Встреча

ХРИСТОС СО СВАСТИКОЙ НА РУКАВЕ



ВСТРЕЧА


Был ноябрь.                Когда Серёжа вышел из метро „Фили», на улице моросил холодный осенний дождь. От метро до   курсов надо было идти минут семь. Он немного опаздывал.
Ему нравилась эта погода, хотя он был в школьном костюме и отцовском плаще-болонье. Но на душе было всё ещё немного неприятно от разговора с учительницей и от чувства, что больше не будут давать увольнительные. Может быть, уже в следующий раз. Он сам не знал, почему. Ведь сначала никто особенно не возражал.
Он шёл по мокрому тротуару вдоль полуоткрытой линии метро на другой стороне. Зелёная трава лишь немного пожухла. Ему не нравилось в интернате. И терялось столько времени - целый год жизни. В своей школе, с товарищами, дома, в городе. Он не мог теперь писать или рассказывать свои истории, в основном про Мака, Пита и Криса. Правда, у него получались в тетрадях только отрывки, а потом вдохновение куда-то пропадало. А писать просто так ему не хотелось.
Было четыре часа дня.
..Тёмно-синие зимние сумерки в Париже. От мягкого пушистого снега на улице тишина. Только изредка шуршат шинами проезжающие машины. Было  какое-то очарование в высоких городских домах с черепичными крышами и мансардами, с густыми деревьями вдоль плиточных тротуаров. Сейчас они были густыми от медленно падающего снега, теряющегося в полутёмной вышине. Он знал этот город, хотя никогда там не был.
Мост со старинной балюстрадой покрыт слоем мягкого белого снега в желтоватом свете фонарей. Снег падает хлопьями сверху, с уже почти невидимого неба. Серёжа сворачивает по небольшим ступенькам на мост с узкой мощёной набережной улицы. У парапета его ждёт девушка в длинном пальто с капюшоном и синими глазами. Образ остановился, как живой, не застывая и переходя в чистые чувства.
Он свернул на улицу Кутузова. Нa углу одиноко стояла пивная бочка. Курсы были в старин¬ном и солидном здании школы. В сентябре, в каком-то списке учеников на двери внизу, он увидел одного Пушкина и одного Чкалова. Он прочитал его от нечего делать, по дороге домой после занятий.
По носу щёлкнула студёная капля. Серёжа накинул капюшон. Завтра в шесть утра надо вставать и ехать опять в интернат. И то и другое было неприятно. В семь часов утра было ещё темно. Было обидно, что она без всякой причины не дала увольнительную с ночёвкой. Хотя пригласила его пить чай в свою уютную однокомнатную квартиру.
Но сейчас он был на свободе. Через два часа оба урока закончатся и можно будет ехать домой и делать что угодно. Он ходил сюда без особого рвения, но добровольно, из любви к французскому языку и Франции. Правда, ему ещё больше нравилась средневековая Франция и старофранцузский язык.
Тёти Иры сейчас не было. Она была в командировке в Монголии, на три недели… Впрочем, она его не так уж стесняла в своей изящной комнатке с книгами в  коммунальной квартире на 4-ой Тверской. Об обратном он даже не задумывался. Она была ему почти как вторая мать.
Он вошёл в полутёмный холодный школьный подъезд и нагнулся, чтоб завязать шнурок от ботинка. Школа была пуста. Курсы были на втором этаже. Серёжа побежал вверх по гулкой лестнице. В их группе было всего одинадцать человек.
Первый урок был по грамматике, а второй по чтению. На перемене все обступили Скрябина со „Спутником» - каким-то новым советским журналом для иностранцев, вроде „Англии» по размеру и глянцевой красоте. Серёжа не любил толкаться. Ему было тоже интересно, но немного против¬но, из патологической ненависти ко всему советскому. Он был не против этого выражения, считая, что оно достаточно сильно.
Скрябин был интеллигентный переросток из „торгпредовских», как по старой привычке называл про себя Серёжа. Это звучало свысока, в отличие от «посольских». Он говорил по-газетному. Это были курсы при МИД и МВТ.
С учениками на курсах у него было шапочное знакомство. Они встречались лишь два раза в неделю, по два часа. Впрочем, и с одноклассниками в интернате ненамного ближе.
Он был там с сентября. Видно, со временем он всё медленнее сходился со сверстниками - может быть, начинал сказываться характер. А может быть, дело было вовсе и не в характере.
    Урок чтения он любил, потому что любил говорить и особенно читать вслух по-французски.
Из здания он вышел вместе с Таней, тёмненькой девочкой девятого класса.
- Ты до метро идёшь? - спросила она.
- Да, - сказал он.
На потемневшей улице всё также моросило. Было явно холодновато для болоньи. На этих улицах никогда не было много народа.
- Какой язык тебе больше нравится? - спросил он по дороге.
Она учила ещё испанский.
- Мне нравится французский язык, но испанский всё-таки красивее. Он такой мелодичный...
Серёжа был искренне удивлён. Это было так очевидно. Ему был неприятен неправильный
ответ просто из любви к правде.
- Ну.. - сказал он. – Нет... по-моему, французский лучше.
- Что ты, испанский язык звучнее. Он такой музыкальный. Ты разве не слышал, какие у них песни?
Серёже нравилась испанская музыка, но только не Рафаэль.
- Ну... мне больше нравится французский.
Он не стал углубляться в подробности, чтобы не спорить, - отчасти из-за своей неразговорчивости, которую обычно принимали за необщительность.
На станции они сказали друг другу „до свидания» и разошлись. Им надо было ехать в разные стороны. Серёже нравилась эта станция, - полуоткрытая, без крыши посередине. Поезд пришёл через минуту. Сидя в вагоне по дороге домой, он смотрел сквозь жёлтую стенку с выпуклыми узорами и думал, какие машины делают в Калланнорке, как они называются, как их делают и на каких фабриках. Фабрики там были небольшие и совсем не похожи на фабрики. Они были в обычных длинных домах средневекового вида. Внутри были компактные сверхсовре¬менные линии малого объёма, все собственного производства из Калланнорка. Основных легковых моделей было всего две: Джаггернаут фургоном и Краккер с обычным багажником, - но исполнение было очень разнообразным и красивым, - иногда с крыльями, лёгкими и изящными, как сказочное платье. Обе были вездеходные, как джип. Была ещё третья - Роанна, очень дорогая и с техникой на уровне спутников. Она могла плавать под водой и ехать на зов, среди прочего. Её продавали только за границу для добывания денег.                В Калланнорке были в ходу только натуральные деньги - золотые, серебряные и медные монеты, и не в десятичной системе. И зарплата была у всех одинаковая - пятьсот келлей в месяц. Других денег в Калланнорке не принимали, и меняли только на границе. Впрочем, туристов было не так уж много, так  как пропускали не всех и определённое количество в год. Обычная форма у пограничной Стражи была с туниками и латами, но на случай настоящей войны они имели совсем другую форму. Вооружена была Стража вертолётами, автоматами и гранатомётами, не считая длинных мечей. Пограничные пункты стояли на великолепных тёмно-серых шестиполосных дорогах, уходящих в безлюдную даль лесов, прерий и гор Калланнорка. На площади как у Англии здесь жило всего пятьдесят шесть тысяч человек, не считая рольдов.                Рольды жили в замках и мало сообщались с остальными жителями. В отличие от каллей, они носили только старинную одежду и не знали никакой техники. Впрочем, это была одна раса. Она происходила от древних ирландских кельтов, племя которых переселилось в Америку в пятом веке нашей эры, захватив земли на территории будущей Канады и сохранив нетронутой свою расу - одну из двух белых рас Земли, с преобладанием зелёных травяных глаз и золотисто-рыжих волос. Во всём народе было всего сорок пять человек с  карими глазами - все со светлыми волосами. Пришельцев принимали только с сорок восьмого года, когда в Южной Африке воцарился Фервурд, и в год лишь пятьдесят-сто человек могли пройти сквозь сито строжайших тестов на выявление чистоты расы, в том числе психологических и умственных. У туристов не спрашивали паспорта, а проверяли внешний вид и багаж. Некоторые смуглые итальянцы или испанцы не могли пройти. Довольно часто беспокоили террористы и левые истерики. Впрочем, беспокоились они сами. По всей границе было всего шесть пограничных застав, потому что всю страну пересекали вдоль и поперёк только три столбовые дороги. Других асфальтовых дорог в ней не было.
   Однажды на заставе Галльморан был такой случай. На дороге перед границей выстроилась очередь из машин. Двое стражников в тёмно-зелёных туниках стояли чуть поодаль по сторо¬нам, а один занимался проверкой. Из красной шеви-импалы открыли огонь, одному прошив шею, а другого сбив с ног с искорёженными латами. Машина круто развернулась и помчалась назад. Возле приземистой круглой башни с зелёной черепичной крышей захлопал лопастями лёгкий вертолёт Арма. Пятнистый вездеход Реггер загородил дорогу в Калланнорк, взвизгнув гусеницами об асфальт и ощетинившись еле заметными дулами тяжёлых пулемётов. На крыше повернулась пушечка. Вертолёт нагнал импалу над американской территорией и разнёс её со ста пятидесяти метров. Остановившаяся машина разбухла оранжевым пламенем. Над лесом случайно показался американский военный вертолёт. Арма расстреляла вплотную из огнемёта двоих, успевших до взрыва броситься к придорожной рябине, и сделав наклонный вираж, заскользила  как по льду назад. Американский выстрел разорвался вблизи башни, убив осколком одного из водителей на дороге. С ближайшей к заставе базы Калланорка подняли два дежурных истребите¬ля. База была в Линкрайских горах, в ста восьмидесяти вёрстах от заставы. По данным с аэростата и спутника, противник был один. По стране пошла готовность номер три. Стратеги¬ческая обстановка была по всем сводкам нормальной. Убитого принесли к башне, а раненого положили в лазарет внутри неё.
   Калли были христианами ещё до прибытия в Америку.
   Двое долговязых воинов в тёмно-зелёных туниках и блестящих как серебро шлемах снова встали на дороге с автоматами на шее и длинными мечами сбоку. Из машин на них глазели белобрысые ребятишки.
В Калланнорке было примерно по тысяче новейших танков и самолётов на сорока восьми подземных базах. Вокруг них в разбросанных по горам и лесам светлых приземистых башнях обитали три тысячи стражей. Это были студенты и ратники с семьями. В течении новой истории главным оружием племени была тайная война и внешняя политика. Но в последнее время им стало оружие возмездия на почти полностью автоматизированных ракетных базах. Оно было добыто хитростью и шантажом, с использованием неимоверного тайного влияния в жестокой и беспощадной борьбе. Тайное влияние было основано на глубинной разведке с репутацией абсолютной надёжности, деньгах, угрозах, манипуляции враждебными силами и политических связях. Кроме того, сам Калланнорк был явно безопасен для кого бы то ни было.
Деньги добывались всеми возможными способами, вкллючая пиратство, вымогательство и связи с мафией. Много давали археологические подделки и клады. От банкиров был хороший доход, так как они знали, что в данном случае лучше никуда не обращаться: будут исполь¬зованы любые средства, чтобы их найти. А В большинстве тайных полиций и сысков у Каллан¬норка были хорошие невидимые связи, основанные на идейной близости и абсолютной надёж¬ности.
Калланнорк имел официальные отношения только с белыми странами. У него не было выхода к морю, но был подводный флот из малых и больших подлодок. оличество их было неизвестно. Около двух тысяч каллей тайно жили за границей, постоянно сменяясь. Оружие возмездия включало ядерную, биологическую и химичессую угрозу в том числе на самой территории Америки и Канады. Ракеты были нацелены на них же, а также на СССР и Китай.
У Калланнорка было несколько островных колоний - Лента в Тихом океане, Альвинна в Индийском и Родогалло на юге Атлантического. Лента была островом с ближайшими утёсами, остальные - группами островов. Их население - тридцать две тысячи человек с белоснежной кожей и синими глазами - жило в условиях древней Спарты, как по образу жизни, так и по внешнему виду городков, домов и посадок. Они совершенно не знали техники, в том числе и оружия. Туристы туда не допускались, - разумеется кроме каллей.
Эту страну Серёжа придумал полгода назад, на каникулах в Мали. Он знал много интерес¬ного из её жизни, в том числе и разных историй.
Во время перехода на Площади Свердлова он стал думать о замках рольдов. Их было тридцать шесть. Вообще в Калланнорке было три города - столица Шапелль с тридцатью шестью тысячами жителей, Гулль с шестью и Кверрик с четырьмя. Все они стояли на столбо¬вых трактах, но были разные по духу и красоте. Все эти города были совершенно средневе¬ковые, новые дома в них не строились буквально столетиями, так как люди предпочитали не расширять их, а выселяться в более новые селения. Впрочем, и в одинадцати селениях без городских стен строились точно такие же средневековые дома, с местным своеобразием. Прогресс или развитие как таковое были неизвестны в Калланорке.
   Шапелль стоял на реке Регелла, готорая в Канаде называлась река Св.Лаврентия. Это был туманный город, окружен¬ный белокаменной стеной с круглыми белыми башнями. Зелёные медные шпили и верхушки воз¬вышались над рыжими черепичными крышами города. Он был как бы лицом страны.          
    Гулль стоял на круглом выпуклом холме посреди зелёной равнины и был окружён высокой стеной и рвом. На бежевой стене издалека виднелись зубцы. Но город был тоже открыт взгляду благодаря своему положению. Высокие и острые чуть изгибающиеся крыши с темно-красной, почти мали¬новой черепицей были похожи на сказочные цветы. Среди них взметались вверх тонкие круглые башни песочного цвета с тонкими и тоже круглыми шпилями. В голубом небе реяли лилово-золотые флажки.   
   Тёмно-серый Кверрик занимал небольшую, довольно высокую столовую гору. Неровные почерневшие стены сливались с её отвесными каменистыми склонами с кое-где зеленеющими кустами чертополоха и барбариса. Узкие городские улицы шли то вверх, то вниз, и в этом маленьком городе можно было без труда заблудиться. Иногда они соединялись крутыми ступеньками, а иногда выходили в заросший боярышником дворик прямо над городеской стеной. Обычно по улице могла проехать только одна машина; но ввиду неудобства жители города, даже девушки, предпочитали верховую езду. Серые дома Кверрика были увенчаны острыми кровлями из тёмно-зелёной черепицы под клубящимся облаками серым небом. Поздним вечером в дали горели жёлтые огоньки на фоне колких силуэтов в чёрном-синем ночном небе. В городе были только одни ворота, к которым подходила вверх узкая обрывистая дорога. Столбовая дорога огибала подножие горы, уходя по зелёной равнине в туманную даль. На горизонте виднелись лесистые горы.
Вообще в Калланнорке не было толстых женщин или больных людей. Здесь люди умирали просто от старости. И были сильными до самой смерти - почти всегда.
На постоялых дворах и в гостиницах были конюшни для лошадей проезжающих путников. В некоторых селениях предпочитали кареты.
Замок Мюрра возвышался на одном из покрытых шумящей дубравой холмов Дальнего леса. Зелёные волны леса уходили во все стороны за горизонт. Замок был построен из серых каменных глыб. С его квадратных угловых башен был виден только бескрайний холмистый лес. Лишь где-то в синей дымке на горизонте еле различимо виднелись на западе горы. У под¬ножия холма средь зелёных луговых берегов протекал прозрачный Легер. Изгибаясь, река скрывалась за круглым боком лесистого холма. Сверху башни её было видно всю, со всеми изгибами до самого горизонта. Луга вдоль реки были усыпаны северными полевыми цветами.
Мощные стены замка устрашающе вздымались на высоту восьмидесяти локтей. Ров перед ними был глубок и широк. Над стеной устремлялось ввысь серое здание, как каменное пламя с висячими башенками, слегка разлетающимися конусообразными медными крышами и мостами с окошками на невообразимой высоте между башенками. Вместо главной башни внизу реяли площадки четырёх угловых башен, - хотя замок не был квадратным. Здесь жило человек двести пятьдесят-триста. Их никто никогда не считал. Крепостные стены были толщиной с дом, и со стороны двора там наверху были узкие окна с каменными выступами во двор замка. У короля Мериго была жена-королева, дочь короля из замка Риглиннор на западе Калланнорка.
Один раз на опушке леса разбил палатку Адам Бэрроуз из Бостона, отсидевший два года за изнасилование. Это был тип опасного бродяги. Необузданность страстей в нём сочеталась с жаждой приключений. Он приехал в Калланнорк поохотиться и пожить в лесах. Странствуя вдоль извивающегося меж холмов Легера, он вдруг увидел на изумрудном пологом берегу фею в зелёном платье с длинной, чуть разлетающейся юбкой. На ногах у неё были зелёные сандалии с оплёткой до края платья ниже колен. Золотая нить блестела на солнце. Она посмотрела по-детски открыто и упрямо, не чувствуя с ним контакта и не понимая, кто он такой. Из-под странной шляпы вроде чепчика спускались золотые косы. Адам знал, что поблизости замок. Его было видно с любого холма. Сначала он почтительно поклонился, невольно изумив¬шись очарованию изменчивых как небо голубых глаз. Потом вспомнил, что здесь нет ни оружия, ни телефонов. Он жадно облизал губы, снимая из-за спины охотничью винтовку. Чуть выше у кустов стоял рыцарь с открытым забралом. Он его не заметил. Фея была принцессой Армиллой из замка Дальнего леса Мюрра.
- Кто вы такая? - сказал, приближаясь с улыбкой, Адам Бэрроуз.
    В прекрасных глазах девушки-ребёнка отразилось недоумение. Рольды не знали чужих языков. Рыцарь снял с плеча тяжёлый лук. Он знал назначение этой чёрной трубки с деревяшкой, и даже знал её название „огневая трубка», агнилинг. Он не скрывался, но пришелец не видел его. И не знал, что вблизи замка нельзя ходить в странной одежде и с нечистыми предметами. Девушка, улыбаясь, оглянулась на рыцаря. Она чувствовала, что они оба знают, что им делать. В следующее мгновение Адама Бзрроуза пронзила насквозь стрела, выйдя наполовину из спины. Он увидел рыцаря благодаря девушке, но слишком: поздно. Он упал на землю с глухим стоном. Изо рта по¬явилась кровь. Девушка отступила на шаг.
- Кто это, Скаллигер? - сказала она, обернувшись.
- Это злой колдун, Армилла, - ответил рыцарь, убирая свой лук. - Не трогай его, - сказал он, стоя у кустов, и заметив, что она хочет потрогать его сандалей. - Его сожгут.
    Принцесса почувствовала радость и рассмеялась, посмотрев на солнце и луг. Пробегая мимо рыцаря и заглянув в его синие глаза, она дёрнула его за железную руку. Рыцарь чуть покач¬нулся и хмыкнул от неожиданности, но устоял. За открытым забралом виднелись соломенные усы и брови с проседью.
Если бы на месте бродяги был калль, он бы отбросил ружьё и показал ладони, сказав „я чист». Его отвели бы в замок, дав лучшую одежду рольдов. После этого он мог бы жить в замке или идти  куда угодно. Он был того же рода.
Адам Бэрроуз не мог этого сказать. Но если бы ему удалось убить рольда, он был бы вне закона не только в Калланнорке, а во всём мире. Человеческими или божественными средства¬ми к нему бы был найден путь, и он бы погиб. И пожалел бы, что не сделал этого раньше.
Краденый в Олбани джип остался ржаветь у могучего дуба. Потом из него стали делать подковы и ручки для вёдер. Рольды получали от Калланнорка дань в виде продовольствия, а остальное делали сами.
Серёжа посмотрел вокруг.
Следующая станция была его. В вагоне было полно народу. Все уже ехали с работы. Лица людей были примелькавшимися и как будто давно знакомыми. И их одежда, и их сумки и портфели. Серёжа любил Москву. Он скучал по своей квартире в Ховрино, где жил с девяти лет. Там и посуду было приятней мыть, чем у тёти Иры. Хотя соседи здесь были неплохие. И он им нравился, за тихость и скромность.
Он скучал не только по квартире, конечно, а по всей бывшей жизни. Особенно потому, что её больше уже и не будет - ш кола ведь кончается.
За окном замелькали мраморные стены с привычными табличками и буквами. Серёжа повернулся : выходу, спросив „вы не выходите?» у мужчины в мокром плаще-болонье.  У него впереди был ещё целый вечер. Конечно, завтра придётся в такую тёмную рань вставать, всего десять минут на чай, и идти по заледеневшей ночной улице до „Маяковской», а потом до интерната, - но зато сегодня было совсем другое дело. Можно было сидеть дома и читать книжку, а потом смотреть хоккей и пить чай с вареньем. Он болел за иностранцев, в которых видел настоящий белый европейский дух.. Но лучше сначала погулять и зайти в пельменную или какую-нибудь закусочную. А. то и сходить в  кино. Если будет что-нибудь приличное. Он любил ходить по старым московским улицам, особенно в некоторых местах, вроде Сретенки или Цветного бульвара. Он гордился, что хорошо знал город и в общем помнил с полсотни маршрутов автобусов, троллейбусов и трамваев, не  говоря уже о метро. А может, и больше.
Поднимаясь по эскалатору, Серёжа по привычке опирался всем телом на чёрные перила и смотрел на людей. Все были мокрые от дождя. Вверху проплывали знакомые таблички насчёт зонтиков и так далее.
Без двадцати он добрался до дома, идя с улицы Горького. Иногда он шёл с „Новослобод¬ской». Положив портфель в углу у двери, он стал слушать свои пластинки Рози Армен и немного замечтался. Их было две. Он их слушал и в Африке, когда бывало сидел с Андрюшкой на низкой ступеньке сзади дома, ел ананас и рассказывал про Мака, Пита и Криса. Там была слегка заросшая плиточная площадка и травяной участок с высоким забором из битых камней, и лёгким гаражом без ворот сбоку. Гараж был под большим манговым деревом. Участок, был с небольшим повышением, и во время дождя от гаража текли целые ручьи.
    Серёжа включил свет и задёрнул шторы на двух узких окнах. Комната была тоже довольно узкая. Потом запер дверь и спустившись не ожидая лифта с третьего этажа, вышел на тёмно-серую мокрую улицу. В коридоре пришлось поздороваться со старушкой-соседкой, Марьей Григорьевной.
Пройдя по переулку, Серёжа снова вышел на улицу Горького и пошёл вниз по улице к центру. Он любил гулять по городу. Не только по Москве, а вообще. Особенно если он вроде Таллина. Особенно в такую погоду. Было уже совсем темно. По-прежнему накрапывал дождь. На углу улицы в круглой пельменной он стоя поужинал порцией пельменей с уксусом и маслом. Здесь были круглые мраморные столики на одной ножке. Он взял ещё и салат за двенадцать копеек. Выйдя наружу, он стал смотреть неподалёку афишу кинотеатров, где что идёт. На неё падала слабая тень от веток голого дерева. Тень почти не качалась. Он знал про эту афишу. В Иллюзионе шёл какой-то судя по названию иностранный фильм. В девять часов последний сеанс. Он решил пойти. По улице Горького проезжали машины, светя фарами и шелестя по мокрому асфальту. Толпа заметно поредела - час пик уже  кончился и неуютно моросило. Дождь стал ледяным.
Серёжа добрался до кинотеатра без пяти девять, считая и ходьбу пешком от метро по Солянке. Оно было не так далеко. В кассе была небольшая очередь. Серёжа взглянул на свои коричневые ботинки. Один из них немного промок. Пол был мокрый и в меру грязный, но здесь было светло и без дождя. Да и немного теплее. На стенах были цветные афиши кинофильмов, в том числе экспортная афиша „Трёх толстяков» по-испански. Серёжа встал в очередь. Это был французский фильм. Ему повезло. Только б не кончились билеты...
- Вы не купите один билет? - спросила его подошедшая девочка его возраста в длинном демисезонном пальто, по новой моде.
- Ага, - сказал Серёжа и отошёл в сторону.
    Он смутился, увидев синие глаза девочки. В кар¬мане у него почти не было мелочи, и он растерянно протянул свой рубль.
- У меня нет сдачи, - сказала девочка, подняв на него глаза.
    Серёжа испугался, что кто-нибудь другой купит билет. Хотя в кассе они явно были. Очередь уже кончалась. Часы на стене показывали почти девять.
- Давайте, я вам потом отдам, - сказала девочка, взяв у него из руки рубль и положила в неё билет, оторвав его от другого билета. Серёжа кивнул и побежал из кассы ко входу в кинотеатр. Он оглянулся, пройдя в фойе и вспомнив про деньги.
Контролёрша отрывала у неё билет. Под капюшоном виднелись тёмные косички. Уже прозвенел третий звонок. Двери зала закрывались. В фойе остались немногие опоздавшие на журнал. Серёжа повернулся к девочке в капюшоне.
- Опоздали, - сказала она, подойдя к нему.
    Она была такого же роста, как и он.
- Да, - сказал он скованно.
- Пойдёмте, я разменяю ваш рубль, - добавила она, тронув его за рукав.
    Серёже показалось, что на них смотрят.
Маленький буфет был прямо в фойе. Серёжа, смущаясь, пошёл за девочкой. Подходя, она оглянулась.
- Два бутерброда с сыром и два кофе, - сказала она буфетчице.
    Серёжа был уже рядом. Девочка заплатила рубль и получила сдачи шестьдесят копеек.
- Возьмите, - сказала она Серёже, кивнув на кофе с бутербродом и отойдя, села за столик.
    Серёжа хотел пойти за соседний столик, но вспомнил о сдаче и поневоле сел за тот же, напротив девочки. Ему было неловко, и он не знал, что говорить.
- Вот ваши деньги, - сказала девочка, протянув ему сдачу.
Серёжа не успел возразить и взял деньги. К нему прикоснулась холодная рука.
- Это ваше, - сказал он, подвинув к девочке десять копеек и краснея взял с тарелки бутерброд.
- Спасибо, - сказала девочка, взглянув на него и откинув капюшон.
    У неё были тёмно-русые волосы, чуть светлее, чем у Серёжи. Она была как на картинке в «Jours de France». Он понимал, что некоторые из этих картинок - шедевры почище любого Ренессанса.
В интернате у них многие одевались хорошо, но Серёжины родители не очень заботились о его гардеробе. Он посмотрел на часы вдалеке, желая поскорее встать, но надеясь, что ещё не пора.
- Как вас зовут? - вдруг спросила девочка, ловя его взгляд.
    Он избегал смотреть на неё.
- Серёжа... Сергей, - запнулся он. - А вас? - пришлось ему добавить, и он заставил себя посмотреть в лицо девочки.
    Она была просто красива.
- Мила, - просто сказала она.
    До него вдруг дошло, что они познакомились. Он не звал, что теперь нужно делать. Прозве¬нел звонок. Девочка допивала кофе. Она была, наверно, похожа на ту Милу, с  готорой он учился и сидел за одной партой в третьем классе.
- Пойдёмте? - робко сказал он, только теперь сообразив, что их места рядом.
    Девочка улыбнулась и поднялась, смахнув крошки со стола.
- Пойдёмте, - сказала она.
Фильм назывался „Гром небесный».
Пробираясь вдоль по ряду, Серёжа был рад, что свет после журнала немного приглушён. Ему снова казалось, что все на него смотрят. Когда он сел на двадцатое место и оглянулся, прямо рядом с ним уже садилась эта девочка. Места были в середине партера. В этом кино¬театре был небольшой балкон. Вообще-то он любил больше сидеть на балконе. Стал гаснуть свет. Увлёкшись фильмом, Серёжа раза два посмотрел на девочку сбоку в темноте. Она смотре¬ла кино. Ему хотелось посмотреть и ещё, но он не решился. Но и двух раз было достаточно, чтобы у него похолодела от восторга душа. Романтика картины соединилась в ней с прекрасным и незнакомым существом рядом в темноте. И они были знакомы!..
Вообще-то он никогда не ходил в кино с девочками. У них это было как-то не принято.
Когда все стали выходить, Серёжа оглянулся. Девочка говорила „извините» закопавшейся со своей сумочкой толстой женщине. Когда только зажёгся свет, он лишь мельком взглянул влево на девочку. В это время она случайно отвернулась.
Выйдя из ряда, Серёжа влился в идущую по проходу толпу и она их разделила. Он витал в облаках под впечатлением близости девочки во время этой картины, но уже началось и знакомое чувство грустной неприкаянности. Оказавшись с толпой на улице, Серёжа на минуту остановился, оглядываясь. Жёлтый уличный фонарь где-то с высоты просвечивал сквозь моросящий туман. Люди расходились, о чём-то переговариваясь. Серёжа издалека заметил девочку в длинном сером пальто с капюшоном и нехотя повернул к станции метро. Путь был через широкую улицу напротив, и дальше по направлению к Солянке.
- Сергей! - услышал он негромкий окрик и обернулся.
    Девочка махнула ему рукой с того же места около выхода. Она повернулась к нему лицом. Так его обычно не звали.
Серёжа поневоле пошёл с ней.
- Вам на метро? - сказала она. - Вам понравилось кино? - добавила она, пока он кивнув пробормотал „да».
- Да, - сказал он. - Хорошее кино.
Он удивился, что она тоже сказала „кино».
Девочка повернулась и пошла по тротуару к углу этого высотного дома. Ему всегда хотелось жить в таком доме. Он представлял себе, какие там комнаты в башенках, переходы, лифты и фойе внизу. А может быть, и наверху.
- Вы в какой школе учитесь? - спросила она.
- Я? Сейчас в интернате.
Она удивлённо поглядела на него, поворачивая по тротуару вдоль дома.
- Каком?
- Мидовском.
- А что это?
- Ну, МИД. Министерство Иностранньх Дел.
- А, знаю. Родители за границей, - догадалась она, кивнув.
    Над тротуаром горели жёлтые фонари в тумане. Промозглый холод пробирал до костей. Серёжа надел свой капюшон. Под ногами в их жёлтом свете лежал одинокий палый листик. Мимо промчалась поздняя машина, разбрызгав холодную лужу.
- А вы? - сказал Серёжа.
- Что?
- В какой школе? - туповато повторил он.
- Тут, недалеко, - сказала она. - Я здесь живу.
- Где?
    Серёжа шёл рядом, стараясь не задеть девочку и казаться непринуждённым.
- В этом доме, - махнула она рукой.
Серёжа машинально взглянул вверх. В доме горели окна, хоть и не везде. Было уже поздно. Около одинадцати, или пол-одинадцатого. У него не было часов.
Девочка остановилась около массивного подъезда.
„Как в МИДе,   - подумал Серёжа. - Советские небоскрёбы».
    Впрочем они ему нравились, особенно если без шпилей. Он искал, что бы ещё сказать, но связных мыслей не попадалось.
Девочка внимательно смотрела на него своими синими глазами. Прохожих почти не было. Вместо дождя появились редкие тающие снежинки.
- Вам не холодно? - спросила она.
Это было нетрудно заметить. Впрочем, Серёже был не чужд спартанский дух.
- Хотите зайти ко мне? - спросила она. - Ненадолго. Можно выпить чаю.
    Это была простая вежливость.
В гордом страдании он почти уже сказал „нет», но встретившись с её простым взглядом, вдруг спросил:
- А ваши родители?
- Мама в деревне. А. папу вызвали на работу, - ответила она, помолчав секунду. - Вы думаете, он пускает меня так поздно в кино?
Серёжа ни о чём не думал. Это могло быть только в рассказах или в мечтах. В голове промелькнули диковатые подростковые мысли и пропали. Он был влюблён в эту девочку в длинном пальто с капюшоном, чуть мокром от дождя и снежинок.
- Ну… - сказал он первое, что пришло в голову.
- Не бойтесь… он вас не съест, - сказала она, потянув за тяжёлую дверь с медной ручкой.
    Серёжа пожалел, что постеснялся помочь.
В глубине уютного полуосвещённого холла сидел человек в кресле за столом. Он опустил газету.
„Портье», - краем ума подумал Серёжа, начиная незаметно краснеть.
    Ему  казалось, что все знают о его чувствах. Девочка, сняв капюшон, мимоходом кивнула человеку и поднялась по широким ступенькам к лифту. Портье посмотрел им вслед, и он готов был теперь прова¬литься сквозь землю. Вокруг двух старинных лифтов шла вверх лестница. Она была шире, чем в его доме.
- Серёжа... - сказала девочка. - Вы стесняетесь?
Серёжа покраснел ещё больше и невпопад откинул свой мокрый капюшон.
- Н-нет, - выдавил он.
- Вы в каком .классе?
- В десятом.
- А я в девятом. Давайте...
    Сверху подошёл лифт, и она скомкала последнее слово. Лифт был пустой. Когда они входили в лифт, кто-то зашёл в дом. Мила не стала ждать и нажала на четырнадцатую кнопку.
- Сейчас приедем, - сказала она, мотнув двумя косичками, как будто отряхивая воду и смотря на него большими синими глазами.
    У неё были тёмные волосы средней длины. Серёже показалось, что она похожа на него. Он засунул руки в карманы плаща. Мимо проехал ещё только восьмой этаж. Лифт шёл с такой же скоростью, как в доме у его дедушки на Новокуз¬нецкой. Но этот был больше и с зеркалом.
- Серёжа... - сказала девочка. - Вы помните моё имя?
- Д-да, - запнулся он.
- Давайте говорить ты, а? - сказала она, глядя вопросительно на него.
    Серёжа не знал, где он находится.
- Давайте.. - сказал он.
    Лифт наконец дошёл. Мила оглянулась на него и вышла.
- Не упадите, то есть., я хотела сказать, не упади, - сказала она, увидев, как Серёжа не заметил ступенек, и подозрительно хмыкнув. Перед ним был маленький круглый холл с ковром, а не очень длинный коридор сбоку кончался дверью с тёмным окном.
„Наверно, раньше кресла стояли», - подумал Серёжа.
    Здесь было квартир шесть, по три с каждой стороны. С другой стороны от холла был такой же коридорчик.Мила остановилась у обитой кожаной двери с глазком и достала ключи, глубоко засунув руку в  косой карман пальто.
- Вы знаете, я немного боюсь оставаться одна ночью, - сказала она, отпирая замок - То есть, ты, - поправилась она, чуть покраснев.
- А я нет, - сказал  Серёжа, осмелев.
У него ещё не было такого случая. Если не считать в четвёртом  классе, когда мама с папой уходили на приёмы часов до двенадцати. Но тогда он боялся, даже со спящим годовалым .Андрюшкой. Но зато как было тогда интересно смотреть в темноте диафильмы внизу в помеще¬нии детского сада, совсем без взрослых. Или играть в прятки. Широкие сплошные окна закры¬вались плотными шторами. Они выходили на конец заворачивающей сверху из-за дома асфальто¬вой дорожки, тихую тёмную спортплощадку внизу за обрывной стеной из камня, и ночной город чуть ниже. Там было человек двенадцать детей от пяти лет. Серёжа и три девочки-третьеклассницы были за старших. Их звали Оля, Таня и Нина Ковригина. Правда, Серёжа тушевался, и они заправляли всем сами. Потом их всех отправляли спать по домам. Все жили в том же доме, с широкими современными террасами на каждом этаже, с полом из чёрно-белой плитки и ярко-жёлтыми перилами. Андрюшку он таскал на руках. Он тоже там был, но Серёжа его не замечал. Больше ни у кого не было таких маленьких братьев.
- Да? - сказала девочка.
    Она зажгла свет в большой прихожей. На него повеяло запахом старинной жизни, с тонкими стаканами в подстаканниках и „зимами». Он вспомнил свою простую двухкомнатную квартирку в пятиэтажке. Эта с ней как-то не сочеталась. У него появилось обидное чувство, что это случайное чаепитие ему ни к чему. И   всё же не хотелось уходить.
- Подожди здесь, - сказала Мила и быстро сняв пальто, ушла куда-то в темноту по коридору.
    Её „ты» было совсем не фамильярным, а таким же, с каким он обратился бы в своей школе к любой незнакомой девочке.
Серёжа не решился сам снять плащ. К тому же он увидел в другом свете свой наряд. Под плащом у него была отцовская охотничья куртка из зелёного плюша - она немного болталась - и не новые школьные брюки. Девочка была одета в длинную, как и пальто юбку ниже колен и чёрный свитер с высоким горлом. Вдруг он услышал где-то в глубине квартиры разговор.
„Да, папа. Восхитительно. Сейчас лягу.»
Серёжа удивился, что не услышал звонка.
„Может, уйти», - подумал он, сам не зная почему.
    Он не был склонен к саморефлексии.
- Это папа звонил, - сказала Мила, появляясь из двустворчатой двери напротив входа. В той комнате уже горел свет от торшера. - Он ещё на работе.
Он заметил, что у неё очень модные иностранные туфли на платформе.
„Небось в школу в них не пойдёт», - подумалось ему без слов.
- Пойдём, надо вымыть руки, - сказала она. - Ой, сними плащ.
Она не показала, куда вешать, и Серёжа положил его на кресло у стены. Вешалка была возле двери, но он её не заметил. Его коснулся запах чудесных духов.
- Сюда, - сказала она, открыв дверь в ванную из тёмного коридора и включив мягкий свет.
    Было видно, что у себя дома девочка сразу освоилась с ролью хозяйки.
Серёжа зачем-то вымыл руки и увидел своё лицо в зеркале. Оно глуповато улыбалось, как будто он только что родился. Погасив свет в благоухающей кафельной ванной, он зашёл по коридору на кухню. Потолок в коридоре был низкий.
Любовь росла как снежная лавина, и он мало о чём думал, просто замечая окружающее. Вообще, он был всё ещё влюблён в Лину из „Трёх толстяков», но уже не так, как два года назад. И сейчас как-то не вспоминал о ней.
На голубом кухонном столе лежал блестящий и красочный французский журнал „Пиф», совер¬шенно новый. Но поразительным было то, что стол был точно такой же, как у них в квартире. До этого он ни у кого такого не видел. Сейчас в ней жил какой-то полковник, за сто три¬дцать рублей в месяц.
- Ты что, Серёжа? - спросила девочка.
- У нас дома такой же стол, - сказал он.
- А, - сказала она, чуть приоткрыв рот.
     Совсем, как Лина в кино. Голубые язычки газа расползались под дном чайника на старинной четырёх- конфорочной плите.
- Можно посмотреть? - сказал Серёжа, впервые испытав интерес к чему-то кроме стоявшей перед ним девочки.
- Это по-французски, - сказала Мила, стоя рядом с ним.
    Журнал несколько потерял свой интерес. Она не предложила ему сесть.
- Я знаю, - сказал он. - Я читал.
- Где?
- В Мали, - сказал он. - В Африке.
- Ты был в Африке?
- Да, - сказал он. - Нa каникулах… летом.
Мила удивлённо посмотрела на него.
- У тебя французский язык? - спросила она.
- Нет, я сам учу, на  курсах, - сказал он. - Сегодня ходил тоже.
Серёжа увидел глаза стоящей перед ним девочки и снова потерялся.
- Тебе наверно пора домой? - с сочувствием спросила она. - Ой, ты же в интернате. А на какой он улице?
- Это за городом, - сказал он. - Два часа ехать отсюда.
- А как же ты поедешь? - испугалась она. - Уже одиннадцать.
-Яктёте, не в интернат.
- К тёте?
- Ну, к тёте своей, - пояснил он. - Она около улицы Горького живёт.
- Хочешь позвонить ей? - предложила Мила, всё ещё стоя прямо перед ним.
    Крышка чайника чуть задребезжала. Он был наполнен до половины. Серёжа забыл про журнал.
- Нет, её нет сейчас.
- А где она? - слегка удивилась Мила.
- В командировке.
- Где? В Африке? - немного недоумённо спросила девочка.
- Да нет, - сказал он. - В Монголии.
- А-а, - слегка протянула она.
    Опять совсем как Лина в „Трёх толстяках».
- А как же ты, один? - вдруг спохватилась она.
- Да.. - сказал Серёжа, слегка гордясь своей самостоятельностью.
    Ему было шестнадцать лет.
- А-а, - снова понимающе кивнула она, с интересом взглянув на него. - А как же интернат?
- Я завтра поеду, утром. В шесть часов. То есть в пол-седьмого.
- Вам разрешают?
- Да., иногда, - сказал он. - Меня на курсы отпускают.
- А если не успеешь?
- Как?
- Ну, опоздаешь.
Серёжа пожал плечами и случайно поднял глаза. Его словно обдало жаром.
- Ну, выговор сделают, - сказал он, немного краснея под взглядом девочки.
    Он вдруг вспомнил сегодняшний тягучий разговор за чаем на квартире у Анны Павловны. Как будто из другого мира и времени.
- Больше не пустят, наверно.
- Совсем?
- Как совсем?
- До конца года?
Она имела в виду учебный год.
- Нет, в субботу всех отпускают. У кого родственники есть.
- А, - вздохнула она с облегчением, как будто речь шла о ней самой.
                Чайник кипел вовсю.
- Иди туда, Серёжа, - сказала девочка. - Я сейчас.
    Она показала подбородком на двойную дверь. Серёжа неуверенно вышел в комнату. В углу большой комнаты горел торшер. На полу посередине был овальный ковёр. Круглый обеденный стол со стульями был сдвинут в нишу выступающего эркером окна. Он был покрыт скатертью. Там было полутемно. На столе лежала пустая коробка от „соломок» за сорок копеек. Здесь была тень давным-давно забытого запаха, какой был у них дома в Турции.
Разговорившись, он почувствовал себя немного свободнее. В книжной стенке до потолка стояли собрания сочинений Чехова, Пушкина, Гоголя, Крылова, Достоевского. Опустив взгляд, он увидел Марк Твена, Грина, Майн Рида, чёрный трёхтомник Гофмана, Джек Лондона, старую Библиотеку приключений и очень много книг из серии приключений и фантастики с узорными пере¬плётами разных оттенков .Джек Лондон был такой же, как у него. Он позавидовал. Нагнувшись, он стал рассматривать, что внизу. Там были зелёный Фенимор Купер, Беляев, совсем незнакомое собрание сочинений Дюма, серия „Земля и люди», ежегодники с большими надписями „Фантас¬тика 1965» и т.д., Конан Дойль, розовый Вальтер Скотт, штук двадцать из серии Зарубежной фантас¬тики и точно такой же трёхтомник Уэллса, как у него. Он знал, какие там картинки на облож¬ках, если их вытащить. В конце полки у кресла он увидел большие детские книги - зелёного Буратино, Винни Пуха и Незнайку. Эти у него были, а „В Солнечном городе» он привёз из Африки, только рваного. Выше них были Стивенсон, коричневый Брет Гарт, Шиллер, двухтомник Гамсуна и много отдельных книг. В томе Беляева он заметил  красную шёлковую ленту вместо закладки. Его охватило ощущение чего-то родного и незнакомого.
Стенка была явно старой работы, хоть и полированная, и кончалась только над дверью в другую комнату, возле стола и занавешенного окна. Наверху у потолка были какие-то книги в старинных переплётах и энциклопедии. На одном переплёте он заметил французскую надпись.
- Это Рабле, прижизненного издания, - сказала девочка, став рядом с ним с чёрным подносом в руках.
     На нём были дымящиеся чашки и вазочки. Она сняла платформы и была в серых носках. Серёже нравилась модная одежда у девочек, но без них Мила оказалась как-то естественней. Она была чуть ниже его ростом.
Несмотря на свою стеснительность, он вдруг сказал „дайте я вам помогу», взял у неё из рук тяжёлый поднос и осторожно положил его здесь же на широкий журнальный столик. Мила подняла на него бездонные синие глаза в желтоватом свете от абажура и как-то ненасмеш¬ливо хмыкнула.
Серёжа смутился и покраснел, напрасно надеясь, что это не очень заметно.
„Что я здесь делаю», - подумалось ему, словно  кто-то подложил эту мысль.
- Садись, - коротко сказала Мила и села в одно из двух .кресел.
    Они были в серых полотня¬ных чехлах по совсем старинной моде. Серёжа сел. Торшер стоял у стены над низким столом между ними, бросая на него уютный свет.
- Пей чай, - сказала Мила.
    В вазочках были конфеты „Мишка», печенье, сахар и ломтики лимона на кофейном блюдечке. - Ты любишь „Мишку»?
- Да, - сказал Серёжа и взял одну конфету.
    От крепкого чая шёл пар.
- У тебя родители в Африке?
- Да, - сказал Серёжа, откусывая конфету и не замечая этого.
- Интересно там было? - спросила она, наблюдая, как он ест.
- Угу, - сказал Серёжа, жуя конфету. - Там по-французски всё. Кино, журналы, еда в мага¬зинах…
- Твой папа дипломат?
- Ага, - .кивнул он.
- Бери ещё .конфету, - предложила она. - Только ты не мни фантики, мы на даче в них играем с ребятами, когда дождь.
Серёжа уставился на неё, позабыв о стеснении. Он в первый раз услышал от  кого-либо про игру в фантики после старого интерната, в первом и начале второго класса.
- Спасибо, я не хочу, - сказал он по привычке, размешивая ложечкой сладкий чай.
    Но она своими руками развернула конфету и потянувшись из кресла, положила её около его блюдца. Она сидела на низком кресле, обняв подлокотник и положив ногу на ногу, рассматри¬вая его и изредка шевеля пальцами в сером носочке.
Серёже вдруг захотелось расплакаться от любви. Он внутренне устыдился. Он был не так уж сентиментален и считал это скорее слабостью.
- А где вы там жили?
На вилле, - сказал он. - Они снимают виллу за двести сорок тысяч. - У них там колониальные франки, в тысячу раз меньше, чем французские, - добавил он, заметив, как она округлила глаза. - У нас была собака - Рекс. Там мой брат сейчас… ему семь лет. Он остановился и поднял глаза.
- А как его зовут? - спросила девочка. - Пей чай, Серёжа, - добавила она. - А то за¬мёрзнешь на улице.
    Каждый раз, когда она произносила „Серёжа», его охватывало непонятное блаженство.
- Андрюшка.
- Ой, тебе наверно домой пора, - вдруг вспомнила она, взглянув на настенные часы и выпрямившись в кресле. Было четверть двенадцатого.
У Серёжи упало сердце. Он посмотрел на свой ещё не остывший чай. Чашка была наполовину полна. Такой красный чай он пил обычно у дедушки.
- Да нет, ничего, - сказал он по той же привычке и испугавшись, что сморозил  глупость.
- А когда ты пойдёшь? - простодушно спросила она.
- Н-не знаю.. - проговорил он растерянно, не успев отвести глаз от её взгляда и во все глаза смотря на неё.
- Хочешь остаться у нас? - вдруг сказала Мила. - Ты можешь не раздеваться, прямо здесь на диване, - показала она, как будто зная, что он чувствует.
Серёжа толь ко теперь обратил внимание на кожаный диван и длинную горку с красивой посудой, хрустальными вазочками и фигурками у стены напротив.
- Я тебя разбужу, - сказала девочка. - А где твой портфель?
    У Серёжи растаяло сердце.
- Мила... - непроизвольно проговорил он и запнулся.
- Что, Серёжа? - сказала она.
    Она всё так же сидела на краю кресла.
- Спасибо, - пробормотал он.
- Серёжа… А как же ты пойдёшь в школу? - тихо спросила она.
Он тоже вспомнил про портфель, да и форму. Пиджак он оставил на кресле у тёти Иры.
- Ничего, - сказал он. - Скажу, что в автобусе забыл.
     Мила посмотрела на него, закусив нижнюю губу.
- А я думала, ты примерный.
Серёжа наконец коснулся спиной спинки кресла. Это оказалось неудобным.
- У вас в школе заставляют стричься? - спросила она. - Меня папка заставляет косички делать.
Косички казались ему восхитительными. Он готов был умереть за них. Но не мог бы заста¬вить себя признаться ей в этом.
- Нет... - сказал он задумчиво. - То есть, да. Заставляют сзади стричь коротко.
У Серёжи была причёска „под горшок» - ему нравился в ней дух Средневековья. Он немного вернулся на землю.
- А как же твой папа?
- Что?
- Ну. .. что он скажет. . .
- Что скажет? - повторила   она. - Наверно, спросит,   кто ты такой, - добавила она, невинно посмотрев на него.
Серёжа молчал. Он наслаждался тем, что она смотрит на него и не отворачивается.
- А что? У вас на цепочку закрываются? - вдруг спросила Мила.
    Она сразу подумала, что его тётя живёт в коммунальной квартире. Почему-то…
- Да, - сказал он.
- Во сколько?
- В одиннадцать.
- А потом?
- Ходят, открывают.
- Н-да... - протянула она. - Ну ничего. Попробуем его уговорить, - сказала она с таким видом, как будто ей приходится заниматься этим каждый день.
Серёжа почему-то успокоился.
- Хочешь послушать пластинку? - сказала Мила, так грациозно поднявшись с  кресла, что он внутренне ахнул. - У меня есть новая, Адамо.
Она подошла к радиоле в углу у дивана у себя за спиной и став на колени, стала искать пластинку. Серёжа чувствовал такую мучительную любовь к этой осязаемой синеглазой душе, что не мог без неё жить. В буквальном смысле. Он не мог бы отойти от её дома, если бы пришлось сейчас уйти.
Мила поставила пластинку в радиолу, встав с колен и подняв её крышку.
- Тебе нравятся французские песни? - спросила она, скова присев на край кресла.
- Да, - ответил Серёжа. - Особенно Адамо... А тебе?
Она посмотрела на него. До этого он ничего не спрашивал.
- Мне тоже. А Рафаэль дегенерат какой-то, - доверительно поделилась она, мило наморщив нос.
- Угу, - только и смог выговорить он, отводя взгляд в сторону.
Он сидел в глубине кресла и смотрел на стекло горки. В хрустале за стеклом отражался и переливался свет от торшера. В нём было три лампы. Эту песню он слышал один раз, в интернате. Но не мог и подумать, что будет слушать её с незнакомой девочкой в ночной квартире, где свет переливается огоньками в бокалах и вазах, оставляя в таинственной тени стол со скатертью в нише занавешенного окна на другом конце комнаты. Девочкой, в которую он безумно влюблён. Он представлял себе это в мечтах, обычной игре воображения. Но и такие мечты иногда случаются в этой жизни.
«Dans le vert dе tes уеuх..»   И в то же время  le verre. Он мог не смотреть на Милу.  Достаточно было чувствовать, что она есть и сидит на  краешке кресла напротив.
- Ты слышал эту песню, Серёжа? - тихо спросила она, когда началась другая.
    Но он понял.
- Да, - сказал он. - А ты тоже учишь французский?
- Да, в спецшколе.
- Ты всё понимаешь?
- Песню? – спросила она. - Да…. почти.
- Я тоже, - сказал он. - А читать можешь? Книги и вообще.
- Ну конечно, - сказала она. - Мы только этим и занимаемся. Всё время задают. Но ерунду в основном, вроде Золя.
- А ты что любишь?
- Я... - она чуть задумалась, смотря в потолок.. - Не знаю... Из того, что задают, наверно, ничего. Хотя Мериме ничего.
- Мериме хороший писатель, - согласился он. - Но Потоцкий лучше... Наверно, самый лучший. Из французских.
- Ты читаешь по-французски?
- Нет, - сказал он. - То есть я могу… но читал по-русски. Сейчас читаю Гастона Леру, «La bete noire», -добавил он, втайне не желая ударить в грязь лицом.
- А, - усмехнулась она. - Детективчик..
Мила вдруг забралась на кресло с ногами и села, обхватив руками колени в серой юбке. Длинная облегающая юбка чуть пушилась.
„Похоже на мохер», - подумал Серёжа.
- А какая у тебя кличка? - спросила она, сбоку посмотрев на него. - У нас у всех ребят есть клички.
- В нашей школе по фамилии обычно называют, - сказал он. - Например, если Дмитриев, то Дмитрий. И так далее. А сейчас наверно и нет никакой клички... Иногда Серым называют.
- А раньше как? - улыбнулась она, ожидая.
    Серёжа смутился, не зная, что сказать.
- Горло, - наконец проговорил он. - Моя фамилия Горлов.
- А я Красина, - сказала она. - Вот и познакомились… Ничего себе. - У нас в ш голе тебя бы Сэром называли, - добавила она. - И девочки тоже. А ты дружишь с какой-нибудь девочкой?
Серёжа никак не ожидал такого вопроса. Он был шокирован. И вообще не совсем понимал, что под этим обычно имеют в виду.
- Я... - сказал он, не смотря на неё. - Нет, - сказал он.
- А раньше? - допытывалась она, всё так же обхватив  колени руками.
- Нет, - сказал он.
    Он был уже красный как рак. Во всяком случае, было та кое ощущение.
- У нас в классе сейчас одна девочка, - добавил он, пытаясь уйти от скользкой темы.
- Какая? - непонимающе спросила Мила.
    Он озадаченно посмотрел в её сторону, стараясь держать голову дальше от предательского света лампы.
- Ну, только одна девочка, - сказал он. - И десять ребят.
- Правда? - удивилась она.
- Да, - сказал он. - А в четвёртом классе я был вообще один во всём  классе. В Турции.
- Ты был в Турции? - опять удивилась она.
- Да, - сказал он. - Один год.
    Но на этот раз Турция осталась в стороне.
- Ты знаешь, у нас некоторые всё время вместе ходят. Неприлично, правда? - сказала она, сделав большие глаза. - Я бы постеснялась.
Серёжа не знал, что ответить. Кровь постепенно переставала приливать к лицу, но он был уверен, что она это заметила и был готов провалиться со стыда. Он стыдился, что покраснел. Наконец он снова поднял глаза на Милу и заметил, что она  как-то странно смотрит на него. Пластинка  как раз только закончилась и теперь слегка шипела, крутясь на диске. Девочка, не дождавшись ответа, подошла к радиоле. Пока она отвернувшись снимала пластин¬ку, Серёжа с какой-то до боли щемящей и сладкой тоской глядел на её фигурку в серых носочках. Сбоку на серой юбке был разрез до  колена. Он только сейчас это заметил. Она обернулась.
- Хочешь другую, Серёжа? – спросила она. - Ты любишь Битлз?
- Ну.,. более менее, - сказал он, начиная приходить в нормальное состояние. - Лучше Адамо.
- Мой папа не любит Битлов, - поделилась она. - Наверно потому что у него французский.
- А ты?
- Я тоже, - призналась она. - Но они самые модные.
- Ну и что? - сказал он, немного отодвигаясь от спинки  кресла.
    Он не очень-то обращал внимание на моду… кроме одежды. Мила перевернула ту же пластинку, чуть уменьшив звук, и подошла к нему, обогнув столик.
- Налить тебе ещё чаю, Серёжа? - спросила она, нагнувшись и подняв его чашку с блюдцем.
    В чашке был остывший чай. Он выпил только половину. Пока она не разогнулась, голова девочки оказалась совсем рядом. На ней был пробор в тёмных волосах.
- Или ты хочешь .кофе? - сказала она, не уходя с блюдцем и чашкой. - Чего ты хочешь?
    Серёжа молча покачал головой.
- А что у тебя есть? - вдруг выскочило у него, как у Винни Пуха.
- Из напитков? - сказала Мила.
    Ей стало смешно.
- Пойдём посмотрим, если хочешь, - предложила она. - И заодно поедим.
Серёжа неловко поднялся с  кресла. Спина немного вспотела от долгого сидения.
„Надо было как она», - подумал он без слов.
На кухне у них был большой „Розенлев». Он его не заметил в первый раз. Девочка гостеприимно раскрыла его, сказав:
- Вот всё, что у них осталось.
Серёжа заглянул внутрь. Ему было интересно всё, что касалось неё и её дома. Даже то, сколько полок в холодильнике и какой у них чайник. Он робко вытащил  какую-то банку с ветчиной под взором девочки. Он любил иностранную еду, ещё с Турции. А вообще-то с Ливана, где он жил в шесть-семь лет.
- Это всё? - спросила она. - Нет уж, есть так есть.
Она небрежно нахватала какой-то еды и закрыла дверцу.
- Пойдём туда? - спросила она.
Серёжа было согласно  кивнул, ко сообразив, что ей придётся тащить, сказал:
- Нет... давай здесь.
Он и вправду чего-то проголодался. Обычно он ел немного. Правда, в интернате почему-то всё время ходил голодный. Как и в первом классе… Какой-то закон природы. Кормили там вполне прилично. Даже чёрную икру давали пару раз.
Мила положила еду на голубой стол -  как будто у него дома - и вытащила из хлебницы хлеб.
- Тебе на тарелках или по-походному? - поинтересовалась она.
    Серёжа пожал плечами. Не в его натуре было кого-нибудь стеснять. Даже в малейшей степени. Особенно красивых девочек. Особенно когда он не может поднять глаза, боясь забыть, о чём его спрашивают.
- Хочешь паштета? - спросила Мила, надкусывая свой бутерброд. Она ела с аппетитом, но маленькими кусочками. - Моя мама сделала.
- Да, спасибо, - сказал он. Ему хотелось паштета, потому что Мила его ела. - А почему она в деревне?
Было странно сидеть за голубым столом, как будто у себя дома. За которым он так часто ужинал с Андрюшкой после детского сада. Верхний слой у него был из голубого стеклоплас¬тика .
- Помогает  капусту  квасить… Просто она любит туда ездить, - сказала она. - Это недалеко, за Егорьевском.
- Егорьевском? - удивился он. - А как называется?
- Старое… село, - сказала она с набитым ртом.
- Давай выпьем, - добавила она, встав и доставая из холодильника бутылку „Байкала».  Бу¬тылка была уже начатая. - Это я сегодня отпила, когда уроки делала.
- А ты там была? - изумлённо спросил он.
- Да… А что? - удивилась она.
    Она почему-то уже не  казалась ему такой дамой из высшего общества. Хотя внешне ничего не изменилось, кроме снятых туфель на платформе.
- А в Трофимове?
- Да… Это рядом, - беззаботно сказала Мила. - А откуда ты знаешь? - спохватилась она.
- Это наша деревня, - сказал он. - Там наши родственники.
- И ты там был? - в свою очередь изумилась она.
- Конечно, - сказал он. - Но в прошлом году не был, - добавил он. - Я был в Мали.
- Да там половина деревни Горловы, - ахнула она.
- Да, - ответил Серёжа, глазея на неё.
    У него захватило дух от того, что она была там так близко, когда он жил летом у тёти Нюры.
- Запруду знаешь? – спросила она. - Там нырять здорово.
- А ты умеешь?
- Я? Ещё  как, - сказала она с апломбом.
- А я не люблю нырять, - сказал он. - Зато я могу достать до самого дна. Там метров шесть, не меньше.
- Правда? - сказала она, перестав жевать. - Но мы туда редко ходим, вообще-то. Вот здорово, правда? Может быть, я тебя видела.
- Надо тебя моей маме показать, - сказала девочка, откусывая от своего бутерброда. - И папе тоже.
- А  когда он придёт? - вдруг неприятно  кольнуло Серёжу.
    Ему как-то не верилось, что отец может одобрить такого позднего гостя у дочери. Да ещё нахально жующего на кухне. Впрочем, ему трудно было об этом судить. Он и сам, вдруг подумав сейчас об этом, не мог понять, как. он здесь очутился.
- Папа? - спросила она. - Позже… Но вообще в любой момент. - Она с любопытством посмо¬трела на него.
- Ну… - сказал он. - Вообще...
- Не  бойся. Я ему всё расскажу, - сказала Мила, протянув свою руку  к его рукаву и слегка попав локтем в паштет. Серёжа чуть вздрогнул от прикосновения. - Он не такой уж страшный. - Ой, я .кажется вляпалась. - Прости, - поправилась она, осматривая свой рукав. - Надо пойти смыть, - решила она и встав, направилась в ванную. - Я сейчас.
Но ему было неуютно.
      Он знал, что отцы бывают разные, но не на своём опыте. Когда шесть человек живут в одной комнате, они знают о жизни в шесть раз больше. Из ванной послышался шум набираемой воды.
- Я его замочила, - сказала Мила, входя. Она была в тонком сером батнике с погончиками. - Всё равно здесь жарко.
- Тебе не жарко, Серёжа? - спросила она, сев обратно. - Если хочешь, сними куртку. Повесь её на спинку.
Она смотрела на него ясными и прозрачными в тени глазами.      
Он только мотнул головой.
- Слушай, а ты пива хочешь? -  спросила она. - У меня есть. - Мой папа ни за что бы не стал пить лимонад. Серёже нравилось пиво, но меньше, чем хороший лимонад. Вроде того, что он пил в Мали. Сок с газированной водой. Девочка стояла, ожидая его ответа.
- А он тебе даёт?
- Ты что, ненормальный?
- Нет, - выдавил Серёжа.
- Что  нет? - спросила она.
- Ну... не надо.
Он был слегка уязвлён. И не очень понимал, как она может вставать и подавать ему что-то, когда ему самому страшно хотелось это сделать для неё. Только он стеснялся.
Девочка села. Он сам налил себе лимонада и сделал второй бутерброд, положив копчёной колбасы на белый хлеб с маслом.
- Я больше люблю лимонад, - сказал он. - Только иностранный. Кока-колу или оранжад.
- Правда? - сказала она. - Ты правда так думаешь?
- Конечно, - уверенно сказал он, по привычке.
    Он вообще был довольно уверен в себе, когда дело касалось суждений и взглядов.
- Папа говорит, что квас лучше. - Я тоже так думаю, - добавила она.
В других обстоятельствах он бы живо уничтожил это глупое мнение, но в её устах оно было как музыка.
- А ты пила кока-колу?
- Да. Два раза, - сказала она, смущённо опустив ресницы.
    Его кольнула совесть. Он не мог с ней спорить.
- Ты думаешь, у нас здесь есть хоть что-нибудь хорошее, в СССР? - всё же сказал он.
- Как? - поразилась она.
- Ну, что тебе больше нравится, новая „волга» или „ситроэн»?
- Нет, - ответила она. - Мне „победа» нравится. Она уютная. У дяди Пети „победа» раньше была. Его Васька меня всё время за косы дёргал,  когда мы к ним на дачу ездили. Такой вредный…
Таких ребят он никогда не понимал. И не горел желанием.
- А ты не была заграницей?
Она покачала головой.
- Только в Варне. Там такие мальчишки...
«Любят красивых девочек», - догадался Серёжа. - „Наверно, толпой за ней ходили.»
Он был проездом в Болгарии, два раза. Но с населением не общался, кроме посольских ребят. Это его слегка кольнуло. Смуглых людей он не очень уважал. Особенно около белых девочек. В душе поднималось неприятное чувство вроде зубной боли.
- Ну понимаешь, там совсем другая жизнь. - По сравнению с нашей, - пояснил он. - Не только в Европе, а везде - Марокко, Индии, Сенегале. В любой стране, кроме социалистичес¬ких. Там всё какое-то живое, натуральное - краски, запахи, музыка, газеты, еда, вещи, техника, люди. Уровень духа выше. - Всё равно как цветная картинка по сравнению с серой. Или чистая вода по сравнению с болотной. Даже природа и то лучше.
Мила хотела что-то сказать, но он не заметил, разогнавшись.
- Это и есть настоящий мир, а здесь - просто болото отгороженное. С кваканьем о миллионах. Он хотел ещё сказать, но почему-то не стал, увидев перед собой её синие глаза.
- А… ты тоже это читал, в Фантастике? - сказала Мила, дожёвывая свой бутерброд и остановившись. - А ты случайно не диссидент?
- Кто это? - спросил он.
    Он встречал это слово по-французски в „Экспрессе», но не совсем представлял, что имеется в виду.
- Ну, вроде Григоренко и Солженицына, - безмятежно пояснила она, с интересом смотря на него. Он вдруг заметил у неё на шее цепочку. В школе их не разрешали носить. Открыто.
- Я просто не люблю коммунизм, - сказал он, снова потеряв всякое красноречие под её испытующим взглядом. Ему показалось, что она что-то пытается понять.
- А что ты любишь? - снова сказала она, выжидающе посмотрев на него.
-Я?.. Южную Африку, - сказал он. - Ещё Израиль. Но особенно Германию, при Гитлере.Только
надо было больше истреблять.
Мила от неожиданности замерла, не отводя от него глаз.
- Правда? - сказала наконец она. – Ничего себе. Мой папа говорит, что в Южной Африке очень сильный народ. Африканеры. Я про них читала.
- Я знаю, - сказал Серёжа. - Это мой любимый народ.
Мила посмотрела на него как-то совсем по-приятельски. У него отлегло от сердца.
- У них ЦРУ президента убило, Фервурда.
- ЦРУ? - удивлённо переспросил он.
- Ага. Ты знаешь, папа говорит, Америка сейчас совсем Англию расколотила. Только хруст стоит. И Францию сильно давит. А Германию вообще уничтожила. Западную.
- Да? - Серёжа посмотрел на неё с недоверием.
Он не одобрял исторической подлости Англии, да и Америки тоже (он её меньше уважал) - но полагал, что она уже в прошлом. В основном.
- Вообще я не очень люблю политику, - сказала она. - Пойдём лучше пластинки послушаем? Ему тоже этого хотелось. Больше всего на свете... Часы из гостиной мелодично пробили двенадцать. Серёжа не помнил, чтоб они били один¬надцать .
- Ой, ты спать не хочешь? - сказала Мила.
- А ты? - спросил он, удивляясь, что уже не стесняется её.
- Я? - повторила она. - Знаешь, для чего я тебя позвала?
- Не-ет, - сказал он, чуть покраснев.
- Мне тут страшно одной. Папа говорит всегда закрываться на цепочку, а мне всё равно страшно. Особенно когда свет выключен.
- А ты не выключай, - посоветовал он. - У нас в детском саду одна девочка была, так она всю ночь со светом спала, в отдельной  комнате. Боялась.
- Да? - она посмотрела на него, хлопая ресницами.
    Они встали и стояли снова рядом.
- А чего ты боишься? Воров или просто нечистой силы?
- Когда как, - сказала она. - У папы одного товарища зашли ночью и убили всю семью. В шестьдесят третьем году. Украли что-то для вида. - Давай тут быстренько уберёмся, а? - сказала она.
- Давай, - сказал Серёжа.
     Убираться он никогда не ленился. Не мог ничего делать, пока не уберётся в  квартире, после школы.
- Ты посуду, а я еду, - сказала она. - Мы всегда так делаем с папой.
- А мама?
- А мама еду готовит, - сказала она. - Вместе со мной.
Серёжа убрал в раковину две тарелки и нож, потом спросил, как гость:
- А те принести?
- Конечно, - ответила Мила.
Он принёс весь поднос и хотел положить чашки с блюдцами в раковину, когда Мила спро¬сила :
- А ты чай больше не будешь пить?
- Да нет,.. - сказал он.
- А то у нас есть один знакомый, дядя Коля, так он может всю ночь чай пить и не устаёт. Правда, с ромом. Они с папой любят.
- Мой папа тоже. Только особенно с коньяком.
- Армянским?
- Ну да, - кивнул Серёжа.
     Пока она убирала еду, он успел помыть все чашки и блюдца.
- А он тебе на машине даёт ездить? - Пошли, - сказала она, потянув его за рукав.
     Серёжу бросило в жар от этой фамильярности. Так наверно чувствует себя пёс, когда его похлопает по шее любимый хозяин.
- Садись здесь, - сказала она, показав на просторный кожаный диван. Она подобрала с него школьную тетрадку, положив её на столик. - Жалко, сейчас передач нету, правда? - доба¬вила она, тоже и  как-то по-светски сев чуть поодаль от него.
Серёжа только теперь заметил в стенке с книгами телевизор.
- Я люблю мультики, - сказала она.
- Их все любят, - сказал Серёжа.
    Он о чём-то подумал.
- Ты не хочешь спать, Мила? - наконец спросил он.
    Часы показывали двенадцать пятнадцать. Он сам совсем не хотел. Хотя обычно ложился часов в одиннадцать. Когда надо было вставать в шесть и он ночевал один у тётки. Если бы Мила была рядом, он бы наверно мог не спать всю ночь.
- Не-а, - сказала она, посмотрев на него сбоку из глубины чёрного дивана.
    Она уже успела забраться туда с ногами.
- Ты будешь слушать пластинки?
- Да, - сказал он.
- Ну поставь какую-нибудь, - сказала она. - Получше.
Серёжа, подойдя к этажерке, стал искать Адамо. Здесь их было несколько штук. Поставив пластинку, он осмотрелся и сел. Было и вправду чуть-чуть жарковато. Топили у них хорошо.
Эту песню он ещё не слышал… Им не хотелось говорить. Мила сидела, притянув колени к под бородку, и склонив голову смотрела на книжные полки. Он увидел вскользь её туманный взгляд.
Серёжа почувствовал, что не может этого выдержать.
- Мила, - шепнул он пересохшими губами.
- Что? - встрепенулась она, ответив совсем тихо и повернув к нему голову.
    В её ясных глазах был вопрос.
- Ничего, - виновато выдавил он. - Я без тебя соскучился.
    Она чуть улыбнулась в полусвете торшера, в углу дивана.
- Ты мне ещё этого не говорил.
- А  кто говорил? - ничего не соображая, сказал он.
- Этого – никто, - сказала она. - Кроме родственников. Ближайших, - добавила она снова почти нормальным голосом.
- А что говорили? - почему-то потеряв всякий стыд, спросил он.
    Он даже не чувствовал, что у него горят алым румянцем щёки.
- Всякое, - сказала она, отворачиваясь и прижав подбородок к коленям.
- А как же… если бы там другой оказался?..
- В кино?.. - она повернула к нему задумчивое лицо. - А ты думаешь, у меня здесь тысяча и одна ночь? Только первый раз ты попался.
Серёжа ещё покраснел и в полном смятении чувств никак не мог сообразить, что же это значит. Она опять отвернулась, смотря прямо перед собой на  книги.
- А ты какого писателя больше всего любишь? - вдруг спросила она.
Серёже понадобилось прийти в себя и немного собраться с мыслями. Девочка терпеливо смотрела на него. Он почувствовал, что ему совсем жарко.
- Можно я сниму... - пробормотал он и скинув куртку, положил её на валик дивана.
- Открой форточку, Серёжа, - сказала Мила, не двигаясь на своём месте.
- А… .ладно, - сказал он. - Гофман, - ответил он от окна.
    Занавеска осталась чуть приот¬крытой. У них между стёклами было большое пространство, как у его дедушки. Бабушка использовала его вместо холодильника.
- И ещё Грин, - сказал он оттуда. - И Гамсун тоже.
- Знаешь что? Мне то же самое нравится, что и тебе. Особенно Грин, - сказала она, чуть придвинувшись к: нему от избытка чувств.
- Кроме кока-колы, - сострил он.
- Да, - сказала она. - Тут мы расходимся. Пока.
„Неужели она будет моей знакомой?» - без слов подумал он с полной благодарностью к судьбе.
- А Стивенсон? - спросила она. - Что тебе больше нравится?
- „Чёрная стрела».
- Да… А мне - „Катриона».
    Серёжа согласно кивнул: „сильная вещь». Она поняла.
- А ты читала „Смерть Артура»?
- Ага, - сказала она. - Сильная вещь. Но там много лишнего. Переделка шестнадцатого века. Папа говорит, - добавила она.
- Да? - согласился Серёжа. - А ты Незнайку любишь, Мила?
    Это сладкое имя.
- Хм, - сказала она.
Он оглянулся. Она смотрела на него, склонив голову.
- У тебя „В Солнечном городе» нет, - договорил он.
- Есть. Он в спальне, - кивнула она на дверь. - Я его перед сном читаю, - сказала она, в упор глядя ему в глаза. Он на миг потерял нить разговора.
- А ты когда ложишься?
- Я? – сказала она. - В одиннадцать часов. Примерно.
- А в школу во сколько встаёшь?
- Когда как… Обычно в пол-восьмого, а когда опаздываю - в восемь.
- У тебя мама работает?
- Нет… Но она часто в деревню ездит. А летом мы на даче. Не так далеко, двадцать пять километров. Всего час ехать отсюда.Там такие сливы отличные.
- На машине?
- Ага, - сказала она. - Мне папка даёт водить. А тебе?
- У нас нет машины, - сказал он. - То есть в Мали была. И сейчас есть. А здесь нет.
- И не было? - удивилась она. - Я сейчас, - сказала она, убежав.
    Серёжа чуть озадаченно посмотрел ей вслед. В ванной хлопнула дверь. Вернувшись минут через пять, она плюхнулась на диван рядом с ним. Как видно, здесь с ним не очень бережно обращались. У неё были распущены косы.
- Хочешь конфету? - сказала Мила, протянув ему „Мишку». - Дурацкие косы, правда? Как. ты думаешь?
Серёжа смотрел на неё и не мог оторвать глаз. Он вертел сунутую ему конфету, думая, что это деревяшка, и чуть не выбросил её, только вспомнив, что он не на улице.
- Ты чего? - спросила она.
    Так как он не покраснел, она не совсем поняла, что с ним. Он несколько засмотрелся на неё.
- Вопрос исчерпан, - наконец сказала Мила и ещё чуть-чуть подвинулась к нему.
    Пора было переворачивать пластинку. Это был настоящий французский „диск».
- Не будем переворачивать, а? - сказала девочка, посмотрев на него. - А то устанешь бегать...
Действительно, Серёжа плохо заметил, когда она  кончилась. Он знал, что не надо вставать, но наперекор себе сказал из глупого упрямства: „Ничего, я поставлю», и пошёл к радиоле. Увидев у себя в руке явно растаявшую конфету, он положил её на столик под торшером, с которого началось их знакомство.
Когда он сел чуть поодаль от неё, уже почти около валика, она доедала свою.
- Серёжа, у вас в классе мальчики дерутся? - спросила она.
Как раз недавно его соседа по палате побили сообща за поползновение стать грозой класса. Правда, он не участвовал. Но это было исключение. Он не мог бить человека. Тем более целой оравой. Про другие классы он мало знал.
- Ну… не очень, - сказал он.
- У нас тоже, - сказала она. - Но иногда...
- Я не люблю драться, - сказал он, стыдясь   что был скорей овцой, чем бараном.
     Правда, он знал по опыту, что баран в нём только дремлет. И не знал, что богатырская сила бывает только у Ягнёнка.
- Не любишь или боишься? - спросила она. - Ты не бойся, если боишься, это просто дело привычки. В девяносто восьми случаях из ста. Так папа говорит.
- Ну… - сказал он, не зная, как оправдаться и замолчал, впервые покраснев по другой причине.
Им обоим показалось, что явственно звякнула цепочка в прихожей за двустворчатой дверью около дивана. У Серёжи похолодело в груди.
- Отец?.. - еле выговорил он.
Девочка побледнев покачала головой. Серёжа вскочил, отчаянно озираясь. Мельком увидев расширенные синие глаза, он содрал со стены над диваном одну из сабель, и вытащив её, умчался на кухню, ступая на носки и чувствуя,  как будто ныряет в застылую прорубь. В коридоре был свет, но в прихожей было почти темно. Вдоль двери на цепочке виднелась светлая щель. С опаской осмотревшись, Серёжа подошёл к двери. Ему показалось, что вниз по лестнице
далеко пробежали шаги. Сердце билось как молот. Он зажёг свет и убедившись, что цепочка в порядке, захлопнул дверь. Потом позвал Милу и открыл двери в гостиную. Она ждала его у дивана с тяжёлой саблей в обеих руках.
„Бедная девочка», - подумал он с   щемящей жалостью, представив, как бы он чувствовал себя сейчас здесь один.
- Там была открыта дверь? - спросила она, садясь на краешек дивана.
- Да, - сказал он. - Вроде кто-то пробежал, но я не знаю точно.
- Куда? - сказала она.
- Вниз.
Она передёрнула плечами и посмотрела на него снизу вверх.
- Ты закрыл дверь, Серёжа?
- Угу, - кивнул он. - Может быть, ты забыла?
- Не знаю... - сказала она. - А на задвижку?
- Нет, - сказал он. - Пойдём закроем. Я не знаю… Давай саблю.
    Он положил её саблю на пол и проводил её в прихожую.
- Вообще-то здесь есть сигнализация, - сказала она.
Они вместе повесили назад сабли, и он прикасался к её рукам.
- А ты теперь не уйдёшь?
Он помотал головой, наслаждаясь близостью к ней во всех мыслимых смыслах. Они стояли в гостиной на ковре около дивана.
- Давай лучше вместе спать, а? - сказала Мила виновато. - Мы здесь поместмся, на диване.
     От этих слов Серёже стало тепло внутри. А потом жарко… Но только на миг. Ему хотелось сидеть рядом с ней на полу.
- Нет, ты сама спи, а я здесь посижу, - сказал он, показав на мягкий ковёр у дивана.
    Он был болотного цвета с розовым рисунком.
- Ладно, - сказала она, и принеся из другой комнаты две подушки с одеялом, легла на диване.
    Серёжа уловил тень уже слышанного и чудесного запаха,   как у его бабушки в шкатулке с ленточками и всякой мелочью.
- Это на всякий случай, - сказала она, похлопав по подушке. - Если ты захочешь спать.
Часы мелодично пробили час. Они вздрогнули, каждый на своём месте, и Мила хмыкнула от смеха. Она подвинулась к самой спинке, спиной к Серёже, и сказала: „Спокойной ночи». Он тоже сказал „спокойной ночи» и поднявшись, заботливо укрыл девочку одеялом. Тёмно-русые волосы рассыпались по белоснежной подушке.
„Вот бы здесь сейчас жить, вместо интерната», -подумал он.
    Но по правде говоря, с него было довольно и этого счастья. Даже лучше. Ведь он знал теперь, что увидит её, и часто. Хоть каждую неделю.
Он ещё не знал, что ему надо видеть её каждый день.
- Серёжа, - полусонно сказала она, повернувшись. - Ты здесь?
- Ага, - сказал он.
    Он как раз развёртывал свою конфету. Она уже немного охладилась и за¬сохла. Но ему не показалось, что девочка боится.
- Ты знаешь, папа мне оставил пистолет, а я забыла про него... - сказала Мила.
- Тебе? - удивился Серёжа, застыв с откусанной конфетой во рту. - Он что, военный?  Военных он скорее жалел, чем уважал. Кроме своего дяди Пети-подполковника и папиного
знакомого дяди Бори. И ещё отца Юрки Осипова.
- Нет, полковник КГБ.. Не мне, а просто на всякий случай. Он всегда так делает... Чтобы я не боялась. Он вон за той дверцей, на нижней полке.
Мила показала, высунув руку из-под одеяла.
    Серёжа забыл, что у него во рту конфета и остался с открытым ртом. Этого он не мог ожидать. КГБ было мрачно и даже страшно. Оно было опорой этого мёртвого прогрессистского режима. Но у него был открытый ум и душа. И главное...
- Ты чего, Серёжа? - спросила девочка, увидев его растерянное лицо.
Подняв глаза, он увидел её лицо на подушке, с небесными синими глазами. „КГБ» уплыло в туманную даль сознания. Его взгляд упал на протянутую из-под одеяла руку. Она была рядом на диване.
Он чувствовал себя виноватым. Ему мучительно захотелось поцеловать эту руку в сером манжете. Но он не мог.
- Вон там, - сказала она.
    Она пошевелилась, устраиваясь насовсем к нему лицом.
Он поднялся и подошёл к  книжной стенке. Девочке казалось, что он всегда был здесь и даже вырос вместе с ней. Но ей было с ним очень интересно. И ещё как-то...
- Нет, за той дверцей, правее, - сказала она.
Серёжа открыл её и увидел большой пистолет,  гораздо больше, чем газовые пугачи у его папы.
- Можно посмотреть? - спросил он, оглядываясь.
Она всё так же смотрела с подушки синими глазами.
- Ага, - сказала она. - Только ничего не трогай, а то нам достанется.
Первый раз в жизни он держал настоящий пистолет. Он был в два раза тяжелее, чем Серёжа ожидал. Он повертел пистолет, послушно ничего не трогая, и положил на место.
- А ты всем показываешь? - спросил он.
- Кому это?
- Ну, товарищам.
- Нет, что ты, это нельзя. Серёжа кивнул.
На подушке и с распущенными тёмными волосами у неё было какое-то домашнее лицо, не такое, как в капюшоне и стылой мгле под жёлтыми фонарями. - А если бы ты была одна? - вспомнил он.
- Ну и что? Позвонила бы дяде Васе. Он здесь на нашем этаже живёт. Не беспокойся, мне папа все указания дал.
- А ты умеешь стрелять?
- Ага, - сказала она. - Мне папка показывал.
Серёжа вернулся на своё место, сев на ковёр рядом с ней. Мила подвинулась к нему, переместив голову на ближнюю подушку.
- А ты вправду не хочешь спать? - спросила она.
    Он покачал головой.
- И я тоже, - сказала девочка.
- Как же ты завтра в школу пойдёшь?
- Посмотрим, - беспечно сказала она. - Может, прогуляю первый урок.
- А папа?
- А он у меня не очень строгий... Когда как, - поправилась она. - Заставляет в тапочках ходить, и вообще…
„Всё ясно, - подумал Серёжа, вспомнив серые носки. - Хотя здесь не холодно».
    Мила снова зашевелилась.
- Серёжа, - позвала она, приподняв голову. Он смотрел в тёмное окно за приоткрытой зана¬веской.
- Что?
- Можно, я в пижаму переоденусь?.. А то так неудобно.
- Конечно, - быстро сказал он, чтобы её не стеснить.
    Он не понял, почему она спросила.
- А ты выйдешь на  кухню? - спросила Мила, свесив с дивана ноги в носочках.
    В пижаме она была не такая красивая. Так ей казалось.
    Он вскочил.
- Угу, - сказал он.
    Уходя, он увидел, как Мила встала, оглаживая длинную узкую серую шерстяную юбку. Она была снова почти совсем как светская девушка. Он посочувствовал. Он сам наверняка не мог бы спать в одежде.
В кухне  Серёжа стёр со стола и домыл посуду. На голубом столе остался только „Пиф» и вазочки с сахаром и печеньем.
- Пора! - крикнула Мила из комнаты.
Она сидела, облокотясь на подушку, и совсем не хотела спать, Пижама была белая с синими василь¬ками. Она натянула на себя пышное одеяло, до воротника пижамы.
- Хочешь мои марки посмотреть? - спросила она.
- А ты собираешь?
- У меня десять альбомов.
- А у меня два, то есть три было, - сказал он. - Но теперь я их продал, в седьмом классе.
     А у тебя наши или иностранные?
- Всякие… Какие папа приносит, такие я и кладу. Но я люблю собирать зверей, ещё с семи лет.
- А я колонии собирал, - сказал он. - И страны разные. Некоторые по пятьдесят копеек.
- Ты сам покупал? - удивилась она.
- Ну да, - сказал он. - Мы с товарищем в центр ездили, около Детского мира.
- А ты далеко живёшь?
- В Ховрино.
Мила слегка прыснула. Ей это показалось смешным.
- А где это?
- По Дмитровскому шоссе, знаешь?
- Не-а.
- Ну, отсюда час ехать.
- На метро?
- Да, - сказал он. - До Войковской, а потом на автобусе.
- А, Войковская, - кивнула она. - А на автобусе сколько?
- Полчаса.
-А,- протянула она, посмотрев на него.
     Совсем как в „Трёх толстяках».
- Далеко… А тётя где?
- Тётя? – сказал он. - Возле улицы Горького. На четвёртой Тверской.
- Сколько ехать?
- Отсюда - полчаса… или больше.
- А я на метро мало езжу, - пожаловалась она. - А с родителями - на машине. Служебной. Служебные машины и большие чины были не из его мира, но на этот раз он отнюдь не
почувствовал неудовольствия. Он стоял, не зная, что делать, и смотрел на девочку, напо¬ловину прикрытую пышным одеялом в пододеяльнике.
- Ну садись, - сказала она, показав на место рядом с собой. - Только возьми вон с той пол ки красный альбом.
Серёжа только сейчас увидел три книжные полки ёлочкой над торшером. Взяв тяжёлый боль¬шой красный альбом, он подошёл к дивану.
- Садись здесь, - показала Мила, отодвинувшись дальше в угол.
     Он сел боком на край чёрного дивана, собираясь раскрыть альбом. Почти весь диван был занят белым одеялом.
- Подожди, - сказала она, и бросив свои подушки в другой угол, передвинулась в сторону. Она была в пижаме. - Садись.
Она убрала одеяло, чтобы он мог сесть, и облокотилась на спинку.
- Ой, - сказала она, - ты не стесняешься?
Он отрицательно помотал головой и сев от неё чуть дальше, чем нужно, отдал ей красный альбом.
- Здесь у меня самые лучшие, - сказала она. - Придвинься.
     Он послушно придвинулся. Она дышала у него над самым ухом.
- Вот эта вот зелёненькая мне нравится, - сказала она.
    Марка была очень  красивая, с попу¬гаем. Он такую ещё не встречал: Южная Родезия. Серёжа смотрел и на марки, которые она показывала пальцем, и на её руки, которые переворачивали листы. Альбом был полон перво¬классных марок, почти все - с животными.
Кончив перелистывать, её руки без церемоний отложили альбом. Они были теперь в свобод¬ных рукавах фланелевой пижамы.
- Давай ещё посмотрим, - сказал он, не в силах встать.
- Серёжа.. ты хорошо говоришь по-французски? - спросила она.
Он повернулся и оказался лицом к лицу со сказочной феей с тайной в раскрытых глазах. „Глаза девушки не то же, что глаза юноши, как не то же меч и ножны».
Китайская мудрость.
- Ничего, - сказал он скромно.
- Скажи что-нибудь...
1 - Qu’est-ce que tu fais demain apres l’ecole?
    У него получалось без  акцента и очень красиво. Мила с восхищением взглянула на него. Она не знала, что он любитель, а не ученик. Он любил французский за его красоту, и потому говорил хорошо даже тогда, когда ещё совсем не мог читать, лазая в словарь двадцать раз на странице тонкой адаптированной книжки.
2 -  Chais pas, - сказала она, ожидая.
3 - Est-ce qu’on peut te voir?
4 - Mais oui, surement,  - сказала быстро девочка.
У неё почти не было акцента и выходило так нежно, что он перестал дышать.
5 -Ou?
6 - Par ici meme,
7 - Et ton pere?
8 -Il sera la. Mais allons Serge, tu ne crois plus le voir cette nuit? - осведомилась она, глядя на него.
Серёжа не думал, что в спецшколе так хорошо учат. У него не было знакомых из спецшколы. Впрочем, она вполне могла быть и лучше других.
9 - Si,  - смутился он. - С'est que je n'ai jamais еu une amie comme toi et... -  он посмо-трел на неё.
10 - Et autrement?
11 - Aucune... Et je ne sais pas que lui dire, c’est tout.
Мила легонько хмыкнула со своего места. Серёжа оглянулся и увидел рядом полуоткрытые губы и большие синие глаза. Она прикасалась  к нему плечом… ещё с тех пор, как они смотрели марки. Он снова начал раснеть.
12 - II va te dire quelques choses lui-meme, c’est a coup sur.
13 - Par example?
14 - Ce n’est pas un type a se taire,  quand on peut faire de la. pedagogie.
15 - Ah bon. Et qu’est-ce qui m’attend, a la fin?
16 - As-tu vraiment peur de lui? - сказала она заинтересованно. - Papa ne te fera point trainer des boulets de fer. Et ton pere, comment est-il? - вдруг спросила она.
Серёжа не нашёлся, что ответить, и ощутил её руку у себя на рукаве.
17 - Не бойся, - сказала она. - On te verra ici demain apres-midi.
- Он ничего… только рано спать заставляет, - сказал ещё больше краснея Серёжа и уже не чувствуя ничего, кроме прикосновения синеглазой девочки из сказок в пижаме.
18 - J'ai un tas de photos de famille.Tu veux voir? - спросила она, забирая у него из рук свой альбом.
- Угу, - кивнул он.
19 - Alors va les chercher a cote des autres albums la-bas, О. К. ? - показала она на ту же полку.
    Серёжа нашёл в ряду разношёрстных альбомов один с фотографиями и пошёл назад. Он увидел бледное лицо девочки в тени от абажура на диване. Она смотрела на него с каким-то особым выражением.
    Он был среднего мнения о своей внешности, хотя  и мало о ней думал. И уже перестал немного стесняться при Миле своей одежды. Он остановился. Она теребила пальцами обложку альбома, который он забыл на диване.
- Давай смотреть? - сказал он, сев чуть поодаль от неё.
    Мила молча взяла альбом и открыла. Альбом был из старых фотографий. Серёжа заметил мо¬лодого офицера с невестой. Он чуть придвинулся.
- Это папа с мамой, - сказала она. - А это дядя Петя... А это я, - сказала она, ткнув пальцем в девочку со светлыми косичками и октябрятским значком и с насмешливым выра¬жением на лице.
    Он знал, что это Мила. Когда её рука стала переворачивать следующий лист, он сказал:
- Мила...
    Она посмотрела на него. Её рука замерла. Эта рука была для него дороже всего.
- Давай смотреть? - предложила она.             Серёжа только кивнул.
- Это опять дядя Петя с тётей Наташей, - сказала она. - После войны.
Дядя  Петя был в форме.
- У тебя есть дядя Петя? - вспомнил он.
- Ага.
- И у меня тоже.
- Правда? - задумчиво сказала она. - Мы с тобой прямо как близнецы.
- И у него дочь Наташа.
    Мила посмотрела на него.
- Ничего себе, - сказала она.
- А он военный? – спросил он.
- Угу, - кивнула она. - А у тебя? - спросила она, расширив глаза. Серёжа молча кивнул.
- Слушай, а вдруг это один и тот же?!. - выпалила она. Серёжа улыбнулся.
-  Нет, - сказал он. - Не тот… мой в Тбилиси живёт.
- Я так и знала, - сказала она. - У тебя мама армянка?
- Откуда ты знаешь?
- Ты похож на француза с синими глазами. А грузинки на русских не женятся.
- Что это у тебя? - неловко указал Серёжа на шею девочки.
    У неё из-под расстёгнутого воро¬та выбилась золотая цепочка.
- А… Это, - сказала она, приподнимая её. - Крестик… Хочешь покажу?
    Серёжа удивлённо посмотрел на неё.
- Угу, - кивнул он.
Мила вытащила маленький золотой крестик с рисунком и синью и показала ему. Цепочка была короткая, и ему пришлось наклониться. В середине крестика был нарисован золотом такой же крест, как на церкви. У Милы появился соблазн потрепать его за волосы, но она из вежли¬вости удержалась. Вместо этого она дунула ему в голову.
- Немецкий, - сказала она.
Серёжа посмотрел на неё в восхищении и опять удивился.
- Папка привёз, - пояснила она. - Вообще-то меня в другом крестили. - А ты крещёный?
- Ага, - сказал он. - В Тбилиси.
- В какой церкви? Православной? - зачем-то спросила она.
    Он пожал плечами.
- Ну да... А какая там ещё есть?
- Армянская, католическая, - сказала она со знанием дела. - Мало ли.
- А ты что, веришь в Бога? - спросил он, недоумевая.
    Он не очень уважал, когда носили из-за моды.
- Ага, - сказала она просто. - Только никому не говори.
Он кивнул, не понимая, как это может быть. Он знал про верующих детей в СССР, но они были обычно баптисты и вроде совсем не такие. И явно не у таких родителей...
- А ты не веришь? - спросила она.
-  Да, - сказал он. – Существование  Бога нельзя доказать и нельзя опровергнуть, - пояснил он, смущаясь. - По¬тому что Бог по определению всемогущ. Поэтому всё зависит от воспитания. А меня воспитали неверующим…
Он действительно завидовал верующим, и знал, почему. Мила слушала,  затаив дыхание.
- Значит, ты агностик, - сказала она.
- Наверно, - сказал он.
    Он понимал это слово примерно. Вообще его философия была больше основана на чувстве и размышлении, чем на чтении или поучении. У этой девочки было явно наоборот.
- А как же… А в церковь не ходишь? - не веря своим глазам спросил он.
    Рядом с ним сидела красивая синеглазая девочка с крестиком на пижаме с цветочками. Как  Алёнушка…
- Иногда, - застенчиво сказала она.
- А родители?
„Не знают, может,» - подумал он.
- Иногда, - повторила Мила, обращая к нему чем-то смущённое лицо.
    У Серёжи захватило дух от того, что он видит её рядом с собой.
- Но я не должна была говорить… - сказала она с сожалением. - Ты никому не скажешь?
    Он смотрел на неё, не веря своим ушам. Это не укладывалось в голове. Но она не шутила.
- Как… И никто не знает? - наконец пробормотал он, чувствуя себя дураком.
    Она долго посмотрела на него.
- У нас ведь свобода слова, ты что, не знаешь? Не спрашивай.
- Ладно, - кивнул сбитый с толку Серёжа.
- Поклянись, что никому не скажешь, - попросила она. - Никогда в жизни. Пока я не разрешу, ладно?
    Серёжа заглянул ей в синие глаза и сказал:
- Ладно.
- Молодец, - сказала она и слегка потрепала его по голове.
Серёжа продолжал смотреть ей в глаза, не в силах отвести взгляда и чувствуя, что погру¬жается в них с головой. Он заставил себя отвернуться.
- Тебе повезло, Мила, - сказал он.
- Почему?
- Что тебя приучили так с детства.
- А ты тоже приучись, - сказала она. - И будешь как я. А то не буду с тобой дружить, - добавила она выжида¬юще.
Серёжа видел, что у неё это просто минутное наитие, и ощутил горячую благодарность к этой милой девочке.
- А как? - спросил он, желая только узнать, что она думает.
     И вдруг понял сам: ведь доста¬точно захотеть, и всё. Если разум скован, то зачем верить в то, что тебе не нравится?
     Зачем верить в то, что тебе не нравится?
- Ты ведь сам сказал, что не можешь доказать. Слушайся тех, кто знает. Эта идея  была для него нова.
- А кого? - спросил он просто так, но в то же время наслаждаясь всем, что она говорит, как говорит и звуком её милого голоса.
- Мой папка тебе живо объяснит, - нелогично сказала она.         Серёжа вопросительно посмотрел на неё.
- Ой да, - спохватилась девочка. - Я забыла.
    Она взяла с него слово.
- Я и так уже верю, - сказал он.
- Правда? - обрадовалась она.
Ей стало неудобно лежать, опираясь на локоть, и она подняла колени под одеялом. Красный альбом с марками съехал с одеяла на чёрный диван, к другому раскрытому альбому между нею и Серёжей.
-  Знаешь, Серёжа... – задумчиво сказала она. - Я иногда мечтаю, чтобы быть на месте Тави, как в „Блистающем мире». Когда он забрал её с собой. Или про алые паруса, как Ассоль. Или как будто я еду с кем-нибудь по неведомой планете на вездеходе с прозрачным колпаком. А. там разные чудовища или вулканы.. Я „Катриону» уже второй раз читаю. Только я не такая… я бы не обижалась. А ты?.. – она чуть помолчала. - А ещё я люблю на машине ехать в дождь, когда струи так и стекают по стеклу, а вокруг лес мокрый, сады, дома, серое небо... Ты поедешь завтра с нами на дачу?
    Серёже понадобилось время, чтобы вернуться с небес и ответить на вопрос.
- Неудобно, - сказал он. - А возьмут?
- Конечно, - сказала она просто, чуть повернув к нему голову, убрав назад тёмно-русый локон и обхватив руками колени, накрытые одеялом.
Он взглянул на неё, посмотрев чуть дольше в её глаза, не в силах отвести взгляд и чувствуя, что утопает в них. Он видел перед собой лишь глубину раскрытых для него тёмно-голубых глаз и знал про приоткрытые алые губы. Их лица приблизились и губы соединились в поцелуе. Он утонул в её глазах, и их души слились в одну в небесном экстазе. И им открылось Небо… во всех смыслах этого слова.
    Но пока они не знали этого.
…………
     Губы девочки пахли чистотой. Он поцеловал её руки, потом ноги в серых носочках и крестик на золотой цепочке.
- Ты уже никогда не уйдёшь? - сказала Мила.
От невыразимой любви он обнял её и прижался головой к её плечу, услышав как бьётся сердце. Она сидела всё в той же позе. Было неудобно, но он ничего не замечал.
- Ты знаешь, я в тебя влюбилась ещё в кассе, - сказала она.
Серёжа вспомнил как сон синеглазую девушку в капюшоне. Конечно, и он. Он вообше легко влюблялся. А в эту девочку...
- И я, - сказал он.
- Можно считать это объяснением, - подытожила Мила, повернув к нему бледное лицо, обрам¬лённое чуть вьющимися тёмными волосами. Она сидела немного боком, и когда смотрела на него, её лицо было в тени. - Хочешь со мной вместе жить? Потом.
Ей было пятнадцать лет. Он был готов хоть сейчас.
Он уже соскучился по ней, и отодвинувшись, увидел мечтательные глаза девочки.
- Да, - едва сказал он, отняв и поцеловав её сцепленную на коленях руку.
    Она взглянула на него, не вырывая руку.
- О чём ты думаешь? - спросил её Серёжа.
- Так… вспомнила одну книжку, - сказала она. - Там про путешествие на Утреннюю звезду. Планета такая. Губа¬рева, читал?
- Ага, - кивнул он. - „Я знаю».
Она у него была. Там было три повести. И картинки настоящие, как в старом „Незнайке». Такую книгу он бы сам хотел написать.
Она поняла.
- Давай что-нибудь делать? - сказала она.
    Она провела рукой по его голове. Ей давно уже хотелось это сделать. Ему представилась белая рука в белоснежных кружевах. В её голосе не было и тени сна.
„Ты - моя душа», - подумал он, не в силах оторвать от неё глаз.
- Ты - моя душа, - сказал он. – Мила...
Он встал на  колени на мягком диване, чтобы обнять её.
- Сядь, Серёжа, - сказала она.
    Он послушался.
- Ты знаешь... – призналась она. - Я теперь не могу без тебя жить. Ты любишь вместе читать? - спросила она.
- Иногда, - сказал Серёжа. –Ас кем?
Он представил, как читает с ней О.Генри или „Золотую  цепь».
-  Да, - сказал он. - С тобой.
- А мы часто вместе дома читаем, с папой и мамой. Давай читать что-нибудь? Я сама могу... Он мог бы её слушать хоть всю ночь.
- А как ты меня заметила, Мила? - всё же спросил он.
- С твоим романтическим видом… я не могла пройти мимо, - сказала она.
- А откуда у тебя второй билет?
- Это папа хотел со мной пойти. Но его на работу вызвали.
- А что ты про меня подумала?
- Я тебя знала… - сказала она. -.Как-то догадалась. Когда ещё ты в очередь встал, а сначала посмотрел на афишу. Только не думала, что у тебя папа дипломат.
- Да? - удивился Серёжа.
    Он вспомнил афишу „Трёх толстя:ков».
- Ну да, - сказала она. - Здесь я просчиталась. Думала, ты из простых.
- А я нет, - сказал он. - Ты была такая... Как будто из высшего света.
Мила заразительно рассмеялась.
- Встречают по одёжке, а провожают по уму. Но это сюда не подходит. Серёжка, у тебя иногда такое мечтательное выражение... Как будто ты на небе. Можно я тебя буду так звать?
- Угу, - ответил он, и вправду на небе.
У него возникло неудержимое желание поцеловать девочку. Она была такая притягательная и милая… Мила устала сидеть и облокотилась спиной в угол дивана, смотря оттуда на Серёжу синими глазами.
- Мила.., можно тебя поцеловать, - спросил он, краснея.
- Нет уж, - сказала она. - Хватит одного раза. Ты думаешь, я деревянная?
    Серёжа покраснел как рак.
- Ты ни разу ни с  кем не целовался? - спросила она, и так догадываясь.
- Не, - помотал он головой. - А ты? - спросил он.
- Ты что, с ума сошёл? У нас во всём  классе только две девочки целуются, наверно. И то неизвестно с кем. Папа меня бы в монастырь отправил.
Серёжа не сразу сообразил, что она шутит про монастырь.
- Вообще, мальчишки такие вредные бывают, - сказала она. - Только пристают.
- Ну, не все наверно, - сказал Серёжа.
    У него в классе были неплохие ребята. Особенно двое. Один родился в Швеции, а другой - в Исландии. И такие же по виду и по нраву. Как древние викинги. Это было удивительно.
- А чего ж ты меня спросила? - слегка обиделся он.
- Просто интересно, - сказала она, закусив губу. - А я бы не стала ни с кем целоваться. Противно. - Кроме тебя, - добавила она.
Ему показалось, что это не девочка с тёмными ресницами и синими глазами, а ангел.
„Может, в человеке бывает ангел?» - подумал он.
- А что тебе понравилось? - спросил он.
- Что ты всё время краснеешь и не пристаёшь, - невозмутимо ответила Мила.
    Серёжа чуть покраснел.
- Ну и вообще, - сказала она.
- А к тебе пристают? - спросил он.
- Да… иногда, - сказала она. - Один особенно. Проходу не даёт. Но ты его не побьёшь. Он сильный.
    Серёже опять стало стыдно за свою бесполезность в этом деле. Это было его больное место.
- Хочешь, мой папка научит тебя драться? - сказала Мила. - У него один друг есть. Все виды борьбы знает. Он говорит, обычно у ребят, которые дерутся, просто есть учители хоро¬шие. Нy, кто-то их учит. В семье или на улице. А от природы боевых в Москве шесть процентов.
Серёжа смущённо кивнул, не заметив, что она сказала.
- Не знаю... - сказал он. - Я вообще-то могу ударить. И даже убить. Но только не кулаком. Особенно по лицу. Как-то рука не поднимается.
- Да? - спросила Мила, глядя на него с явным интересом. - Папа говорит, что бывают такие особые люди, первой касты. Только это очень редко. Они самые мирные и самые воинственные. Как Сократ или Гитлер. - Но всё равно он тебя научит, - прибавила она.
- А откуда ты знаешь, что он захочет?
- Ты что, Серёжка? У тебя наверно комплекс. Или ты думаешь, он дурак? Я же его знаю.
    Серёжа сидел, повернувшись к ней, а она у себя в углу, как в .кресле. И смотрели друг
на друга. Волосы девочки с боков не доставали до плеч. С улицы слабо донёсся автомобильный гудок. Серёжа встревоженно посмотрел на окно за занавеской.
- А чего ты в форме? – спросила она. -У вас не разрешают в другой одежде ходить?
- Нет, просто... Вообще-то разрешают в чём хочешь, даже на уроки. В старших классах.
- А-а.. - понимающе сказала она - Твои приучают тебя к аскетизму?
- Угу, - кивнул он, смотря исподлобья на девочку. - Угадала.
- Ничего… не грусти. У моих ты тоже ходил бы так. Мне повезло, что я девочка. А девочка должна быть красивой. Как ты думаешь?
Серёжа кивнул головой. Он был совершенно согласен. Красота была его страстью. Конечно, не только внешняя. Они замолчали и опять стали глазеть друг на друга.
- Ты про что думаешь? - сказал Серёжа.
- Про монастырь, - сказала девочка.
- А он догадается?
- Не волнуйся, догадается. – сказала она.
- Я ему сама скажу, - вдруг сказала она, положив свою руку ему на.колено и заглядывая
в глаза. - Ты знаешь, я никогда в жизни ни в кого не влюблялась. Только в кино и в к книгах. Папка с мамой далее удивлялись.
Рука была маленькая, как у девчонки.
- Д-да?.. - пробормотал Серёжа, удивляясь сразу всему, что она сказала.
- А ты влюблялся?
- Я?.. Три раза, - ответил он.
- Давно? - спросила Мила.
- Первый раз во втором классе. Её тоже Милой звали, как тебя.
Про это он никогда ни с кем не говорил. Хотя и молчаливо признавался, когда к нему приставали дома. Особенно мама.
-Красивая?
Он кивнул.
- А потом?
- В четвёртом  классе, в Турции.
- Ты же один был там в классе?
- А она была из третьего  класса. Там три девочки и один мальчик был.
- Как зовут?
- Нина Ковригина.
- Тоже красивая?
- Ну... ага.
- Какие глаза?
- Голубые, - сказал он. - Синие… Как у тебя. Я карие не люблю.
- А зря, - сказала она. - Бывает ничего.
- Да?
- Ну и как она?
- Что?
- Любила тебя?
- Она не знала.
Он вспомнил, что вообще-то она догадывалась и даже сама один раз допытывалась у него, с другой девочкой, на галерее второго этажа. А он сказал „нет»… потому что стеснялся. Они тогда придумали ещё шифр, а он его не знал.
А в другой раз зимой, когда они вчетвером играли вечером в глубоком снегу на краю поля, где оно спускалось к посольской ограде. Там были ещё кусты. Снег был мягкий и липкий. Горели звёзды. Мальчика из третьего .класса вечером никогда не было. Он не жил в посольстве, а только учился. Его звали Саша Сухов.
А ещё один раз тоже зимой, на заснеженной ледяной горке. Все три девочки к нему приставали, кого он любит. Но он разочаровал их, так ничего и не сказав. Ему это нравилось, но было стыдно. Хотя тогда ему совершенно нечего было стыдиться...
- А во втором классе?
- Тоже… Я же не мог признаться.
Он помнил, как один раз они с Милой остались вечером в школе, для какой-то репетиции. Это было зимой, в третьем классе. Тогда они учились во второй смене до вечера. Сначала там ещё кто-то был, но потом они почему-то остались одни. Они о чём-то разговаривали. Но он больше от¬вечал. Сейчас ему казалось, что они остались одни не случайно. Но не тогда… Он помнил, как на про¬щанье Мила спросила: „А правда, для чего эта штука?» - на синий колпачок от шариковой ручки. Потом она пролезла в дыру в заборе. Было совсем темно. Она жила рядом, в больших жёлтых домах, недалеко от станции. А ему ещё надо было тащиться полчаса до своего нового дома на новом Коровинском шоссе - по старой бывшей подмосковной улице со старинными трёхэтажными домами, а потом через поле, на  краю которого ещё оставался ангар со ржавой заброшенной сельхозтехникой. В то время в Ховрино говорили „ поеду в Москву», а не „в центр».
- Почему? - она с интересом посмотрела на него.
- Ну.. не знаю,- сказал он. - Боялся… или стыдно было.
- Стыдно? А ты разве нехороший был?
Серёжа не совсем понял, что она имеет в виду.
- А… - сказал он, чуть краснея.
- Ты опять краснеешь, друг мой.
Её глаза смеялись. Ему вдруг показалось, что она нарочно вводит его в краску.
- Нет, - сказал он, чуть насупившись.
    Потом прибавил:
- Тогда нет.
- А сейчас? - с интересом спросила она.
- Сейчас… сейчас, в общем… ну... Что ты спрашиваешь?
- Мне интересно.
- Да ну тебя, - сказал он вдруг.
Мила наконец рассмеялась.
- А потом? - спросила она.
- Потом... в седьмом классе, - сказал он. - В кино пошёл с другом на каникулах, восьмого января, и влюбился.
В первый раз в жизни он сказал это о себе кому-то другому.
- В .кого? - Мила смотрела на него в упор из своего угла дивана.
    Она опустила коленки и чуть упёрлась ногой под одеялом в его колено. Одеяло закрывало её до пояса.
- В Лину Бракните, - сказал он. - Она там играет. В „Трёх толстяках»… Ты смотрела?
- А-а... вот оно что, - протянула она пинкертоновским тоном, вскользь кивнув в ответ на вопрос. - Теперь всё ясно. Я заметила, как ты на афишу смотрел.
- А теперь ты кого любишь? - спросила она просто так.
Серёжа поднял глаза. Любовь находила на него волнами, не равномерно. И увидев сейчас перед собой эту девочку, он снова растерялся. Смотреть ей в лицо было блаженством. Но он не смел слишком долго.
Ни о чём не думая, Серёжа быстро наклонился и поцеловал ногу под одеялом. Он посмо¬трел на девочку. Она смотрела на него в восхищении, как будто получила в подарок вело¬сипед .
- Целуй лучше руку, а то неприлично будет, - посоветовала она.
    Не отрывая глаз от лица девочки с немного растрёпанными волосами, Серёжа нашёл и поцеловал её сопротивляющуюся руку.
- Значит, ты не признаешься моему папе, что влюбился в меня? - сказала Мила.
- Почему?.. – пробормотал он. - Если ты, то и я тоже.
     Не совсем понимая однако, как он это сделает.
- Ну а первый? – спросила она. - Так положено.
Серёжа снова почувствовал, что девочка его подзуживает, и сказал:
-  Отвяжись.
- Ничего себе, - сказала она, довольно улыбаясь. - Наконец-то заговорил по-человечески. А правда, Серёжа, что ты ему скажешь? - спросила она.
- Ну, если ты хочешь, - сказал он, уже смелее. В конце концов никто его не съест. Хотя... „Там видно будет», - подумал он. - Что-нибудь…
- А как?
Она и сама не имела понятия.
- Там видно будет, - сказал он. - Если хочешь, вноси предложения.
- А я думала, ты на этом деле собаку съел. - Ты любишь козинаки? - вдруг спросила она.
- Ага.
- Откуда ты знаешь?
- Ниоткуда, - сказала она. - Просто я тоже люблю. Принеси мне конфету, а?
    Наконец-то она его о чём-то попросила.
Он не знал ещё, что его будут просить. И что .когда королева Мели попросила кубок воды, витязь Раэгрин услышал её в лесу и прошёл сквозь ворота замка, растолкав оцепеневших слуг чародея Морвида и став у дверей, как железная статуя. Это было это около Мурома.
- Какую? – спросил он. - Мишку?
- А у меня других нет, - сказала она. - Вчера было много, когда гости были. Но я всё раздала в классе, чтоб не объедаться.. А то я слишком много конфет ем. - Не знала, что ты придёшь, - добавила она.
- Много? - протянул он. - Я могу штук десять съесть.
- За сколько?
- За один раз.
- Ну и что? - сказала она. - Ты пить не хочешь?
- Не-а, - сказал он и пошёл на кухню.
- Я тоже возьму, ладно? - сказал он, возвращаясь оттуда. - Бери.
    Она округлила глаза, медленно махнув вверх ресницами.
- Ешь, раз уж взял, - сказала она, посмотрев на него секунд пять. - И больше не лезь с  пустыми вопросами, как говорит моя мама. Когда мы пирог с малиной делаем. Жалко, ты не пробовал. Всё съели, в этот раз. В следующий раз на Новый Год сделаем. - А твоя хорошо готовит?
Мила ждала ответа, наполовину засунув конфету в рот.
- Ага, - сказал Серёжа. - А почему у вас гости были?
- У меня день рождения было, - сказала девочка, снова обняв колени под одеялом. Ей было неудобно сидеть вытянув ноги,  когда было не во что упереться.
- Да? - страшно удивился Серёжа. - Прямо вчера?
- Ага.
- А как же твоя мама?
- Ты думаешь, её не было? Она только сегодня утром уехала. На электричке.
- А где у вас дача? - спросил Серёжа.
- В Шереметьевке.
- Хорошее место?
Он его не знал. Они оба жевали конфеты. У неё слегка испачкались губы в шоколаде.
- Ты там был?
- Не-а.
- Там хороший пруд есть, - сказала она. - И речка тоже. Ты хорошо плаваешь?
- Ага, -  кивнул он. - А что тебе на день рождения подарили?
- Велосипед, - сказала она. - Хочешь покажу?
- Ну-у... - начал Серёжа.
    Ему хотелось уступить к посмотреть, но было гораздо интересней смотреть на неё тут, не сходя с места.
- Пошли, - Мила вскочила, откинув одеяло и ускользнула в прихожую. Велосипед был иностранный, с небольшими колёсами и белыми шинами.
- Тебе нравится? - спросила она.
Посмотрев с одобрением на новый велосипед, Мила чуть нагнулась к входной двери и тихонько послушала.
- Никого нет, - сказала она полушёпотом.
    Она была в пижаме с синими васильками.
- Пошли, Мила, - сказал он. - Тебе не холодно?
- Вот новости, - сказала она. - Ты прямо как моя мама.
- Давай я на  кресло сяду, - сказал Серёжа, войдя в комнату.
    Здесь было прохладней.
- Тебе здесь неудобно, Серёжа? - спросила Мила, накрывшись до подбородка одеялом.
    Он тоже почувствовал, что стало чуть зябко от форточки.
- Может, ты спать захочешь, - сказал он.
Он хотел, чтобы она поспала.
- Ты мне не помешаешь, - сказала она.
Она опустила ниже подушку и растянулась на просторном диване.
„Как принцесса», - подумал Серёжа, глядя на пышное одеяло в белоснежном пододеяльнике.
- Садись там, - показала она себе в ноги.
- Сейчас, - сказал Серёжа. - Ты хочешь пить?
- Не-а.
Выпив на кухне холодной воды из эмалированной кружки, он вернулся. Мила лежала и ждала, когда он придёт.
- Знаешь что? Давай читать что-нибудь? - сказала она. - Хочешь „Незнайку»?.. „В Солнечном городе»?
Серёжа считал, что было поздновато для чтения. Хотя спать не хотелось, но голова была лёгкая и как-то гудела.
- А если не хочешь, тогда можно рассказывать, - сказала Мила.
Часы мелодично пробили три. Они посмотрели на стену, возле книжных полон с книгами и альбомами.
- Давай, - сказал он. - А чего?
    Девочка упёрлась в него ногой под одеялом.
- Ну, что-нибудь, - сказала она. - Знаешь, мы в лагере долго ночью рассказывали. Одна девочка у нас могла хоть до утра говорить. А вожатая всегда приходила и прекращала это. Часов в одиннадцать.
- Давай, - сказал Серёжа.
- Ну рассказывай.
- А ты?
Ему хотелось послушать её.
- Я ничего не знаю.
Он вспомнил сцену ночью в „Трёх толстяках».
- А что ты любишь? – спросил он. - Сказки?
- Ага, - кивнула она. - Или разные истории.
- Я Андрюшке про Мака, Пита и Криса рассказывал.
- Интересно?
- Угу, - подтвердил он. - Например, вторая часть, как они шли, шли по какой-то равнине. Нет, они ехали на конях, все вместе, по пустынной, немного болотистой местности. Потом увидели какой-то старый, разваленный сарай или домик. Слезли, вошли. Там было всё ветхое и гнилое. Мак увидел бочонок, валявшийся у окошка.
- Смотри-ка, бочка, - говорит Пит.
Крис поднял его и осмотрел. В бочонке что-то булькало. Но он был запечатан.
- Дай мне посмотреть, - сказал Пит.
- Погоди, - сказал Крис.
    Но Пит не хотел ждать. Ему хотелось пить. Тогда Крис вышиб из бочонка затычку, чуть не выбив дно.
- На, пей, - сказал он.
- А что там? - спросил Пит.
- Откуда я знаю.
- Дай я посмотрю, - сказал Мак.
- Постой, - сказал Пит и понюхав, отпил из бочонка.
    Он был тяжёлый.
- Ну что? - спросил Крис.
- Ничего, - сказал Пит и ещё отпил.
    Он пил долго.
- Дай-ка мне, - сказал ему Крис и тоже отпил порядочно. После него стал пить Мак. Там оказалось вино.
Потом они поехали дальше. А они были кто в чём: Мак - в куртке кожаной с титановыми пластинками, Пит - в латах, а Крис - в  кольчуге. Он её снял с убитого рыцаря. Сгущались сумерки. Лошади постепенно зашлёпали копытами по воде. Она очень медленно становилась всё глубже и глубже, - сначала по щиколотку, а ещё через час - по колено. В сумерках дороги и ничего вокруг уже не было видно. Стало почти темно, и была только заметна обширная поверхность воды. Лишь где-то вдали что-то торчало. Когда вода стала лошадям выше колен и стремена начали задевать её, Пит сказал:
- Может, обратно.пойдём? А Мак сказал:
- Нет, лучше дальше. Может, лужа кончится.
Они ехали, ехали, но это оказалась не лужа, потому что вода становилась только всё глубже. Делать было нечего. Надеясь, что выйдут, они продолжали ехать вперёд, но напра¬вление нельзя было определить. Где-то далеко-далеко в темноте виднелось зарево.
- Что это там горит? - сказал Крис.
- Откуда я знаю, - сказал Мак.
    Его лошадь брела по брюхо в воде. Наконец пришлось поплыть. Пит отбился от них в темноте, поплыв куда-то в сторону.
- Эй, ты где? - заорал ему Крис.
    Ответа не было. Тогда Крис говорит:
- Давай здесь подо¬ждём.
А Мак к говорит:
- Давай.
- Эй, вы где? - еле донёсся издалека голос Пита.
- Здесь!! - заорали Крис с Маком, так что их лошади вздрогнули прямо в воде. Почти ничего не было видно.
- Ты что, не слышал, что я тебя звал? - обругал приплывшего Пита Крис.
- Нет, я в яму попал.
- В какую ещё яму? - огрызнулся Крис. - Ты что, не видишь, что здесь стоять не на чем?
- Ну я и провалился, - сказал Пит. - Чего пристал.
Прошло неизвестно сколько времени. Когда начало рассветать, лошади смогли брести и уже почти вышли из воды. Мак, Крис и Пит поехали дальше. Вода всё убывала, и через некоторое время опять осталась только дорога и пустая равнина. Они легли спать на траве. А когда проснулись, у них куда-то пропали кони.
Серёжа оглянулся на Милу.
Она слушала, положив щёку себе на колени и касаясь волосами одеяла. Длинные ресницы чуть подрагивали в уютном полусвете.
- По дороге им попалась какая-то старушка. Она говорит:
- Люди добрые, помогите мне дойти.
- Куда? - сказал Крис.
- До дома.
- Ну ладно, пойдём, - сказал Крис.
- А у Пита в животе всё ещё булькало вино. Он выпил чуть ли не пол-бочонка.
- Понесите меня, а то я не могу идти. Мак посмотрел на неё и говорит:
- Не… неохота.
    А она была страшная, с красными глазками и с носом прямо как баклажан. Как баба-яга. Крис замахнулся на неё мечом, но она превратилась в огромного великана четырёх метров ростом.
- Ах так, - заорал  Крис, взбеленившись,  и бросился на великана.
    Великан стал их хватать своими ручищами, чтобы посадить в свой мешок, а они стали драться с ним. Бились, бились, но великан ока¬зался сильнее и захватил их в плен. А это был волшебник Гудвин. Мака он забросил кулаком на десять метров и оглушил. И Пита тоже. А Крис ему чуть руку не отсёк, но она вновь сразу зажила.
Он отнёс их к себе в замок в холме, около высоченной и тонкой башни. Там он всех их заколдовал, усыпив навечно в одном зале внутри холма. Крис, Мак и Пит лежали все трое рядом на большом ложе, как мёртвые. Они были укрыты широким вышитым золотом покрывалом. Крис лежал посередине. Он случайно придавил маленький медальон, висевший у него на шее. А внутри медальона была кнопка для вызова Роанны.
В это время Роанна, их гусеничная машина, была далеко-далеко на склоне среди горных дубов. Но она сразу начала двигаться в их сторону. Она ехала напрямик, и поэтому встречала много преград на своём пути, особенно деревьев. Тонкие она валила, а большие объезжала. Но ей повезло, и через долгое время она доехала до этого холма. Она ехала со стороны лугов. Роанна воткнулась в его склон и постепенно скрылась в холме.
Она была вездеходная.
Когда она врезалась в одни двери внутри холма, из-за них выскочил Гудвин с огромным мечом: он заранее притаился там, потому что знал обо всём.
А у него в башне жила принцесса из Мерсии, которую он похитил, Литиция. В этой башне была только на самой вершине маленькая комнатка с окошком, и всё. Многие рыцари пытались освободить её, но никому не удавалось - все погибали, или разбившись, или от руки вол¬шебника, который заколдовывал их в .камни.
В это время сэр Патрик, рыцарь, решил освободить её, с благословения Божия. Дойдя до высокой башни, теряющейся в ночных облаках, он полез по дереву, которое росло рядом (а там был лес, громадный и дремучий), и с трудом долез до самого конца.
Дул свирепый ночной ветер.
Сэр Патрик, с привязанным мечом на боку и с кусочком святой чаши, который ему достался в походе на неверных, полез по боковой ветви, которая вела ближе всего башне. А башня всё возвышалась над головой, такая же неприступная, в свете жёлтой луны среди облаков. Ветер страшно бушевал, грозя сорвать смелого рыцаря, и раскачивая ветвь взад и вперёд. Доползя до почти самого её конца, сэр Патрик увидел, что   когда ветер достигает наибольшей силы, ветка касается стены башни. А толщина башни была для её высоты чудесно мала, и она всё время раскачивалась под напором свирепого ветра. И тогда сэр Патрик от¬пустил ветку дерева и вцепился в корявую чёрную стену башни, чуть не сорвавшись в про¬пасть. .Наконец он из последних сил подтянулся и кое-как поставил ноги на выступ стены.
Он стал карабкаться вверх.
Потом дополз до такого места, где стена нависала над ним наподобие входа в пещеру. Он укрылся там от ветра и некоторое время, отупев от усталости и боли, сидел и слушал унылый вой ветра, стараясь не соскользнуть вниз, в пропасть. Пальцы в перчатках были о:кровавлены. Потом попробовал снова полезть, но выхода ке было. Он несколько раз пытался залезть выше, но всё время чуть не срывался, и в последний раз ноги заскользили по замшелым камням и он висел целых десять минут на одних пальцах.
А окошко, которое светилось на самой верхушке башни и было видно внизу, как маленькая жёлтая звёздочка, и которое вело его к небесам, было как раз над этим выступом. Башня была вся кривая и неровная. Ветер бушевал. Однако, с Господом на устах, сэр Патрик очень медленно продвинулся вбок и залез выше ещё на четыре ярда. Башня сильно раскачивалась под напором ветра, как высокое дерево. Тут на него налетел большущий тёмный филин и стал злобно клевать ему руки и голову, стараясь попасть в глаза. Его уханье мешалось в темноте с воем ветра. Но сэру Патрику удалось схватить его за лапу и раздавить её. Птицу унесло с ветром. однявшись ещё на шаг, рыцарь схватил пальцами в железных перчатках каменный край окна и подтянулся.
Потом зеленоглазая принцесса увидела его и стала подтягивать своими слабыми ручками. Сэр Патрик залез в окошко и свалился на пол. Комнатка на громадной высоте была маленькая. В ней стояла небольшая узкая кроватка, стол и стул, очень тонкий и изящный. Принцесса положила рыцаря на свою кровать, так как он очень плохо себя чувствовал. Небольшое окно плохо закрывалось. Но выбраться теперь он уже не мог и никогда бы не смог. Сэр Патрик не мог бы ползти вниз так же, как и вверх, не говоря уже о качающейся ветке, которая иногда касалась стены башни.
Жёлтая луна, продираясь сквозь облака, светила на весь поднебесный мир, а в ма¬леньком-маленьком окошке на верхушке башки светился слабый огонь лампы.
В это время громадный великан Корморан,  который давно враждовал с волшебником Гудвином, решил сломать его башню, которая была видна издалека. А сам Корморан был ростом с то дерево, по которому лез сэр Патрик. Он подошёл к башне со стороны равнины, сотрясая землю, и повалил башню, и она развалилась на длинные куски, и они повалились на землю с треском.
Однако вол¬шебник Гудвин появился из своего холма и превратил великана в дерево. Сэр Патрик и прин¬цесса, когда падали, уцелели благодаря ветвям  огромных деревьев, и сэр Патрик оказался на земле и увидел волшебника, и когда тот только уже хотел его заколдовать, сэр Патрик подошёл и разрубил его сначала пополам, а потом на мелкие кусочки, чтобы он потерял всю свою силу. А принцесса Литиция подошла к ним и стояла рядом, впервые за много дней ощущая ногами бархатистую зелёную траву.
Тогда Гудвин собрался из  кусочков и покорился  храброму сэру Патрику. „Кого ты ещё здесь заколдовал?» - спросил у него тот, крепко сжимая свой смертоносный меч. И Гудвин показал сэру Патрику свои залы в волшебном холме. В одном из залов, со сте¬нами из квадратного узора золотых и прозрачно-мраморных цвета плит тёмно-красного цвета и со светильником, светящимся дивным кроваво-красным светом,  сделанным из одного громадного рубина в серебряной оправе и висящего на серебряной цепи толщиной в человеческую ногу, волшебник смиренно показал им, сэру Патрику и Литиции, троих мужей, которых собственно¬ручно победил и усыпил навечно. Рядом с широким ложем из неведомого металла и драгоценных .камней, на котором они лежали в ряд, точно мёртвые, накрытые вышитой золотом материей, лежал длинный серебристый предмет затейливой формы и длиной около пяти ярдов. Пол в обширной, просторной зале был из ярко-синих и ярко-красных плит мрамора с серебряными прожилками, и Литиции было приятно по нему наступать босыми ногами; она с детской до¬верчивостью шла немного позади сэра Патрика, который внимательно осмотрев весь зал, сурово приказал Гудвину расколдовать трёх воинов, ибо он знал, что только воины могут сражаться с великанами, и тот, как-то странно посмотрев на сей длинный предает, что лежал около ложа, послушался его приказа.
Неожиданно Крис (а раны у них во время чудес¬ного сна уже давно зажили) вскочил, помедлил и увидя волшебника, вскрикнул: „Вот он, сволочь!» - и так быстро ударил его ногой в челюсть со страшной силой, что тот не успел увернуться и упал навзничь на пол со стуком, но тут же вскочил и хотел отомстить, но сэр Патрик вмешался и разрубил Гудвина на сто кусков, а потом ещё на боль¬шее число кусков, и на этот раз он тогда так и остался лежать, а его кровь растеклась по всему полу, и Литиция отошла от неё подальше, встала справа от сэра Патрика и потрогала рукой машину.
А машина была серебряного цвета. Крис, Пит и Мак встали и подошли к ним; сэр Патрик расска¬зал им всё, что случилось, а они рассказали ему и Литиции свои приключения. Потом сэр Патрик; спросил у Криса (а он был в кольчуге), куда это залез сэр Мак. Крис сказал им о машине, а Литиции захотелось тоже туда залезть, потому что изнутри было видно, что снаружи, и внутри было очень .красиво. Принцесса Литиция, как маленькая девочка, любила трогать и пробовать всё красивое.
Тем временем Мак и Пит осмотрели машину и увидели, что волшебник Гудвин сильно повредил её своим мечом. Особенно была повреждена одна гусеница, которую он почти переру¬бил. Сверху на крыше были вмятины. Остальное всё было в порядке. Тогда Пит попросил сэра Патрика подождать, чтобы починить машину (так как у них там были необходимые инструмен¬ты), а длинноволосая принцесса сидела внутри, потому что никому не мешала.
Сэр Патрик пошёл и захотел посмотреть, что за следующей дверью, но она оказалась заперта и сколько он ни рубил её, но так и не смог открыть. В это время волшебник Гудвин стал собираться и исчез; исчезла также и его красная кровь, на что Пит сказал: „Хоть не будет вонять от этой падали». А Крис, желая сделать  комплимент, заметил Литиции, что хорошо, что этот недоносок убрал¬ся с глаз. Сэр Патрик как-то не очень ловко себя чувствовал без лат, а в одном шлеме, который он случайно нашёл на полянке. Свои доспехи он оставил под деревом.
После этого Роанна была готова, и Мак с Питом залезли внутрь, но Литиция не стала вы¬лезать, и тогда Пит тоже вылез и пошёл с Крисом и сэром Патриком. Они прошли снова по всем залам волшебного холма, но когда сэр Патрик, Крис и Пит хотели выйти, то не смогли, потому что не знали,   как. сделать, чтобы холм открылся и выпустил их. Тогда они все отошли немного вбок и Мак повёл машину в то место, где должен был быть выход, и сильно взревев, как стадо быков, она прошла сквозь него и выехала, покачиваясь, наружу, а оттуда сразу ударил яркий луч дневного света, и они все обрадовались и вышли.
А принцесса Литиция была в чудном восхищении, она стала  как будто волшебницей, а Мака она считала добрым чародеем. Мак взглянул немного на неё и описал на машине длинный к круг по травянистому холму. Длинные локоны каштановых волос качались из стороны в сторону и дотрагивались до его головы. Потом Крис, Пит и сэр Патрик подошли  к ним, немного жмурясь от дневного света. Солнышко в голубом небе ярко светило, они стояли посреди зелёной, как изумруд травы с цветочками там и сям; а холм перед ними, поднимаясь, внезапно переходил в голубое небо.
Они пошли по траве, а машина поехала за ними, оставляя в ней глубокие земляные следы, наподобие следов дракона. Вдруг они все увидели табун лошадей,  которые паслись в лощине. Тогда Крис, и Пит, и сэр Патрик, заорали и бросились ловить их; поймав три штуки, Крис и Пит отвели их Маку, который вышел из машины, и Литиция тоже вышла, а сэр Патрик поймал ещё одну и прискакал на ней, а остальные все разбежались.
Но так как Maкy, Крису и Питу были не нужны лошади, потому что они могли ехать на ма¬шине, то они отпустили их.
Потом сэр Патрик посадил Литицию впереди себя, сказав ей, чтоб она не шевелилась, а она перед этим попрощалась с ними и пожала обеими ладонями руку Криса. И сэр Патрик сказал им всем „прощайте». Он похлопал себя по животу левой рукой, а правой поправил висящий меч, и пустился в путь. Мак, Крис и Пит помахали им руками на прощанье.
Потом они поехали по дороге и ехали очень долго. Кругом была равнина и ничего не было видно, кроме неё. Стало темнеть. Мак остановил машину и говорит:
- Кто это там скачет?
А Крис и Пит прислушались и услышали топот лошади. Тогда все они вылезли и посмотрели назад, и увидели скачущего всадника и пыль от  копыт его лошади.
    Он остановился.
- .А дальше там про что? - она подняла на него туманные синие глаза. - Серёжа, погаси в торшере две лампочки, а то мне свет мешает.
Он послушался. Стало совсем полутемно. Появились прозрачные длинные тени. Теперь лишь слегка угадывался цвет её глаз, тёмно-синих как зимние сумерки.
- А дальше ещё много всего. Потом они в Литву попадают, а потом живут в Рагнарике. И там конец. В общем, странствуют просто. Как странствующие рыцари.
- А ещё про что ты рассказывал? Ты мне снова расскажешь?
- Да... а можно новые, - сказал он. - Это интересней.
- Мне всё равно, - сказала Мила, задумавшись.
- А у тебя бывает так, что о чём-нибудь думаешь, и это случается? - спросила она.
- Не-ет, - сказал Серёжа.
    Она снова упёрлась в него ногой под одеялом.
- А у меня бывает... Вот сегодня было, после школы. Когда я уроки делала.
- Это ты там соломку ела?
- Ага, - сказала она. - И вчера её ели. Вообще-то мы её всегда едим. Её мама любит. Я тут сидела одна и думала: вдруг я случайно встречу кого-нибудь вроде Друда и влюблюсь… Нам так много задали. Я не всю алгебру сделала.
- А в кого ты влюблялась?
- Я? Ни в кого.
Она чуть покраснела.
- Ты же говорила.
- А... - проговорила Мила в тени на подушке. - В Даля. В „Старой сказке». Ты видел?
- Нет, - сказал Серёжа.
- А у вас в интернате только мальчики?
- Нет, - сказал он. - И девочки тоже. У нас в первом классе отдельный интернат был. А потом их соединили. А тот был прямо в Москве. Около Бауманской.
- А где же они живут? – спросила она. - Нa другом этаже?
- Там один длинный дом, а от него жилые корпуса отходят, - сказал он. - Четырёхэтажный.
- Ты туда на автобусе ездишь?
- Да… на пригородном,  двести сорок шестом.
Серёжа говорил совсем тихо, как будто в комнате спали. Он посмотрел на девочку.
- Ты что, спишь, Мила?
- Ой, не могу больше, - пробормотала сонно она. - Ты меня заговорил.
- Спи, Мила, - сказал он виновато.
- Ты тоже, - еле слышно пролепетала девочка.
Серёжа устроился на полу, снова не в силах оторвать от неё глаз. Она спала на спине, уже давно съехав ниже на подушку. Рот был чуть приоткрыт. Длинные ресницы, казалось, подрагивали во сне. По подушке были небрежно рассыпаны темнеющие локоны. Серёже безумно захо¬телось поцеловать её. Но он сдержался. Она была укрыта до пояса. Серёжа поправил одеяло, подтянув его повыше. Если бы было жарко, он бы согласился махать опахалом всю ночь над её лицом на белой подушке, в тени от дивана.

Раздался длинный звонок. Серёжа очнулся от дремоты. Он робко тронул Милу. Она зашевели¬лась .
- Опять… - протянула она спросонья и вдруг вскочила, сев на диване и тронув рукой Серёжину голову рядом. - Ты здесь? - Я думала, это сон...
Раздался опять звонок.
- Папка пришёл, - радостно бросила она на ходу, спрыгнув с дивана, - постой тут. - Иди на кухню.
Из прихожей донеслись звуки шумных объятий.
„Как будто из лагеря после каникул», - подумал Серёжа.
На кухне было совсем светло, как будто никто и не засыпал в полутёмной гостиной глу¬бокой ночью.
- Я приютила бездомного мальчика... - послышался приглушённый голос Милы.
- Какого мальчика? - поражённо загромыхал второй голос.
    У Серёжи душа ушла в пятки.
Мила что-то пошептала в прихожей.
- Прямо как в „Старой сказке»., - сказала она.
- Серьёзно? - Нy, подавайте его сюда! - Где он?! - забасил другой голос, слегка напоми¬ная Карабаса Барабаса.
В кухню вышел здоровенный мужчина в сером  костюме, на полголовы выше Серёжи. У него было простоватое и добродушное лицо с крупным носом и светло-голубыми глазами под густы¬ми бровями.
- А! Вот он, - сказал он громко. - Ну-ка, покажись-ка, - пробасил он, добродушно обхватив Серёжу своими ручищами.
- Не еврей?
Мила дёрнула его за полу пиджака. Серёжа только помотал головой.
- Папа, - позвала Мила и прошептала ему что-то на ухо.
- Надо разобраться, - довольно загудел он. - Опять без тапочек? - сказал он, строго посмотрев на её  ноги в серых носках.
- Ну, давай знакомиться. - Матвей Сергеевич, - он протянул Серёже большую руку. - Фами¬лию мою знаешь?
- Серёжа, - пробормотал Серёжа, кивая протянув руку и постепенно приходя в себя.
- А по отчеству?
- Сергей Анатольевич, - сказал Серёжа. - Горлов.
- Это ты бездомный?
- Он из интерната.
- Какого?
- Мидовского, - сказал Серёжа.
Мила переводила чуть заспанный взгляд с одного на другого.
- Ну-ка, расскажи о себе. Раз уж попался.. Иногда лучше поздно, чем наоборот. Или уже на¬оборот?.. Хм… как посмотреть. Я тебе экзамен устрою. - Любимые писатели?
- Грин, Гофман, Гамсун, О.Генри, Стивенсон… - в тон, но слишком тихо ответил Серёжа.
- Не стесняйся, - пробасил Матвей Сергеевич. - Философы?
- Платон… я их мало знаю... – пробормотал он.
- А религия?
- Христианство.
- Западное или Восточное?
Серёжа подумав, вспомнил золотой с голубым крестик.
- Не знаю… - сказал он, взглянув на Милу.
    Она наблюдала за ним, прислонясь спиной к хо¬лодильнику и упёршись в него одной ступнёй. Он вдруг почувствовал себя здесь своим.
- Ну а раньше? - сказал Матвей Сергеевич, замечая, куда он смотрит.
    Он ловил взгляд Серё¬жи во время ответа. И Серёжа не отворачивался.
- Западное.
- А сам крещёный?
- Он из Тбилиси родом, - сказала Мила.
- Чего ты врёшь, - обиделся Серёжа.
    Он успел кивнуть в ответ на вопрос.
- Ну ладно, ладно, спать иди, - взяв за плечи, подтолкнул её ладонью Матвей Сергеевич.
    Серёжа заметил его силу.
- Любимые страны? - обратился он вновь к Серёже.
- Франция, ЮАР, Израиль, Германия… Норвегия ещё, - ответил он. - Ну и другие там…
- А если народ? Только один.
- Африканеры. И литовцы, - всё же добавил Серёжа.
- Любимое время в истории?
- Средние века, - сказал Серёжа. - В Европе.
- А в России?
- Древняя Русь.
- Примерно ясно... – хмыкнул Матвей Сергеевич. - Ну а в Германии?
- Ну… - протянул Серёжа. - Вообще... и Средние века.
- Правильно отвечаешь, - одобрил Матвей Сергеевич. - Тебе кто-нибудь говорил, что ты изменишься?
Серёжа вспомнил знакомую тёти Иры в Кижах, когда ему было четырнадцать лет. Она уверяла его, что через три-четыре года у него будут совсем другие интересы и он сам будет другим, а он её уверял, что ничего этого не будет. Потому что знал, что это зависит от него.
Он кивнул.
- Ну и что ты? Как. думаешь?
- Нет, - помотал головой Серёжа.
    В этот момент Матвей Сергеевич заглянул ему в глаза.
- Так...
Мила не уходила и стояла в той же позе у двери, наблюдая за Серёжей. Ей было интересно, как он говорит с её папой.
- Ну что, устала, девочка? - сказал Матвей Сергеевич, повернувшись и облапив тоненькую фигурку в пижаме, прижав к груди её тёмно-русую головку. Он был на голову выше её. - Ты когда легла?
- Не знаю… - сказала она.
    Часы над холодильником показывали без четверти четыре.
- Глупая девочка, - сказал Матвей Сергеевич.
- Ты её любишь? - спросил он Серёжу.
    Серёжа растерялся, но вовремя кивнул под взглядом добродушных и острых глаз под густыми бровями.
- Он кока-колу любит, - сказала Мила.
- Ах так? Ну, это поправимо. Обтесать надо, - сказал Матвей Сергеевич, вертя Серёжу словно папа Карло.
Мила исподтишка показала ему язык.
- А ты его? – повернулся он.
    Но она не собиралась отвечать на такие вопросы.
- Ну, я пошла, - сказала Мила, отвернувшись и махнув волосами.
- Мила, погаси свет там, - прогудел он вслед.
- А свою бабушку больше любишь!
- У меня бабушка хорошая, - возразил Серёжа, давно  ни капельки не стесняясь.
    Он понял намёк на иностранцев.
- Что, борьба по всему фронту? - пробасил Матвей Сергеевич. - Садись сюда, чего-нибудь выпьем. В ногах правды нет. У меня тут пиво чешское есть. - Жаль, не с кем пить его дома. Одни женщины. -  Он снял свой пиджак и повесил его на спинку стула. - Жарко тут у вас.
Под пиджаком была кобура.
- У вас два пистолета? - сдуру спросил Серёжа.
- Мила, - неодобрительно хмыкнул Матвей Сергеевич на вошедшую девочку, нагнувшись и до¬ставая из холодильника две бутылки.
    Холодильник был какого-то светлого серовато-зелёного оттенка.
- Я только воды попить, - сказала она, по-свойски   взглянув на Серёжу и снова погружая его в небесное блаженство.
    Ей было интересно, что он думает про её папу. И наоборот.
- В последний раз чтоб. Я не шучу, - сказал Матвей Сергеевич, глядя ей в спину с синими цветочками.
- Я больше не буду, папа.
- Ну, это и так ясно, - сказал он, садясь за стол к Серёже. - Дай нам соломку.
    Мила вышла.
- Тебе сколько лет?
- Шестнадцать.
- А мне сорок пять, - сказал он. - Допускаешь, что я знаю больше?
    Серёжа вежливо кивнул.
- Вежливость не порок, - одобрил Матвей Сергеевич. - Ну а Кассия читал? - он чуть при¬близил к Серёже крупное лицо с проницательными глазами.
Мила поставила на стол голубую коробку с соломкой, которую Серёжа любил ещё с детства.
- Спасибо, дочка. - А Исаака Сирина? Сведенборга? О Сведенборге Серёжа слышал.
- Секретные сводки, надеюсь, не видел? – продолжил Матвей Сергеевич, наливая себе пива. - А секретные диссертации? О содержании второй антро¬пологической группы в сельской местности центральной России и среднем размере деревень?
Серёжа не уловил здесь смысла. Он мотал головой, млея под синим взглядом Милы и маши¬нально отпивая из налитой ему маленькой кружки, как в бочке на улице.
- Я вижу, ты Россию недолюбливаешь. – сказал Матвей Сергеевич. - Мало знаешь, - он нарочно заглянул подольше Серё¬же в глаза. - Э нет, брат, - хитро сощурился он, - ты всё знаешь. А не знаешь, кого лю¬бишь… И я тебя знаю. Ну-ка, скажи, сколь:ко бы ты народу в России оставил?
- Тридцать шесть миллионов, - совершенно сбитый с толку, сказал Серёжа.
     Этот седоватый мужчина словно знал, что у него в голове. Матвей Сергеевич взглянул на него, заметив быстрый ответ.
- А в Германии?
- Всего? – сказал Серёжа. - Миллионов шестьдесят. Без Австрии.
- Ещё меньше, - пробасил Матвей Сергеевич. - У одной трети немцев есть явные признаки гуннской  крови. Собственно, немцы только на треть германцы. Остальное - скифы и гунны. А сейчас ещё и примеси… послевоенные.
Серёжа недоверчиво посмотрел на него.
- Можешь мне поверить, - сказал Матвей Сергеевич, отпив пива. - Я тебе врать не буду. Дело не в том. Кого ты больше любишь, Золушку или принцессу? Если они одинаковые.
У Сережи как-то раскрылись глаза. И внутренне, и внешне. Мила снова стояла у двери, упёршись в неё ногой. Она была за спиной Матвея Сергеевича.
- Я вижу, и ты не чужд человеческих чувств, - коротко и зычно расхохотался тот.
    Его голу¬бые с прожилками глаза были серьёзны. - Тише, - сказал он. - А то Мила опять придёт.
- Я здесь, папа, - сказала она. - Я сейчас пойду.
- Ты ещё не спишь? - удивлённо пробасил он, обернувшись. - Я вижу, тебя сегодня не вы¬гонишь.     Ладно уж, - сказал он, с явным наслаждением отпив сразу полкружки. - Ещё пять минут… И всё!
- Тебе русские люди нравятся? - спросил он Серёжу.
    Серёжа понял вопрос, и это отразилось у него на лице.
- Ну вот, - сказал Матвей Сергеевич. - Вспомни, кого знаешь, и всё время держи перед глазами. Ради этого и живи. А то получится как в сказке - всю жизнь где-то ходил, а у себя под носом не заметил. Каждый народ - это поле с жемчужиной. На чужом поле может даже и виднее. Да смотри как бы не от¬толкнули. Чего усмехаешься? И благородные своих держатся. Закон жизни. И здесь, и на небесах.
Серёжа внутренне вздрогнул и встретился со всё понимающим взглядом.
- А если и нет - совесть замучить должна, когда увидишь, что соседскую девушку, которая тебя любит, не заметил и пошёл к принцессе заморской… хоть та и не хуже.
Матвей Сергеевич немного помрачнел, задумавшись. Пиво и усталость оказывали своё дей¬ствие .
- А вообще, все люди хорошие, - тихо пробасил он, прояснев и посмотрев на Серёжу из-под кустистых бровей. - Только мы не замечаем. - Ну, почти все, - добавил он с промелькнув¬шей по лицу тенью.
Он был не толстый, но грузный.
„Такой и Ивлева в два счёта отделает», - подумал Серёжа о том самом парне, которому устроили тёмную.
    Он держался особня ком и общался только с Серёжей. Он был неплохой парень, вообще-то. Вообще, плохих у них и не было.
    По-настоящему.
„Вот что он имеет в виду», - подумал он о словах Матвея Сергеевича, как Малыш.
    Он и сам об этом уже думал. Жуков, правда, был вредноват. Но он понимал Грина и вообще красоту. А в его классе в Ховрино тоже был один Жуков явной дрянью. Только другой… Совпадение. Осталь¬ные были в сущности хорошие ребята.
Матвей Сергеевич значительно посмотрел на часы.
- А мне в школу вставать? - спросила Мила, уходя.
- И не думай, - обернулся Матвей Сергеевич. -  Спать сейчас же!
- Ну а тебе как? - обратился он к Серёже, отпивая из своей кружки. Он любил пиво.
- Мне в шесть вставать, - сказал Серёжа, чувствуя наконец, что слипаются глаза.
- Куда ехать?
- В интернат, за городом.
- Можешь пропустить?
- У меня увольнительная только до утра.
На самом деле Анна Павловна дала ему теперь только на сегодня, но он всё равно решил не ехать вечером. Прошлый раз он так сделал, и вроде никто не заметил.
- Ну-ка, дай посмотреть.
- Она у меня дома.
Она была в кармане школьного пиджака.
- Папа, а можно, Серёжа с нами завтра поедет? - спросила Мила, заглянув на кухню, чтобы снова попить воды.
- Можно, - сказал он. Мила поставила кружку около раковины. - Ты что это? Смотри не лопни. - Где ж это вы познакомились?
- В кино, - сказала Мила, поджав одну ногу. - А он от меня хотел убежать.
- Ну ладно, ладно, спи иди.
Мила легонько скакнула пару раз на одной ножке и неторопливо пошла, как будто в кухне никого не было. На пороге она оглянулась и они встретились глазами с Серёжей. Его пронзил синий взгляд.
- А дома  кто? - спросил его Матвей Сергеевич.
- Никого, - сказал он. -Тётя в командировке.
Матвей Сергеевич понимающе кивнул.
- Хочешь отдохнуть завтра? Мы тебе справку сварганим.
Серёжа, широко улыбаясь, кивнул. Он заметил в дверях в глубине гостиной стройную фигур¬ку в свободной пижаме. За ней закрылась дверь.
- У тебя кто отец?
- Дипломат.
- Мидовец?
-Да, - кивнул Серёжа.
- Слыхал, что они с де Голлем сделали? Серёжа чуть покачал головой.
- Ну, мы сейчас с тобой не будем говорить. Ты можешь поехать с нами на дачу?
- Ага, - сказал Серёжа, сам не зная, но уже полностью полагаясь на судьбу.
- Ничего, не бойся, - успокоил Матвей Сергеевич. - Не выгонят. А ты что здесь в городе сегодня?
- Я на курсы хожу, два раза в неделю.
-Ис ночёвкой отпускают? - недоверчиво покачал головой Матвей Сергеевич.
- Раньше отпускали, - сказал Серёжа. - А теперь не хотят.
- Ах вот как, - пробасил Матвей Сергеевич. - Ну, это мы попробуем уладить. Возьмём над тобой шефство, пока ты детдомов¬ский, не против?
    Он посмотрел на стол. Серёжина бутылка была наполовину полная.
- Серёжа - ты что, ещё не пьёшь пива?
- Пью, - сказал Серёжа.
- А что? Не любишь?
- Люблю…
Он не врал.
- Ну, ешь соломку. Ты уже ел?
- Да… мы ели бутерброды.
- Ты не стесняйся, зови меня Матвей Сергеевич. – сказал папа Милы. - Тогда я у тебя полбутылки займу, не будешь возражать?
- Я у тебя по-мужски спрошу, - сказал он, отхлёбывая светлое пиво. - Ты влюблён?
    Серёжа подтвердил кивком. До этого он никогда не думал, что ему когда-нибудь придётся
об этом говорить с кем-нибудь третьим. Но сейчас внутренняя цензура пала, как вконец разбитая крепость. И после такого объяснения с Милой ему было всё нипочём.
- Сильно?
-Да, - сказал он, немного краснея.
    Сначала он не понял вопроса.
- Желаю тебе счастья, - серьёзно сказал ему этот пожилой мужчина.
Серёжа удивлённо поднял глаза, встретившись с умным взглядом голубых глаз под густыми бровями. Он знал, что это бывает, но ещё не встречал пожилых людей с молодыми мыслями. И чувствами. А может, не замечал...
- Наверно, жениться хочешь?
-Ну... -  Серёжа пожал плечами.
    Он об этом как-то не думал. Но сейчас сладко заныло серд¬це при мысли о той, кого он имел в виду. - Да.
- Ты когда в первый раз влюбился?
- Во втором классе.
Матвей Сергеевич секунду подумал. - В девять лет… А потом?
- Ещё в четвёртом, в седьмом…
- Ну и как?
- Что?
- Чем кончилось?
- Я её ещё не нашёл, - сказал Серёжа. - Точнее, нашёл адрес, но ещё не ездил.
- А где она?
- В Вильнюсе.
- Что-то я не пойму, - произнёс Матвей Сергеевич. - В чём здесь дело?
- Она в кино играла, в „Трёх толстяках». Матвей Сергеевич вдруг захохотал.
- Ну, вы с Милой два сапога пара, - пробасил он. - Она тоже в прошлом году до смерти влюбилась, в актёра. Даля знаешь, в „Старой сказке»?
- Нет, - сказал Серёжа.
Откровенно говоря, класса с пятого он был воспитан на „Железной маске» и „Фантомасе», а с восьмого сознательно не ходил на советские фильмы. Хотя  любил „Карнавальную ночь» или „Айболита», но слишком часто была дрянь. Да и тематика та ему была ближе.
- Как? Не смотрел? Это надо исправить, - сказал Матвей Сергеевич. - Я уж и не знал, что с ней делать. Бедная девочка.
    Серёжа забыв про остатки смущения, уставился на него открыв рот. До него только сейчас это дошло… насчёт Даля.
- Что? Думал, это только с тобою случается? – спросил Матвей Сергеевич. - Такого не бывает, брат. Можешь мне поверить.
    Серёжу охватило тёплое и родное чувство к спящей там девочке. Она была такая же, как
он, но проявленно. Как дерево и корень. И он без неё был всего лишь корнем. И не мог без неё жить. Он понял это ещё в седьмом классе, когда влюбился в Лину Бракните. Только не так к ясно.
- Слушай сюда, брат, - Матвей Сергеевич слил к себе в кружку остатки из обеих бутылок. -
- Ты как мужчина должен это знать. Девочка - это цветок. Если ты его сорвёшь, то не будешь так любить. Читал „Дорогу никуда»?
- Да, - сказал Серёжа, не видя тут никакой связи.
- Слушай меня, Серёжа, - наклонился Матвей Сергеевич над столом. - Я тебе не как сверчок советую, в „Буратине». Избежишь не опасностей и приключений, а уныния духа, омертвения души и унылой жизни. А это смерть.
     Серёжа смотрел ему прямо в глаза и видел, что это так. И был снова благодарен судьбе.
- Беги как огня плотского соблазна. Не торопись загасить свою свечу. Избегай  как огня из¬лишней близости с девочкой. И не слушай её. Она не понимает. На то ты и мужчина, чтобы хранить её. Один раз проскочил, в другой раз упадёшь. Любуйся издалека. Не хватай огонь руками - погасишь и обожжёшься. Ты меня понимаешь?
Серёжа кивнул, смотря ему в глаза. Он понимал. Потому что и в мечтах о Лине он всегда сидел, как сегодня, рядом. Просто теперь он знал, почему.
- И не думай о женитьбе, - прибавил Матвей Сергеевич. - Не вообще - это не для тебя. Ты „Братья Карамазовы» читал?
    Серёжа отрицательно покачал головой.
- Ну и правильно, - пробасил седоватый мужчина в синем пиджаке с галстуком. - Тебе и не надо... Пока. Это для тех,  кто уже нырнул. Да и вообще...
Он как-то странно посмотрел на Серёжу.
- Знаю я тебя. Небось про рыцарей сочиняешь?
    Серёжа снова внутренне удивился.
- Короче говоря, советую тебе целоваться пореже, и не в такой обстановке, как сегодня. Ты меня понимаешь. Лучше целуй её при встрече, как французы. Если не стесняешься, - добро¬душно усмехнулся он. - У нас это только на день рождения делают... Сейчас плотская жизнь стала императивом. Но это обман, Серёжа.
    Он допил пиво.
- А вообще, как ты думаешь, отчего дух человеческий угасает в жилах души? - сказал он, задумчиво помолчав.
Это был не совсем тот же язык, но Серёжа понял и снова поразился, увидев в другом себя.
- От времени, - сказал он. - И от среды духовной.
- Вот как? - сказал Матвей Сергеевич с каким-то странным интересом. - Ты ошибаешься, друг мой... Мы это завтра с тобой выясним.
Серёжа слегка клевал носом над своей пустой кружкой.
- Пошли спать, - сказал, решительно поднимаясь, Матвей Сергеевич.
    Серёжа послушно встал вслед за ним.
- Пошли, - повёл его отец Милы, положив тяжёлую руку ему на плечо.
В гостиной был всё тот же приглушённый свет торшера. И всё тот же слабый, давным-давно забытый запах, как у них дома в Турции. Дверь в другую  комнату была закрыта.
- У нас тут диван есть хороший. На диване поспишь? Они подошли.
- А! Тут Мила спала? А ты что? Так и ке ложился? - пробасил он, сочувственно по-дружески или по-отцовски, Серёжа не разобрал, похлопав его по плечу своей ручищей.
На часах было пять пятнадцать.
- Я тебе пижаму дам, - он оценивающе посмотрел на Серёжу, о чём-то подумав. - У Милы возьму. Не будешь возражать?
В короткой борьбе помогла мысль о том, что до этой вещи дотрагивалась Мила.
- Нет, - выдавил Серёжа.
- Правильно.
Матвей Сергеевич вернулся из той самой двери через две минуты с пижамой в руке.
- Не горюй, брат, - пробасил он. - Будешь как Буратино. Помнишь, у Мальвины? У нас это настольная книга. - Раздевайся и спать. Не вздумай спать одетым. Привыкай… Небось не в последний раз. Одеяло есть.. . подушка. - Я пошёл.
Серёжа сел на диван, где недавно спала Мила.
- Спите до двенадцати. Больше всё равно не сможете… Чем позже ложишься, тем меньше спишь. Закон природы. В час - обед. В Варшаву сходим, - сказал Матвей Сергеевич, уходя.
     Там, за светлой кухней и тёмным коридором, в прихожей с рогатой вешалкой была дверь в третью комнату.
Серёжа заснул, подумав, что почти ничего не узнал у Милы о её жизни.