В ноябре я, после многолетнего перерыва, набравшись смелости и преодолев страхи перед возможным обострением перенесённого два года назад заболевания, взяв с собой трость и лекарства, направился в гости к своему сыну в Столицу. Добрался я без особых осложнений, сын встретил меня у вагона, проводил к машине, я сел в неё и наше общение на ходу началось. Проезжая по Калининскому проспекту, я смотрел по сторонам, и мое внимание привлекли висевшие над дорогой рекламные ленты, извещавшие о том, что 21 ноября в Кремлевском Дворце Съездов состоится концерт Оркестра Глена Миллера.
Ещё в пятнадцатилетнем возрасте я, как и многие мои сверстники, посмотрел фильм «Серенада Солнечной Долины», и в юной душе это событие зародило необыкновенное отношение к звучанию биг-бенда. Торжественная и возвышенная музыка, наполненная одновременно академичностью и импровизациями, дополнила мои представления о настоящем и прекрасном. И вот, едва въехав в Столицу, я встретился со своей давнишней мечтой. На концерт в Кремлёвский Дворец Съездов я попал и сквозь бинокль пристально разглядывал музыкантов, одетых в форму военно-воздушных сил США, средний возраст которых был не менее пятидесяти. Всё в нём, в этом легендарном составе оркестра, ещё в военные сороковые годы лишившемся своего руководителя – дирижёра и великолепного музыканта, виртуозного тромбониста, именем которого оркестр был назван,-соответствовало высшим стандартам. Мелодии эти я слышал сотни раз и даже Штирлиц, включив приёмник в известном фильме, обратил внимание именно на эту музыку, но о том, чтобы на концерте воочию видеть и слышать её живое исполнение, об этом я даже не мечтал! Конечно, я вспомнил своих друзей, которые, также имели к Глену Миллеру пристрастие, и мне захотелось сообщить им об этой своей удаче и поделиться впечатлениями, но друзья тех времен были далеко, и восторгами я утомлял сына.
Это было хорошим началом серии поездок к сыну, который знакомил меня со своими друзьями. Мне довелось побывать в современных столичных клубах и вдоволь накататься в комфортабельном автомобиле по обновлённой до неузнаваемости столице. Я получил от сына подарки и прибыл домой к своей семье, где меня ждали, где через месяц нам предстояло встречать Новый двухтысячный год, открывающий начало празднованию нового, третьего тысячелетия. Праздник должен был завершиться переходом в 2001 год, год начала двадцать первого века. Двухтысячный встречали вдвоем, Маша уехала в гости, а мы затянули приготовления и даже не успели празднично одеться. Дочь мы отпустили впервые, но помню, нам вдвоём скучно не было.
В феврале двухтысячного, прямо у нас в лечебном корпусе, была отмечена первая годовщина реабилитационного отделения. Сотрудники и больные принимали гостей: коллег из других подразделений и родителей пациентов. Отделение состоялось, и о своём вкладе в его создание я знал, ничего не демонстрировал, но чувство гордости при этом испытывал. Здесь я был человеком на своём месте, и хотя к пятидесяти пяти годам это не было удивительным, считал, что мне очень повезло в жизни.
Тридцатого апреля, в день моего 55 летия, на работе я получил в подарок от коллектива натюрморт, на котором были изображены натуральные продукты: редис, картофель, капуста, лук и кусочек сала. Рядом с ними лежал нож, и на заднем плане была изображена тёмная бутылка без этикетки, видимо, с пахучим подсолнечным маслом, которым предполагалось заправить, приготовленный из овощей салат. Эта работа нашла свое место в нашем доме на стене напротив обеденного стола.
Семья наша жила дружно, в мае Маше исполнилось восемнадцать, она была очень красивой и такой же весёлой, как её мама. На день рождения получила семнадцать салатово-розовых роз и, конечно, подарки, а летом мы опять выехали в Коктебель. Машенька вернулась домой чуть раньше – уж очень ей хотелось побыть хозяйкой собственного времени и чувств. Тем, какой она стала к своему совершеннолетию, я всё больше и больше гордился и уже верил в то, что в будущем она себя покажет и как хозяйка, и как хорошо соображающий человек и в работе, и в жизни. Я не торопился с выводами, но, несмотря на отсутствие звезд, сорванных с неба, видел в Маше очень много хорошего, по настоящему доброго. У неё было много друзей. В дружбе она уважала и себя и других, умела при необходимости очень тактично, и по-девичьи умно прервать нежелательные для нее отношения.
Сыном я гордился всегда, и особенно, когда Саша достиг юношеского возраста. Меня радовали его успехи в учёбе и спорте и дружба с очень разными всегда интересными ребятами. Срочная служба сына прошла в воздушно-десантных войсках, он закончил морскую академию и ходил в плавание на учебном парусном фрегате «Дружба». Побывал во время учебы в Соединенных штатах, Индии, Испании, Италии и других странах. Радовало и то, что он, так мне, во всяком случае, казалось, во многом походил на меня движениями и внешностью.
У Маши были свои достоинства: она была привлекательной, обладала обаянием, и всё больше появлялось у меня убеждённости, что живой ум Марии обеспечит ей жизненный успех и счастье.
Летом мне предложили преподавать на курсах менеджеров при кадровом агентстве, открытом Анжелой, которая ранее училась на курсах референтов и знала меня как преподавателя. Я опять согласился, и эта небольшая перемена, новый предмет, который мне предстояло преподавать, снова была кстати. Пришлось знакомиться с понятиями менеджмента и заниматься программой по этике и психологии бизнеса. Курсы были краткими, что позволяло мне преподавать лишь основы столь актуальных знаний. Благо, проработав много лет хотя и не высокого ранга, но руководителем, я, читая учебную литературу, понимал, о чём в ней идёт речь. Времени для дел хватало, но отдыха я в ту пору явно недобирал, а поскольку работал в разных концах города, то частенько с удовольствием дремал в маршрутке.
В том году я был в Столице несколько раз, сын познакомил меня со своим товарищем Геннадием, окончившим в прошлом Иркутский Университет и хорошо знавшем моего одноклассника Виталия Краснова. Гена из своего кабинета позвонил ему, и я долго беседовал с Виталиком об однокашниках. Договорились, что в случае моего приезда обязательно будет проведена встреча с ними, которую Краснов организует лично. Интересно, что Гена родом был из Кривого Рога, города Екатеринославской области, где по-прежнему жили его родители. Года за два до этого Саша отдал сыну Геннадия, проживающему в Иркутске с мамой, своего кота по кличке Москин, очень породистого и такого же черного, как наша родная кошка Клёпа.
В ночные клубы Екатеринослава я не попадал, не было нужды, хотя в городе их хватало, а вот в Столице мы несколько раз с сыном и его друзьями в клубах были и пару раз посетили ретро-заведение «Петрович», оформленное в весьма интересных традициях. На полках вдоль стен были выставлены предметы культурно-бытового назначения довоенных времён: граммофоны, патефоны, керосиновые лампы, печатные машинки. Чёрно-белые фотографии, свидетели той поры, висели на стенах. В центре клуба была танцплощадка, на которой я, вдруг осмелев и забыв про свою больную спину, очень резво танцевал в общей веселой толкотне. Звучали мелодии, известные с детства, ещё с пятидесятых: «Ландыши», «Вишневый сад», и более поздние «Королева красоты» и «Эти глаза напротив».
Публика была в возрасте, были седые мужчины, роскошно одетые или сохраняющие джинсовый, спортивный стиль, были неувядающие дамы в бриллиантах, и каждый выполнял свой экспромт самозабвенно и со знанием дела. Атмосфера захватила меня, и я был благодарен сыну и его другу за этот вечер. Удовольствие стоило недешево, а угощали меня от души. Возвращаясь домой ранним утром или поздней ночью, мы с сыном беседовали, нам было о чем поговорить и было на это время. Мы были вдвоем в его съемной квартире на Мосфильмовской. Вспоминали детство Саши и говорили о своих сегодняшних заботах, о философии и современных роскошных спортивных клубах, о Столице, вспомнили о том, как стояли в очереди в Мавзолей и брали с рук билеты на балет в Большой театр.
Театр мы оба любили. Саша, по-моему, классе в восьмом стал посещать театральную студию. Помню, как-то вечером зашли к нему ребята, дома сына не было, я обменялся с ними несколькими фразами, а ему доложил о визите юной, богемной публики, сказав, что о нем справлялись представители Мельпомены. Он объяснил мне, что это его друзья из театрального училища. Знаю, что свое участие в студии он всегда вспоминает с чувством доброй памяти и благодарностью к ее руководителю, женщине, имя которой я, к сожалению не помню.
Моя сценическая деятельность начиналась с пионерского барабана, на котором я лет в четырнадцать отбивал ритмы модных тогда песен и мелодий. Музыка воспроизводилась с виниловых пластинок электропроигрывателем или патефоном. Дебютом моим в музыкальном коллективе была игра на свадьбе, в небольшом составе: аккордеон, тромбон и ударник. На ударных инструментах играл я, переполненный гордостью. Играл я девятнадцать лет на свадьбах, банкетах, вечерах танцев и в армии на строевых смотрах. Играл на праздничных концертах и на похоронах, трезвый и не очень. И еще я пел модные, подходящие к случаю песни, а иногда, очень редко выступал на самодеятельных конкурсах очень популярных в ту пору. Я находился на сцене в присутствии зрителей и много, много раз слышал адресованные мне аплодисменты.
В шестьдесят девятом году моя старшая сестра, в те годы руководившая Народным театром, пригласила меня на исполнение роли, и сразу главной, в спектакль по пьесе Леонида Леонова «Обыкновенный человек». Выпуск спектакля затягивался, а играть было некому, и она обратилась ко мне: «Братик, выручай». И я выручил. Актером я, конечно, не был, но не подвел и очень старался.
Зрителем я всегда был благодарным, видел очень много спектаклей и в нашем, иркутском, театре и в столичных. В родном городе мне довелось видеть на сцене больших мастеров оперетты Виктора Жибинова и Григория Муринского, актеров театра драмы Виталия Венгера и Виктора Егунова, великолепно сыгравшего в «Беге» генерала Хлудова. В Столице и Ленинграде я при всякой возможности проникал в Большой и Малый театры, на Таганку, во МХАТ и в «Современник». И в Питере был даже в БДТ. Повезло, я видел и слышал великих артистов: Плисецкую и Лавровского, Копеляна и Лебедева, Терехову и Степанову, Смоктуновского и Евстигнеева. Я вслушивался и вглядывался в их талант и, конечно, был счастлив. Все было очень просто: я интересовался искусством, и оно дарило мне радость и страдания, пробуждало мысли и наполняло чувствами. У нас с сыном была хорошая традиция: возвращаясь из театра, мы всегда подробно обсуждали спектакли.
Поездки к сыну обновили мои театральные контакты, возвращаясь в Екатеринослав, я делился впечатлениями, много рассказывал и пробуждал этим страсти Светланы по Столице театральной, архитектурной и, конечно, вызывающей у нее романтическую ностальгию. Она тоже хотела в Столицу, было принято решение в самом начале января выехать вместе и провести там Рождественские праздники первого года начавшегося третьего тысячелетия. Четвёртого января мы отправились в путь.