони в загонах, в урочищах ранчо и фермы. Благодать Б-жья. Зашел в магазин типа «Сельпо» – ковбойская шляпа – сто восемьдесят долларов. Кошмар! Бедные ковбои. Но он там, где мечтал оказаться с детства.
   Он послушался Аарона и стал вести записи. Полегчало конкретно. Депрессии отступили, или они заблудились в строчках. Аарон знал, что делает.
 
   Визу сделали просто и быстро. Оказывается, если у тебя есть весомые якоря и причина вернуться, то заграницу пускают без проблем. Но у бродяг нет якорей и нет пристаней. Они об этом не знали. Думали завод – чепуха! Теперь понятен Бергман. Причал у свободного человека один, блокнот и холст, скрипка и те, кто ее слушает, те, кто тебя смотрит и читает. Правда, всегда - порт приписки семья. Но этого пока у него нет. Но будет.
   Он пишет, а в промежутках смотрит, нюхает, ходит, ездит и летает. Хватило денег на самую современную «пару», за плечами в рюкзаке, как комочек. Ничего не весит. Спальник и палатка – чуть больше килограмма.
 
    Нет некрасивых женщин - бывают не влюбленные. Нет несчастливых женщин - есть  духовно неродившиеся уроды. Тс-с-с, а то услышат. Нет уродства – есть «недоброта».
 А мужчины? Есть счастливые мужчины? Есть! Те, которые делятся последним и им все равно сколько осталось.
 
    Иногда у нас есть зависимости, на которые работают все наши чувства. И главная зависимость - жизнь. И очень часто алкоголь убирает тормоза. Есть много других привычек, позволяющих хоть на миг, хоть иллюзорно, уйти от главного рабовладельца.
Его алкоголь отравлял, покурил как-то – и к табаку, и к дыму была аллергия, остались экстримы.
Да и улететь от канцерогенов больной цивилизации на свободу духа трудно.
А что делать?
А можно подняться по восточному склону на г.Элберт и прыгнуть в сторону двойного озера Твин Лейк и пару часов поболтаться в восходящих потоках.
 
    Самолетная турбина это не реактивный двигатель. Она втягивает воздух впереди себя и за счет этого двигается, создавая впереди себя вакуум. Космос - вакуум не последнего порядка, за ним еще что-то есть. За ним есть различные измерения, которые соприкасаются друг с другом посредством этих вакуумов. Они очень близко. И сами измерения это различные виды вакуума. Можно создать нереактивный двигатель, толкающий в другие измерения и турбину, которая будет втягивать вакуум других порядков. Этакий темпо-компрессор, который позволит переходить, скорее, перетекать из измерения в измерение, из одного вакуума в другой.
 
   Он вспомнил строчку стихов:
«Держа по сумочке в руке».
Это строчки из эпиграфа к книге Аарона. Но это не его стихи, одной женщины, уехавшей в Израиль, и ее,  кажется, уже нет. Прав друг, права та женщина – в будущее багаж не берут.
Все найдется на месте.
И все нашлось на месте.
Перелет занял одиннадцать часов.
 
    Любопытно наблюдать за американцами в аэропорту. Они никуда не спешат и никуда не опаздывают. У них все произойдет вовремя. Им не надо приезжать на вокзал за час до отправления поезда, они уверены в себе и своей стране. А мы все делаем «на авось», вот с авоськами и ждем  спонтанного выброса дефицита.  Физически его нет – есть дефицит жизни.
Нет – это уже два вида недостаточности, как два разных вида животных. Он Маре не пара. Нет, он все-таки будет кому-то парой, но уж точно не Маре.
   И вряд ли у них будет семья и дети, даже если они поженятся. В зоопарке в Сент-Луисе заснял видео на телефон. Медведь загнал медведицу в пещеру, поставил ее, простите, …. и простите, грубо имел. Он был вдвое больше ее. Она бедная пыталась вырваться, куда там! Он ее по башке, лапой! И присмирела, сдалась. Вот так бесцеремонно на глазах у всего честного народа. Представление для зрителей. А мы, что, лучше? И он поймал себя на том, что рано или поздно, разозлится на Мару.
 
   В записи пролезла сказка. Вот она:
 
   Сказка о заблудившихся мыслях
 
   Это была очередная красивая мысль, длиной в несколько суток. И в очередной раз она пугала его своей «всевытесняемостью»  и неврастенической тревогой.
Но быть потерянной навсегда она не хотела.
Нет, потом, неожиданно в течении дня или недели, когда будут идти занятия совершенно другими делом, она покажет свое крыло или хвостик, но это будет уже другая птица.
 
   Так происходило всегда, и мозг, предвидя панику потери, изо всех сил старался запомнить светлое и радостное, таящее перспективу и успех. Разум бубнил одну и ту же мысль, мысль по сотне раз кряду, все время немного ее видоизменяя, улучшая слово, букву, но в результате то, что в момент озарения было ясно, видно и восхищало, - понемногу уменьшалось, скукоживалось, сжималось, скомкивалось, становилось уродливым и неприглядным. Сам для себя ты становился маленьким, незначимым, пустым мечтателем и прогнозером. Но ведь мысль была! И она была хороша! Она восхищала, она вела за собой, она давала надежду. Теперь она превратилась в воду, в эфир, ушла в песок и гальку, стала колебаниями воздуха над раскаленным полуденным асфальтом.
   И так каждый день, и так каждый день. Неиспользованная шизофреничная гениальность, которая к вечеру превращалась в дебилизм и ограниченность. Сумасшествие, которое  годовыми настойчивостями вдруг вызывает неожиданный взгляд друзей, удивление, что тот, которого они знали и понимали, уже какой-то другой, и даже удивляющий, даже восхищающий других, далеких и незнакомых людей. Но это удивительно и непонятно даже ему самому.
А тебя снова будит среди ночи мысль длинной в день, бестолковая и длинная как жизнь.
Ты снова хватаешься за ноутик и строчишь строчку за строчкой. И снова все как всегда, пустое. А ты смеешься. Кому ты нужен – кислый.
 
    Набрать бы веток и свить гнездо под самым верхом Элберта. Да кто туда прилетит?
 
    Самое лучшее средство для семьи – пуд соли. И рабство на уровне семьи ограждает партнеров от ежесекундной гонки вооружений, погони за монеткой или динаром. Но это при условии, что один другому сдался без попыток к бегству.
 Бред – соль в гнезде под Элбертом.
 
   Что делать с конфликтными записями,  с этакими  рассуждениями? Может, их поместить в отдельную книгу и назвать как-то нестандартно. Например: «Городская свалка», или «Записки с заднего двора». Нет, лучше: «Дом на берегу ручья».


                ******

 Ветер в ушах и покрепче в седле
               
 Часть 6
 
            Ездить - значит уметь останавливаться
 
     Мы все со странностями.  У Славки была мечта детства. Он насмотрелся фильмов об американских вестернах и современных историях Скалистых гор. Мечтал проехать на  крутом байке до Аспена, покататься на лыжах, походить на параплане по ущельям.
В Денвер прилетел прямым рейсом из Парижа. Из багажа был только спальный мешок, параплан, смена белья под горнолыжную куртку, штаны и документы. На карточке были все его деньги.
    Прямо из терминала шел автобус-челнок на площадку рентованных автомобилей. Там его ждал «конь». Он должен был выбрать себе друга. Их было пять. Сверкали никелем и трубами безопасности. Сначала он думал взять легкий кроссовик, потом задумался о средней машине, но чуть подальше стоял тяжелый «Триумф». Он как бы говорил: «Возьми меня, не пожалеешь». И Славка не пожалел. Характерный звук рядной тройки увел его из мира в область сверхсил и сверхнадежности, широченное колесо продавило старт и втиснуло во встречный воздух. Он включил приемник и навигатор. Красная линия на дисплее показала дорогу – «Прямо». Он выехал на хайвей и дух захватило от перспективы. Город лежал километрах в десяти, как бы в низине, а по всей линии горизонта лентой тянулись заснеженные пики. До них было далеко, но можно было дотронуться рукой. Байк легко и мягко взял положенные шестьдесят пять, но он вспомнил, почти во всех штатах разрешается превышение скорости на десять миль, и рука прокрутилась на себя еще на четверть оборота. Конь отозвался еле заметным усилием – «это для нас «детский сад»».
   До перевала дошел за два часа. И он не перевал, он вход в туннель, а справа  и над туннелем  развернулись веером канатки «Лавеленда». Почти бесплатно взял в прокат лыжи и до четырех бил натуральный трехметровый снег на высоте три с половиной тысячи метров. Легкие с непривычки просили воздух, рот открывался, словно мог захватить больше кислорода, чем его было. Словно рыба на берегу – «чмок», «чмок» – а все впустую. Сдался. Не готов! После обеда развиднелось и потеплело. Успел пройти через туннель, час покрутиться по улочкам Вейла, потом посмотрел вечерний Бивер Крик и заночевал в гостинице в Игл. В долинах снега было уже мало, вдруг пришло решение вернуться на Двойное озеро.
 
   Утром «Триумфатор» встретил его росой на баке и холодом сидушки. Но это быстро прошло. Он часто останавливался и, фотографируя все, что только можно, прошел  обратно вверх, повернул налево в снега. Периодически были таблички – «перевал закрыт!» Но что-то неведомое вело его именно туда. И он решил: «Иду, сколько можно, если будет  нельзя, еще пройду, сколько смогу, а там будь что будет…» И было, было очень много красивого, просто фантастика! Это не описать, это нужно видеть. Он вышел  на «Твин Лейк» и обалдел. Еще ничего не расцвело, еще ничто не зазеленело. Но он стоял внутри картинки, в которые никогда не верил и всегда считал их лубочными. Если есть сказка о домике в горах на берегу озера под заснеженными пиками, то это должно быть здесь. Он медленно пошел дальше, конь как будто бы и не чувствовал подъемов, дорога выбросила его в поворот и перед ним пронеслось стадо баранов. Странно они выскочили со двора Горчичного дома. Он затормозил и закинул колесо вперед. «Конь» был верный. Славка с удивлением рассматривал этот дом на излучине реки, впадающей в озеро и дороги, делающей почти полный разворот на триста шестьдесят градусов; и все это дублировал ручей по верхнему краю участка. Диснейленд какой-то! И ни души. «Горчичный дом» – повторил Слава, – И в нем должна жить «Горчичная фея», – и улыбнулся. Он постоял немного, рассматривая дом с обочины, чтобы не нарушить покой хозяевам. Не зря они построили его так далеко от другого жилья. Чистенько, как в операционной, все на своем месте, и там, где он бы сам все положил. По всему периметру второго этажа широченный деревянный балкон. Сочетание коричневого дерева и теплого зеленого, в который выкрашен весь остальной дом, высокий фундамент из белого цемента и острая многоскатная крыша из натуральной красной черепицы.
–  Если тут и живут гномы. То они с человеческим лицом, – произнес Славка вслух. Но ему нужно было в Аспен и он  снова сел в седло, ненадолго.
Всего минут через семь, слева по дороге вырос двухэтажный отель. Как у нас, из тесанного бруса. Бегемот  остановился и вошел вовнутрь, встретила старая женщина и сказала:
– Вы первый посетитель. Я только утром приехала с покупками, чтобы подготовиться к сезону. – Они с мужем приехали сюда двадцать семь лет назад и так и остаются здесь на зиму практически в полном одиночестве. Выше по дороге шлагбаум, а перевал откроется только через месяц, где-то в начале мая. Посетители появятся лишь недели через две. Они поболтали о разном и Славка поехал проверять шлагбаум, тот был на месте.
  Толстенная труба с сеткой выше человеческого роста, справа стена из гранита, слева обрыв метров на двести. Даже пешком человек тут не пройдет, негде протиснуться. Спасательная служба работает здесь как надо, и он вспомнил фильмы о рейнджерах.
В «Горчичном доме» никто не жил, по крайней мере, два дня. Из-за угла фундамента выглядывал до предела лифтованный «Джип». Нескрываемая Славкина мечта – желтая «Сахара», но по остаткам лежалого снега следов шин не было. Значит, не ездили.
К обеду спустился к городку за Твин Лейк, купил продуктов, осмотрелся по карте, разбил лагерь над верхним озером, под юго-восточным склоном г.Элберт. Четыре четыреста шестьдесят – не шутка. Левее лагеря шла тропа на гребень. Вот отсюда он и полетает.
Погода удалась. Все дни светило солнце. Он поднимался  с каждым днем все выше и выше, постоянно меняя маршруты, все время рассчитывая точки приземления. Крыло радовало, не зря оно так дорого стоило. Изменяемая тяга очень выручала; там, где не хватало ветра, он добавлял площадь крыла. Там, где ветер крепчал, он уменьшал крыло и давал драпака от зубастых уступов и обрывов. Последние, по сути, не пугали, но под ними не было, где сесть.  А могло вынести за гребень, а там – неизвестность. И он вспомнил Бергмана – летать может всякий, проблема в приземлении. Ездить, двигаться, передвигаться мы можем все, останавливаться бы уметь. В конце недели он поднялся на Противоположный склон. Приземлился нормально, потом еще раз прошел с вершины до самого лагеря прямо над лентой дороги, над Отелем Иланы  и Горчичным домом. Во дворе, кроме желтой «Сахары» стоял еще белый «Лексус».
   Славка решил прыгнуть с Элберта, с самой вершины. В который раз пришла мысль – не хватает мотора. Там, дома, он юзал дельтик с мотором, но конструкция немного тяжеловата, а вот, говорят, тут в Америке, можно взять заплечную раскаладушку с двумя винтами, да еще и гибрид на роторном движке. Сам двигатель с генератором вешается перед грудью, винты в полете можно складывать, как крылья у бабочки. И есть надув для высокогорья. Можно на четыре тысячи залазить. Жаль только, что на такой паре нельзя по-настоящему прыгать. На ней не пролетишь как на парашюте триста метров и потом откроешься, но что-то подобное делать можно. Еще раз – только бы за гребень не унесло. Он забрался под стенку, под самой вершиной, бросил вверх почти невесомый купол, а сам отвалился в пропасть спиной. Стропы упруго остановили падение, он развернул тело на сто восемьдесят, пальчиком нежно потянул левую релеванту и плавно заскользил параллельно склону. Сегодня была задача поискать термики и пробовать повисеть над ними как можно дольше. Летать на паре – большое искусство. Это, правда, не как птица, но почти. Например, можно использовать восходящие потоки над пашней, под облаком и подняться очень высоко. Принцип основного полета прост. Если ветер идет в гору, то перед ней образуется как бы восходящая подушка, которая выходит вверх за гребень иногда на сотню-две метров, но стоит с нее сорваться, и тогда можно только скользить, уже не поднимешься. Ищи следующий восходящий поток. Вот тут может спасти термик. Это место, где от прогретой земли или скалы воздух, как воздушный шар поднимается вверх. Его можно оседлать и спасти положение. Если таких термиков несколько, можно скользить от одного к другому и передвигаться достаточно далеко.
    Зазевался Славка, зазевался.
    Пять термиков болтали его в воздухе часа три, а при переходе на южную сторону Элберта еще покатали часик. Ветерок потянул его в правому отрогу, и тут он опоздал, на три секунды. Начни разворот раньше, и он бы не подставил крыло под спрятанную трубу. А так, струя холодного нисходящего потока из этой трубы, спускающейся с ледника, с теневой стороны, так шарахнула по крылу, что скомкала и закрутила полотно, осталась только половина, вторая повисла как тряпка и Славка отвесно пошел вниз.


                *******

 «Если ты сорвался в пропасть, летишь и думаешь, что конец, пока  думаешь, еще далеко не конец».
                Рабби Нахман из Брацлава.
 
Часть 7
 
                НЕЖЕНСКИЕ РАССУЖДЕНИЯ
 
04.05.20..  Если у женщины модель ее поведения "полицейский", хорошо это или плохо? Ни так, ни так. Это как есть. Например, для начальника полиции и шерифа, и больше политика, чем офицера, это как раз, очень приемлемо. Главное не гасить служебную инициативу ярого стража закона и не противопоставлять ему непонятные трактовки закона. По сути, важно использовать результат, пусть дерзает, мы помолчим, и будем пожинать плоды этакой совместной работы. Аидше маме – это и есть полицейский, а папа и есть шериф. Так устроено. Если ты соглашаешься с всемогуществом Всевышнего. Со временем Он дает тебе способность читать мысли. Только не сомневайся в их правильности, но и не трезвонь их повсюду. Эта способность только для  тебя и  только для молчаливых. И будь самим собой. Скромным и уверенным, и чтобы выше себя не прыгать. Да и зачем? А вот работать обязан на все положенные тебе сто процентов, и пусть со стороны и другим это кажется подпрыгиванием. Может, это и называется подпрыгиванием, но это туже не суть.
 
11.05.20.. Если бы человек был сыном Всемогущего и Бесконечного Всевышнего, тот бы никаким образом не убрал у него бессмертие. А так, человек такая же машина, как автомобиль: с пробегом, с годом выпуска и с тем же сроком отправления на свалку и на переплавку. Хорошее техническое обслуживание может продлить срок службы, облегчить условия эксплуатации и сохранить возможность продолжения функции через переплавку. Та же реинкарнация, – это знали и индейцы, и индусы. Когда-то цивилизация была высока и могуча, ее уровень катализировал и поддерживал возможности человека. Лень и гордыня поломали даже эту способность и остатки  умений. И Всевышний не пошевелил пальцем. Раскачанный маятник "Вечное безделье в Раю» променяно человеком на суету материальной конечности в Аду. Нечего выдумывать – мы и есть Ад, мы и есть преисподняя – дальше уже некуда.
 
12.05.20.. Нельзя опаздывать с принятием решения, нельзя торопиться с началом действия, тогда мозги  будут оправдывать весь комплекс действий. А Всевышний увидит готовность его слушать, слышать и выполнять приказы; главное – осмысленные, осознанные, обдуманные, услышанные и не похеренные. Тогда любое действие продуктивно.
 
14.05.20..
 
Дышится, слышится, пишется – как еще точнее можно было определить писательство, музыку и живопись. Думаю, невозможно найти что-то более емкое. На то оно и творчество, на то она и есть поэзия, на то и существует гений прозы, и мастер кисти, что приходит Кто-то и вдруг слагает строчку, которая замыкает на себе весь мир. И весь мир замирает на вздохе от восхищения, потому что слово и звук помешают таинству и испортят процесс Творения. Остается только остановиться и подумать: «Это хорошо, весьма хорошо!». И посмотреть на холст.
Самым Первым и Самым Лучшим Поэтом и Художником был Всевышний. Почему был?! Есть! Каждый день он рисует новый мир и он живет.
 
15.05.20..Есть люди, которые почти «цадиким» (праведник, мудрецы истины), они знают свое Йецр Ха Ра (дурное начало, лучше «Неуправляемое начало»), свою гордыню и постоянно с ними работают, стараясь убрать, подавить, искоренить эти плохие качества. Но дело в том, что они так трудно работают с тем, что есть, что, к сожалению, оторвать это от такого человека невозможно. Правда, есть шанс его подавить, задушить, не дать носа высунуть или очень тонко договориться с ним. И вот отсюда делается вывод, что такой цадик – великан, но он великан через ум и мозги. А вот есть простак, как у Рабби Нахмана из Брацлава (Выдающийся хасидский праведник восемнадцатого-девятнадцатого века). И он просто удачный опыт природы – не заносчивый человек, изначально не считающий себя лучше, умнее, сильнее, способнее других. Может, заслуга такого человека и меньше первого, но душевные качества честнее и чище. Природная искренность таких людей, сердечная мудрость держат мир.
 
20.05.20.. Самая большая проблема развитого общества - всеобщая сытость. Мы все можем себе позволить, все купить и перестаем быть простаками.

                *******

 Все желания сбываются...
 
Часть 8
 
                Хозяйка горчичного дома
 
    Хозяйка Горчичного дома не была феей. Она была женщиной чуть выше среднего роста, в длинной цветастой юбке с преобладанием фиолетового и с платком, завязанным на голове восточным способом. К обеду закончив дежурство, она скупилась в супермаркетах, даже пружины на задке «Лексуса», одобрительно крякнули. Она вспомнила, как кряхтели бронетранспортеры в Ираке и улыбнулась. Тот побег от себя не состоялся, но позволил сделать временную паузу. Быт шел, а она делала одну мертвую петлю, за другой. Потом снова вошла в жизнь, но все плохое как бы убежало вперед. Теперь главное не спешить, чтоб снова его не догнать.
 
    Но Ирак не спас, и не принес облегчения, как она думала, также как раньше не помогло два Гарварда. Удивительное сочетание: сначала - рентгенология, потом – хирургия. Физически она была сильнее любого мужчины. Так дал Б-г. В общем, не такая уж и крупная, широкая в кости, чуть угловатых форм лица, но стройная, подвижная и удивительно выносливая, но пару она себе найти никак не могла. Даже пробовала темнокожих стюардов на Карибах. Собирала свои мозги в кулачек, запихивала в самый дальний угол, одевалась обычно и ехала в Европу, летела в Доминиканы или на Гаити.
Темный кабинет рентген отделения стал маловат,  и не всю же жизнь проплывать в день по десять километров, пробегать по десять, по десяткам раз отжимать железо. Плоть она и в Африке плоть. А вот того, кто головой ей вровень будет – не было.    Переквалифицировалась, вроде стало легче. Но когда с реальной трудностью столкнулась – оказалось: резать по живому дело не простое. Поняла, что хирург из не настоящий не выйдет. В Ираке продержалась всего два месяца. Когда увидела руки и ноги по отдельности, поняла – это не аппендикс удалять. А вот раненых на себе выносить, вместо медсестер, довелось. Дали даже повоевать. Три черных пояса помогли, доверили в руки винтовку. Вернулась, продала в Бостоне дом и переехала в Денвер. Тоже не понравилось. Все хорошо, только снова тесно и тогда она решилась. Купила самый крайний дом на Твин Лейке и перестроила его под себя. Оставила в клинике трое суток подряд суточных дежурств, а остальное время бродила по этим горам. Как-то невзначай вспомнились бабушкины восхищения ее рисунками.
– Ты у меня художница, ты у меня гениальная. –  И она сколотила первый подрамник, натянула первый холст, взяла в руки краски. Продались первые картины, продались так, что налогов пришлось платить вдвое больше, чем с ее докторской зарплаты. И ушло желание. Психика и физиология выровнялись, только люди остались противными.
 
                +++
 
   Этот придурок летал над самыми опасными местами. Он не первый юзал над этими красотами дельтики  и глайдеры, но летать с Элберта и с Пинкер Пика – он сумасшедший! И без двигателя! Хозяйка приюта сказала, что он заходил к ней, расспрашивал, когда откроют перевал, улыбнулась: «Приятный толстячок, но с отличным английским».
Сегодня его понесло к черту на рога, он перевалил через средний порог, час болтался над домом и его угораздило выйти на  трубу; там такие ветры, что даже в самый штиль внизу скальп с головы снимает.
 
                +++
 
Он был без сознания. Его спас шлем, правда, расколотый надвое. Обычный пластмассовый не помог бы, а этот файбергалсовый раскололся, но внутренняя оболочка осталась целая. Получил он по башке валуном, что сверху на гребне торчит, дальше осыпь, и он по ней скатился. Лежал, как младенец, пухленький и розовый, не скажешь, что всю неделю «четверку» с грузом ходил, и летал там, где только самые крутые мастера могут. Подстегнула на плечи, чтобы не трясти, и так, по-тихому, до «Лексуса» донесла. Сделали в больнице «Эмэрай» - ничего страшного, ни кровоизлияния, ни гематом, страховки у него нет, своей заплатила, и таким же манером домой отвезла. Вот лежит, дышит ровно. Спящий красавец.

                *******

   Часть 9
 
                ЭТО ТЕБЕ НЕ ГОРШКИ ОБЖИГАТЬ
 
    Кто-то капроновой шваброй мыл его лицо. Что за наглость! Ах, нет! Это не швабра, это его будит отцовский Блэк. Так всегда было, когда он был маленьким. Родители прибегали к помощи Черного терьера. Ему Славка не сопротивлялся. Но у этого шерсть помягче и подлиннее, правда нос такой же холодный и мокрый.
- Отстань!
- Гав!  И не на языке Блэка, это какой-то другой диалект. Славка открыл глаза на огромной, прямо-таки шести-спальной кровати. Над ним стоял ньюфаундленд, смотрел в лицо и улыбался. Что, не верите, как хотите. Все собаки умеют улыбаться.
    В голове что-то болталось, но вроде, все на месте. Он никогда не носил пижам и теплые тапочки. Это другая жизнь, другое измерение. Деревянные стены, картины, люстра из сплетенных оленьих рогов. В окно смотрит вершина Элберта. Запах, что за запах? Ах, вот так пахнут хорошие дрова в камине. Он опустил ноги в тапки. Перила лестницы, ведущей вниз, некрашенные, нелакированные, чистое струганое дерево. Все, как бы он сам сделал.  Внушительное жерло камина, в правой стороне горят дрова, а слева сложена поленница и странный механизм, словно железной рукой, через нужный период подкладывает очередную чурку. Термодатчик через центральный компьютер. Кресло-качалка, плед, на столе свежий хлеб и молоко. Вспомнил, Илана говорила, что они держат коз. На столе, ключи от «Сахары». Записка: «You сan used». И еще один запах. Откуда? И такой родной. Краски! Да-да! Так пахнут свежевыдавленные масляные краски, так пахнет в мастерской у Мары, так пахнет на даче у Бергмана!
    Дом был как бы на нескольких уровнях, и на каждый из них шла своя лестница. Это как несколько жизней, имеющих одни холл. Славка поднялся на запах. Ньюфаундленд встал на задние лапы и толкнул дверь. Его встретило буйство красок. Пятна красного, желтого, рыжего, ярко-зеленого, белые с розовым, и ясный ультрамарин, и мощный кобальт, и насыщенный кадмий. Никаких границ, никаких очертаний, и все это  горы, скалы, Твин Лейк и люди. И везде доброта и свет.
   Он съездил в городок, купил продуктов, в холодильнике были одни «фабриканты», он про себя улыбнулся своему коверканию. На почте спросил адрес и заказал по интернету мотор к паре, именно такой, как мечтал; компьютер в доме услужливо открыл нужную страницу. Он приготовил борщ, напек картошки, замариновал мясо и ждал двое суток. Он гулял по ручью вверх, спускался к озеру, спустил на воду каяк, порыбачил, взял пару басов и три форелины. Рыба тут была бешеная. Запек ее в фольге, нафаршировав луком.
   Она приехала под вечер. Кивнула головой и показала на холодильник. Он тоже ничего не сказал и пошел накрывать на стол. Они вкусно поели, разожгли камин, она умостилась в кресле и смотрела до полуночи телевизор, потом пошла в мастерскую и не выходила оттуда. Он ждал – не выходила. Он убрал посуду, вымыл тарелки, не в автомате, а по старинке вручную и пошел к себе наверх. Словно они  Илана с мужем и живут здесь уже двадцать семь лет. Ньюфаундленд остался у камина с его железным истопником.
   Проснулись они вместе.
- Меня зовут Инна, - сказала она на русском, но я не очень люблю разговаривать. - Она спустилась вниз, вышла наружу, легко взяла каяк, положила его на плечо и пошла к озеру. Славка догнал ее только на середине озера и отдал второй спиннинг. Вечером было много пива. Утром они снова проснулись вместе, он приготовил омлет. Она позавтракала и ушла в мастерскую. На следующее утро он даже не заметил, как она уехала, погрузив в кузов его байк.  «Сахара» очень тихая машина, но надо было тяжелым байком заехать в кузов, и она это сделала.
   К обеду привезли движок к глайдеру и он полетал над озером. Потом задремал в кресле.
Пес лежал у ног. Непонятно, кто здесь был хозяин. Ни секунды привыкания, это был как бы его дом. Не ее, не ее собаки, а его. Но так не бывает! И это нечестно. И он хотел в Аспен.
    Он вымыл посуду, пропылесосил все, что только можно, все расставил по местам, плотно упаковал свой ничего не весящий скарб, заправил до отказа мотор и в четыре ночи пошел к шлагбауму. Дорога закрыта для машин. Он не машина. Нельзя спешить, термики (восходящие потоки теплого воздуха, нагретые скалами) начнутся только часов с девяти и то по вершинам, только к полудню они заглянут в низины и прогреют скалы. Значит, он сначала перелетит заслон, сядет через пару километров, будет идти  сколько хватит сил и до нужной температуры.

                *******

  «Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
    Если терем с дворцом кто-то занял».   
                В.Высоцкий
 
Часть 10
 
                Хочется рисовать
 
      Готовить она не умела. Не умела, не любила и не хотела. Он это понял сразу, еще до того, как она вернулась домой. Смешной, розовый и пухлый, как младенец. Раньше ее бы стошнило от такого тела, а теперь она поймала себя на мысли, что уже к середине ночи хотелось бросить кисти, вернуться в спальню и подлезть под его теплое плечо. Он не жирный, просто другая комплекция; и вдруг она поняла, что ругает себя, что не встала раньше его и не приготовила ему завтрак. Ведь он понимает ее с полуслова, нет, с полу-молчания, а так бывает только раз в жизни. Об этом говорила Илана и тот солдатик, которого она таки не донесла.
    На ренте «Триумф» взяли назад без проблем и озвучили сумму, за которую она могла бы его выкупить. Оказалось, он взял не худшую машину, но можно приобрести помощнее и поинтереснее, но уже немца или японца. Это не к спеху. Когда она закончит дежурства, нужно будет купить пару костюмов, рубашек и обувь. Она померяла его одежду, когда он спал. Размер у нее с ним одинаковый, только она его немного выше.  Ничего, на первое время сойдет. Айпэдик у него самый дорогой, на таких бестолочи не работают.  И глаза, как у Боя, а тот не предаст. Уживутся.

                *******

 Оглянись! Ты уже дома

Часть 11
 
                О ЧЕМ МЫ ДУМАЕМ
 
   А как же Мара? Инна стала ее вытеснять.  Бежать, опять бежать.  Эта Американка сильнее его в сто раз. Он бы ее на плечах не вынес. И ростом, и комплекцией она его больше. Бежать. Он завел мотор. Крыло взяло ветер и прямо с дороги, через шлагбаум, он ушел к вершине Пинкер Пика. Разряженный воздух не позволял подняться выше, чем на 3500, а тут все 4200.Ну на метр больше. Он шел над дорогой, забирая восходящие потоки то справа, то слева, то под одной стенкой, то под другой. Там, где было солнце.  Вот и приют Иланы,  дальше шлагбаум, за который машины не пускают, не пустят до конца мая. Но он не машина, он птица, и следуя за ниткой дороги, он стал делать петли за петлями, цеплялся за каждый восходящий термик или солнечный светлячок на скалах. Там воздух прогревался и тянул его чуть повыше. Нужно было взять от возможности максимум. Что ждало его впереди и найдется ли пятачок ровного места, что бы приземлится. Он не знал. Скорее всего, кроме ленты дороги, здесь спасения ждать не от кого. Его удивляло, что по обочинам шоссе, над пропастями километровой и большей глубины нет ограждений. Ты человек, ты водитель, сам береги себя. С любого поворота твоя жизнь могла  уже лететь, а не ходить, и не ехать. Несколько секунд - и ты уже куча тряпок и костей, и то, что в нем останется. Вверху не лучше. Но здесь красота!  Справа на поле, свисающем над дорогой, сошла по кулуару лавина, водопадом пронеслась, тысячами тонн над спрятавшейся в карнизе дорогой. А вот через минуту дороге не повезло. Вторая лавина, вызванная шумом мотора закрыла серую полосу асфальта, неосторожно вынырнувшего из-под скального прикрытия. На втором выступе на него уставились стадо муфлонов. Таких «птиц» они не видели. А вот орлы видели все, и они кружили над ним до самого Аспена, не оставив даже тогда, когда он не смог сделать то, что они, и ему пришлось сесть в повороте дороги, свернуть пару и идти с ней по заснеженной тропе в самом высоком месте перевала. Еще четырежды он делал так.  И орлы ему это прощали. Там, где дорога была чиста, он садился, сворачивал крыло и шел по дороге сколько можно. Потом снова заводил мотор, облетая непроходимые заносы. Карта показала, что выше не будет, - он расстелил голубое полотнище, чуть потянул релеванты. Верхний краешек глотнул воздуха, наполнился им как живой организм, стал распрямляться и встал над головой тонкой гофрированной полосой. Он потянул над правым плечом шнур стартёра. Мотор послушно жужжал и тянул его вперед, приглашая шагнуть от гарантированной земли в не прогнозируемое небо. Он вспомнил, как Аарон сказал, что впервые подняв крыло, ощутил, что следующий шаг был уже «в ничто». Но было четкая уверенность, что он вернулся домой. Здесь было еще «что-то большее». Он уже был в доме и здесь его носили на руках родители. Предок человека - не обезьяна из джунглей, а снежный человек, но с крыльями. Он улыбнулся про себя, а потом открыто засмеялся, представив себе этакого своего прародителя. И тот тоже ему улыбнулся. Встречный поток стал крепчать.  Он шагнул в пропасть, разогнался и почти час набирал высоту. Такого он не видел даже в Альпах. Если бы сталактиты в какой-то фантастической пещере перевернули вверх головой, было бы не более удивительно. Когда говорят: «Захватило дух», наверное, подразумевают это!
Его потянуло вверх, и он увидел верхние опоры канатки в Аспене. Снега много. Он еще покатается. Красивая просторная вершинка со смешным названием Питкин.
Последняя гондола увезла его вниз в четыре.
Через день его потянуло обратно в дом на излучине. И он засобирался.
 
 
 
   Июнь 2015 г. Денвер.
 
Горы, которые своими подножьями образуют дорогу  от  озера Твин Лек к Аспену  называются:
 
 Справа
 
Elbert                4399
 
 
Слева
 
Oucil Mountain             4102
Mount Hope                4246
Pinker Peak                4201
Plata Peak                4369
Star Mountain              3944
Ourayl Peak                3948
Grrizzly Peak               4263
Garfield Peak               4200
Pead Peak               
Green Mountain           3898
Mount Shimer              3761
Pinkin                3500    

                *******
Часть 5.
 В ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 
Мудрецы говорят: будь осторожней в желаниях.
Все о чем мы думаем, - сбывается.
Не в нашей жизни, так в следующей, но почти всегда, в нашей.
В других измерениях мы тоже есть.
И там мы пытаемся сделать, что не смогли в этом.
Каждые двенадцать лет, на протяжении земного цикла пребывания, мы рождаемся для следующей работы.
Десять раз.
Нам для этого в каждом нашем рождении, на протяжении этой земной жизни дают новые способности.
Мы их не используем, поэтому не получаем следующие, и тогда уже не десять раз, а всего девять, восемь, семь…
Не стареет только душа, и пока она жаждет.
И ей воздается.
Сбывается все, что задумал и к чему шел.
А что же делать тем, кто все-таки устал?
Жить.
Научиться жить,
Идти.
Даже, если лежишь, все равно идти.
Если нет, то к тому времени, когда тебе дадут, что просил,
Ты потеряешь слух, зрение и память.
Уже ничего не сможешь принять
И станешь стариком.


 Июль. 2015г. Монси.