Рисунок автора
АЛЫЕ ПАРУСА
Большую боль всегда легче перенести, чем маленькую. Я в этом убедилась на своем раннем и горьком опыте. Большая боль заставит тебя все силы, всё мужество отдать на то, чтобы пережить её; маленькая же и хнычущая боль мешает дышать, мыслить, отравляет лучшие минуты жизни – и не проходит. Друг моего мужа однажды сказал, что я сильная женщина. Я не очень верю в это, но так или иначе большую боль мне почти всегда удавалось победить. Только один раз долгое время я не могла и не хотела сопротивляться ей. С её отголосками в сердце я живу и по сей день…
Грустная история, которую я хочу рассказать – не вымысел. Я никогда и ни кому не говорила о беде, случившейся со мной год назад. Но вечно носить в себе неразделенную печаль – пытка, ещё более мучительная, чем те, что устраивала древняя инквизиция. Тем более что всегда есть маленькая надежда, которая к сожалению редко сбывается, - тебя поймут…
Получилось так, что прошлое лето мне пришлось провести в городе. Раньше была дача, были друзья, чистый подмосковный воздух и полное ощущение свободы. И вдруг – впереди три месяца духоты, пыли и одиночества. Проболтавшись несколько дней без дела, я решила временно устроиться на почту – разносить телеграммы. Никаких приятных воспоминаний эта работа у меня не вызывает. Было до тошноты противно видеть, как после многочисленных «кто», «зачем» и пр., в дверях появлялась узенькая щёлочка, за которой позвякивала пудовая цепь, из щёлочки высовывалась здоровенная мужская волосатая лапа, выхватывала карандаш и телеграмму и перед носом захлопывала дверь. Конечно, люди попадались разные. Но гривенники «от чистого сердца» меня тоже мало устраивали.
Однажды мне пришлось нести телеграмму каким-то Богушам. Погода была мало подходящая для прогулок, с самого утра бесконечны тучи сеяли мелкий, холодный дождь. Полчаса отыскивала я квартиру, потом обнаружила: во дворе, в самом углу, к двери вело несколько кривых ступенек. Звонка не было, а на мой стук долго не открывали. Я уже собралась уходить, когда щёлкнул замок. Передо мной стоял мальчик лет четырнадцати. Что-то неуловимо странное было во всём его облике.
- Вам телеграмма, - сказала я и как обычно протянула карандаш. Но мальчик не взял его. Таким же странным, как и он сам, взглядом широко раскрытых светлых глаз паренёк смотрел мимо меня и неловко улыбался.
- Пойдёмте, - тихо произнес он, - Отец сам распишется. Я не могу.
Повернулся и пошёл по коридору, осторожно ступая и вытянув вперед руки. Я тащилась за ним, оставляя на полу мокрые следы и проклиная всё на свете. Мальчик остановился, нащупал ручку и открыл дверь в комнату.
- Проходите, пожалуйста, - всё так же тихо сказал он. – Жаль, что вам пришлось по такой погоде идти сюда.
«Можно подумать, - зло прошептала я про себя, что при другой погоде мне доставило бы колоссальное удовольствие побывать здесь!» Комната, в которой я очутилась, действительно была похожа на что угодно - только не на жилое помещение. Пыльные окна едва пропускали свет, пол был усыпан окурками. На диване лежал спящий человек.
- Па, - позвал мальчик, - проснись! Тебе телеграмму принесли!
Человек проворчал что-то невразумительное и отвернулся к стене. Я растерянно взглянула на своего провожатого. Словно тысячи иголочек впились мне в сердце: я увидела его глаза. Огромные немигающие, они смотрели на стену позади меня - и не видели её. Мальчик был слеп…
Быстро сунув расписку в карман, я шагнула к двери. Он вздрогнул и спросил:
- Па, ты уже расписался?
- Да, да, - пробормотала я и пошла к выходу. «Постойте, я провожу вас!» - услышала я за спиной. Странное чувство жалости и вместе с тем неприязни захлестнуло меня. В человеке сильно ещё эгоистическое начало. Мы стараемся не замечать несчастий других, дабы не омрачить своего существования…Дрожа от холода и спотыкаясь, побрела я по двору. Весь следующий день обходила стороной тот двор и тот дом, упорно выбирая самые дальние маршруты. А через несколько дней забыла о существовании семейства Богуш.
Лето подходило к концу. Я с радостью думала о том, что скоро кончатся мои мучения на работе. А когда однажды мне всё-таки пришлось пойти в тот мрачный дом, я уже не испугалась: все неприятные ощущения были забыты. Вошла во двор, оглянулась по сторонам, ища нужную квартиру, и увидела Богуша-младшего. Он стоял, опираясь на палочку, и взгляд его неподвижных глаз был обращён к самому солнцу. Почему-то на цыпочках я прошла мимо него. Тень упала на его лицо; он повернулся в мою сторону и спросил:
- Я не мешаю здесь?
Не знаю что руководило мной в ту минуту, но какая-то сила заставила меня остановиться. Не узнавая своего голоса, я вдруг спросила:
- Как тебя зовут?
- Стась, - ответил он, - Станислав Богуш.
Я молчала. На лице его мелькнуло выражение растерянности и беспокойства, потом он низко опустил голову.
- Я здесь, здесь, - поспешила проговорить я. – Если хочешь, я посижу с тобой немного.
Он весь просиял, затем внезапно нахмурился:
- Зачем вы будете терять из-за меня время? Вы, верно, спешите куда-нибудь?
- Глупости, - отрезала я и взяла его за руку.
Мы сели на лавочку возле дома и через пять минут болтали, как старые приятели…
С того дня я стала частой гостьей на Хомутовском тупике. Стаськиного отца целыми днями не было дома, а если он и появлялся, то тотчас заваливался спать. Я ни разу не слышала, чтобы он хоть парой слов перекинулся с сыном. Несколько раз я заставала там шумную, пьяную компанию. Стась сидел где-нибудь в углу и беззвучно плакал. Его никто не замечал. Стоило мне позвать его – слёзы мгновенно высыхали, он улыбался и шёл ко мне. Мы выходили во двор, садились на лавочку и рассказывали дуг другу о себе. Оказалось, что отец Стася – поляк; ещё мальчишкой он попал в Россию, теперь работал в какой-то артели и очень много пил. О матери я ничего не узнала: Стась никогда не слышал ней. Слепым он был от рождения. Он часто говорил мне:
- Я просто не понимаю, как это так – видеть. Расскажите что вы сейчас видите? Какое небо?
И я говорила:
- Небо? Оно сейчас…умытое. Чёрное-чёрное…
- Он вздыхал:
- Я тоже вижу черное…
Мне было всегда страшно, как бы мои рассказы не расстроили его. Но он слушал всегда очень внимательно, изредка перебивая для того, чтобы узнать значение непонятного слова.
- Что такое дюны? – спрашивал он. – И что такое шпага?
Я кусала губы и объясняла. Он был очень чуток, мой Стась. По голосу он всегда угадывал моё настроение, и стоило мне заговорить, тотчас спрашивал:
- У вас неприятности, да? – И я отвечала честно: «Да»…
Однажды я заинтересовалась, читал ли ему кто-нибудь книги. Стась задумался.
- Когда я был совсем маленьким, отец иногда читал мне сказки. А теперь нет – вы же знаете…
В этом горьком «вы же знаете» было всё –боль, обида, одиночество…
На следующий день я после работы помчалась на Хомутки. Подмышкой я держала «Алые паруса» Грина. Честно говоря, я побаивалась: мой Стась не знал ведь, что такое красота, поэзия, романтика. Читая вслух, я старалась не смотреть на него, опасаясь увидеть недоумение. Когда же я наконец оторвалась от книги и подняла голову, краска стыда залила мне щёки. Стась сидел, широко раскрыв свои голубые глаза, и восторженная, но чуть-чуть грустная улыбка светилась на его разрумянившемся лице.
- Дальше, - как зачарованный прошептал он, - пожалуйста, дальше!..
Мы перечитали множество книг. С горечью думала о том, что будь у Стася другой отец, он учился бы в специальной школе, мог бы читать. Мальчик рассказывал, что соседи не раз жаловались куда-то, но отец устраивал во дворе жуткие скандалы, и на этом дело кончалось. Я понимала, - нужно что-то предпринять, как-то помочь, но жизненного опыта у меня не было, как взяться за это дело, я не знала. Зато знала, что может волновать этот маленький ум и старалась доставить Стасю как можно больше радости.
Однажды после трёхдневного перерыва я шла навестить моего маленького друга. В сумке у меня лежала недочитанная книга – кажется, это был Джек Лондон.
…Из квартиры неслась пьяная песня. Когда я вошла в комнату, там творилось что-то невообразимое. За столом сидело человек шесть мужчин, количество бутылок, стоящих где попало, было вдвое больше; под потолком клубился табачный дым. Стася не было видно. Я уже собралась незаметно выскользнуть за дверь, когда над самым ухом раздался сиплый голос Богуша-старшего:
- Ишь, опять явилась! Катись отседа со своими книжечками-малышечками. Нашла жениха!..
Раздался взрыв хохота. Не помня себя, выскочила я на улицу. Несколько дней не подходила к тупику. Потом беспокойство за судьбу Стася взяло вверх над обидой: я отправилась к Богушам…Ещё во дворе напряженный слух уловил шум голосов и звуки дико орущей радиолы…Это продолжалось несколько дней. И каждый раз я уходила, так и не повидав мальчика. Мысль о нём ни на минуте не покидала меня, но пересилить себя и войти в дом я не могла. Неделю я вообще не показывалась на Хомутках. А когда в один прекрасный день всё-таки рискнула заглянуть во двор, меня поразила непривычная тишина. На дверях Богушей висел ржавый замок. Постояв в нерешительности несколько минут, я побежала к подъезду напротив. «Неужели уехали? Стась говорил, что может быть они уедут зимой. Но зимой. а сейчас осень! Осень же! Осень!» - лихорадочно повторяла я вслух. на мой стук вышла старушка.
- Где Богуши, где Станислав?! – выпалила я, едва переводя дыхание. Старуха ошалело посмотрела на меня.
- Богуши? Хм…Сам-то уехал. С друзьями-приятелями явился, собрал вещички и сгинул, скатертью дорога. А малый – царствие ему небесное.
- Как царствие? Почему царствие?! – от ужаса у меня задрожали колени.
- Помер, как сквозь сон услышала я. – Под машину прямё-о-охонько угодил.
Старуха ушла, что-то бормоча себе под нос. Я стояла, не в силах понять то, что произошло. Я ничего не видела вокруг. Не помню, как добралась до дома. Это была большая боль… Я старалась спрятать её от людей, но она была так сильна, что согнула, придавила меня к земле. Я писала мужу дурацкие письма и думала о том, что хандру и «нытьё» он отнесёт к склонностям моего характера…Через несколько дней я ушла с работы. А через месяц узнала подробности гибели Стася. Пьяные дружки отца решили «прогуляться» с мальчиком до ближайшей «забегаловки», и переходя через Садовое кольцо, зазевались в потоке машин. Когда раздался резкий визг тормозов, было уже поздно…
Многие недели и месяцы я видела перед собой огромные, широко раскрытые глаза моего маленького Стася. В них отражались Алые паруса…Я знаю, он улыбался растерянно и, как всегда, немного грустно, когда был на волосок от смерти. И он умер, так и не увидев солнца, и зелени, и умытого неба…
Одна и та же мысль мучает меня: зачем отдала его мерзким, злым, вечно пьяным людям? Кто бы мог ответить мне: зачем?..