Я почти забыла об этой истории и об этой женщине. Но сегодня я увидела ее улыбку на лице девушки-официантки в кафе и разом все вспомнила.
Это было пять лет назад, когда случайным ветром безрыбья и безработицы меня занесло в термический цех завода "Салют". Я травила детали в кислотах, щелочи и каких-то неорганических едких солях. Работы было немного, и от скуки я рисовала ребусы на огромных пыльных окнах моего отделения. Предприятие было советское, и люди в нем - словно перенесенные в сегодняшний день из 80-х годов. Отношения тоже сильно отличались от тех, которые были привычны.
Никто ничего специально не запрещал и не разрешал. Но были запреты скорее негласные. Читать, когда нет работы, ходить к коллегам и разговаривать. Ну и так далее. Я поняла все это не сразу, поэтому первое время разгуливала по всему цеху и с любопытством совала свой нос в работу термистов, и маляров и кого-то еще, кто был рядом.
Одной из "кого-то еще" и оказалась Гульнара. У нее была непростая работа, но физически легкая. Она мне ее объясняла, но я уже начисто это забыла.
Ей было лет 35-36. Из Киргизии. Симпатичная, чуть-чуть полноватая женщина. Она почему-то всегда, и с платьем, и с рабочей одеждой, носила одну и ту же ниточку жемчуга. А ниточка, тоже по непонятной причине, была точь-в-точь такой же ровной и матово-белой, как и улыбка, слишком плакатная, слишком заметная, яркая и неизменная.
Она говорила о жизни, тоже с улыбкой, но ироничной, как человек, махнувший рукой на все неприятности прошлого, настоящего, и те, что должны появиться еще.
Подобных историй я слышала массу. В детстве, и после - от мамы и бабушки. Я ведь тоже "оттуда", из Средней Азии, родом.
А история была такова. Когда Гульнара училась в школе, она очень сильно и не по-детски влюбилась. Взаимно. Казалось бы, все: тут сказке конец. Конец счастливой истории. Какому злосчастному кукловоду пришлось бы вмешаться в нее? Но все это было в забытом аллахом киргизском ауле. Задвигались заржавевшие механизмы традиций, и Гульнару "украли" какие-то неизвестные люди. Кавычки тут не уместны, потому что украли ее не фигурально. Поймали, как кошку в мешок, и увезли и "испортили", и по той же жестокой традиции замуж она уже не могла пойти ни за кого, кроме этого вора.
Боролась ли она за себя уже после, что делал ее любимый, чтобы ее вернуть, как она приняла жениха, - я не знаю. Она обходила вопросы молчанием и делала вид, что не слышит.
Потом у нее родился ребенок. А потом посторонние люди ей рассказали, что кража была финансовой сделкой родителей обеих сторон.
А любимый ее еще долго кружил где-то издали, смотрел и молчал.
И никто бы и не узнал об этой истории, если б в то время знакомые Гули не собрались на работу в Россию.
Она поехала с ними. Ее по договору зачислили в штат. Она стала общаться с совершенно другими людьми, и поняла, что за жизнью жила почти 20 лет.
А дальше... Знаете, мне самой уже далеко не семнадцать, и всякое было в моих отношения, но я до сих пор не могу поверить, что кто-то вынужден жить, как она.
Все началось с ее фразы: "Я и не знала, что мужчины могут хотеть доставлять удовольствие женщине."
Ну это уж слишком!.. Из ее слов с описанием деталей всего, как с ней обращались, я поняла, что "настоящий" среднеазиатский "джигит" поступает просто. Он грубо насилует женщину. И ничего - ничего!! - отдаленно напоминающего прелюдию, возбуждение женщины, продление секса, чтоб она тоже "успела", - для такого "джигита" просто не существует. А зачем это нужно? Ведь можно взять... ну собственно взять, хоть с болью, хоть совсем, как говорится, всухую. При том, что возбуждать его ее святая обязанность. Требования - строгие. Мне вспоминается несмешной анекдот про "настоящего мачо", который каждый раз после того, как девушка закончит делать минет, должен спросить: "Ну что, дорогая, ты кончила?"
Одним словом, это просто ужасно. Настолько ужасно, что я прямо взвиваюсь от злости, когда вспоминается вдруг, что кто-то так безобразно относится к женщине. И что где-то это так широко практикуется, что считается нормой. И за Гульнару мне невероятно обидно. За ее прямо-таки беспросветную жизнь, за любовь, которая оказалась дешевле калыма.
Что было дальше, я не смогу рассказать. Я ушла с той работы. Потеряла ее телефон. Потом на заводе прошли сокращения, и я потеряла Гульнару из виду. И, сказать откровенно, я точно не помню, так ее звали или, может, как-то созвучно.
Последнее, что она мне сказала о планах на жизнь: она хотела развода и переезда дочери к ней.
Эту историю можно с натяжкой назвать благополучной. Но меня тревожит вопрос: что если Гулю бы не украли тогда? Смогла бы любовь ее нового мужа перебороть влияние патриархальной среды и помочь ему быть, пусть не очень умелым, но хотя бы не грубым с ней, в жизни и в сексе? Я совсем не уверена в этом. Так что у этой совсем не сентиментальной истории могло и не быть счастливой альтернативы.