Володька Салогуб не знал ни имени, ни фамилии своей настоящей матери. Она так захотела. Вряд ли кто мог предположить, кроме неё, что мальчик — ребёнок VI Всемирного Фестиваля молодежи и студентов в Москве 1957 года. Этот фестиваль оставил в Советском Союзе немало разноцветных детей. В основном их бросали при рождении и сдавали в Дома малюток.
Володька не был «цветным». Он родился синеглазым, белокожим и светловолосым. Но его всё равно бросили. Мать категорически отказалась даже взглянуть на него. Из роддома она буквально сбежала, оставив записку: «Назовите мальчика Владимиром. Его отец — югослав, Милан Стойкович». Медперсонал, получивший сие послание, с сомнением пожал плечами. В их небольшом сибирском городке иностранцев отродясь не бывало. Правда, роженица — явно залётная птица, не местная. Роды оказались преждевременными — мальчик родился семимесячным, но достаточно крепким. Мать, которую привезли на «Скорой», сказала, что приехала в город на преддипломную практику из Москвы.
Она действительно была прилежной студенткой одного из множества московских ВУЗов. Примерной дочерью приличной семьи из Клина. У неё был жених. Очень перспективный жених — таких упускать нельзя. Парень заканчивал МГИМО. Для хорошего распределения ему нужна была жена с незапятнанной репутацией. Она подходила по всем статьям: комсомолка, активистка, физкультурница, певунья и хохотушка. Они очень хорошо смотрелись рядом. Он — высокий, подтянутый, сдержанный во всём и всегда. Она — невысокая, изящная, порывистая и воздушная, как лёгкий ветерок. Пожениться было решено через год, сразу же после получения диплома жениха. А свадебным путешествием — поездка по его распределению в одну из соцстран. Предполагалась ГДР.
Ко Всемирному Фестивалю молодежи готовилась вся страна, а Москва особенно. «Лишних» людей убрали за сто первый километр. По улицам города развевались разноцветные флаги. «Дети разных народов» собрались в столице Советского Союза, красивейшем городе Земного шара, чтобы показать свою готовность бороться за мир и счастье. «Песню дружбы запевает молодежь...» Могла ли Она остаться в стороне, не быть в гуще таких событий? Водоворот Фестиваля закрутил её в вихре знакомств, песен, танцев. Она была прикреплена к делегации из Югославии. Югославы — красивый народ. Но Милан показался ей красивее всех красавцев мира. Высокий, тёмно-русый, с синими глазами. А улыбка... Протянули друг другу руки в первый день, заглянули в глаза один другому. Впервые Она испытала чувство, доселе неизведанное. Позже узнала, что называется это страстью. Обо всём забыла Она на пятнадцать дней. Потускнел облик будущего работника МИДа, померкла в своей привлекательности поездка в Германию. Она готова была честно признаться жениху, что согласна остаться навсегда в Москве или родном Клину, только был бы рядом парень с милым её сердцу именем Милан. Она могла бы стойко бороться за своё счастье и преодолеть все преграды на пути к Югославии, чтобы взять фамилию любимого, Стойкович. Но у жениха в это время серьёзно заболела мать, и он всё время был при ней. И Она пожалела его, сочла, что для такого жестокого признания время неподходящее. В конце концов, успеет ещё сообщить ему обо всём. Не завтра же под венец собирались. С Миланом прощались ненадолго. Он расскажет о ней своим родителям, вернётся, и они соединят свои сердца и руки навек.
Не знает Она, что случилось с любимым. Но не вернулся Милан, не написал, не позвонил... Слава Богу, что не успела Она огорчить своего жениха поспешным признанием. Вот уж поистине, что ни делается — к лучшему. Правда, вскоре Она почувствовала в себе шевеление плода фестивальной страсти. Но об этом не должен был знать никто! И опять всё удачно сложилось. Ко времени практики будущая мать слегка располнела, не более того. Да это и незаметно было — тщательно продуманная и подобранная одежда прекрасно скрывала формы. На практику сама попросилась в дальний сибирский городок, удивив этим многих. Ну, когда-то же надо посмотреть уголки своей необъятной Родины! Вот там всё и случилось. Она не позволяла себе давать волю своим чувствам — словно удила закусила. Ребёнка вырастит государство, оно у нас заботливое. А у них с мужем ещё будут дети. Должны быть! Ведь Она ничего не сделала такого, что могло бы повредить её материнскому здоровью.
Так маленький красивый мальчик Володя Стойко оказался в Доме малютки, а потом в детском доме далёкого от Москвы и Белграда захудалого сибирского городишка, который не на всякой карте-то указан. Фамилию Стойкович ему сознательно изменила заведующая при регистрации. Зачем русскому мальчику нерусская фамилия? Мало ли что в жизни может случиться? Но записку аккуратно подшили в «Личное дело».
В детском доме нередко появлялись посторонние люди. Ребятишки знали, что это мамы с папами приходили за своими детьми. Детвора с надеждой заглядывала им в глаза: «Вы не за мной?» Те, кто побойчее, подбегали ко взрослым, обхватывали их за ноги — выше колена не дотягивались — и кричали: «Ты моя мама!», «Ты мой папка!», «Я ваш!» Кого-то тут же подхватывали на руки и уже не спускали до дому. Некоторым не везло...
Когда пришли за пятилетним Вовкой, он это почувствовал моментально. Маленькое детское сердце ему подсказало, что это они, его, за ним! Он видел их однажды во сне. Они — оба очень красивые, молодые и весёлые! Он — высокий, чёрный, с глазами, как чернослив, который им давали на Новый год. Только таким мог быть его отец — большим и сильным! Она стояла, под стать ему, словно стройная берёзка, с голубыми глазами и светлыми пушистыми волосами, как у Володьки. Он не бросился к ним ни на шею, ни на руки. Он ждал, когда они сами его увидят и поймут, что он — их сын. У Берёзки были немного грустные и тревожные глаза. Они растерянно блуждали по лицам малышей. Володьке хотелось ей подсказать, помочь. Однако он, упрямо стиснув губы, молчал и смотрел на них, слегка нахмурив свои прямые, вразлёт, тёмные бровки. Но вот чёрные глаза, стремительно ищущие, встретились с детскими голубыми, пронзили мальчишку до самых пяток. Этот великан осторожно обошёл нескольких малышей и приблизился к Володьке. Неуверенно протянул к нему руку, присев на корточки.
— Сынок, ты помнишь меня? — оглянулся на свою Берёзку, как бы спрашивая её: «Он, наш?»
Берёзка мгновение смотрела на них обоих. Сердце Володьки ухнуло куда-то вниз. «Не узнает?» — с ужасом подумал он. Но Берёзка улыбнулась, кивнула головой, будто крону листвы качнуло лёгким ветром, и прошептала одними губами: «Наш, конечно!» И глаза у неё стали счастливыми.
Большие сильные руки подхватили Вовку, как перышко, вынесли его из зала. Пока шли, мальчишка благодарно шептал своему отцу, обхватив маленькими ручонками его крепкую шею:
— Папа, как хорошо, что ты меня нашёл! Я боялся, что Берёзка меня забыла и не поверит тебе, что я ваш!
— Володюшка! — появилась воспитательница Ирина Петровна. — Пойдём в спальню, соберём вещи. А твои мама с папой попрощаются с Анной Ивановной. Идём, дружок!
Вовка с тревогой взглянул на отца. Тот посмотрел на мать, хитро улыбнулся и ответил, как бы продолжая начатый разговор:
— Как же наша Берёзка могла забыть тебя? Ведь мы с тобой очень похожи. И назвала она тебя в честь меня, Вовкой! Просто ты маленький, и она не сразу тебя увидела среди других, сынок.
— Правда? Так я ведь стану большим! — с робкой улыбкой пообещал он отцу. — Вы меня подождёте? Я быстро!
— Конечно, подождём. Мы тебя дольше ждали! Беги, собирайся домой!
* * *
В то, что он, Владимир Салогуб, стал студентом Красноярского политехнического института, самому верилось с трудом. Он и экзамены-то сдавал просто наудачу. Вывезет, так вывезет. А нет, в ПТУ пойти никогда не поздно. Тем же строителем стать можно запросто. Второй муж матери работал мастером ПТУ, которое готовит сантехников. Ему, Вовке, было даже выгоднее училище — два года на полном гособеспечении и специальность, можно сказать, в кармане. Он ещё после восьмого класса хотел пойти туда учиться, когда родители разошлись. Ох, и досталось же ему от них обоих тогда, стоило объявить им о своём решении. Он, грешным делом, подумал, не помирятся ли мать с отцом окончательно на почве этого. Но вместо ожидаемого примирения отец велел ему собирать вещи, потому как они с Вовкой съезжают на новую квартиру. Его друг уехал с семьёй на три года работать на Кубу, а квартиру свою сдал под присмотр Салогубам. Так и жили они по-холостяцки около двух лет. Мать, их Берёзка, почти сразу после развода вышла замуж за своего нынешнего и вскоре родила дочку. Володька сначала, ничего не понимая, переживал за обоих родителей. Потом, когда увидел, что отцу гораздо хуже и тяжелее матери, перешёл окончательно на его сторону. Как мог, поддерживал он своего отца морально, а физически полностью взял на себя ведение их нехитрого холостяцкого быта. Мать поначалу приходила, варила еду, прибиралась в их квартире. Отец вежливо благодарил её. А она, виновато отводя глаза в сторону, говорила, что просто старается помочь Володе. Однажды, когда отца не было дома, а Вовка готовил уроки, мать стряпала что-то на кухне. На какое-то мгновение происходящее показалось Володьке дурным сном — всё у них в семье, как прежде, только живут они в чужой квартире. Вот сейчас придёт отец, они сядут все вместе ужинать. После ужина отец обнимет мать, чмокнет её в щёку, скажет, что ужин был очень вкусным... Неслышно подошедшая сзади мать положила руки на плечи сына, потёрлась своей щекой об его затылок.
— Я не знаю, простишь ли ты когда-нибудь меня, мой мальчик... Я любила и люблю тебя очень сильно. Я и папу люблю, только несколько иначе, чем тогда, когда мы потеряли, а потом нашли тебя. Не оборачивайся, пожалуйста, и ничего не говори мне…
Чувствовалось, что ей очень тяжело давался этот разговор. Вечер незаметно прокрался в комнату, свет зажечь не успели. Но от этого матери и сыну было только легче.
— Ты знаешь, что я вышла замуж. Спасибо тебе, что не осудил меня. Во всяком случае, не сказал мне этого в глаза. Ты всегда рос чутким и добрым. Помолчи, сынок, дай мне выговориться до конца. Мне трудно сказать, кого из вас троих я люблю больше. Каждый по-своему дорог мне и близок. Единственное, что знаю я наверняка, — тот, кто скоро у меня появится… Он стал для меня самым главным на свете. Постарайся меня понять и простить. Хотя, вряд ли ты сумеешь сделать это сейчас.
Вовка ошеломлённо молчал некоторое время. Ему хотелось биться головой об стол, за которым он сидел. Хотелось выкрикнуть матери обидные слова об измене и предательстве. В этот миг она показалась ему чужой. Мальчик с внутренней, едва скрываемой брезгливостью отодвинулся от неё, включил настольную лампу, поднялся со стула, повернулся к матери лицом. И вдруг он увидел её, Берёзку, с тем же напряжённо-счастливым взглядом, который был у неё, когда десять лет тому назад они нашли друг друга. Вовка взял руку матери, прижал её к своей щеке, как в детстве бывало, и совсем по-взрослому рассудил:
— Когда я был маленьким, все считали, что мы с тобой похожи — у обоих голубые глаза и светлые волосы. А папа говорил, что ты именно поэтому дала мне его имя, чтобы хоть что-то общее, кроме тебя, было у нас с ним. Теперь мои волосы стали папиными, а глаза остались твоими. Видно, и в тебе произошли какие-то изменения. Только мы их не сразу заметили. — Вовка горестно вздохнул, вспомнив, каким больным стал в последнее время взгляд чёрных глаз отца. — Наверное, нам всем просто нужно пережить эти перемены. Ты не волнуйся, всё будет хорошо. Я же вижу, что ты счастлива. Только знаешь что? Ты, пожалуйста, не приходи к нам сейчас. Я сам буду и готовить, и полы мыть. Да ты не думай, не думай... — заторопился парнишка, почувствовав, как сникла мать. — Я буду прибегать к тебе в библиотеку, может, иногда и домой забегу. Ну, не надо папе сейчас тебя видеть, понимаешь? Тяжело ему это.
— Понимаю. Ты у нас совсем взрослым стал, сын. Спасибо тебе. Береги отца. И помни, что ты мой, я тебя люблю, несмотря ни на какие перемены в нашей жизни.
***
Когда отец пару раз пришёл домой подшофе, Вовка испугался, что он, чего доброго, начнёт пить с горя. У многих его одноклассников отцы пили вообще ни с того, ни с сего. Но Салогуб-старший, сообразив, что сын встревожился не на шутку, успокоил его, заверив в том, что явления эти разовые.
— Мы же сильные мужики, правда, сын? Главное, что мы с тобой вместе, а Берёзке нашей не так уж плохо живётся. Может, и у нас с тобой будет когда-нибудь праздник!
И праздник, на Вовкин взгляд, настоящий праздник в их жизни, случился. В зимние каникулы отец решил сделать им обоим подарок. Они сели в самолёт и полетели в Москву встречать Новый год на Красной площади. Только его отец мог придумать такое! Разумеется, прилетели они за несколько дней до тридцать первого декабря. По каким-то, одному ему ведомым, каналам отцу удалось устроиться в гостиницу «Будапешт». Никогда Володька не жил такой жизнью. Ну, просто новогодняя сказка, да и только! В первый день они с отцом пробежались по московским магазинам и где-то, отстояв приличные очереди, купили себе по костюму и новым туфлям. Всё равно для Володьки нужно будет в следующем году приобретать — выпускной вечер в школе предстоит. Почему бы не воспользоваться случаем и не купить дефицитные для Красноярска вещи?
А потом полностью посвятили себя музеям. С отцом интересно было — он много знал. Иногда присоединялись к экскурсиям, слушали экскурсоводов. Вечерами гуляли по заснеженной Москве, готовой к встрече Нового года. Нарисованные Деды Морозы с красными носами и белыми бородами расположились рядом с плакатами «Решения XXIY Съезда КПСС — в жизнь!» А красавица Снегурочка протягивала руку и невольно провозглашала: «Мы придём к победе коммунистического труда!» Люди покупали ёлки, новогодние игрушки. Народу кругом было видимо-невидимо...
Салогубы вернулись в «Будапешт» с прогулки. В холле у столика администратора стояла молодая женщина и пыталась объясниться с работником гостиницы. Володя на слух уловил немецкий язык. Немка никак не могла чего-то добиться от администратора. Чего, Вовка тоже не понял. Отец подмигнул сыну и направился к отчаянно жестикулирующим собеседникам. Старший Салогуб великолепно владел немецким, не зря преподавал его в институте иностранных языков.
— Могу я чем-нибудь помочь? — обратился он к женщине по-немецки.
— О, да! Пожалуйста! — обрадовалась она.
— Вы говорите на немецком? — администратор больше немки обрадовался своему спасителю. — Слава Богу! Объясните вы ей, пожалуйста, что их номер будет готов не раньше, чем через два часа. Я понимаю, что он забронирован ею, ничего не имею против. Ну, произошла небольшая накладочка! Скажите, что я дико извиняюсь, но им придётся посидеть в холле или, на худой конец, погулять это время.
Салогуб перевёл это и добавил от себя:
— Мы с сыном приглашаем вас к себе в гости на чай.
Вот с чая всё и началось… Немка была с двумя детьми — белобрысенькие мальчик с девочкой сидели на диване и вопрошающе смотрели на мать. Видно было, что идея незнакомца им явно пришлась по душе. Приглашение было принято с благодарностью. За чаем познакомились. Семья Евы Зигерт приехала в Москву из ГДР. Юдит оказалась младше Вовки, а Петер — на два года старше. Жили они в портовом городе Ростоке. Ева преподавала в местном университете биологию, занималась наукой. Дети, как и Володя, учились в школе. В разговорах незаметно пролетели два часа.
— А где вы завтра собираетесь встречать Новый год? — поинтересовался, прощаясь, старший Владимир.
— В ресторане, естественно! — ответила Ева, удивившись такому вопросу.
Салогубы переглянулись между собой.
— Не пойдут! — скептически поморщился Вовка, уловив мысль отца слёту.
— А я думаю, им понравится, — ответил тот. Он обратился к немцам на их родном языке: — Стоило ли ехать в Советский Союз, чтобы в новогоднюю ночь сидеть в ресторане? В Москве Новый год нужно встречать на Красной площади под бой курантов! Мы с сыном предлагаем вам присоединиться к нашей компании.
— Владимир! Это очень романтично, Новый год на улице, но несколько неожиданно для нас. Я не знаю, что вам ответить, — Ева была явно смущена.
— О, мама! Согласись, пожалуйста! Такого в нашей жизни действительно ещё не бывало! — с жаром обратился к ней Петер. — Если ты не хочешь, то я один составлю компанию двум Владимирам!
— Я с ними! — безапелляционно заявила Юдит. — Что я, икры русской не ела в ресторане? Прошу тебя, мамочка, соглашайся на приглашение Владимира! В моём классе все умрут от зависти!
— Ну что ж, меньшинство должно подчиниться большинству! Так, кажется, у вас говорят, Владимир? — сокрушённо развела руками Ева.
Так, две «неполные» семьи из Советского Союза и ГДР отметили встречу Нового года выстрелом из бутылки «Шампанского», чудом «отыскавшейся в сугробе» на Красной площади, под бой курантов и крики «ура!» Бутылку незаметно для гостей достал Салогуб-старший. Для всех осталось новогодней загадкой, где он её прятал. Потому что она была вся в снегу, хотя поблизости от них на расчищенной брусчатке снежных сугробов не наблюдалось. Вовка вспомнил, как в Красноярске после первого фужера «Шампанского» народ выходил на улицы — поздравляли знакомых и незнакомых им людей, зажигали бенгальские огни, стреляли из хлопушек с конфетти и все, взрослые и дети, катались с ледяных гор. Он подумал о том, что мама уже, наверное, спит. У них — пятый час утра. Ему стало немного грустно. Но, взглянув на улыбающегося, возбуждённого отца, мальчик порадовался за него — таким он его давно не видел. Гости тоже веселились от души. Не такие уж сухари они, эти немцы, оказывается!
В полдень следующего дня Ева с детьми торжественно объявили, что «Долг платежом красен, так у вас говорят, кажется?» Они приглашают двух Владимиров в Большой театр на балет «Щелкунчик». У них есть три билета, поэтому Ева пойдёт со своими гостями. Салогубы прекрасно знали, что в Большой не так-то просто попасть — они уже делали попытку накануне. Вместо этого им пришлось довольствоваться двумя билетами в цирк на этот же вечер. После короткого совещания было решено принять подарок и жертву новых друзей наполовину — Ева, Владимир и Юдит пойдут на балет, а Володя и Петер отправятся в цирк. Видно было, что Юдит очень хотелось бы и в цирк, и в театр. Но судьба распорядилась так, а не иначе.
Ох, уж эта судьба! Наверное, потакая её капризам, Салогуб-старший стал писать длинные письма на немецком языке. Летом, когда сын был в лагере труда и отдыха, он снова летал в Москву по каким-то своим делам.
Вовка тоже переписывался с Петером. Он писал ему письма на русском языке, а тот отвечал ему на немецком. Их письма были гораздо короче, чем у взрослых, и переписка была не такой интенсивной.
Наверное, судьбе было угодно устроить так, что когда Володька сдал последний экзамен в институт, отцу пришёл вызов из ОВиРа. Вечером, преодолевая огромное чувство неловкости, Салогуб-старший сообщил сыну, что ему удалось устроиться на работу в ГДР. Он будет преподавать русский язык в университете Ростока. Вовка всё понял без лишних слов. Только поинтересовался, когда отцу нужно прибыть на работу.
Но самый главный сюрприз судьба преподнесла Вовке в день собеседования. Нет, это не было известием о его зачислении в институт. То есть, конечно, то, что он стал студентом, явилось в какой-то степени приятной неожиданностью для него. Разделить такое торжественное событие с ними пришла и Берёзка. У неё был вид счастливой матери. В эту квартиру она, пожалуй, не заходила с того памятного для них с Володей вечера ни разу. Вовка заскакивал к ней на работу, гулял иногда с ней и её малышкой на улице. Изредка бывал в своей старой квартире, когда нового мужа матери не было дома. Муж этот, видимо, был неплохим парнем. Но Володе не хотелось лишний раз видеть его. «Наверное, ревность во мне сильнее разума», — подсмеивался над собой в душе Вовка, всегда считавший себя в меру уравновешенным и рассудительным. В этот вечер глаза матери снова были тревожными. «Видно, отец сообщил ей о своём отъезде, и она не знает, что со мной делать», — подумал мальчик. Ему хотелось успокоить её, сказать им обоим, что он уже принял решение и подал заявление на общежитие, что никому он не будет в тягость, пусть не волнуются. Родители выпили по бокалу сухого вина, поздравив Володю с поступлением в институт. Ему тоже плеснули на дно светлой кисленькой жидкости. Он улыбнулся тому, что его всё ещё считают маленьким. Родители явно отчего-то нервничали. Отец налил ещё понемногу вина всем, взял свой бокал, поднялся из-за стола и подошёл к окну.
— Ну, вот ты и вырос, сын, — голос у него почему-то стал хрипловатым.
— Погоди, Володя, наверное, лучше мне сказать, — мать то скручивала в трубочку бумажную салфетку, то пыталась выгладить её. — Сынок, мы с папой очень любили тебя всегда, и будем любить, несмотря ни на что. Но сейчас мы должны сказать тебе такое… Сказать то, что может изменить твоё отношение к нам.
— Мам, ну что ещё можно мне сказать такого? Развод ваш я уже пережил. Вы, по-моему, тоже справились с этой переменой в нашей жизни неплохо. Про отъезд отца ты узнала? Так и я знаю об этом уже два дня. И я очень рад за него. За меня не беспокойтесь, я буду жить в общежитии, если дадут место. Мне сказали, что рассмотрят моё заявление. Что ты так переживаешь? Я прекрасно понимаю, что в твоей квартире места сейчас немного.
— Володенька! Дело совсем не в этом. Мы с Николаем как раз хотели бы, чтобы ты жил с нами. Но папа говорит, что этот год можно ещё пожить в этой квартире. Надеюсь, здесь будет такой же порядок, как при папе, — поспешно добавила она.
— Да Васильевы собираются продлить свой договор ещё на три года, если получится. В случае чего, я с ними договорюсь. Я даже могу платить им за квартиру, хоть вряд ли они с меня будут брать деньги. Но с общежитием это ты, молодец, по-деловому рассудил. Ты действительно стал уже взрослым парнем. Деньги я тебе буду посылать в любом случае все пять лет, пока ты будешь учиться. Даже не вздумай возражать!
— Так ты на пять лет уезжаешь? — спросил Володька.
— Пока да. Но разговор сейчас о другом, — отец залпом осушил свой бокал. — Понимаешь, Володя, мы с мамой должны тебе признаться... Не знаю, как ты к этому отнесёшься, сын... В общем… Мы не твои родители. То есть, я хочу сказать, что мы не те родители, которые тебя родили... Вот.
— Но не забывай, пожалуйста, что ты всегда останешься для нас нашим! — волнуясь, перебила его мать.
— А кто же мои родители? Где они? — ошеломлённый Вовка не мог поверить в услышанное, хотя прекрасно понимал, что так, таким не шутят.
— Сынок! Мы не знаем этого! — со слезами в голосе ответила ему мать. — Честное слово! Нас никогда и не интересовал этот вопрос! Как только мы увидели тебя, мы поняли сразу, что ты — тот, кого мы ищем. Ты — наш мальчик! Больше нам ничего и не нужно было. Ну, разве тебе плохо жилось с нами, скажи? Да, мы виноваты перед тобой, что разошлись. Но ведь в любой семье могло случиться такое. Ты согласен со мной? Может быть, я плохая мать для тебя. Но мне и в голову не пришло бы бросить тебя в детском доме, как бы ни складывались обстоятельства моей жизни, поверь мне! Я не собираюсь осуждать твою биологическую мать. Мне нет до неё никакого дела! Я просто не считаю её твоей матерью и всё! Я — твоя мать, плохая или хорошая. Я сидела у твоей постельки, когда ты температурил. Я переживала каждую твою драку с мальчишками. Я училась вместе с тобой в школе. И я мечтаю нянчить своих внуков, твоих будущих детей. Эммочка к тому времени уже вырастет. Не думай, пожалуйста, что её я люблю больше тебя. Просто я люблю дочь иначе, чем сына. Впрочем, это я уже не раз говорила тебе...
«И почему мама назвала свою дочку Эммой? — подумалось Вовке. — Чего это их с отцом вдруг потянуло на неметчину? Назвала бы уж Евой. Как это мне раньше такое не пришло в голову? Фу ты, чёрт, мысли какие-то, ни к селу, ни к городу... Нужно что-то сказать родителям, а на уме чушь собачья! Психую, что ли?»
А у родителей кончился запал. Они, видимо, не знали, что говорить дальше. Они молчали. Молчал и Вовка. Ему было жаль свою маму Берёзку, жаль отца. Себя ему не было жалко. Он просто не понимал, какого чёрта жизнь втиснула его в такую ситуацию? Мало ему пришлось пережить от придури родителей с их разводом, женитьбами, рождением так называемой сестры, которая ему вовсе не противна, кстати... Зачем было преподносить ему ещё и это?
Как бы отвечая его мыслям, наконец заговорил отец:
— Мы долго спорили с мамой, надо ли сообщать тебе об этом. Мама считает, что это делать ни к чему. Вряд ли тебе удастся отыскать твоих настоящих родителей. О них почти нет никаких данных. Но я считаю себя не вправе скрывать от тебя то, что принадлежит тебе. Вообще-то, мы с самого начала договаривались с мамой рассказать всё после твоего совершеннолетия. Но жизнь наша складывается так... — он беспомощно развёл руками. — В общем, суди нас сам, как хочешь. Дело твоё. Мы своё дело сделали... — горько скаламбурил отец.
— Ну, хватит. Спасибо вам. Я понимаю, чего это стоит каждому из вас. Ничего не было, и нет! Вы — мои единственные, настоящие родители, что бы ни произошло в нашей жизни. Я вас люблю! Всё!
Вовка вымученно улыбнулся. Он очень устал за сегодняшний день. Весть о разлуке с отцом, думы о своём дальнейшем существовании, собеседование в институте. А теперь ещё и эта оглушающая новость. Пропади оно всё пропадом! Эх, вернуть бы всё на круги своя... Но жизнь, на то она и жизнь, чтобы двигаться, а не стоять на месте. Другой вопрос, куда и с кем двигаться?
— Значит, всё по-прежнему? Я так рада, сынок! Я всегда знала, что ты у нас умница! Весь в папу! — радостная мать сразу заторопилась. — Ну, так я, наверное, побегу, мальчики, а? Вы на меня не рассердитесь? Боюсь, Эммочка без меня не заснёт, а ей пора. Ой, батюшки, уже десятый час! Да и вам нужно отдыхать. У Володеньки сегодня тяжёлый день. Не провожайте меня, не надо! С тобой до отъезда мы ещё встретимся, обговорим кое-что, — деловито обратилась она к Владимиру-старшему. — Я тебе принесу кое-какую литературу для твоей будущей работы. Ну, пока, дорогие мои!
Расцеловала обоих и упорхнула. Мужчины прибрали со стола посуду. Вовка вынес мусор — вернулся с ведром с улицы. Отец сидел на кухне за пустым столом и глядел в потолок.
— Пап! Ложимся спать? — заглянул на кухню Володька.
— Да, сейчас! Иди-ка сюда.
— Па! С меня хватит, честное слово, — засмеялся Вовка.— У нас сегодня просто сенсационный день какой-то!
— Ну, давай подкину тебе ещё одну сенсацию для полного счастья и моей чистой совести. Вот записка, которую оставила для тебя твоя, ну я хочу сказать, та твоя мать. — Салогуб-старший протянул ему пожелтевший от времени небольшой листочек бумаги.
Вовка прочитал: «Назовите мальчика Владимиром. Его отец — югослав, Милан Стойкович».
— Так, — протянул Володька. — Теперь перешли на «Сказки народов мира». Ты — мой единственный отец! Больше мне не надо никаких — ни русских, ни немецких, ни югославских. Всё! Идём спать. Утро вечера мудренее, так, кажется, говорят у вас, Владимир? — смеясь, передразнил он кого-то. И отец хорошо понял, кого.