Необычно звучащее слово Коктебель - «голубые горы» - название поселка, расположенного в восточной части Крыма, на побережье Черного моря между городом Феодосией и Судаком, я впервые услышал, когда жил в Иркутске, еще до службы в армии. Поселок имел и другое название - Планерское, которым был обязан своему особому расположению вблизи горного массива, где воздушные потоки создавали возможность для полетов на планерах смельчакам, любителям парить высоко в небе подобно птице. Названия поселка власти чередовали в зависимости от веяний политических ветров и решений правительства.
История этого чудесного места на берегу прекрасной бухты у подножия затухшего вулкана Кара-Даг имела вписанные в свои страницы еще в самом начале двадцатого века имена Максимилиана Волошина, Марины Цветаевой, Андрея Белого и других известных литераторов, творцов Серебряного века. Их судьбы были переполнены страстями, а воспоминания о них хранили драматизм их историй и трагедию тех времен. Проистекая из богемных традиций, в центре бухты, на прилежащей к дому-музею Волошина территории, был основан Дом творчества писателей. С намерением отдохнуть и поработать сюда слетались многие деятели литературы и искусства. Здесь же, в поселке, с давних пор нашли свой интерес художники, выписывая прекраснейшие пейзажи и морские сюжеты.
Места были богатейшими, погасший вулкан в своих недрах и на поверхности хранил разнообразие самоцветов, из которых особенно знаменитыми были сердолик, яшма и агат.
Для более подробного, а, главное, компетентного описания всего упомянутого, познания мои, к сожалению, весьма скудны. Они представляют лишь поверхностное знакомство с вещами, о которых сказать очень хочется.
Я, конечно, слышал о временах ОСАВИАХИМа, а слово «планер» напоминало мне имена легендарного лётчика Валерия Чкалова и Сергея Королева - конструктора космических кораблей. Но сам я о небе не мечтал, разве что, как многие друзья детства, лет в двенадцать недолго посещал авиамодельный кружок во Дворце пионеров и помнил, где в хвостовом оперении самолета киль, а где – стабилизатор, и что такое элерон и фюзеляж и, как романтик, понимал увлеченность небом.
В горных породах мои знания были еще более скромными. Романтика геологоразведки коснулась меня в детстве песнями о геологах, популярностью этой профессии среди родителей моих одноклассников, и тем, что в восемнадцатилетнем возрасте я работал пионервожатым в лагере «Юный геолог». В недрах моей родной сибирской земли таились сказочные богатства - от угля, руды и нефти до редких металлов и алмазов, и первыми из людей с ними соприкасались геологи. О самоцветах я помнил из сказок Павла Бажова о Даниле-мастере и Хозяйке Медной горы.
Жена моя, Светлана, предпочитала Коктебель другим крымским курортам и, доверившись ее выбору, в августе девяносто четвертого мы вдвоем выехали туда на отдых. Поезд доставил нас на станцию Айвазовская, а оттуда путь был продолжен на такси. Водитель взялся подыскать нам квартиру и привез на улицу Победы, где жил некто дядя Боря. Подходящей комнаты у него не нашлось, она была предложена его соседкой и родственницей Валентиной Ивановной Корчиной.
Первое впечатление о хозяйке расположило меня к тому, чтобы вверить этому новому, незнакомому человеку и всему её дворовому пространству наше обитание, стать временно соседями ее семье и таким же, как мы, отдыхающим, нашедшим здесь немудреный комфорт. Более всего меня впечатлили внешность и поведение хозяйки. Она приглашала к себе спокойно и без суеты, хотя весьма активно знакомила гостей с расположенными во дворе и в доме удобствами. Ею были упомянуты имена нескольких известных артистов, ранее у нее останавливавшихся, да и в этот момент в доме находилась жена Георгия Жженова, которую мы лицезрели собственными глазами.
Для меня важными обстоятельствами в выборе жилья были порядок, обеспечение сохранности наших личных вещей и комфорт. Я понимал, что проявляемый в этом непродолжительном знакомстве сильный характер хозяйки может создать свои сложности в решении мелких житейских вопросов, и не ошибся. Не раз в последующие годы в обсуждениях суммы, назначенной за проживание, верх брала хозяйка, но это ничего не меняло, а только подтверждало правильность нашего выбора. Человеком она проявила себя прекрасным.
Сила ее была теплой, материнской, заботливой и ненавязчивой. Я уважал ее всегда, немножко побаивался, и мне это даже нравилось. Лицо ее было открытым, глаза – серыми, мудрыми, взгляд порой мог быть нежным, например, если она смотрела на детей или беседовала о том, к чему питала любовь. Она была ростом чуть выше среднего, достаточно полной, и силу ее характера повторяла фигура.
Во дворе она выполняла всю работу по поддержанию чистоты, на ночь запирала ворота, выходящие на улицу Победы, замком, скрепляя им, звенья цепочки, которой обматывала их створки. Она обладала способностью жить размеренно, всегда находила возможность улыбнуться, улыбка её была естественной и щедрой. В возрасте уже за семьдесят она занималась заготовкой на зиму консервированных салатов, фруктов и варенья и делала все умело и с любовью.
В период знойного лета, когда термометр показывал до сорока градусов в тени, днем она сидела в беседке, расположенной в центре двора, и всякий раз, когда я проходил мимо нее, многозначительно говорила: «Жара!», отвечая этим на все возможные вопросы и упреждая любые мои высказывания. Прибавляя к некоторым глаголам в окончании к букве «т» мягкий знак, она придавала их звучанию особую обстоятельность и убедительность: «работаеть», «живёть», «читаеть» и так далее.
Для проживания нам была выделена самая маленькая в хозяйском доме комната с двумя металлическими койками, над одной из которых висела большая икона, а над другой – репродукция с изображением старинного Кремля, с парящими над его стенами и башнями ангелами. С первых минут нам было хорошо в этой комнате, это был наш первый семейный выезд в Крым. А для меня с этой поры началось освоение его самой богемной деревни, сочетающей в своем облике признаки многообразия культур и бескультурья, и даже сохранявшихся фрагментов интеллигентности.
В эту пору настоящее нашествие на землю полуострова происходило рядом с нами. По всему поселку и по его узкой набережной сновали иномарки с затемненными окнами, несущими номера разных областей Украины и зарубежья. Здесь можно было встретить легенду тех времен – «шестисотый» Мерседес, джипы, напоминавшие броневики, и эффектные авто с пассажирами, похожими на гангстеров из итальянских фильмов со славянскими лицами, несущими страх и угрозу и обеспокоенными по-взрослому серьезной задачей.
Совсем молодые ребята в борьбе за зоны влияния были готовы на многое. Слухи о столкновениях между ними, правдивые и не совсем, витали вблизи тогда еще небольшого количества торговых точек, маленьких кафе, ресторанчиков и торговцев курортными товарами. Вокруг художников-маринистов, приехавших отдохнуть и заработать, и ювелиров, торгующих изделиями из местных самоцветов, крутилась наглеющая публика и собирала оброк. И никто этой их «работе» не мешал.
Смотреть на весь этот парад перестроечного беспредела было страшновато, во многих лицах усматривался опыт криминальной жизни, но ни Светлане, которой необоснованные страхи были чужды, ни мне, человеку осторожному, о чем сам я никогда не жалел и следовал в жизни истине «береженого Бог бережет», бояться было нечего. «Мрачные лица» интересовались теми, кто зарабатывал деньги на побережье. Одним из самых популярных слов начала девяностых стало слово «рэкет» - сверхсовременная форма налогообложения. Получатели денег с торговцев, обосновавшихся на набережной, были представлены разношерстно- от криминальных авторитетов до обычной шпаны, которая обирала несведущих и несмелых людей, избегающих конфликтов. Ушлая публика называла их «лохами» и «хлопала», как мух. Люди не знали, какому Богу молиться, непуганые ранее граждане были доверчивы и все оглядывались по детской своей привычке на государство, которое «ну должно же…»
Денег у взрослых молодоженов было очень мало, да и те я хранил в комнате в висящей на плечиках над постелью под образами курточке. Достатком от нашей пары не веяло, и это обеспечивало безопасность. Пустых драк и хулиганства не наблюдалось, разве что молодые и постарше, хиппующие, играющие на всем, чем можно и нельзя: разбитом контрабасе, кавказском барабане, конечно, гитарах, ксилофонах из стеклопосуды, и поющие люди разного пола, порой курившие «травку», привлекали мое внимание – но это был коктебельский колорит.
Традиционно, кроме приличных людей, сюда летом съезжалась публика во многом неопрятная, жила она в палатках и шалашах в антисанитарных условиях в левой части бухты, если стоять лицом к морю, ориентировочно там, где облюбовали для загара участок пляжной полосы нудисты. Хиппующие туристы пили крымское вино, им было весело, и для Светланы, которая до этой нашей совместной поездки бывала здесь много раз в студенческие годы, зрелище было привычным.
Она знакомила меня с Коктебелем. Пляж располагался вдоль всего берега бухты, пейзажи открывались великолепными картинами при взгляде на море и прилегающие горы с любой точки берега. Я, как и все отдыхающие, любовался красотой окружающей природы и нависающим над морем Кара-Дагом, очертания которого напоминали профиль Максимилиана Волошина. Его Дом-музей находился в центре бухты и возле него был вход в Дом творчества писателей, так называемый Литфонд.
Писатели в этом прекрасном пансионате жили в корпусах, которые располагались на территории парка, а многочисленные деревья, ухоженные кустарники, газоны и клумбы оберегали отдыхающих от палящих лучей южного солнца и хранили прохладу. В тенистых аллеях, посыпанных каменистой мелкодробленой крошкой, создавалась атмосфера покоя, дышащей листвы и прекрасных запахов хвои. Можно было предположить, что в восьмидесятых годах и ранее весь этот парк был более культивированным и ухоженным и, как во всех санаториях и пансионатах в Советском Союзе, порядок в нем был образцовым. За каждый участок территории отвечали назначенные лица, и было кому за всем этим следить, кому спросить и с кого. Но, несмотря на трудности перестроечного периода, пансионат сохранял остатки былого организма, дающего возможность для творчества немногочисленным отдыхающим, имеющим к писательству прямое отношение.
Прогуляться по этой территории мог любой человек безо всяких сложностей, никакого особого пропуска не требовалось, можно было уединиться в аллее, присесть на скамеечку и отдохнуть. Был здесь теннисный корт, площадка для игры в футбол, бильярдная и чайная с вкусными пирожными и чаем с ароматом крымского разнотравья. В углу небольшого зала стояло пианино, по вечерам здесь звучали романсы, и атмосфера отличалась богемностью, иногда здесь могли петь и гости, и однажды даже я исполнил несколько романсов под фортепианный аккомпанемент. Столовая, выходившая на набережную, кормила отдыхающих вкусно и сытно. На участке набережной перед столовой, который люди называли кто вернисажем, кто папертью, торговали картинами, поделками из кожи, дерева, ракушек, камня и металла и всякой прочей всячиной.
Днем вся прибрежная полоса была пляжем, а вечером вся набережная становилась местом массового гуляния обитателей необычной деревни. Прогулки по главной улице, местному Бродвею, были для меня любимым занятием с юных лет. В Иркутске, в котором я вырос, это были улицы Карла Маркса, Ленина и набережная реки Ангары. И с тех самых пор, куда бы судьба ни забрасывала меня, я в первый же вечер присоединялся к завсегдатаям Невского проспекта в Ленинграде, улицы Горького и Арбата в Столице, главных улиц Красноярска, Омска, Томска, Пскова и Ангарска, знаменитой Деррибасовской и Приморского бульвара в Одессе.
Это было моим любимым занятием, и здесь, в Коктебеле, я не преминул вернуться к прогулкам, спасавшим меня когда-то от скуки, домашних вечеров детства, еще до телевизионных времен. Занятие давало мне возможность видеть очень многих людей, останавливать взор на всех, кто был для меня привлекательным, и обнаруживать их взгляды на себе. Не было для меня никогда ничего прекраснее и значительнее, чем глаза людей. Я вглядывался, и в них иногда мне удавалось поймать отражение собственной заинтересованности.
Тогда же, в девяносто четвертом, один очень приятный молодой человек, девятнадцатилетний Саша Резниченко, выпускник Харьковского художественного училища, предложил Светлане нарисовать её портрет. Помню, встречались они один раз, талантливый мастер работал более четырех часов, и портрет удался. На мой взгляд, ее чистота, доверительность и удивительно юная, романтическая натура были отображены смело и академично. Красота Светланы была натуральной, утренней, а взгляд отрешенным от внешнего мира и немного грустным.
Это был уже второй портрет в нашей семейной коллекции. Первым по хронологии был мой, нарисованный в Столице на Арбате в памятный день 2 октября 1993 года. Тогда, буквально рядом с уголком портретистов, метрах в трёхстах, на Смоленской площади, было сооружено нечто подобное баррикадам. Столица гудела новым гудом постперестроечного накала. Возбужденные толпы народа, организованные в колонны и пикеты, отстаивали свои взгляды, свободы и права. Путь им указывали сведущие политики и лидеры движений. В Белом доме оборону держал Верховный Совет России, отстаивая свои позиции перед кремлёвской властью.
Мы с сыном направились на вечернюю прогулку вовсе не из политических порывов и на Арбат забрели по традиции. Несмотря на революционную обстановку, которую я лично всерьез не воспринимал, решили заказать ребятам мой портрет в память о встрече и пока есть деньги. Мимо проследовала колонна манифестантов, один из которых со злорадством вскрикнул: «Хана вашему Ельцину», обращаясь к незримым врагам демократии. Портрет нам вручили, на нём я получился настороженным – мальчишки, напротив нас с художником, играли в футбол пивной банкой, и я побаивался прямого попадания в собственную физиономию. На следующий день я уехал в Екатеринослав, а по зданию Российского парламента стреляли танки.
Следующее, третье изображение, сделанное уже позже портрета Светланы, было снова моим, предложила мне его сделать Людмила, художник из Риги, с которой тогда мы знакомы не были. Согласиться я не мог, денег не было, в услуге не нуждался, и оценить мастера возможности не имел. Меня убедили, и я, сказав, что оставлю работу автору, предоставил себя искусству. Произведение вышло великолепным, все, кто его видел, непременно отмечали высокий уровень художника, её особый стиль и понимание натуры. Рисунок Люда мне вручила, и с каждым годом я все больше понимаю его ценность. Есть у нас с женой план оформить эти работы в рамки, как подобает, и, отдавая дань прекрасным временам нашей жизни, разместить их рядом в своей квартире.
В Коктебеле был пляж натуристов – людей, загорающих без одежды. Встреча с ними была полной неожиданностью для меня, и хотя я, по своей работе, присутствовал при обнажении душ, массового откровения тел мужчин и женщин никогда не наблюдал. Впечатления были сложными. Преодолевшие запреты общегражданской этики люди вызывали во мне то уважительное признание за смелость и сохраненное приличие без помощи покрова одеждой, то смущение незваного гостя в чужом доме. Сексуальное влечение моей рвущейся природы в форме любопытства и фантазий получило удовлетворение – можно было смотреть на обнаженных женщин, и я, конечно, этим воспользовался, испытывая чувство благодарности к милым дамам. Проходя по нудистской земле, я, всматриваясь, делал вид, что будто ищу кого-то, но так делали все озабоченные лазутчики, и именно такое поведение выявляло их.
Впечатлений от Коктебеля было немало, для осмысления их требовались годы, а многие последующие проведенные здесь отпуска дополняли увиденное и превращали в замечательный опыт, становившийся частью моей жизни.
Отдых у моря был недолгим. Лето закончилось, и первого сентября я повел Машу в школу в седьмой класс. Я очень гордился такой возможностью и делал это каждый год. Там, на школьном дворе, встречались дети, родители и учителя, еще загорелые и свежие после летнего отдыха. Это особенное чувство родительской общности духовно сближало уже разделенных признаками разного материального достатка людей, ведь все они в эти часы были просто мамами и папами. Знакомые словосочетания: родительское собрание, родительский комитет, плата за…, деньги на…, фонд класса, отличники, неуспевающие имели прямое отношение ко всем здесь присутствующим. Именно тогда, на этой торжественной линейке, предо мной открылась ещё одна, новая возможность испытать себя.