В середине ноября я познакомился с человеком, которому был рекомендован общей знакомой, когда-то работавшей со мной на предприятии «Свет». Встреча произошла у входа в библиотеку, Сергей Алексеевич был представлен мне по поводу проблем, связанных с употреблением спиртного. Это был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, крепкого телосложения, широколицый, со светлыми глазами, имевший признаки полноты тела и мягкие черты лица. Вид его отражал повод, по которому состоялось знакомство: осанка не была бодрой, темно-серый плащ был застегнут на все пуговицы, и, кажется перетянут поясом. На голове его была шляпа, и всю печаль картины дополняла грусть и промозглость осенней погоды. Единственным, что защищало его от мук жизни, был большой черный зонт-трость.
Вне сомнений, помощь ему была нужна, и я уже умел ее оказывать. Нужно было помочь человеку понять самого себя, определиться в ситуации и намерениях и вернуться к полноценной жизни. Были назначены встречи, по две в неделю, каждая из которых длилась до полутора часов.
Он работал механиком в управлении связи и мог жить безбедно, но пристрастился к спиртному и терял не только деньги, но и авторитет. Семьи у него не было, были только водка, боль и одиночество. Сергею очень понравилась моя кожаная куртка – в ней он усматривал признаки благополучия, которого ему так не хватало, которое он потерял, и вернуть не надеялся. Я уверил его в том, что наша совместная работа позволит ему приобрести такую же куртку к 23 февраля, что, учитывая его долговременную службу в армии и статус офицера в отставке, было бы очень кстати.
Человеком Сергей был эмоциональным. Глаза его в процессе работы часто становились влажными, рассказы были яркими и категоричными, в них было много предвзятости и обид. Особое место в них уделялось признакам его собственной элитарности: отец – генерал, брат – в министерстве, живут в столице, сам он – москвич, машина – была, образование высшее музыкальное – Институт имени Гнесиных. На фортепиано и на гитаре он действительно играл хорошо, и что из его рассказов было вымыслом, для меня особого значения не имело, налицо была потребность убедить меня, окружающих и, более всего, самого себя в том, что он- настоящий, заслуживает большего, в словах звучали то обида, то возмущение. Это был большой по габаритам ребенок весом килограммов в девяносто, с непростой судьбой взрослого человека. Он имел техническое образование, человек двадцать подчиненных: механика, диспетчера, водителей, трактористов, работу знал, но все это не делало его счастливым.
Однажды весной, когда он уже ходил в кожаной куртке, Сергей Алексеевич на очередной консультации заявил о своем намерении уйти с этой работы, так как здесь за ним закрепилась репутация человека пьющего и ненадежного. Сейчас, увидев в себе другие признаки, он стал тяготиться такой порочностью. Я спросил его: «Разве все Ваши возможности на предприятии реализованы? Нет ли у Вас намерения организовать еще и свой, частный, бизнес, которому сегодняшняя деятельность будет способствовать?». Впоследствии такой бизнес был им организован, а окончательно в частную деятельность Алексеевич ушел, имея четырехлетний опыт трезвой жизни.
Еще одним человеком, который обратился ко мне за помощью по рекомендации Светланы, была мама одного из ее учеников, шестиклассника Андрюши, звали ее Настя. Это была красивая, светлокожая, молодая женщина с длинными волосами, падающими на ее плечи и спину. Она была высокой, кареглазой женщиной с гордой осанкой. Сложности в ее жизни возникли в отношениях с мужем, возникли основания его ревновать. У него появилась «другая», которая была его сотрудницей. Муж Насти к тому времени преуспевал в бизнесе. Он был красивым, ростом очень высок, себе нравился и, по ее словам, вел себя в застольях, в компании, где бывала и та женщина, непристойно, о чем Насте сообщали как всегда появившиеся в такой ситуации доброжелатели.
Терять мужа не хотелось, а он все чаще не ночевал дома. Поводов для объяснений своего отсутствия найти было нетрудно: ими были требования работы, у которой нет четкого регламента, которая продолжается и днем и ночью, и банкеты – это тоже работа. Иногда жена и ребенок отсылались им из города в Крым или за границу с целью уберечь их от опасностей, связанных с борьбой конкурентов, которая в ту пору была очень жесткой.
Объяснения мужа с истиной тех лет не расходились, но другая женщина была, и это удручало Настю. Ей было очень тяжело, когда-то они вместе учились, он долго ее добивался, часами простаивал под окнами общежития. Они поженились, и, может быть, жили бы тихо и спокойно, но тут случилась пресловутая перестройка и началась селекция общества с помощью открывавшихся возможностей. Муж оказался способным – его взяли в бизнес родственники как молодого, энергичного и способного к новой жизни молодого человека и он их не подвел.
Насте, конечно, нравились плоды мужниного успеха: первые признаки роскоши в одежде и косметике, частые поездки за рубеж и проживание в хороших отелях. Все это было прекрасно, но муж менялся на глазах, он стал себе «позволять» и, возможно, уже не такой прекрасной, необходимой и, главное, превосходящей его в чем-то становилась Настя. Может быть, где-то в глубине его души таившимся обидам пришла пора вырваться наружу?
Во всяком случае, у него появились большие возможности, и он показывал себя во всем так, как жаждала подкрепленная успехом и достатком натура. Ведь он не получал наследства, а создавал этот капитал умом и сердцем, терпел страхи, рисковал, действительно не спал ночи и все это делало его уверенным в себе.
Бизнес начала девяностых был кровавым и контрастным, во многом авантюристичным и приносил колоссальную прибыль. Иногда он был наивным своими надеждами и необоснованными подсчетами, а затем печальным – наступавшими разочарованиями. У тех, кто выживал и становился частью обеспеченного общества, были все основания гордиться собой. Самоуважение и самоуверенность резко взмывали ввысь, вырвавшись из жизни своего исконного сословия, вместе со скромностью люди порой теряли и приличия. Это была болезнь роста, болезнь «новых» русских и украинцев, узбеков и калмыков, в большинстве своем людей молодых. Роскошь требовала самоограничения, а деньги открывали бескрайние просторы для созидания и потребления. И тут уж кто, во что был горазд.
Наши встречи с Настей продолжались, проходили они в библиотеке, в той комнате, где я вел заседания клуба. Ее состояние пробуждало во мне особую заботу, но не жалость, жалкой Настя не была. Ей было плохо, очень обидно, с ней обошлись грубо и несправедливо. Она любила свою семью, маленького высокорослого и светловолосого сына, родственников мужа и, казалось, ничем не способствовала такому повороту судьбы.
Она много плакала, часто звонила мне по телефону домой, я отвлекал ее вопросами о разных несущественных вещах, пытаясь вырвать из нескончаемой и мучительной рефлексии образов, перебирания фраз, обвиняющего и разъясняющего внутреннего монолога. Иногда это удавалось, и разговор прекращался.
Терапия с Настей не была академической, как и сам я, по сути – самоучка, возможно, имеющий определенные способности к такому занятию. Но сопереживание и добросовестное, в чем-то всегда личное отношение не только к Насте, но и ко всем людям, приходившим с проблемами, у меня было всегда. Настя была наделена особой нежностью и женственностью, в ее лице, как и в фигуре, не было ни одной жесткой линии, ни одного угла. Мягкость не делала ее слабой – она была очень гармоничной, голос звучал достойно и определенно. Со временем, где-то к весне, ситуация приняла более отчетливую форму. Развод был неизбежен – это было уже оговорено, и она требовала выполнения поставленных условий. Супруги договорились, и ей с сыном были оставлены отремонтированная трехкомнатная квартира, машина, гараж и некая сумма. Были оговорены многие моменты, касающиеся содержания их общего сына. Андрей дружбу с отцом поддерживал, и все сложилось как должно для цивилизованных людей.
Осадок грусти в подобных случаях всегда остается, души помнят счастливые дни и светлые чаяния прошлого. Раны разрушенной любви заживают очень медленно, а шрамы полностью не исчезают никогда.
Весна девяносто четвертого года подарила мне прекрасную встречу с Карпатами. Подарок этот был вручен профсоюзным комитетом в виде путевки в санаторий «Соймы», лечебная вода которого была рекомендована мне для оздоровления. Санаторий расположился на склоне одной из многочисленных невысоких гор, на которой густо росли красавицы ели, стройные, зеленые, с седоватыми лапами нижних мохнатых ветвей. Был май, весна уже набрала полную силу. Многие отдыхающие в свободное от процедур время загорали, а самые смелые даже купались в горной речке, то бурной после сильных дождей, то текущей плавно и смиренно.
Номер мой был на третьем этаже, имел балкон, и, выходя на него, я наблюдал три наиболее близкие мне горы. Эти создания природы были прекрасны своими пропорциями и воплощали собой особую таинственную гармонию Прикарпатья. К своему большому сожалению, раньше этот чудесный край знал я только по песням композитора Ивасюка. Очень любил их исполнителей Софию Ротару, Яремчука и Зинкевича. В семидесятых, в годы их особой популярности, я жил в Сибири, но слушал и даже пел эти песни самозабвенно и, кажется, даже видел вот эти самые горы и эту горную речку.
В моем отдыхе была лишь одна проблема: было скучновато, по вечерам многие мужчины выпивали и играли в карты. Было несколько пар, пребывающих в атмосфере курортного романа. Всего этого я не поддерживал: спиртное не употреблял, а с женщинами санатория, общаясь всегда охотно, романа не заводил.
К корпусу, в котором я проживал, вела длинная многоярусная бетонированная лестница, периодически разделенная площадками. На них стояли скамейки. Однажды я сидел на одной из них, сидел с молодой девушкой, которая частенько со мной общалась, то ли ей было скучно, то ли привлекал ее мой респектабельный вид. Общение было интересным и для меня: девушка говорила с красивым западно-украинским акцентом, приехала из Дрогобыча, смотрела на мою персону как на важную фигуру и называла меня паном. Мы присели на солнышке, торопиться было некуда, и вдруг на краю площадки я увидел большую серую змею. Пугаться возможности не было, я внимательно следил за ней, девушке ничего не сказал (а вдруг она закричит и этим привлечет опасность?). Змея проползла на расстоянии не более двух шагов, с площадки переместилась за ограждение лестницы и исчезла, вползая по откосу горы. Девушке я рассказал об этом позже, и она без всякого удивления ответила, что для этих мест такая встреча вполне естественна. А в голове моей возникла мысль о том, что змея эта передала мне привет от первой жены, недвусмысленно намекнувшей на то, что вот опять ты сидишь рядом с дамой, и зачем же ты только разводился! Мысль эта была странной, но в душе моей тогда что-то дрогнуло, и стало стыдно.
Этим же летом, только в августе, состоялась наша первая семейная поездка на отдых.