1779.ГАННИБАЛ И УСТИНЬЯ: ЧЕРНАЯ МЕТКА ЛЮБВИ
Пьеса
Действующие лица
Осип Абрамович Ганнибал – сын Абрама Ганнибала, дед А.С. Пушкина
Устинья Ермолаевна Толстая – псковская помещица, вдова капитана Ивана Толстого
Петр Александрович Толстой – военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга в 1828 году
Алексей Николаевич Бахметев – пензенский помещик, бывший адъютант П.А. Толстого, затем его зять, муж его дочери
Федор Иванович Толстой-Американец – граф, праправнук Петра Андреевича Толстого, дипломата при Петре Первом
Пелагея Николаевна Толстая-Горчакова – мать Николая Ильича Толстого, отца Льва Николаевича Толстого
Николай Ильич Толстой – тульский помещик, отец Льва Николаевича Толстого
Мария Алексеевна Ганнибал - супруга Осипа Абрамовича Ганнибала, бабушка Александра Сергеевича Пушкина
Надежда Осиповна Ганнибал – дочь Осипа Абрамовича Ганнибала, мать Александра Сергеевича Пушкина
Сергей Львович Пушкин - отец Александра Сергеевича Пушкина
Иван Абрамович Ганнибал – брат Осипа Абрамовича Ганнибала
Александр Осипович Маз – майор и управитель в Красном Селе под Санкт-Петербургом, друг Осипа Абрамовича Ганнибала
Офицер
Ульяна – нянька Саши (Александра Сергеевича Пушкина)
Доктор в усадьбе Ясная Поляна
Кормилица
Крестьянка
Слуга
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
1828 год. Начало осени. Усадьба Ясная Поляна под Тулой. В доме Волконских переполох – рожает невестка Пелагеи Николаевны Толстой-Горчаковой, Мария. Ее перенесли на черный кожаный диван, на котором Мария рожала уже дважды. Рядом с роженицею доктор, служанки и Пелагея Николаевна.
Доктор (тихо Пелагее Николаевне):
Сударыня, крепитесь,
Помолимся мы вместе
У этого одра…
Пелагея Николаевна:
О, да,
Что и сказать - невесте
Годочков было
Тридцать с лишним,
Когда Николушка
Посватался к Марии.
Доктор:
Старородящие
Всегда в опасности,
И вашим детям рисковать
Хотя бы раз еще-
Нельзя,
Уж эти роды
Прошли бы
Как-нибудь…
Пелагея Николаевна:
А как она страдает,
Бедняжка!
Сиротами вот-вот
Оставит
Двух деток,
Не приведи Господь!
(Утирает слезы)
А тут еще беда
Свалилась на семью-
Позор и клевета,
Которые и в эти времена
До виселицы
Довели бы дядю:
Князь Горчаков
В могиле повернулся -
На старости и в прахе
Оболган он.
Сегодня мы –
Толстые, Горчаковы
В опасности
И мало что разорены
И Коленька, и Маша,
Так тень еще большой беды
Нависла над семьею
Нашей,
И все позор, один позор
И поруганье!
Вот потому и роды
Тяжелы…
Доктор:
Сударыня,
Вам надо отдохнуть,
Спуститесь вниз,
Утешьте сына,
А мы тут сами
Будем хлопотать,
И, даст Господь,
Рожденье состоится.
Пелагея Николаевна, рыдая, уходит.
Сцена вторая
Гостиная в доме Волконских. В креслах Пелагея Николаевна и ее сын Николай, муж Марии Волконской-Толстой.
Пелагея Николаевна:
Ну почему же нет вестей
Из Петербурга,
От свояка, Петра Толстого,
Он как военный губернатор
Столицы
Сам следствие ведет
По делу «Гаврильяды»
И всю семью Толстых
И Горчаковых
Он должен защитить!
Ты помнишь, Коленька,
Как мучился отец
В Казани
От обвиненья в казнокрадстве…
Николай:
Так я его застал, приехав,
Почти уж неживого,
Он вовремя скончался,
Избавивши нас всех
От страшного позора.
Именья вот описаны –
Печально…
А вы не думаете,
Маменька,
Что это рок Толстых,
Завещанный нам
Алексеем,
Чьей кровью
Пропитана фамилья наша,
Удавленный царевич, говорят,
До двадцать пятого колена
Толстым послал
Ужасное проклятье.
Пелагея Николаевна:
Так вы –
Наполовину Горчаковы!
Николай:
Но от судьбы,
Как видно,
Не уйти.
Сейчас Толстым
От Горчаковых худо…
Пелагея Николаевна:
Ну, друг мой, не скажи!
От Пушкина хула!
Вот вся беда откуда.
Три раза на допросах
Отрекался
От гнойной той
«Гаврилиады»
И, наконец, тайком признался,
Что автор –
Дмитрий Горчаков!
Подумай-ка – каков!
Он старика, кузена моего,
Придумал обвинить
В развратнейшем
Безбожье!
И царь поверил,
Сказав, что умерших
Винить не стоит.
Ах, лучше бы его дуэль
Была
С Толстым-Американцем,
Тогда бы Пушкина
Не знали больше,
И слов его о дяде
Ложных
Не слыхали!
Николай ( с тревогой прислушиваясь к отдаленным стонам наверху):
Но, маменька!
Известно – наш дядя
Антиклерикал,
Вольтер - его любимец.
И удивительно, как он
В опалу не попал
При жизни
За то хотя бы,
Что ругал
Любезных фаворитов Катерины…
И знаем мы -
Злой рок связал
Толстых и Пушкиных,
Вы вспомните,
Кто на забаву
Привез Петру
Араповых детей?
Да наш же Петр Андреич,
Из Турции, куда
Послом был послан
В начале семисотых
Как говорят,
Из самого сираля
Доставил негритят
Для поруганья
Ленивых русских,
Чтоб поняли –
И обезьяна
Науки без труда
Освоит,
Не то, что русские бояре,
Так видел царь науку
Приучать сознанье
Наше
К европейским сказкам,
Где в это время
Негры жили в зоопарках,
Как львы иль волки!
Пелагея Николаевна (также с тревогой прислушиваясь к стонам невестки наверху):
А так ли это было?
С чего тогда крестила
Арапчонка в Вильно
Рядом с Петром Великим,
Нашим государем,
Королева-полька?
Николай:
Да говорят,
Пьяны уж были сильно
И делали забаву в церкви,
Как обычно
В дворцовых комнатах
С шутами - карлами,
Которых всех переженили,
А в том году
Петр праздновал победу
Над Карлом-королем,
Несчастным шведом,
Врагом извечным Польши…
Пелагея Николаевна:
Так говорят, я думаю,
Со злости
На арапа.
Да кто сей Ганнибал!
Картошку он сажал
В петровском огороде
Конечно - черный генерал,
Однако был
В позорнейшем разводе.
Жену законную гнобил,
Детей в грехе он зачинал
И дворянином – нет, не стал.
Он Анне впал в немилость,
Но Анна –
Дочь Ивана,
Арапу не родня.
И лишь Елизавета
Вернула Ганнибалу
Его обширные поля
Да и прибавила еще,
Однако же
Дворянство негру
Не приспело
И тут.
Такое дело,
А все же много врут
О черном камергере,
Которого крестила
В православье
Полячка… королева!
И у купели
Стоял сам Петр,
Который только что
Разбил Двенадцатого Карла
И шведов покорил.
Вот тут и появилось Марта
Скавронская
И стала
Российскою императрицей,
И кто и кем кому там был
Навеки остается тайной,
Такая вот царя забава…
Но я тебе скажу,
Не грех ли он
Петра,
Или наперсника его
Апраксина Петра,
Который при царе жил с юности
Как брат царицы Марфы,
А, может, и старик
Матвей Апраксин
Перед смертью
Забавлялся с
Арапкою своей.
Ведь ты подумай –
Три сына и сестра их
Марфа –
Приемные у старика,
Фамилию носили
Праксины,
А, значит, были
Попросту прижиты им
На стороне
При пустопорожней барыне
Хрущевой Домне,
Его жене.
Но как пристало женить
Царя Феодора, вдовца,
На первой раскрасавице Москвы,
Так сразу стали Праксины
Апраксины.
И между прочим,
Петр и Федор
На портретах
Похожи сильно
На негодного поэта.
Но интересно,
Что Ганнибал
Купил поместье
Апраксиных –
Суйду под Петербургом
И с ним стал
Личным дворянином,
Хотя в дворянстве
Родовом
Елизаветой дан отказ.
Николай:
Но если так,
В другую сторону
Был должен рок упасть,
А почему на нас напасть
От негров?
Пелагея Николаевна:
Да в том и дело,
Что было продолженье –
Сцепила нас судьба
С судьбою Ганнибалов.
Дед Пушкина, Иосиф,
Сын знатного арапа,
Навеки осрамил
Фамилию Толстых
Своим ужаснейшим
Беспутством,
Соединив себя
Преступным браком
С невесткой нашей-
Шишкиной Устиньей,
Вдовой Толстого,
Капитана…
И сорок лет они боролись
За любовь и деньги
Против жены злодея –
Марии Ганнибал!
Прислушиваясь к тишине наверху, говорит:
Ах, ах, пойдем скорее
Что там затихло все?
В это время сверху спускается доктор и сообщает:
Доктор:
Я поздравляю вас
С живым младенцем,
Велите дать прислуге
Сухие полотенца.
Роженица жива и
Будет, даст Господь,
Здорова.
Как назовете мальчика?
Пелагея Николаевна:
Он будет Лева,
Лев –
Отец так захотел.
Николай:
Лев Николаевич Толстой
Явился…
Доктор:
Но больше вам – ни-ни,
Иначе мальчик будет сиротой…
Все уходят наверх. Раздается детский плач.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена первая
1828 год. Октябрь. Кабинет военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга Петра Александровича Толстого. За столом сидит сам генерал-губернатор, в кресле напротив него Алексей Николаевич Бахметев, его бывший адъютант, ныне пензенский помещик, проживающий в имении отца, «хрустального короля» России в псковском селе Николо-Пёстровке.
Толстой:
Вот только что
От Пушкина вернулся.
Себе представить можешь
Мое ты униженье?
Единственное утешенье-
Всем объявил:
Дарует царь ему
Прощенье…
Бахметев:
А что же молвил государь
На самом деле?
Толстой:
Сказал, что осуждать
Умерших не пристало…
Бахметев:
И это значит –
«Гаврильяду»
Горчакову приписали?
И как мы ни старались,
Царь Пушкину поверил!
Толстой (вытирая вспотевший лоб платком и настороженно глядя на дверь):
Насчет старанья
Ты остерегись
Что-либо тут произносить.
Да спрячь подальше
Ту бумагу,
Ту копию с признаньем
Пушкина
В безбожном преступленьи
В отцовских сундуках
В именье.
(Помолчав)
Ну ничего, другие
Поколенья
Прочтут то покаянье…
Как там он написал?
Бахметев (вынимая из потайного кармана бумагу, читает):
«Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной. — Но теперь, вопрошаемый прямо от лица моего Государя, объявляю, что Гаврилиада сочинена мною в 1817 году.
Повергая себя милосердию и великодушию царскому есмь Вашего Императорского Величества верноподанный
Александр Пушкин.
2 октября 1828. С. Петербург».
Толстой:
Да, документик
Дорогого стоит.
Я вот что думаю:
А если бы Голицын,
Начальник русской почты
После того,
Как был отставлен он
От министерства
Просвещенья и
Духовных дел,
И здесь в комиссии сидел
Верховной
Против поэта-вольнодумца,
Письмо про Горчакова
Не узрел,
Которое Вяземскому
Пушкин вдруг решил
Отправить
С ужаснейшим для нас
Признаньем:
Мол, князю Горчакову
Сочиненье
Преступное
Принадлежит
И с того света
Он явится за ним…
А мы царю
Послали бы
Вот это… (показывает на бумагу, которую достал Бахметев).
А Пушкин ведь при нас
Писал признанье
Государю,
Да запечатал
И передал мне в руки
Я ж вскрыть послание
Не смел –
Такие муки
Пережили мы,
Господь не приведи!
Бахметев:
Да, страху
Натерпелись все:
Готовили веревку одному,
А тут – самим на плаху.
Толстой:
И все ведь мы не то что
При дворе,
А при самом царе!
Мой сын, твоя сестра
И муж ее
Михайло Горчаков,
Сын князя упокойного…
Скажу тебе, мой друг,
Что после Соловков,
Где головы сложили
Дед и дядя,
Страшнее не было!
Сам знаешь,
Алексеево проклятье
Висит над нашим родом.
Бахметев:
Все это призраки уже,
И времена не те
И государи…
Толстой:
Большой беды мы избежали,
Но ты теперь свою бумагу
Спрячь
И уезжай подале –
За границу
Хрусталь голландский изучать
Иль там еще чего…
Бахметев:
А как же свадьба?
Ведь Анна ничего не знает,
О чем подумает она:
Жених с венчанья убегает!
Толстой:
Я Анне объясню
Все сам,
Она девица умная,
Поймет
И подождет.
Бахметев:
Да сколько будет ждать?
Толстой:
Господь поможет.
Бахметев:
Когда мне уезжать?
Толстой:
Как дело кончится совсем.
К зиме, наверное.
Сейчас готовим мы
Запрос царю
О розыске злодея,
Сочинившего хулу
На Господа.
Сейчас же
Отправляйся ты
В именье
Готовиться к отъезду.
Бахметев:
Я, право, не пойму,
Кто больше мне грозит:
Сам Пушкин
Или Третье отделенье?
Толстой:
Пока меж нами
Эта тайна (показывает на бумагу Бахметева),
Ты в безопасности.
Но если кто узнает
И Пушкину расскажет…
Он мерзкий дуэлянт
И побежит с тобой
Стреляться,
Тут сразу можно
Догадаться,
Поэтому – езжай.
Прощай, мой друг,
Прощай.
Я напишу тебе,
Когда наступит время
Возвращаться.
Бахметев уходит.
Сцена вторая.
1829 год. Весна. Тот же кабинет. У окна стоит Петр Александрович Толстой и читает письмо. В кресле за столом сидит его родственник Федор Иванович Толстой-Американец.
Толстой (отрываясь от письма):
Смотри-ка – ускакал,
И был в Москве,
Но я его тут не видал
И сообщил Бахметеву,
Который съехал
За границу
Еще зимой,
Оставив бедную девицу
До свадьбы горевать
Одной,
Ах, Аннушка, мон шер,
В тоске стремится
К жениху, страдает,
А Горчаковых враг
В Тифлисе пребывает
Да и Ермолова еще тут
Поминает опального…
Вот так и рвется Пушкин
В ссылку
А Бенкендорф-то дремлет,
Вот что дивно!
Толстой-Американец:
Так вы теперь спокойны
За участь будущего зятя?
О, ваши голубки
Вполне достойны счастья!
Чего нельзя сказать
Нам о поэте.
Предмет его любви,
Желанней всех на свете,
Не соизволила сказать
Ни да, ни нет.
Вот и умчался Пушкин
Подалее от Натали
Чтоб на войне
Летели дни,
Как птицы.
Толстой:
Ну пусть найдет себе
Синицу,
А этот длинноногий
Журавель,
Видать, не для него.
Но нам чего
О счастье Пушкина
Болтать,
Нам праздник надо намечать-
Сейчас пишу Бахметеву,
Мне зятя надо возвращать
Да свадебку играть!
Спасибо, брат, тебе
За добрые известья,
Как будет счастлива
Невеста!
Постой! Да ты ведь,
Вроде, сват у Пушкина,
Не ты ль ему принес
Печальное известие
От старой Гончаровой?
Толстой-Американец:
Конечно, я,
Заслуга тут моя.
Однако ты пойми:
Хотя я сват,
Но в этом деле
Слабый хват,
И мало понял,
О чем толкует
Бывшая красавица двора -
Все так невнятно,
Непонятно,
Шипела что-то вслед она,
Но я заметил – Натали
Была бледна,
Едва ли не больна
От этого змеиного шипенья
Гордячки – матушки своей.
Толстой:
А вдруг змея шепнет
Согласье?
Раз дочка влюблена
В проклятье
Горчаковых?
Толстой-Американец:
Страдает вся наша семья,
Замечу, братец,
И надо поспешить
С венчаньем
А значит, зятя воротить
Вам надобно посланьем
Немедленно!
Толстой (усаживаясь за стол):
Уже пишу письмо
Бахметеву,
Пусть едет
Он обратно
И прямо под венец!
Как Анна будет рада…
Толстой-Американец:
Завидую я честному
И равному венчанью,
Вот ты поверишь,
Я всегда страдаю
Когда у алтаря
Между двумя
Все чисто и честно…
Толстой:
Да, судьба твоя
Горька,
Но ты любим
И стала уж графиней
Твоя цыганка,
Вот только деток жалко:
Не живут!
Толстой-Американец:
Наверно, за грехи
Мои,
Я все занес их
В дневники,
Хотел бы отмолить
У Бога за убитых.
А я ведь знаю –
Ты б хотел
Чтоб среди них
И Пушкин оказался.
Толстой:
И это было б правильно,
Прости,
Однако говорят,
Еще не вечер…
Толстой-Американец:
Нет, брат, и не проси,
Пусть кто-нибудь другой,
Не я,
Его уложит в черную
Постель.
А я теперь
Молю у Бога состраданья
Вместе с моей графиней
Черноглазой,
Чтоб он послал живых
Детей.
Толстой:
А разве нет греха
За этим родом
Черных Ганнибалов,
Когда невинную вдову
Обманом
Иосиф подманил к венцу
И сколько горя пронесла
По жизни
Устинья Ермолаевна Толстая,
И Ганнибалам отдала
Все состоянье,
Взамен же получив
Одно страданье.
Толстой-Американец:
Да…
Судьба!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Сцена первая
1806 год. Осень. Имение Захарьино под Москвой. Вечер. В барском доме Марии Алексеевны Ганнибал тишина. Сама она сидит у детской кроватки семилетнего Пушкина и что-то тихо напевает. В темном углу, едва освещенном свечой, сидит на стуле Ульяна, няня Александра Сергеевича, привезенная вместе с сестрой Ариной Родионовной из проданного имения Кобрино под Санкт-Петербургом.
Мария Алексеевна (прерывая тихое пение):
Не спит наш толстячок – Сашок,
Ну что ты будешь делать!
Какую сказку
Мне еще затеять?
Ульяна:
Про Еруслана любит он
И про украденных
Красавиц,
Всегда сбегает
К Оленьке,
Когда Арина начинает
Его сестренке
Басенки плести…
Мария Алексеевна:
Тогда послушай,
Милый внук,
О настоящем Еруслане,
Богатыре,
Сподвижнике царя Петра.
Он был твой дед…
Саша (сонно):
Который черный,
Негр?
Мария Алексеевна и Ульяна испуганно крестятся.
Мария Алексеевна:
Да нет,
Господь с тобой!
Это был мой дед,
Красавец и герой!
Саша:
А как же Ганнибал,
Он разве не герой?
Мария Алексеевна:
А Ганнибал…
Он улетел вчера.
Саша:
Куда?
Ульяна:
На небушко, голубчик.
Мария Алексеевна (задумчиво):
Хотела б я поверить
В эту сказку…
Но лучше расскажу
Тебе о нашем славном
Деде –
Капитане Ржевском,
Который с детства
Дружбу вел
С царем Петром,
А тот гостить езжал
В наш дом.
Он был моряк
И выполнил приказ царя -
Построил верфь
На реках двух –
Оке и Волге,
Двух матерей
Что в Нижнем Новгороде,
Откуда на турецкую войну
Пошли
Большие корабли,
Их строил Юрий Ржевский.
(Обращается к Ульяне):
Ты что там охаешь,
Ульяна?
(к внуку):
Вот видишь, Саша,
Даже няня
Тут прослезилась,
Вспоминая
Те времена…
Ульяна (тихо из своего угла в сторону):
Оно, конечно, корабли,
Да только с злыдней
Питиримом, епископом, они
Казнили – жгли
Народ старообрядский
Без жалости, с большим желаньем!
Грехи, грехи…
И Божье наказанье
Тебе, Мария, за героя-
Дедушку, поди…
Мария Алексеевна:
А Ржевскому царь Петр
Дал тайное заданье –
Он в Петербург его
Послал,
Чтобы тот лодку испытал
Такую, которая по дну
Морскому
Потаенно
Ползла и незаметно
Могла таранить
Вражеский корабль!
Саша (вскакивая с постели):
Ты мне, бабуля,
Расскажи про лодку,
Она была какая?
Мария Алексеевна:
О, очень непростая,
Хотя по виду – просто бочка…
В прихожей раздаются голоса Надежды Осиповны и Льва Сергеевича Пушкиных – дочери и зятя Марии Алексеевны.
Надежда Осиповна входит в детскую и недовольно говорит мат ери по-французски:
Опять не спит,
А завтра не поднимешь -
Наш толстячок
К обеду будет сонный,
Так ведь уже с утра
Ему прописано
Гулять по парку.
Вчера ж
Он что удумал?
Сел посреди дороги
Да на глазах у всех
И говорит: «Устал,
Не скальте зубы!»
Все уходите,
Пусть засыпает сам,
Без сказок.
Гладит сына по головке, говорит по-французски):
Малыш, ты лучше
Их во сне посмотришь,
Про своих дедушек
И Еруслана,
А если не послушаешь меня,
Я разговаривать с тобой
Не стану
Два… нет, три дня!
Лев Сергеевич (подходит и целует сына в лоб. Говорит по-французски):
Не слишком ли строга,
Надин?
Наш сын
Не так здоров, бедняга,
А сказки для него – отрада.
Надежда Осиповна (уже в дверях, говорит по-французски):
Гимнастика, диета –
Вот для него награда!
Уходит.
Мария Алексеевна (вслед дочери):
Сама бы отдохнула
С балу,
А завтра гости, хлопоты…
Я послала к соседям -
У нас тарелок мало,
Да ложек не хватает,
Вот Кузька принесет
И ладно.
Надежда Осиповна (зевая, в двери):
Ах, будет вам, маман,
Услышит Серж,
И слез не оберешься,
Он так чувствителен
К заботам по дому,
И так нервичен,
Как о хозяйстве речь
Идет,
Тут сразу в слезы,
В истязанья,
Нет уж, тарелки эти
Лучше вы
Держите в тайне!
Мария Алексеевна снова садится к детской кроватке:
Ну что, разбередили
Душку?
Дай, я взобью тебе подушку,
Ложись скорее на бочок
И спи. Ульяна уж давно
В углу сопит…
Саша (сонно):
Нет, это море черное
Шумит,
А по волнам катится
Бочка потайная,
В которой дедушка
Сидит…
Мария Алексеевна:
Ах, умник мой!
Запомнил
Бабушкины сказки!
Да, мой предок Ржевский –
Не то, что черный человек,
Прости его Господь
Уж не на этом свете,
Который верную жену
Покинул,
Затем ее оклеветал,
Младенца у нее отнял
И отдал офицерам - дружкам
Преображенского полка,
Не признавая дочь своей.
Малютке не было и года
Как он в пучине страсти сгинул
Туда же кинул и дитя
Грудное:
Вот горе – так уж горе!
Спасибо матушке-царице,
Екатерине-свет- императрице,
Она злодея осудила
И матушку твою, малыш,
Отбила,
А то, глядишь,
И не было б тебя,
Звезда моя!
Ульяна (проснувшись в своем углу):
Ох, ох, сильны напасти
На госпожу,
Такие страсти!
Мария Алексеевна:
А знаешь ли, Ульяна,
Разлучница – Толстая
Уже и Павлу написала
О долге Ганнибала:
Все хочет Наденьку
Лишить законного
Наследства,
Да не ответил император
На ее
Посланья,
А министр Державин
Списал прошение
В архив.
Уж Осипа на свете нет,
Устинья ж на своем стоит
И ждет ответ
От мертвеца
И нас клянет.
А вдруг ее проклятия дойдут?
Надин опять, поди, брюхата,
И Сашенька не так здоров,
Николенька наш милый хвор,
А вдруг – еще больной
Ребенок будет?
Ох, Богородица, спаси,
Не допусти беды!
В наступившей тишине чуть слышно раздается шум моря. На заднем плане на экране возникают картины из сказки Александра Сергеевича Пушкина о царе Салтане. За сценой женский голос с выражением читает:
Царь Салтан, с женой простяся,
На добра коня садяся,
Ей наказывал себя
Поберечь, его любя.
Между тем, как он далеко
Бьется долго и жестоко,
Наступает срок родин;
Сына бог им дал в аршин,
И царица над ребенком,
Как орлица над орленком;
Шлет с письмом она гонца,
Чтоб обрадовать отца.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Извести ее хотят,
Перенять гонца велят;
Сами шлют гонца другого
Вот с чем от слова до слова:
"Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку".
Как услышал царь-отец,
Что донес ему гонец,
В гневе начал он чудесить
И гонца хотел повесить;
Но, смягчившись на сей раз,
Дал гонцу такой приказ:
"Ждать царева возвращенья
Для законного решенья".
Едет с грамотой гонец
И приехал наконец.
А ткачиха с поварихой
С сватьей бабой Бабарихой
Обобрать его велят;
Допьяна гонца поят
И в суму его пустую
Суют грамоту другую -
И привез гонец хмельной
В тот же день приказ такой:
"Царь велит своим боярам,
Времени не тратя даром,
И царицу и приплод
Тайно бросить в бездну вод".
Делать нечего: бояре,
Потужив о государе
И царице молодой,
В спальню к ней пришли толпой.
Объявили царску волю -
Ей и сыну злую долю,
Прочитали вслух указ
И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян -
Так велел-де царь Салтан.
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День прошел - царица вопит...
А дитя волну торопит:
"Ты, волна моя, волна,
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли -
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!"
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" - молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Мать и сын теперь на воле;
Видят холм в широком поле;
Море синее кругом…
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Сцена первая
1776 год. Красное Село – место армейских учений. Гостиная в доме друга Осипа Ганнибала, майора и управителя Александра Осиповича Маза. В гостиную вбегает Осип и нервно бросается в кресло. Из-за двери слышится крик грудного младенца. Входит хозяин дома Маз.
Маз:
Приветствую тебя, мой друг,
Ты что так вдруг
Да с раннего утра?
Я не успел еще
От пира отойти,
Который тут давали мы
Вчера.
Уж наши офицеры после сборов
Повеселились от души…
Да вот еще один
Лежит в тиши
Здесь на тахте,
Его ты не буди,
А то потребует опять
Три дни без продых
Пировать!
Что там за писк в прихожей?
Котенка, что ли, рвет Полкан?
(кричит в прихожую):
Эй, там, поосторожней,
Собачую войну
Тут развели с котами!
Осип:
Ах, Александр,
То вовсе не котенок!
Рыдает мой ребенок,
Заброшенный родной
Мамашей…
Не зная уголка,
Где прислониться,
Привез его с кормилицей
К тебе.
Маз:
Ты это – о жене?
О Марье Алексевне?
А где ж она сама?
Осип:
Кто знает?
Может, умерла…
Скончалась
От излишнего веселья.
Маз:
Не может быть!
Какое огорченье!
Осип:
Поверь мне, друг,
Уж нету сил терпеть,
И я сбежал от всех –
От жадного отца,
От братьев алчных,
От тестя нудного
И от жены злосчастной!
Все, все меня бранят:
Гуляка, мол, и мот
В Суйде не человек я –
Бяка,
И больше нет
Дороги мне туда,
Поверь.
Бегу, как дикий зверь,
Спасаясь от погони!
Маз (с неодобрением):
А ну – догонят?
Дитя-то крал зачем?
Дитя не виновато,
Верни его скорей
Обратно,
Ведь детки, как цветы –
Завянут и умрут
За пять минут…
Да ты уж схоронил
Сыночка,
Теперь, смотрю,
Пришла пора и дочке?
Назвали как?
Осип:
Окрещена Надеждой
Год назад.
Маз:
Кормилица-то есть при ней?
Осип:
Да есть,
Но только не моя,
Сбежать грозит –
Платить мне нечем,
Распоряжаюсь ей не я –
Жена…
Офицер, поднимаясь с тахты:
Ну да, жена,
Которая усопла,
Ну ты уж, брат,
Совсем того…
Тебе охота
С младенцами таскаться?
Ребенок кричит еще громче. Входит лакей с пакетом в руках:
Вот, барин, вам письмо.
Маз (читая надпись на конверте):
Оно не мне,
Отдай его
В другие руки-
Тому вон господину,
Что в кресле мается,
Бедняга.
Осип вскакивает и выхватывает письмо из рук лакея, распечатывает и читает вслух:
Государь мой, Осипъ Абрамовичъ!
Несчастливыя какъ мои, такъ и ваши обстоятельствы принудили меня симъ съ вами изъясниться: когда уже нелюбовь ваша ко мн; такъ увеличилась, что вы жить со мною не желаете, то уже я р;шилась бол;е вамъ своею особою тягости вамъ не д;лать, а разстаться нав;къ и васъ оставить отъ моихъ претензій во всемъ свободна, только съ т;мъ, чтобы дочь наша мн; отдана была, дабы воспитаніе сего младенца было подъ присмотромъ моимъ. Чтожъ касается до содержанія какъ для нашей дочери, такъ и для меня, — отъ васъ и отъ насл;дниковъ вашихъ ничего никакъ требовать не буду, и съ т;мъ остаюсь съ достойнымъ для васъ почтеніемъ ваша, государь мой, покорная услужница
Марія Ганнибалова.
Маз:
Вот до чего доводят
Нас семейные раздоры,
Ревность, споры
И женское неповиновенье.
Теперь один победу празднует,
Другая волком воет.
Ты, Осип, победил,
Сейчас свободен и один,
А, знаешь,
Даже зависть
К твоей победе у меня.
Осип:
Скорее, дай бумагу,
Ответ я напишу и –
Шагу, шагу
В Псков,
Чтоб больше никого
Из них не видеть,
Чтоб не могли меня обидеть
И притеснить в делах
Различных…
Офицер с тахты:
Конечно, очень личных?
Признайся, брат,
Ты приключений ищешь
От скуки и семьи,
Да все мы хороши!
Лежу вот здесь,
А дома детки плачут,
Как этот ангелок
В чужой прихожей…
Осип пишет и читает вслух:
«а зат;мъ нын; и я во всемъ по предписанному вашему требованію со стороны моей согласуюсь, и, въ ваше удовольствіе какъ себ; отъ васъ пріемлю, такъ и вамъ оставляю отъ меня свободу нав;ки, а дочь ваша, Надежда препоручена отъ меня въ Красномъ Сел; моему пріятелю, господину маэору и управителю Александру Осиповичу Мазу, для отдачи вамъ, которую и можете отъ него получить благопристойно, а кормилица при ней какъ не собственная моя, такъ я и власти не им;ю оставить вамъ при дитяти, и за т;мъ желаю пользоваться вамъ златою вольностію, а я въ посл;днія называюсь мужъ вашъ Іосифъ Ганнибалъ).
Он отдает письмо лакею:
Отправь, любезный,
Поскорее,
Чтоб писку детского
Не слышать вам…
Ты, Александр, отдай
Дитя, как мать приедет
Или мой брат Иван
Заявится к тебе
Прям из Херсону,
Который строит
По повелению
Императрицы.
А я уж улечу
Свободной птицей,
Прощай
И лихом ты меня не поминай!
Убегает.
Сцена вторая. Та же гостиная в доме Маза. Входит Иван Абрамович Ганнибал. Навстречу ему, протягивая руку, спешит Маз:
Как получил известье, генерал,
Вас жду я с нетерпеньем,
Желая выполнить свой долг
Благопристойно.
Какие приключенья все же
Случаются еще на свете!
Иван Абрамович:
И что же?
Ребенок цел?
Маз:
Ну как же, как же,
Дитя живое,
Но кричит,
Кормилица – та еще шельма,
Водою дитятко поит,
Себя жалея,
А ведь я плачу ей…
Иван Абрамович:
Гоните в шею,
Я привез свою из Суйды.
Да дайте посмотреть ребенка.
Выходит кормилица со свертком. Ребенок кричит. Иван Абрамович отбрасывает уголок одеяльца и качает горестно головой, обращаясь к кормилице:
Ты что ж, чертовка,
Натворила?
Ребенок еле жив,
Вон, синева пошла
На бедном личике,
Тебе ж платили,
Почто ты не кормила?
Кормилица, низко кланяясь, так, что сверток едва не достает до пола:
Да как же, барин,
Не кормила!
До крови грудь
Изгрызла мне
Девчонка ваша,
Но не сосет,
Нужна мамаша,
Хоть мал, а человек,
И все поймет,
Когда родное отымают,
Увозят к охфицерам,
А тут и дым и гогот,
Тут взрослый враз
Завянуть может!
Маз:
А где же мать?
Взаправду, что ль,
Скончалась,
Как Осип говорил?
Иван Абрамович:
Жена жива,
Да еле дышит
У одра пораженного
Отца,
Который, сразу,
Как только дочь явилась
С ужасными вестями,
Лишился ног и речи.
Ребенка нет,
Отец на грани жизни –
Несчастная Мария,
Вот что они с супругом
Натворили!
Маз:
Ах, Осип, Осип…
Но я так рад,
Младенец ваш не брошен,
И скоро мать
Обнимет кроху,
А раны заживут,
Таков закон войны.
Иван Абрамович:
Война разводов-
Проклятие фамильи Ганнибалов!
Отец, Петра любимец,
С женой судился двадцать лет,
А нас уже тринадцать народилось
От двух супруг.
Гречанка Евдокия арапу родила
Белянку-дочь,
Была заточена в тюрьму,
Отец терзал ее ужасно!
Да и она отраву сыпала ему
В еду с кондуктором Шишковым.
Но все остались живы,
Да Евдокия в тюрьме
Кроме плетей Абрама
Кусочка хлеба не видала.
Ужасная судьба!
Потом она уж снова родила
И монастырь стал
Новым местом заточенья.
Маз:
Куда ж детей-то подевали?
Иван Абрамович:
Неизвестно…
А мой отец взял в жены
Шведку,
Здесь, видимо, пример Петра –
На шпагу брать себе жену.
А прелюбодеяньи
Отца с Христиной Шеберг
Мы родились –
Одиннадцать «чертей» -
Вот так звала нас мать.
Да выжило лишь семь.
Два брата – Петр и Осип
Пошли отцовскую тропой-
Терзать законных жен
И обездоливать потомство.
Они запутались в разводах,
Посланья шлют царям,
Державина терзают
Письменами.
Один я холост, и моя задача-
Спасать израненных детей
Своих беспутных братьев.
Да заживут ли раны?
Прощайте,
Господин майор,
Спасибо за заботу.
Ах, Осип, Осип!
Конечно, девочку не брошу,
Она получит все,
Что должен был отец
Ей сохранить
Для лучшей жизни.
О, брат еще не знает,
Что ждет его!
Иван Абрамович велит кормилице передать ребенка другой крестьянке и уходит вместе с ними.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Сцена первая.
Псков. 1779 год. Гостиная в доме Устиньи Ермолаевны Толстой-Шишкиной, двадцатилетней вдовы капитана Толстого. Устинья сидит перед зеркалом, крепко сжав руками голову в копне темных вьющихся густых волос , распущенных почти до полу.
Устинья:
Что это было на балу?
В меня вселился дьявол?
Иль благодарной быть вину,
Что мне дало
Невыносимое любовное
Томленье,
Которого еще не знала?
Вся, вся горю
И жду волшебного являенья
Того, кто мной
Теперь владеет
Безраздельно!
Осудят все –
Черен жених,
Да что за дело мне до них!
В плену любви
Не видно черноты
Ни у кого,
Лишь блеск алмазов
Вместо звезд
И мой любимый –
Так хорош!
А вот и он,
Мой Ганнибал!
Пришел, как обещал…
Осип Ганнибал распахивает дверь в спальню Устиньи и бросается к ней. Она безвольно падает в его объятья.
Устинья:
Пришел… Совсем?
Осип:
Да, да, отсюда больше –
Никуда,
Впервые так ударила
Любовь меня,
Что только ты
Теперь моя родня!
Устинья:
Да, ты и я
И больше никого
На этом свете!
Долго целуются.
Устинья, вдруг отстраняясь немного:
Но Осип, у тебя семья!
Жена, при ней дитя.
Как с этим мы поступим?
Любовницей не буду,
Заранее ты знай
И побыстрее все решай!
Осип:
Устинья, свет ты мой!
Нет никакой жены,
Она скончалась,
А дочка - у ее родни,
Да и не мой ребенок,
Хоть ты меня пойми!
С тобой пойду я под венец
И всем наветам тут конец!
Готов венчаться
Тут, сейчас
На свете нет счастливей нас,
Ты – мой кумир,
Моя обитель тишины,
Благоговенья,
С тобой весь мир
Пред нами на коленях,
Поскольку Бог – любовь,
А между нами – только это…
Устинья:
Мой милый, мой любимый,
Венчаться? Да-да, сегодня,
Уж, видно, такова моя звезда.
Но, Осип, не помешает
Осторожность:
Ты должен дать мне документ,
Хотя б расписку,
О том, что в самом деле
Мертва твоя супруга,
Что ты свободен и вдовец
Тогда мы сразу – под венец!
Осип:
Пожалуйста, звезда моя!
Давай перо, бумагу,
И здесь я напишу,
Что вдов
И никаких долгов
Семейных не имею.
Садится за стол и пишет. Протягивает Устинье расписку. Она берет, читает и вновь бросается к Осипу на шею:
Теперь венчаться!
Иду я одеваться,
В дому у маменьки,
В Юрлово,
Мы встанем под святой
Венец
Осип ( в сторону)
И нищим мытарствам моим конец!
Обращается в Устинье:
Но, свет мой,
Шишкины породой знатные
Стояли за Романовых горой,
За то и земли были ж
Им даны немалые,
Так что-нибудь еще осталось?
Устинья (смеется)
Осталось все при нас!
Мы не транжиры,
И предки, глядя из могилы,
Глядят на нас с любовью…
Все потому, что лжецарям
Ни дня не послужили,
Да и другие
Разъехались в Усадьбы,
Когда второй Лжедмитрий
Над Псковом одержал победу.
Он моему пращуру,
Андрею Шишкину, сулил
Богатства,
Да тот ушел в Калугу,
В Тулу
С Болотниковым биться
И рану получил на Вырке,
За то и земли наши здесь,
Еще он выполнял
Секретные приказы Шуйского
И также был вознагражден
Землей всего в сто четвертей.
Ты, Осип, ты, моя любовь,
Возьми мои богатства,
Которые со мной
По вдовьей горести
Здесь чахнут без присмотра…
Осип:
Да я готов,
Имею предложенье:
Построить в Пскове
Дом
Любому в загляденье –
Для вас в доход,
Вложу свои средства.
Вы знаете, что у меня
После кончины
Батюшки
Наследство есть:
Сельцо Михайловское
Здесь,
А также под Суйдой
Поместье Руново
С деревней Кобрино,
И чтоб чужая дочь
Претензий не имела
На мое наследство,
По купчей вам я передам
И Кобрино, и Руново,
А также псковское сельцо.
Устинья:
Мой милый Ганнибал,
Утеха и отрада
Печальных дней вдовы,
Мы купчую составим
Непременно,
А мне дадите вы
Расписку в том,
Что взяли как приданое
Двадцать семь тысяч –
Да это ведь на дом,
Который вы беретесь строить.
Такая сделка вас устроит?
Осип:
Секрет здесь в чем?
Устинья:
А в том,
Что что эта вот расписка
Охранной грамотой
Послужит
Вашим же именьям.
Ни дочь и не родня,
Лишь ваша верная жена,
Конечно, я,
Смогу наследовать
Все то, что нажил ваш отец
Для вас.
Как вам такой расклад в делах?
Осип:
Да лишь бы им
Не вышло ничего!
И только с вами мы
Распорядимся
Нашими деньгами!
Устинья:
В делах большой
Вы молодец,
Однако,
Уж пора бы под венец?
(Уходят)
Сцена вторая.
Ночь. Сельцо Юрлово. Дом вдовы майорши Харитины Ивановны Григорьевой, матери Устиньи Толстой. В Гостиной сидит в кресле священник, посреди гостиной стоят и беседуют два свидетеля, знакомые Осипа Ганнибала по службе в Пскове.
Первый свидетель (тихо)
И негр черен,
И ночь черна,
И свадьбой правит сатана…
Я слышал, брат,
Жена жива,
Такие черные дела…
Второй свидетель:
Невеста бегала
С запиской
К священнику
От жениха,
Там, вроде, чисто.
Но как бы не было
Греха!
Входят жених и невеста. Вдова подходит и благославляет их иконой. Осип и Устинья становятся перед священником, тот, поднявшись с кресла и тихонько зевнув, начинает обряд венчания.
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ
Сцена первая.
Бал в доме псковского предводителя дворянства. Многие поворачивают головы, когда в зал, сбрасывая шубы на руки лакеям, входят Осип Ганнибал и Устинья Толстая. Среди публики проносится шепот:
Тринадцать лет-
Большая разница в годах,
Конечно,
Но видно – счастлива невеста,
Жених сияет чернотой…
Да, здесь, в Пскове,
Ганнибал – блестящий
Кавалер,
И лучшей пары
Не сыскать вдове Толстой!
Он – служащий по выборам?
Гляди, и сам пойдет наверх…
Всегда в чести
Семейный человек!
Осип и Устинья кружатся в вихре танца. Всем видно, что они счастливы. Дамы потихоньку вздыхают от зависти.
Сцена вторая.
На улице май. В доме у новобрачных царит беспорядок. Устинья мечется по комнатам в слезах. Осип сидит в кресле, понурив голову.
Устинья:
Я не могу поверить,
Все чувства попраны супругов,
Нас разлучает церковь до могилы,
Вас, сударь ждет развод
С живой женою!
Из псковской консистории
Пришли бумаги – прошение
Марии Алексеевны!
Осип:
Да, дело начато о двоеженстве.
Но я не лгал,
Был сам обманут другом,
Который уверял –
Моя жена мертва!
Устинья:
Так кто теперь
Из нас супруга?
Она иль я?
Осип:
А, может, убежать
И жить вдали
От всей этой возни
Поповской?
Устинья:
Вы предлагаете
Нам стать
Живыми трупами,
Всю жизнь искать
Пристанища,
Бояться выйти под арест
О, что сказал бы мой отец!
Осип:
Придумал я:
Давайте-ка напишем
Брату,
Премудрому и честному Ивану,
Под ним прохаживается
Вся моя семья,
Его авторитет незыблем.
Устинья:
Ну что ж, давайте-ка напишем,
Но на свидание поеду я!
Сцена третья.
1781 год. Там же. В гостиной Осип и Устинья.
Осип:
Пропало все,
И государыня бранит меня
И отсылает к черту на кулишки-
К османам, с турком воевать
Да вот ее письмо, послушай (читает):
"Рассмотрев поданные Нам прошения Морской Артиллерии Капитана Осипа Ганнибала и жены его Марьи Алексеевой дочери по отце Пушкиной, да Капитанской жены вдовы Устиньи Толстой, и учиненные определения Псковской Духовной Консистории, Иннокентия, Архиепископа Псковского, а наконец и Нашего Синода, касательно до развода Ганнибала со вдовою Устиньею Толстою, находим: 1. Брак означенного Капитана Морской Артиллерии Ганнибала с Марьею Пушкиною законным и уничтожению не подлежащим. 2. Напротив того, второй его брак с Устиньею Толстою таковым законным не признан, следственно и в силе своей остаться не может. 3. За вступление в таковой незаконный брак повелеваем его Ганнибала для покаяния отправить на кораблях или фрегатах Наших на целую кампанию в Северное море, дабы он службою погрешения свои наградить мог".
Устинья:
Мой милый, как же я?
Кто я – жена, вдова?
Осип:
Нас развела Екатерина,
Ну разве ты не поняла?
Всему конец,
Печальная, невыносимая картина…
Жить ею нам запрещено
Вдвоем,
Нигде мы счастья не найдем!
И счастье, что еще
Отменены семь лет
Церковной эпитимьи
Да жизни год в монастыре
На покаянье!
Вот там бы я не сдюжил
Наказанья
И точно трупом стал живым.
Ну а в бою куда как
Легче.
Устинья:
А ведь Иван был добр
Ко мне, как заболел
Ты тяжко от приговора
Консисторьи,
И в Петербург пришлось
Поехать мне.
Он обещал сочувствие,
Стараться обещал
И против Марьи выступал,
С наместником связался,
Да тот герою отказал.
Иван раздумывать не стал
И перекинулся на сторону
Марии.
Мы ничего не получили:
Ни денег, ни имений.
Законные твои
Десятки тысяч
Ушли к жене,
Объявленной законной,
Туда ж скатились
Кобрино с Руновым,
Осип:
Но у меня еще осталось
Сельцо Михайловское,
Поедем, попируем там
На наше горькое
Прощанье!
Устинья:
А, знаешь, мой любимый,
Дай мне обещанье
Что дарственную выдашь
На сельцо.
Пусть хоть оно
Да будет же мое!
Как знак нашей любви…
Осип:
Родная, поздно,
Михайловское тоже
Опекой предназначено
Надежде,
Которую за дочь я не считаю,
Но такова судьба –
Все Пушкиным оставлю
По воле государей!
А дарственную написать
Не трудно,
Я напишу,
Вот только встанет утро,
Я напишу… (засыпает в нервном напряжении).
ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
Сцена первая
Прошло семь лет. В большом доме Устиньи Толстой, выстроенном Осипом Ганнибалом, бал. Минуя залу, в спальню входит Осип. Он сильно постарел в сраженьях. Вбегает Устинья в дорогих нарядах и кидается ему на шею.
Устинья:
Вернулся, мой любимый,
Мой супруг!
Как я тебя ждала
И как страдала!
Ты видишь –
Я тебе верна,
Как обещала!
Семь лет прошло,
Должны мы все
Начать сначала,
Пусть целый свет
Противу нас воюет,
Теперь вдвоем
Мы встанем
Против всех
И все свое вернем –
Любовь и деньги-
Заранее злодеи пусть горюют!
Осип и Устинья лихорадочно раздеваются, помогая друг другу. Наконец, черное и белое тела в изнеможении падают на кровать. Свет на сцене гаснет. Когда он снова зажигается, Осип, уже в халате, сидит в кресле, Устинья кутается в шелковые простыни на кровати, разметав по подушкам густые черные вьющиеся волосы.
Устинья ( с грустью):
Ты, Осип, хоть по-прежнему
Горяч,
Но все же будто бы
Ослаб.
Сражения тебя так подкосили
Или еще какая есть причина?
Осип:
Мне жалко брата Исаака,
Ведь побыл он в тюрьме
И разорен вполне,
До края обнищанья,
А на руках его
Пятнадцать чад,
Откуда взять им воспитанье?
Две даже дочери в приютах,
Как удалось тебе
Его так впутать
В свои дела?
Устинья:
Ты говоришь – тюрьма?
Но ведь и я там побыла
За то, что он долги
Не уплатил,
О коих сам просил,
Слезу роняя.
И я дала, поверила…
Родне,
Ну как тебе!
Попала в долговую яму,
А выбралась –
Так не смогла простить,
Проценты запросила с долга,
Конечно, он имения
Лишился
И на отшибе поселился
Лесником.
Потом
И эту должность устранили,
Но это уж – судьба!
Осип:
Тебя в злодействе
Обвинил
Мой брат.
Он написал Державину,
Что твое сердце
Не имеет состраданья,
И даже если все его семейство
Обратится в потоки слез,
То не смягчат тебя
Соленые потоки,
Поскольку
Объявила Пскову
Ты, Устинья,
Что жаждешь ты не денег
Даже Исаака,
А всей семьи его
Позорного порабощенья!
Устинья:
Но то навет, мой милый,
Ты же знаешь,
Как ненавидит вся
Твоя семья
Меня,
Несчастную вдову!
Что я одна могу?
Попала вот в тюрьму,
Пытаясь сохранить
Твои именья,
А у тебя такие тяжкие
Сомненья!
Скажи – уже не любишь?
Осип:
Я люблю,
Но дай мне отдохнуть
Хотя б мгновенье
От чар твоих…
Устинья:
Да, да, всенепременно!
Куда ты держишь путь?
Осип:
В свое именье,
В Михайловское,
И ты туда подъедешь,
Но попозже.
Одевается и уходит.
Устинья (вслед):
Все Ганнибалы
Вот такие:
Упрямые и злые,
Ах (хватается руками за голову, глядя в зеркало),
Три волоска седые –
Наверное, заметил,
Вот сразу и уехал!
Но тут же я за ним –
В сельцо!
Вот только что
Омоложу лицо!
Сцена вторая.
1792 год Гостиная в помещичьем доме Осипа Ганнибала в Михайловском. Хозяин нервно ходит по комнате.
Осип:
Уж сколько лет
Царям мы пишем
О своей любви с Устиньей,
Но нам цари не отвечают,
Как будто бы они
И не любили
И чувств таких
Совсем не знают!
Входит лакей:
Письмо вам, барин,
Вот, из Пскова…
Осип:
И что же в нем такого?
(Раскрывает конверт, читает и падает в кресло)
Осип:
Какое наказанье, Боже!
Да сколько можно
Терзать меня
И тут, и там –
Ведь я по всем
Своим делам
Ответил
Перед государями
И церковью,
Семь лет я жизнью
Рисковал на море
В войне с османами,
Так нет же, не довольно!
Меня опять
Смешали с грязью,
Да так, что ног не чую,
Отказали!
(Зовет):
Устинья, помоги,
Не двигаются ноженьки
Мои,
Я искалечен хуже,
Чем в бою…
Устинья (выбегая из спальни):
Да кем?
Осип:
Людьми, которые
Еще вчера
Мне руки жали
И принародно поздравляли
С избраньем
В Верхний Земский Суд!
Сегодня же
Они меня изгнали
Из собранья –
Так пишет мне
Губернский прокурор
По порученью
Правителя, действительного
Статского советника
И Кавалера
Зуева.
Причина та же, что
И много лет назад –
Наш незаконный брак,
Который осудила церковь.
Духовные отцы
Не позабыли о своем решенье
Сгноить меня
В убогой келье.
И сколько бы не хлопотали
Товарищи мои
Перед Правительством Духовным,
Мне в обществе губернском
Места нет
На выборах моих
Наложен мне запрет!
Устинья (взволнованно):
Так всем надеждам
Нашим –
Вот такой конец?
Все, все потеряно:
И состояние, и честь!
Осип:
Да помоги мне с кресел слезть!
Ты видишь, ноги отказали,
Сам не могу идти,
Спасибо, мне Господь оставил речь…
Устинья:
Эй, кто там в закуте,
Сюда, хозяина
Тащите в спальню!
Да не нести же мне!
(Обращается затем к Осипу)
Такой уж рок, любимый,
Не дали нам любить,
Отняли состоянье,
Как же быть
С Михайловским?
Ты обещал
Мне дарственную
Дать –
Вот она, при мне,
Лишь надо подписать,
И сохраню тебе
Сельцо,
Как сохранить хотела
Кобрино, Руново…
Осип:
Да что подписывать –
Сельцо в опеке
И тоже отойдет жене
И ее дочке.
Но у тебя, Устинья,
В Пскове дом и дача,
Тебя я обеспечивал,
Как мог,
Тебе ли горевать?
Устинья (тихо):
Вот незадача,
Что за упрямый старичок?
Я с этой дарственной
Ношусь который год,
И все напрасно!
(Осипу)
Да ты подписывай,
Любимый,
А там уж разберется суд!
Осип:
Уйди, уйди, Устинья,
Я буду императору писать,
Быть может, Павел
Вспомнит Ганнибалов
Стать,
Военные и прочие заслуги,
Какие верные престолу
Слуги
Страдают понапрасну…
Ведь он – не то что
Его мать,
Авось воздаст и мне
На старость!
Устинья:
Тогда прощай, любимый!
И больше не зови.
Сейчас вот тут
И состоялись
Поминки всей нашей
Любви!
А вот долги остались.
Ты жди…
Осип (рассеянно)
Чего мне ждать?
И от кого?
И кто протянет руку
Больному старику?
Устинья (тихо и злобно):
Найдется та рука,
Которая протянет вексель!
Уходит.
1797 год. Сцена третья. Михайловское. В обшарпанную гостиную выходит, опираясь на руки слуги, Осип Ганнибал. Садится в продавленное замасленное кресло. Слуга уходит. Осип разговаривает сам с собой, держа в руках письмо.
Монарх наш августейший,
Всемилостивый государь!
Приемлешь просьбы ты
Несчастных,
И тем во мне родил надежду,
Что пред несчастнейшей
Кончиной
Больного старика
Чистосердечное признанье
Ты примешь
И все рассудишь свысока
Отеческого милосердия.
По моему несчастью
Устинья, Ермолая дочь,
Жена покойного Толстого
И незаконная жена моя,
Недавно утруждала
Ваше императорское
Величество
Просьбой
О взыскании с меня по рядной,
Данной мною по замужестве,
В двадцать семь тысяч рублей.
Признаюсь, государь,
Что рядную давал,
Но денег я не получал,
Однако же построил я
Устинье дом и дачу,
Дал серебра и золота в придачу,
Которые достались при разделе
Братском.
И в том дала она расписку,
Да вот беда – похищена
Бумага ею,
Когда в ее я доме был.
А уж затем она, кипя коварством,
Означенную рядную
Представила суду,
Чтоб учинить с меня взысканье.
И тем уж довела
До бедственного состоянья,
В котором нахожусь.
Вот в чем мое признанье.
Всемилостивейший государь!
Я ожидаю
Облегченья участи моей
И пропитанья,
Оставшегося при долгах.
Оживи благостию твоей
Несчастного вопиющего,
Расстроенного духом!
Слуга (тихо):
Одно и то же все читает,
И как бы ничего не понимает,
Что сам писал,
Что император отвечал:
Написано же четко на бумагах:
«оставлено без резолюции».
Не нужен старый Ганнибал
Уж боле никому…
(Обращаясь к Осипу):
Ну дайте-ка,
Я вас переверну
На бок
Другой,
Глядишь, поспите
Часок-другой,
Авось во сне привидится
Война, любовь,
Турецкая княгиня…
Осип засыпает. За сценой тихо звучит песнь из поэмы «Руслан и Людмила»:
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней — и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.
Умчалась года половина;
Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Но робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
«Пастух, я не люблю тебя!»
И все мне дико, мрачно стало:
Родная куща, тень дубров,
Веселы игры пастухов -
Ничто тоски не утешало.
В уныньи сердце сохло, вяло.
И наконец задумал я
Оставить финские поля;
Морей неверные пучины
С дружиной братской переплыть
И бранной славой заслужить
Вниманье гордое Наины.
Я вызвал смелых рыбаков
Искать опасностей и злата.
Впервые тихий край отцов
Услышал бранный звук булата
И шум немирных челноков.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой бесстрашных земляков;
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровию врагов.
Молва неслась: цари чужбины
Страшились дерзости моей;
Их горделивые дружины
Бежали северных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побежденными садились
За дружелюбные пиры.
Но сердце, полное Наиной,
Под шумом битвы и пиров,
Томилось тайною кручиной,
Искало финских берегов.
Пора домой, сказал я, други!
Повесим праздные кольчуги
Под сенью хижины родной.
Сказал — и весла зашумели;
И, страх оставя за собой,
В залив отчизны дорогой
Мы с гордой радостью влетели.
Сбылись давнишние мечты,
Сбылися пылкие желанья!
Минута сладкого свиданья,
И для меня блеснула ты!
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным;
Но дева скрылась от меня,
Примолвя с видом равнодушным:
«Герой, я не люблю тебя!»
К чему рассказывать, мой сын,
Чего пересказать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.
Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Все слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.
И я, любви искатель жадный,
Решился в грусти безотрадной
Наину чарами привлечь
И в гордом сердце девы хладной
Любовь волшебствами зажечь.
Спешил в объятия свободы,
В уединенный мрак лесов;
И там, в ученье колдунов,
Провел невидимые годы.
Настал давно желанный миг,
И тайну страшную природы
Я светлой мыслию постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.
В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов — и в тьме лесной
Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Земля вздрогнула под ногой…
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье все еще не верил
И вдруг заплакал, закричал:
«Возможно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Расстался я с душой и с милой?
Давно ли?..» «Ровно сорок лет, -
Был девы роковой ответ, -
Сегодня семьдесят мне било.
Что делать, — мне пищит она, -
Толпою годы пролетели.
Прошла моя, твоя весна -
Мы оба постареть успели.
Но, друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что в старину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!»
И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею.
Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви…
Приди в объятия мои…
О милый, милый! умираю…»
И между тем она, Руслан,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем — я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Она вослед: «О, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И презираешь — вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной…
Изменник, изверг! о позор!
Но трепещи, девичий вор!»
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя поздное любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
1806 год. Сцена четвертая. Гостиная в барском доме в Михайловском. Посреди сцены – над продавленным креслом черной накидкой завешано большое зеркало. По гостиной ходит старый слуга и что-то подбирает.
Слуга:
Вот барыня приедет,
Увидит беспорядок,
Осерчает.
А как ему не быть?
Ведь некому и хоронить
Осипа Абрамовича было,
Сироткою стоит его могила
В монастыре.
А… вот и колокольчик
Дорожный
В нашей тишине.
Приехала хозяйка
И выйти надо мне
Навстречу барыне.
(Уходит. Затем появляется вновь, низко кланяясь в спину идущей впереди него Марии Алексеевны Ганнибал).
Мария Алексеевна:
Ну что ж, показывай владенья,
Да тут я вижу – запустенье,
За барином совсем, что ль, не ходили?
Смотрите, дом как запустили!
Слуга:
Да барин все болел,
Хирел
И ничего уж не хотел.
А вы надолго ль к нам,
Хозяйка?
Мария Алексеевна:
Я – навсегда!
Хозяйка ж здесь-
Надежда, дочь моя,
Михайловское ей принадлежит,
А я тут просто буду жить,
Точнее – век свой доживать
С вашим хозяином
Покойным по соседству,
А время как придет,
То лягу рядом с мужем,
В том же месте.
Злодейка-то бывает?
Правду говори!
Слуга:
Да наезжает
И все пужает
Сельцо отнять
И нас всех
Со двора согнать.
Мол, ей подарено оно
Хозяином еще давно…
Мария Алексеевна:
Ну каково!
На кладбище хоть ходит?
Слуга:
Не знаю, не видал,
В Михайловском
Устинья больше
Хороводит,
Да уж стара-то
Стала,
Силенки все порастеряла,
Пока конторы обежала…
Мария Алексеевна:
Такая пара Ганнибалу –
Военный в юбке,
Все бы воевала,
Вся жизнь ее прошла
В боях за стыдную любовь
И за чужие деньги.
Ну что ж,
Давай осмотрим дом,
Ох, Боже мой,
Какой кругом раззор!
1813 год Сцена пятая. Там же. Мария Алексеевна, сильно постаревшая, сидит в старом кресле и разбирает письма, разговаривая сама с собой:
Вот и Устинью
Бог прибрал,
И где теперь
Она воюет –
На небе или в подземелье?
А на земле Устиньи
Труд пропал,
Вот, деверь Петр написал
Прошение царю,
Уж третьему по счету,
Александру,
Что все дела Устиньи
И Иосифа из Пскова
В Петербурге,
Порочущих друг друга
В их исках обоюдных
По деньгам,
Решимости не получили,
И все претензии решились
Кончиною обоих – вдовы Толстой
И капитана Ганнибала.
Как опекун наследницы его-
Надежды Осиповны,
Дочери единокровной,
Прошу дела в Сенате
Прекратить,
Отметив, что Михайловское
Пушкиной принадлежит
По всем законам и распоряженьям.
Обращается к слуге:
Ты помоги мне встать,
Вели коней подать,
Мне надо к мужу съездить,
Ему все доложить
Да место важное отметить,
Где скоро рядом нам
Не жить, а гнить
Под солнцем на пригорке.
Вот и закончились
Всей нашей жизни
Озорной
Крутые горки!