Пока я не в том состоянии, чтобы заводить приятельские отношения с кем-то. Есть у меня знакомые вне палаты. С ними я сидела в очереди к врачам до госпитализации. Им операцию сделали в один день со мною, так что разговор за обеденным столом на одну и ту же тему: а как вы себя чувствуете?
Я привыкла к другим отношениям. Мне интересен почти каждый человек, попавший в мою временную орбиту. Почти – потому что нужно условие: либо общие взгляды на что-то, либо отличие данного индивида от прочих – в поведении, образе мышления, внешнем облике.
С этой точки зрения никого экзотичнее девочки Ани из нашей палаты я в больнице не встретила.
Аня не вошла в палату, а влетела, громко поздоровалась и направилась к койке, которая только что освободилась. Представьте себе юную особу – худющую, со спиной, выгнутой так, что со стороны груди образовалась не выпуклость, а впадина. Бедер нет, груди тоже (намек). Личико вроде бы симпатичное, очень короткие волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет. От этого кожа лица словно светится.
Аня живет в Желтых Водах. Это городок, где добывали во время советской власти урановую руду. И где онкологическая больница была по размерам больше самого города…Сейчас производство сильно сокращено, но все-таки осталось. Опасный город…
Аня звонит туда маме и на всю палату орет:
– Не вздумай приезжать ко мне! Я тебя ненавижу! Ты – сука, не купила мне кепочку, пожалела! А теперь ее не будет, а я хочу именно ту кепочку, кружевную!!!
Палата в шоке.
Женщина по имени Маша и ее соседка по койке (обе из четверки палатных лидеров) хором возмущаются:
– Ты как это с матерью своей разговариваешь?!
– Какая она мать?! Она сволочь! Если она придет, я в окно выпрыгну! Я ей в морду кину все, что привезет!
– Из-за кепочки? – спрашиваю я. – Сама себе купи!
– А вы что думаете, мне важнее мать или красота?! Я хочу быть красивой!
– Но ведешь себя как босячка, – говорю я, хотя уже понимаю, что это – клиника. Девочка явно нездорова психически.
– А вам какое дело?! Вы все такие хорошие, а я босячка?! Вот не буду лежать в этой палате, не буду! Буду жить в коридоре!
Аня вылетает из палаты, но возвращается через пару минут и плюхается на койку… Мы молчим.
– Вы мне завидуете, потому что я молодая и красивая!
– Ты себя со стороны видела? – не выдерживает Надежда. – Посмотри в зеркало на себя. Как ты ходишь…
Она встает, чтобы продемонстрировать походку Ани.
– Не спина, а знак вопроса!
– А у меня сколиоз!
Проходит пятнадцать минут, и Аня вдруг преображается. Перед нами теперь милый ребенок, просто капризный, испорченный любящим дедушкой. О нем она говорит с нежностью.
Но что-то в ее рассказе о семье не клеится.
– Я люблю только отчима. И он меня любит. Он ради меня на все готов.
Мы тут же проникаемся симпатией к отчиму ( родной папа – алкаш).
Но тут выясняется, что отчим – фигура сомнительная, потому что не живет с Аниной мамой, у него своя семья. И почему Аня называет его отчимом – не ясно.
– Тебе сколько лет было, когда появился отчим? – спрашиваю я.
– Мне было восемнадцать, когда мама вышла замуж за него.
– Аня, но ты сказала, что у твоего отчима есть семья. Как мама могла выйти за него замуж? Это называется – любовник, а не муж, – говорит Маша.
В общем, полный туман…
– А сколько тебе сейчас? – интересуюсь я.
– Скоро будет тридцать один!
Ничего себе! Аня выглядит на восемнадцать, от силы – на двадцать лет. Оказывается, она взрослая, просто с детства распущенная особа из неблагополучной семьи.
И снова нас ждет перерождение, вернее – приступ безумия Ани, которая с жуткими подробностями выкрикивает нам историю своего изнасилования в тринадцать лет. Теперь она уже матерится, и я не выдерживаю:
– Замолчи! Это тебе не тусовка уличная, а приличное общество.
– Ха-ха-ха! – отвечает Аня смехом и выбегает из палаты, а мы молчим, подавленные. – Они приличные!!!
Операцию Аня перенесла легко: уже вечером вставала, ходила по коридору, и мы слышали ее громкий голос, каким она жаловалась на нашу палату, на мать, которая «пожлобила» купить кружевную кепочку.
Потом мы увидели ее мать, та приехала с «отчимом». Она оказалась симпатичной и довольно молодой женщиной, но слегка под градусом, как и ее любовник, то есть «отчим» – заросший волосами еще молодой мужик с бегающим взглядом. Он нам показался вживую еще подозрительнее, чем по описанию падчерицы.
Аня командовала им, пока этот тип покорно выполнял ее указания – куда что ставить. Ее кровать была уже завалена сумками, пакетами, коробками.
Когда они вышли из палаты, Маша засомневалась:
– Думаю, он не мамин любовник, а Анькин. Отчим! Ну и семейка!
Когда посетители Анины уехали, та снова разразилась руганью:
– Приехала! Какого черта?! Еле на ногах стоит! Лезет целоваться! Не-на-вижу!
– Заткнись! – рявкнула Маша, которую Аня побаивается. – Она тебе кучу продуктов привезла, а ты… свинья!
Мы не знали, но уже догадывались, что этот театр одной артистки будет отравлять нам покой еще долго. Аня устраивала истерики по каждому пустяку.
И все-таки было в ней что-то, примирявшее меня с нею. Во-первых, она оказалась начитанной девочкой, с хорошо развитой речью. Еще и поэтессой – по ее словам. Во-вторых, она бросалась всем на помощь по первой же просьбе или намеку.
– Иду в аптеку! Кому что купить? – бросала клич каждое утро, и у многих был заказ – не только в аптеку, а и в супермаркет «АТБ».
Накупив конфет и всякой всячины, Аня начинала обход палаты, чтобы никого не обидеть.
Жалость к ней, так бездарно профукавшей свои тридцать лет жизни, и теперь заболевшей раком с метастазами, заставляла меня прощать ей любые выходки. Когда она рыдала, узнав, что ей предстоит «химия» и облучение, я искренне успокаивала, уверяя, что знаю кучу людей, проживших после такой операции десятки лет.
Она по-детски верила:
– Правда? И я еще успею выйти замуж и родить детей?
Если говорить о человеческом типаже, то в палате не нашлось никого, кроме Ани, кто бы меня по-настоящему заинтересовал.
Маша с подружкой выписалась, Надежда вела себя по-королевски надменно, изрекая прописные истины. Ей страшно нравилась роль учителя, а я сильно напрягала ее, когда шла поперек этому желанию воспитывать.
Ни в какие споры я с нею не вступала, но если речь заходила о современной Украине, а мои сопалатницы проявляли дремучее провинциальное невежество, отпускала реплику, после которой Надежда терялась.
Вера Ивановна была единственной, с кем можно было обменяться мнением, но и она была по характеру скорее соглашательницей.
Правда, наши теплые отношения начались с крошечного конфликта, вернее – обиды на меня. Это случилось в день нашей операции: ее вернули из реанимации через пару часов после меня.
Вера Ивановна очень своеобразно отходила от наркоза: она стала вслух читать стихи! А мне (да и всем остальным) было не до стихов. Кто-то спал, у меня болела голова да и все свежеизрезанное тело …
Но она читала стихи минут сорок. Длинные, хорошо рифмованные, в жанре басен, на украинском языке, еще и с выражением! Громко читала и самозабвенно, без остановки!
Я к поэзии отношусь трепетно. Признаю только очень хорошие стихи, а плохие и средние – терпеть не могу. Одну-две басни проглотить, с учетом, что у них есть рифма и смысл, я смогла, но чтение затягивалось, и не было намека на усталость только что прооперированной чтицы!
– Вера Ивановна, у вас еще много стихов в запасе? – спрашиваю тихо, потому что почти все спят!
– Да! Полно. Я же их сама сочинила. Я пишу их второй год. А что?
– А можно вторую серию стихов перенести… на завтра? – Стараюсь говорить мягко. – У меня так голова болит…
– Рот, значит, затыкаете? – неожиданно огрызается автор басен.
– Да нет, Просто все спят, никто не слушает, а у меня…
Слава Богу, Вера Ивановна оказалась женщиной необидчивой. Это у настоящих поэтов амбиции зашкаливают, а у начинающей графоманки они пока в зародыше.
Посему мы с нею вспоминали общую молодость, связанную с больницей Мечникова, где я провела много месяцев со своими болячками – с детства.
Зато я нашла вне палаты людей поинтереснее.
Например, у меня появилась замечательная читательница – раздатчица Лариса, оказавшаяся умницей.
Уж не помню, почему я именно ей призналась, что пишу. Потом принесла сборник «Зеркало тролля», и она так интересно отреагировала на прочитанное, что я не пожалела о своем признании.
Забегая вперед, скажу, что сейчас она прочитала уже и сборник «Пируэты судьбы» и теперь уверяет своих друзей, коллег по работе, что я жутко талантливая. И просит моего разрешения дать им эти книги почитать.
Вот с этой Ларисой я разговаривала в промежутках между завтраком и обедом, сидя за столиком около раздаточной. Меня интересует мнение этой женщины, выделившей главное, а не просто оценившей мой стиль, язык. Я привыкла, что мало читающие люди говорят в основном о содержании и наивно спрашивают, это я сама пережила подобное? Представить себе, что человек может придумать ситуацию, героев, если сам не испытал на своей шкуре, они не могут. Многим кажется – я пишу о себе, и видят во всех положительных героинях именно меня.
Продолжение
http://www.proza.ru/2015/07/30/1192