Несколько раньше, в апреле этого же девяностого года, я познакомился с Леонидом Александровичем, сыгравшем в происшедших на этом этапе моей жизни переменах роль врача и учителя, человеком, которому я многим обязан и бесконечно благодарен за излечение и профессию.
Так уж сложилось, что на мою судьбу Леониды – в переводе их имени с латинского «сыновья Льва» - оказали большое влияние. С четырнадцати лет в своей семье рос я рядом с Леонидом Николаевичем – инженером, руководителем большого предприятия, эрудитом, последовательным и благородным человеком. Он был мужем моей сестры, был для меня примером и авторитетом. Работе в снабжении на иркутском заводе выучивался я под знаменами и личным кураторством Леонида Григорьевича - человека гибкого, хорошо знающего свое дело, друга моего детства.
Первым человеком, который принял меня на заводе в Екатеринославе, был также Леонид Григорьевич, но с другой фамилией, интеллигентный, воспитанный и обаятельный человек. С его помощью я осваивался в новых условиях, в общении с новыми людьми, их стилем самовыражения и специфической для Украины системой работы.
И вот в апреле девяностого состоялась встреча с Леонидом Александровичем – врачом, к которому я обратился по поводу своей давнишней и возобновившейся дружбы с богом вина и веселья. Эти безобидные шалости стали все больше отвлекать меня от дел и пришлось обращаться за консультацией и помощью к специалисту.
Первое впечатление о нем было приятным: русоволосый, с красивой прической, еще молодой, лет тридцати пяти доктор был одет современно и по-спортивному стильно. Обычного для врача белого халата на нём не было. В общении был сдержан, тактичен и приветлив, в нем чувствовалась сила особой породы людей, созданных быть рядом с другими для помощи им. Людей мыслящих смело и серьезно. Таких не очень интересуют житейские мелочи – они хорошо чувствуют главное в происходящем. Он был, наверное, рожден врачом, родители его тоже лечили людей, и это было их семейной традицией.
Но более всего Леонид «Четвертый» произвел на меня, совершенно некомпетентного в вопросах психиатрии человека, впечатление своим мнением о телевизионных сеансах Анатолия Кашпировского. Анатолий Михайлович в ту пору редко кого оставлял равнодушным, население восторгалось чудотворцем, сошедшим к ним прямо с экрана их собственного телевизора, и тут же возлагало на него надежды на свое исцеление. Находились скептики, которые высказывали полное недоверие психотерапевту. Они причисляли его к шарлатанам, демонстрировали свою стойкость и даже гордились тем, что непробиваемы для проникновенного взгляда из-под черноволосой челки и звучащего как-бы от имени самого провидения голоса.
«Чудотворец» убедительно сообщал, что все будет именно так, как захотят телезрители: все болячки заживут, дети перестанут мочиться в постель, рассосутся опухоли, сойдут отеки и даже шрамы станут менее заметны, а то и исчезнут вовсе. Всю тогда еще не разделенную на отдельные государства страну ожидало массовое исцеление! Тема была модной, и я решил, что Леонид может прояснить мне это новое чудо новых времен. Доктор немногословно и далеко нелестно отозвался о массовом оздоровлении, сказав, что это далеко от настоящей помощи людям, и что такие контакты с доверчивым народом непозволительны и опасны в силу, по сути, односторонней связи врача с пациентами.
Я отметил, что в медицине, как и в ранее знакомом мне мире специалистов энергетики и машиностроения, есть интересные, компетентные люди, общение с которыми всегда помогало мне чувствовать почву под собственными ногами. Уже тогда, в первую нашу встречу, у меня возникла потребность в этом человеке, и в том, чтобы познать что-то, мне неизвестное. Мыслить логически я умел и любил порассуждать, и был, как мне кажется, человеком чувствующим, но очень уж недалеким в том, с чем столкнулся, а именно - в психологии, логике души человека.
Просвещенности в вопросах, связанных с психикой, мне явно не доставало. Очень слабо моя голова управлялась с эмоциями и очень трудно было даже в своей жизни понять очень многое. Был, например, у меня большой опыт несостоявшегося роста: неудавшийся старшина в армии, дилетант в музыке, игравший в оркестре рядом со многими профессионалами, неполучившийся начальник ОТК на одном заводе и несостоявшийся начальник сбыта на другом. И все это происходило при том условии, что предложения и назначения я получал часто, и поначалу даже справлялся с обязанностями, а затем пост приходилось покидать. Чего-то мне не хватало. А вот чего именно? Чтобы понять это, мне нужно было иметь какое-то другое, более вооруженное мышление. Я лишь предпологал, что это наука, и, в еще более значительной степени, тяжелый и долговременный труд.
Постигать эту мудрость захотелось немедленно: тут же была куплена книга «Психология бессознательного» Зигмунда Фрейда, и в дальнейшем потребность разобраться в тайнах души своей меня не покидала, а становилась все актуальней. Все ярче виделось мое собственное невежество, наивность и отсутствие зрелости. Даже скромные успехи в прозрении приносили радость и помогали мне жить и понимать происходящее. Бывало, что от вопиющей яркости слезились глаза. Во многих иллюзиях пришлось мне разочароваться, а многое другое, незаметное, казавшееся бесцветным, проявилось и оказалось сокровищем.
Прозрение это продолжалось, и ему не было конца. С годами мне удалось увидеть по-новому даже собственного отца, понять, что я, как взрослый человек, с ним никогда не общался. Я также долгие годы не мог понять смысл нередко произносимой отцом истины: «Живи честно». Истины, сложной в понимании и еще более сложной в осуществлении. Понимание такой нелепости в отношениях с самым главным моим мужским наставником, рядом с которым я рос и от которого неосознанно многое перенял, вызывало у меня недоумение и досаду. Почему я не задавал ему вопросов, не выслушивал его рассказов, не просил его рассказать о том, как все это было? Как начиналась моя жизнь и как складывалась его непростая судьба? Что-то об этом он рассказывал, многое говорила мама и сестры, но чтобы я сам просил отца рассказать что–либо и подолгу его выслушивал, такого не помню.
Знакомство с доктором привело меня в совершенно незнакомую и необычную по составу компанию, в которой люди, пришедшие за помощью с, казалось бы, очень непохожими друг на друга проблемами, сидели в креслах, поставленных кругом, и беседовали по немудреным правилам. Ведущий встречу специалист предлагал участникам вынести на обсуждение волнующую их тему, проблему или сложную ситуацию. Обычно кто-то из участников откликался, и беседа начиналась. Собравшиеся рассказывали о себе, о том, что привело их сюда, что бы они хотели изменить в своей жизни, что они хотят понять в ней, и от чего это с ними все как-то странно происходит. Присутствовало на встречах в разные дни до восьми участников, а в проведении занятий доктору помогал еще один молодой врач Сергей.
Была в той моей первой группе всего одна женщина – Лариса. Она работала экономистом в строительном управлении. Был Саша – инженер-электронщик, Толик – руководитель хора дворца культуры, были и другие. Однажды на заседание пришел еще один врач – нарколог, который в дискуссии оставался безучастным и ничего о себе не рассказывал. Это возмутило Ларису: «Что же ты сидишь и дремлешь? Ты или рассказывай о себе, как все мы, или вообще выйди из круга». Нарколог побагровел, а Леонид Александрович объявил перерыв, после которого в группе на одного участника стало меньше.
Занятия эти мне нравились, вел я себя очень активно, но почему-то всегда говорил не о том, о чем планировал. Прогуливаясь по вечерам вдоль Днепра в порядке вечернего моциона, я думал о предстоящей встрече, но тема, которую можно было бы предложить к обсуждению, никак не приходила в голову. Все казалось примитивным, банальным, и вроде как не было у меня проблем, вот был период – зачастил с выпивкой, а так обсуждать особо нечего, все такое простое, житейское. Но люди рядом рассказывали о себе. Лариса – о своем друге, который был значительно старше ее, и у которого была семья. Они встречались уже много лет. Порвать отношения с близким человеком она не решалась, а вместе они всегда выпивали, что бы в их маленьком мире было теплее.
Они привыкли друг к другу и к водке, и к своему, такому нередкому в человеческом бытие, тайному счастью и горю. О парах таких обычно многие знают, и кто-то сочувствует, а кто-то и завидует тому, что они хотя бы так избавляют себя от одиночества. Три эти точки - она, он и волшебный эликсир - определяли их устойчивое положение в раскачивающейся лодке, но на берег было нельзя – на нем у них были семьи и густой лес общественного мнения.
Саша электронщик настаивал на том, что бутылочка пива, привезенная ему сыном из–за границы, не может вмешаться в его намерение уйти от частых запоев, а участники убеждали его в обратном, ссылаясь на свой горький опыт.
Это всего лишь две истории из достояния той группы, которая, как я потом узнал, была психотерапевтической. Но для меня, как и для других участников, все премудрости медицинских терминов и психологических названий не играли ни какой роли. Возможность участников делиться своими мыслями и чувствами обеспечивалась ведущими мягко и мало заметно. Время летело, работали по полтора- два часа, иногда делая перерыв, а встречались два раза в неделю.
Однажды, когда мы после занятия, прощались возле автобусной остановки и пытались договорить то, что продолжало вертеться в голове, Толик спросил меня: «А когда уже он вот это сделает – чтобы мы больше не пили? ». Я не замедлил с ответом и сказал, что, наверное, он это делает уже, и воздействие, скорее всего, произойдет незаметно. Мне было понятно, что попал я не в цирк, и трюков не будет, и придется выбирать для себя, как я буду жить, и выбор этот признать своим и даже отвечать за него, может быть, жизнью.
Занятия проходили, как говорят, без отрыва от производства, но впереди была поездка в отпуск, на море, и через два месяца процесс был прерван. Уезжал я с мыслью после отдыха обязательно вернуться к таким встречам и с большим личным интересом продолжить работу над самим собой. Возвратившись из отпуска, однажды, на трамвайной остановке, я встретил Леонида. Он оставил мне номер своего домашнего телефона и сказал, что аналогичная группа существует и собирается для занятий все в том же помещении, только люди, участники, будут другими. Вскоре контакт с удивительным, полезным и интересным для меня занятием был восстановлен.
В новой группе встречались мы один раз в неделю. Простые правила предполагали говорить всегда от первого лица, подчеркивая этим свою личную ответственность за сказанное. Не перебивать говорящего участника, не давать никому часто принятых в ситуациях чужих проблем советов и не рассказывать посторонним людям того, о чем говорили участники. Между собой общались мы и до, и после занятий, обменивались информацией о литературе философской и психологической направленности. Участники были увлечены Эрихом Фроммом, Шопенгауэром, Виктором Франклом.
Так на сорок шестом году жизни я стал приобщаться к мудрым мыслям и регулярным беседам, в которых понемногу начинал понимать, о чем идет речь в данный момент дискуссии. Общение возымело влияние на мои жизненные планы и, продолжая работать в малом предприятии вместе с Леонидом Григорьевичем, я все больше проникался навыками, принятыми в группе, и обнаруживал свои взгляды обновленными.
Как будто многое, чего я раньше не замечал, становилось отчетливым и понятным, часто увиденное по-новому не было лучше и точнее прежнего понимания, и поиск истины продолжался. С годами самостоятельной работы я понял, что именно поиск, а не истина, и есть терапия, а сама истина всегда остаётся непостижимой, чего бы ты ни выдавал за неё.
Однажды Леонид Александрович предложил троим участникам, в том числе и мне, попробовать проводить регулярные встречи с пятью совершенно новыми, незнакомыми людьми. Задачей было помочь им, страдающим от пьянства и попавшим в беду, опираясь на наш собственный опыт жизни без спиртного и на весьма скудное знание психологии, с помощью групповых встреч. Опыт взаимопомощи зависимых людей друг другу был в мире очень популярен и представлен традициями анонимных алкоголиков, со специальной литературой которых мы были знакомы.
Занятия начались, и через пару месяцев закончились нашим полным провалом. Все пришедшие за помощью пять человек стали дружно выпивать, а ведущим оставалось сделать выводы, что дело, за которое они взялись, непростое и им не по силам. И все же доверие, оказанное нам доктором, и полученный опыт звали меня дальше как в новом творческом деле, так и в основной моей работе, кормившей семью.
Годы, в которые все это происходило, были для огромной страны временем перемен. Выбор делался всеми её гражданами вместе и каждым человеком в отдельности. Людям предлагали бизнес, занятие чужестранное, непонятное, из области свободы, которой так давно всем хотелось. Такие возможности были для кого-то желанными и они, обгоняя позволяющие такую деятельность законы и рискуя, занялись «челночной» коммерцией или частным производством. Названий в соответствующих указах всем этим разновидностям выживания в новых условиях было не счесть.
К весне девяносто первого года многое в моих представлениях о жизни поменялось: в стране полным ходом шла перестройка, и это манило перспективами получения долгожданных должностей и сумм. Малое предприятие, открытое пару лет назад, на котором я работал, имело несколько отделов, один из них занимался научными исследованиями и сотрудничал с петербуржским предприятием «Заря». Его специалисты периодически приезжали за зарплатой в Екатеринослав и получали колоссальные суммы, и мне виделось возможным, что и я, и мой директор тоже будем, наконец-то, получать очень много хотя бы по какой-то, одному мне известной справедливости.
На самом деле, я не обладал уникальными знаниями, а мой директор, Леонид Григорьевич, не имел реальных представлений о бизнесе в условиях зарождающегося рынка. Иждивенческие привычки окупать свою собственную непросвещенность средствами завода, в котором годами копились и сырье, и материалы, и продукция, весь этот опыт, стиль и иллюзорность представлений были очень популярны в хозяйствовании прошлых лет всепрощающего социализма. И благодаря нашей инертности, перейдя в новые времена всей своей неподходящестью, они сделали работу коллектива, очень хороших и трудолюбивых людей, бесполезной. Бизнес не приносил прибыли – это была проигранная игра в предпринимательство, но платить приходилось уже не из казны.
В начале девяносто первого я еще не знал, что через год буду жить в другой семье. Память обо всем том, что было в первом браке, обо всей прожитой за те двадцать пять лет совместной с Людмилой жизни, будет всегда во мне жива. И что будет она отзываться во мне очень разными чувствами: то грустными, то теплыми, а то и радостными. Все, что было тогда со мной, никуда не денется, а станет более весомым и понятным.
Где проходила Перестройка: в Стране Советов, в жизни моей или в моих мыслях, было совершенно понятно - она была везде, и судьбы всех людей, попавших в этот водоворот, трещали по швам. Ветер перемен, начавшийся с середины восьмидесятых, набирал силу, раздувая старые привычные для всех листки прописных истин о надежности государственных сберкасс и стабильности родных заводов.
Очень много знакомых мне людей срывались с насиженных мест и уходили искать счастья не только от жажды разбогатеть или поиска приключений, а просто в силу повальных сокращений штатов и невыплат заработанных денег. В стране происходила экономическая революция, которая в августе девяносто первого года обернулась политическим переворотом, впоследствии предоставившим союзным республикам самостоятельность.
На месте нерушимой державы возникали новые государства со своими границами, конституциями и президентами. Описывать столь значительные эпохальные события, их историческую, гражданскую и социальную сущность я не берусь, но жизнь моя и многие изменения в ней были неотрывны от подробностей тех дней и во многом стали их следствием.