Я не поэт. И не мечтаю быть поэтом.
А вы слыхали, как поёт акын?
Звенит домбра. А он поёт о лете,
о стЕпи знойной. В юрте его сын.
И красный конь. И красные закаты.
И камни молчаливые отцов.
У женщины глаза черней агата.
Как солнце, медное её лицо.
Как тонким звоном что-то шепчут шолпы.
Как горячи и губы, и глаза…
Не знала языка, не понимала толком.
Но покатилась по щеке слеза…
Я вошла в автобус. Услышала непонятную речь. Пассажиры были одеты необычно. У женщин висели на груди звенящие мониста, а в ушах покачивались шолпы. Седобородые аксакалы сосредоточенно молчаливы.
Я не знала ещё, что скоро сама прокалюсь на этих жгучих ветрах и стану похожа на казашку. И когда через год я приеду в родную Пермь и зайду поздороваться в деканат, там ахнут и не узнают меня. Вместо скромно , даже бедно одетой студентки, они увидят девушку с опалённым казахским солнцем лицом. Мои карие глаза ещё больше потемнеют. Губы будут тронуты перламутровой помадой, модной в то время. Я в белоснежном, почти пушистом пальто германского качества с белым атласным подкладом.
Начинался мой первый год работы в школе Кустанайской области. Это сорок километров до районного центра Урицк. Голая степь. Средняя школа. Население интернациональное. И когда однажды мне вдруг сердце сожмёт невыносимая тоска по уральским нашим елям, соснам и берёзам, я пойду просто вперёд по дороге в неизвестную и чужую степь до изнеможения с мыслью: если умирать, так только под родной елью или сосной.
Сейчас я понимаю, что эти три года стали для меня школой жизни. Я узнавала себе цену и училась ценить других.
Мой первый пятый класс. Какие они были доверчивые и распахнутые! Рассказывали мне все тайны. Я помню их лица. Мальчики и девочки. Русские, казахи, украинцы, немцы и одна болгарская девочка Клава Стоянова. Они любили меня, а я любила их. Любила так, что даже делала замечания самому директору школы, который иногда поднимал руку на детей.
Дулан был шустрый непоседа, прямо на уроках дёргал девочек за косы, не учил уроки. Однажды мне пришлось прийти к его родителям для беседы.
Я пришла к ним, поздоровалась, но мне никто не ответил. Отец молился, сидя н а коврике. И я тихо высказала всё молчаливой его жене. Только потом узнала, что отец гнался на коне за бегущим мальчишкой. Он был стар и не мог его догнать.
Потом, поумнев, буду стараться решать проблемы сама.
Я не знала, куда деть свою первую зарплату, потому что у меня раньше никогда не было денег, а в семье не было сберегательной книжки. Я шла по улице с большим бумажным кульком конфет и грецких орехов. Полиэтиленовых пакетов в то время не было. Шла по улице с этим большим пакетом и угощала попадавших мне навстречу детей.
Мне было непонятно, почему Ваня Штрекер из седьмого класса вслух разговаривает на уроке. Сейчас я знаю: он хотел привлечь моё внимание.
Однажды в десятом классе почувствовала, что в тишине дети передают друг другу какую-то тонкую брошюру. Я попросила её, взяла в руки, покраснела и бросила на парту, как что-то мерзкое. Это было брошюра о половом воспитании. Мне казалось это настолько страшным и несовместимым с жизнью и школой. Как же я была не права! Нас не готовили к этому,и мы не знали, что есть секс. Но хотели любить и быть любимыми.
И парень, которого я провожала в армию, впервые поцеловавший меня, стал для меня единственным. Я долго - долго, почти всю жизнь вспоминала его, хотя он потом женился на моей подруге. Сейчас я понимаю, что это была не любовь, а светлая и чистая влюблённость и мечта.
Можно прожить всю жизнь, и так и не узнать, что любовь окрыляет и поднимает человека так высоко в полёте, что он задыхается от этого чувства.
И, как у Юлии Друниной, "несчастливой любви не бывает".
Когда начали изучать стихи Александра Сергеевича Пушкина «Памятник», я прочла "Monumentum", с дрожью в голосе, на латыни и с благодарностью вспомнила трудную латынь.Она мне пригодилась... А дети, не понимая латыни, слушали, глядя на особое выражение моего лица в тот миг.
Ребята с удовольствием учили наизусть письмо Татьяны Лариной. И я чуть не заплакала, когда казахский мальчик с медным лицом и узкими глазами самозабвенно читал наизусть письмо Онегина Татьяне.
Приближалось восьмое марта. Мои пятиклашки о чём-то шептались загадочно, девочки были недовольны. Наконец самый красивый мальчик с длинными чёрными ресницами Володя Алисейчик встал для поздравления и сказал маленькую речь, что они меня любят и дарят скромный подарок.
Мне стало неловко, и я ответила, что мне от них ничего не надо, кроме усердия и пятёрок. Володя подошёл к учительскому столу и вручил мне небольшой и аккуратно перевязанный свёрток.
Раздался звонок, я ушла в учительскую с улыбкой. Распечатала пакет, изумилась и разрыдалась.
Там были капроновые чулки, черные перчатки и белые шёлковые трусики.
Мне было стыдно. Казалось, что дети сделали это нарочно. Но теперь- то я понимаю. Продавцом в сельмаге был мужчина. Он положил в пакет то, что считал необходимым для молоденькой девушки.
Не могла научиться растапливать печь.Кончилась бумага, сожгла свежий номер журнала "Иностранная литература", сожгла новый веник.
Зашла Турсынай, девочка из десятого класса. У неё было белое луноликое лицо, большие красивые глаза. У Турсынай умерла мама, и на её хрупких плечах была забота о младших сёстрах и братьях.
Турсынай присела перед печкой, подула. И вспыхнули язычки пламени.
Позже она станет учителем и пришлёт мне свою фотографию.
И я всегда буду помнить о ней. Кажется, в переводе с казахского её имя означает "пусть живёт".