Сострадание... Я жаждал сострадания, когда невыразимая тоска наваливалась на мою душу после ухода из жизни моей подруги. Я взывал к состраданию, я писал письма другу с надеждой на сострадание. Друг молчал. Это был другой человек с совершенно другим мировоззрением, с совершенно далёкими и непонятными для меня целями. Прежний друг при встрече был мелочно обидчив, нетерпим к другому мнению. Он слишком был уверен в своём знании его абсолютной истины. Иллюзия дружбы умерла. Ну, что ж? Нужно быть готовым к одиночеству без привязанностей, понимания кем-либо и без сострадания. Теперь всё позади. Сострадание потеряло для меня всякий смысл. Что в том, что кто-то пожалеет тебя? А сострадание и жалость – почти одно и то же. Неужели я нуждаюсь в жалости? Да нет же! Последнее восхождение с жалостью завершено, ещё не начавшись. Теперь я даже сам себе не буду сострадать, сам себя не буду жалеть. Нечему сострадать и незачем жалеть и сожалеть.
А желания? Желания мои не умерли, но стали терпеливыми во времени. Они не жаждут сиюминутного удовлетворения. Я не убил в себе желания и страсти, как советует это сделать Будда. Я сделал желания и страсти терпеливыми. Они уже не вопят, не терзают меня. Они надеются. Но это не означает тупого бесконечного созерцания событий. Эго моё стремится действовать, и не только стремится, но и действует. Пока есть возможность действовать. Пока это позволяет осуществлять тело и дух моего «Я», то есть – моя воля. Теперь я не стал другим; я просто захотел стремиться к совершенству сверхчеловека; здесь и сейчас при моей теперешней жизни, при моём теперешнем возрасте. Мне всегда было стыдно за несовершенство моего тела. Я и раньше прилагал усилия, для того, чтобы избавиться от тех недостатков, которые можно было исправить путём насилия воли над телом. Но в этих усилиях не было осознанного стремления к совершенству, не было понимания, что тело и, так называемая, моя воля – суть величайшее единство, при котором при дряхлом теле не может быть великого духа. Конечно, судьба, эволюция, причины и следствия не всегда дарят совершенное тело; и не всегда физически и эстетически красивое тело является носителем высокого духа. Но я оправдываю данное мне тело. У него есть всё для нормального функционирования. У него есть всё для поддержания и ощущения жизни. Мои чувства, мои инстинкты, включая врождённые или приобретённые, позволяют испытывать всю гамму эмоций - страдание, радость, боль, тепло и холод, свет и тьму, горькое и сладкое... И я люблю одиночество. Я полюбил теперь одиночество. Одиночество стало необходимой формой моего существования. И у меня нет никакого желания идти к толпе (к народу) или к «живым спутникам, которые следуют за мной». Я, как и Заратустра, хочу общения со спутниками «что хотят следовать сами за собой, но не только «туда, куда я хочу». И теперь я воспринял, как призыв к действию, призыв Заратустры к совершенствованию. «Поистине, местом выздоровления должна ещё стать мать-земля. Уже носится вокруг неё новый аромат, запах, приносящий исцеление и новую надежду». «С тех пор, как существуют люди, человек слишком мало радовался, одно это есть наш наследственный грех».
И я ощутил в себе этот новый аромат; я, из опыта своей жизни, удостоверился в том, что я недостаточно радовался жизни. И я захотел радоваться сейчас и теперь, независимо от того, сколько времени отпущено мне для радости. Но, я не предам забвению печаль и страдание. Они – неотъемлемая часть моего бытия, они возвышают мою радость, так же, как зло возвышает добро. Всё равно, в моей жизни было место радости, было место для эмоций, для любви, ревности, для глупости и взлётов, для пессимизма и поэзии. Я жил не по догмам, а по желанию. А теперь я ещё более осознанно буду стремиться к ощущению многообразия жизни. Я буду стремиться жить полноценной жизнью и стремиться к её вершинам. Единственное моё опасение состоит в том, что я боюсь слишком полюбить жизнь; и в том, что эта любовь помешает мне спокойно и правильно уйти навсегда из этой жизни.
Нет, конечно же, я не поверю в иллюзию воскресения, в иллюзию загробного мира, в иллюзию последующих рождений, во все другие иллюзии якобы уменьшающие страх перед смертью и небытием. Я заранее принимаю и понимаю неизбежность смерти и последующего небытия моего «Я» в Вечности.
Как следствие моего оптимистичного отношения к жизни, я говорю о том, что моя подруга жизни Алла, об уходе которой, о смерти которой я сожалею; о которой я грущу и без которой бесконечно страдаю, прожила яркую и насыщенную жизнь. Она радовалась жизни, она жила эмоциями и страстями, она горела в жизни. И она дарила людям, в том числе и мне, тепло своего сердца; боль своей души, свою любовь и нежность. В этом было счастье её жизни. Она жила! Стремление к радости составляло основу в её жизни, хотя на её долю выпало и безмерное страдание.
Прости меня, Алла, за то, что я ещё живу; за то, что не хочу быть живым трупом. Я не хочу только печалиться; и я буду стремиться к радости в оставшееся для моей жизни время. Я уже сейчас могу сказать сам себе, что я жил, и мне не страшно уйти в небытие Вечности. Увы, таков закон Мироздания. Всё течёт, всё меняется, ничто не вечно. И я не отрекусь от моих желаний и страсти. Так же, как и страдание, они составляют суть жизни, в том числе, и моей жизни. И пусть они все вместе – желания, страсти, страдание, живут во мне в гармонии и согласии, не унижая, и не уничтожая друг друга. Есть путь освобождения от страдания, но это не мой путь.
И, прежде чем попытаться взойти на вершину, необходимо «воскресить» дружбу. Жизнь продолжается...