Тяжелых минут в жизни всех четверых супругов, чьи семьи распались, было прожито немало. Были между ними выяснения отношений, телефонные звонки с угрозами, неслучайные встречи, и каждому из нас было тяжело по-своему. Одних съедала совесть, других – обида, каждый искал выход своим чувствам как мог. Виноватыми, конечно, были я и Светлана, а нашим близким, особенно детям, трудно было понять, за что так судьба незаслуженно и неожиданно с ними обошлась. Мой сын в свои двадцать четыре года достиг уже определенной зрелости, стал взрослым и самостоятельным, но все это было ему небезразлично. Он сказал мне, что считает такое решение моим личным делом, но все же история эта ему неприятна. О Маше – десятилетней дочери Светланы, о ее положении писать очень тяжело, для ребенка рана была неизлечимой. Никакие объяснения со стороны матери и отношение мое к ней – открытое и ответственное, моя расположенность к детям, лично к Марии, красивой темноволосой девочке с очень живыми, все понимающими глазами, положения не спасали. Ей было труднее всех.
Эпоха перемен всюду оставляла свой след шрамами на сердце, памятью совести и проблемами дум, а поезд жизни шел уже по другой колее, отдаляясь от весны девяносто первого года.
Дом, в который я пришел жить, был расположен на главном проспекте Екатеринослава. Центральная часть проспекта была отделена от проезжей его части красивой чугунной решеткой, за которой проходили одна, а в некоторых местах и две прогулочные аллеи. Вдоль аллей ждали желающих отдохнуть удобные скамейки–диваны с выгнутыми сиденьями и спинками, по всей протяженности проспекта, от железнодорожного вокзала и до нависающего над склоном Днепра его окончания, высились деревья. Обелиск славы героям Отечественной Войны и Вечный Огонь были установлены здесь, над Днепром, в начале семидесятых. Каштаны, акации, пирамидальные тополя и клены на тротуарах и аллеях были когда-то высажены с очень удачной последовательностью, и весь этот ансамбль парковой культуры был великолепен.
Скамеечки пользовались спросом у пожилых людей, они просиживали там порой часами, наверное, сопровождая свои высказывания многозначительными обращениями к свидетелям счастливых и горестных времен. Частым и обычным для такого общения был оборот: «а помнишь?», о котором великая актриса Фаина Раневская как-то сказала: «одиночество – это когда не с кем поговорить о прошлом…». Люди эти пережили войну, которая была прямо здесь и безжалостно прокатилась по их чувствам и судьбам. Им было о чем поговорить и что вспомнить.
На других скамейках сидели влюбленные пары, обнявшись и прижавшись, друг к другу. В солнечный день свободных мест не оставалось. Вдоль чугунной ограды стелился широкий газон, к осени на его еще зеленую траву с облетающих веток падали желтые листья, а зимой совершенно неестественно на зеленой траве выглядел снег. По проспекту были проложены трамвайные пути, и вагончики сопровождали свое продвижение знакомым каждому горожанину перезвоном. Часть проспекта, вымощенная брусчаткой, круто поднималась вверх и далее, уже ровная дорога снова имела асфальтовое покрытие.
Двор, в котором жила Светлана, был неподалеку от вокзала и тыльной своей границей прилегал к главному рынку города, носившему название «Озерка». Рынок был огромным, полновесно оснащенным, и все же хронически благоустраивался и реконструировался. Он был великолепен своим богатейшим ассортиментом, включавшем в себя, наверное, все, что рождала щедрая украинская земля. Мясные ряды не уступали в разнообразии плодоовощам, и я, человек, приехавший из Сибири, диву давался, глядя на эдакое, и даже весьма доступное по ценам богатство. Это был район между базаром и вокзалом – место бойкое и шумное, разноликое и все же очень престижное. Дома сталинских времен отличались своим монументальным видом, и квартиры в них были не малометражками – потолки были высокими, стены – кирпичными, а комнаты – просторными. Двор был обрамлен тремя домами, стоящими в линию проспекта, крайние дома углом поворачивали на отходящие от него улицы. Внутри двора был великолепный в прошлом миниатюрный парк, следы которого еще сохранялись благодаря отчаянным усилиям некоторых жильцов и беднеющего на глазах ЖЭКа. Старожилы любили свой двор и делали все возможное, чтобы хоть как-то сберечь былое.
В этом дворе и в этом, крайнем справа, доме продолжилась перестройка моей жизни. До этого я поменял город, а как потом выяснилось, и страну, а теперь вот семью и квартиру. Экономических трудностей стало не больше, я старался, как мог, и даже пытался заниматься модной в те годы коммерцией, которая многих оставшихся без работы просто спасала.
Описывать малый бизнес тех времен достаточно сложно – все это занятие люди называли «купи-продай». В торговых рядах с сигаретами, дамскими юбками, китайскими, польскими и турецкими свитерами, мужскими брюками ярко зеленых и малиновых тонов и с прочей всячиной я встречал людей, с которыми еще вчера работал на заводе: конструкторов и технологов, ставших неожиданно для себя продавцами. Были среди них и те, кто как будто ждал заветного часа для выполнения своих бизнес талантов. Начав с аренды торговых павильонов или «точек» на вещевых или продуктовых рынках, они впоследствии открывали отделы и магазины.
Иные, не имея опыта в торговле и слабо представляя сложность финансовой ситуации в стране, сопровождаемой инфляцией, воодушевленные и осмелевшие от первых успехов, брали кредиты под проценты у таких же граждан, как они сами, и разорялись благодаря своему невежеству, оставляя своих недальновидных кредиторов ни с чем. Возникали конфликты: приходилось выплачивать долги, родители, спасая детей–коммерсантов, продавали свои квартиры и автомашины, заработанные за долгие годы самоотверженного труда, полученные по многолетней очереди на родных заводах, в институтах и прочих структурах социалистического государства. В ситуации перестройки кто-то наживался, а кто и разорялся, но меня эта сторона событий не коснулась – я, как и прежде зарабатывал немного, в рискованных прожектах не участвовал и все больше обращался в сторону прикладной психологии.
В июне девяносто второго года, несмотря на все материальные сложности, Светлана с Машенькой все же выехали в Юрмалу, в которой привыкли отдыхать каждое лето и продолжили традицию, которая с моим приходом не должна была нарушиться. Помог мне организовать такую операцию и обойтись скромной суммой Виталий, знакомый из Иркутска, которого мы со Светой годом раньше встретили в Юрмале случайно. Я тогда едва узнал его, окликнул репликой: «Из Иркутска?», и он отозвался. У нас с ним было очень много общих знакомых из школьных лет, и мы хорошо пообщались и не один раз. Он к тому времени был доктором технических наук, директором института, имел большие возможности, и пригласил нас в Юрмалу на следующее лето, обещая содействие.
Эта встреча с земляком произошла в августовские дни девяносто первого, и узнал я об изоляции нашего первого президента в Форосе и попытке переворота власти Государственным комитетом по чрезвычайной ситуации (ГКЧП) от рижан, прибыв тогда в командировку на завод ВЭФ. Получив пропуск, я вошел в комнату отдела комплектации и, оформляя бумаги, заметил, как сотрудники внимательно слушают приемник на латышском языке. Я что-то уточнил по поводу их столь пристального внимания к звучавшей информации, и они, поняв, что я не в курсе событий, просветили меня. Почувствовав серьёзность момента, я выполнил задание и возвратился в Юрмалу, где остановился на квартире. Света узнала о попытке смены власти в парикмахерской, в которой ей сделали красивую стрижку.
Вечером мы вдвоем поехали в Ригу, в городе видели танки, а на площади группу митингующих людей. Некоторые участники стихийного собрания возле памятника борцам за свободу слушали по переносным приёмникам постоянные сообщения различных радиостанций и в том числе «Эха Столицы». Я это хорошо запомнил. Ещё помню, что со связью с столицой и с Украиной на переговорных пунктах в тот вечер были проблемы, и всё же на одном из них мы дозвонились до родственников и к десяти вернулись в Юрмалу. Маша заждалась Свету и, стоя на диване в ночной рубашке, с распущенной косой, выглядывала в окно освещенная светом полной луны. Вскоре мы все вернулись домой в Екатеринослав, а Михаил Сергеевич-в Кремль.
И вот с помощью моего приятеля Виталия, через год, собрав все, что можно из финансов, Света и Маша отбыли в желанную для них Юрмалу. Я ждал их с нетерпением, считая дни. Жили мы вдвоем с кошкой абсолютно черного цвета, с большущими желтыми глазами, горящими, как две луны, и вызывающими во мне то страх, то восторг. Возвращаясь с работы и находясь в квартире в столь экзотической компании, я, поужинав, укладывался на диван и весь вечер поглядывал то на экран телевизора, то на глядящую в пространство Клеопатру. Я побаивался ее, уважал за гордую неторопливость и природную грациозность и любил за то, что она была доверена двумя хозяйками – Машей и Светланой - мне для проявления заботы. Сам я был доверен кошке для более близкого знакомства со мной, и ещё, чтобы ей не было скучно. В доме кошку все звали Клепой и хорошо знали ее непростой характер, свойственный всем обитателям квартиры.
Лето пролетело, и в ноябре мы выехали в Петербург. Я – в командировку, а Света-чтобы вместе со мной полюбоваться Северной столицей. Оба мы любили и Невский проспект, и гранитную набережную Невы, и Эрмитаж. В этом городе жила моя старшая сестра Нина с мужем Александром Саввичем – режиссером, проработавшим долгие годы во многих театрах страны и некоторое время возглавлявшем Драматический театр в Иркутске. Вместе с ними жили их сын Володя, почти мой ровесник, тоже режиссер, его жена Валентина, окончившая курс драматургии в Московском Литературном Институте. У них была дочь, шестилетняя Лиза, и ее по утрам Валя водила в садик.
Молодые супруги, а браку нашему было менее года, остановились в квартире этой творческой семьи. Нам была выделена главная комната, нас угощали самым вкусным, что было в традициях дома: печеными пирогами с черемуховой начинкой, покрытой сметанным кремом, винегретом с удачным подбором мелко нарезанных овощей, курицей по-африкански, запеченной с добавлением приправы карри. Все, что имелось в доме, было предоставлено нашим вкусам, вниманию и пользованию. Здесь было много интересных книг и периодики, помнится, был «Огонек» - актуальный перестроечный журнал, главным редактором которого был Виталий Коротич. По телевидению можно было посмотреть программу Александра Глебовича Невзорова «Шестьсот секунд».
Самым интересным было, конечно, общение с этими уникальными людьми, для которых главными были ценности духовного мира. Здесь можно было и слушать, и спрашивать, и радоваться тому, что знал сам, и что знания эти пригодны. Хозяева дома разбирались и в театре и в литературе не понаслышке, представляли собою людей искусства, были профессионалами, знаний своих не прятали, никто из них не стремился возвыситься над дилетантами-гостями. Все общение было искренним, от души радушным, а страсти бушевали в самих высказываниях по темам, трогавшим нас. Эмоции хозяев дома были естественны, а их души были и предметом их работы и инструментом, которым они творили свои произведения.
Для меня было очень важно, какое впечатление произведут родные на Светлану и как они к ней отнесутся. Все надежды на благоприятный исход встречи оправдались, знакомство состоялось и оставило много хороших впечатлений у обеих сторон.
По своей работе я должен был побывать в организации, путь к которой от станции метро пролегал по святой земле Александро-Невской Лавры и мы, вместе с женой, прошлись по аллеям, покрытым снегом, любуясь золочеными куполами храмов и слушая перезвоны колоколов. Также обязательным в этом визите в Петербург было посещение того самого джаз клуба на Владимирской улице, о котором я рассказывал Светлане в поезде в первые часы нашего знакомства. Нам повезло. В тот вечер, который выпал у нас на посещение концерта, таковой как раз был назначен. Мы сидели за столиком, как это было принято в удивительном и прекрасном зале камерного джаза, сам Давид Голощекин был на сцене, и пела его солистка Елена Трафова. Я был счастлив.
План поездки был выполнен, и последняя командировка в малом предприятии «Свет» закончилась благополучным возвращением домой. Хорошие отношения с Леонидом Григорьевичем остались у меня навсегда, и это путешествие было нам последним подарком от него. Такая вот получилась завершающая командировка.
Однажды в конце девяносто второго года на общем собрании директор объявил о банкротстве и предложил любому из сотрудников принять предприятие и, может быть, даже попытаться его спасти. Конец был плачевным, но отношение к Леониду как к человеку, да и ко всему периоду работы с ним осталось хорошим. Были в этой несостоявшейся фирме интересные застолья и мечтания всех сотрудников о строительстве небольшой базы на море, и прекрасном совместном отдыхе там всего коллектива с семьями, а закончилось все банкротством и всеобщим увольнением.
К тому времени мне уже была очень реально предначертана перспектива стать сотрудником наркологического диспансера в качестве социального работника, и девяносто второй год завершил всю промышленную карьеру моей жизни. Нежданно и негаданно я стал сотрудником медицинского учреждения, в декабре месяце поступив на работу в областной наркологический диспансер. По собственному представлению, я был таким же медиком, как и многие другие сотрудники медицинских учреждений, например, экономисты, санитарки и те же водители, а, по сути, наша работа была чем-то средним между деятельностью психолога и воспитателя.
Такая деятельность требовала от меня понимания людей пришедших лечиться, жизнь которых зависела от спиртного и наркотиков. Собственный опыт общения с таковыми у меня был. Приблизительно за год до этого мы, впятером, организовали консультативный пункт на общественных началах. Тогда помещение нашлось, и мы начали развешивать по городу объявления и приглашать к себе на консультации всех, у кого были проблемы. Опыт был полезным и стал для меня базовым. Мы очень много говорили об организации в Екатеринославе движения анонимной помощи людям по типу западных и уже существующих в Украине групп. Продолжая консультации, мы вели бесконечные разговоры и строили планы, как это лучше сделать.
Ещё весной девяносто второго от Леонида Александровича, которому вновь, после двухгодичного перерыва, предложили заведовать наркологическим отделением, поступило предложение к двум ребятам, ранее принимавшим наркотики, Игорю и Сергею, пойти к нему на работу штатными сотрудниками. Они согласились, и у меня тоже появилось желание работать вместе с ними. Мне казалось, что работу я себе хорошо представляю и обязательно с ней справлюсь. Поскольку в ней соприкосновение с психологией и даже с психотерапией было реальным, идея просто манила меня и не давала возможностей для раздумий.
Всё лето я после работы ходил в отделение к Леониду и ребятам, где мне доверили проводить занятия с больными алкоголизмом. Это было желанным занятием и великолепной школой. Леонид помогал всем своим необычным для медицины новым сотрудникам, не жалея сил. Под свою ответственность он доверил нам обмениваться с пациентами опытом «как жить трезво». Одновременно таким экспериментом в отделении зарождался новый стиль работы, взаимоотношений и, по сути, мышления в работе персонала с больными.
Получалось, что больные сами помогали друг другу в прозрении, все, что годами прикипело к ним в мыслях и привычках, подвергалось обсуждению. Более опытные в трезвости, инструкторы - Игорь, Сергей, еще один Сергей и я - помогали всем участникам оставаться в групповой беседе последовательными. Согласно традиции, говорить нужно было от первого лица, о себе, выражать свое мнение. Приведение цитат даже самых гениальных мыслителей не приветствовалось.
Атмосфера в отделении была очень сложной. Хотя я был уже взрослым, наивность и непонимание людей, долгое время принимавших наркотики, были во мне очевидны. Задачей для нас, социальных инструкторов, было приспосабливаться к больным, и, не пытаясь ничего навязывать, сохраняя дистанцию установить подходящие для ситуации отношения. Понимать, что реабилитация пациентов в лучшем случае только начиналась, а с некоторыми из них была просто невозможна.
Работа моя проходила в больнице, где медсестры ставили капельницы и градусники, делали уколы, доктора лечили больных, вели истории болезни, в отделении выполнялись назначения, отслеживалось состояние здоровья больных, многие из которых поступали «на дозе» и здесь же переживали «ломку». Для постижения сложностей работы приходилось обращаться к новым коллегам - докторам, медсестрам и даже санитаркам, имеющим опыт и прекрасные человеческие качества. Всем этим людям я бесконечно благодарен, все они терпеливо, простым языком отвечали на мои вопросы, объясняя все охотно и без раздражения. Каждый день приносил мне новые впечатления, а отделение выполняло эксперимент в работе с наркозависимыми людьми не медикаментозными психотерапевтическими методами.
Перестройка и здесь, в медицине, заявляла о себе. Многих опытных специалистов, врачей–наркологов вся эта демократическая, совершенно нелепая возня с усаженными в круг для групповой работы наркоманами раздражала. Леонида называли новым Остапом Бендером, явно усматривая в этом авантюру и нарушение правил и традиций медицины.