Так уж получилось, что в нашей бригаде оказалось два Григория. Чтобы не путать их, монтажники одного звали Гри¬ша-китаец, за округлые щеки, которые наползли снизу на гла¬за, сделав их щелочками. А за вторым, Деревянкиным, закре¬пилось прозвище - Веселый Гриша. Это был говорун, каких свет не видывал. Он ухитрился даже во время работы, когда из колен и ригелей монтировали каркас здания и все были напряжены, чтобы выдержать проектные величины, переброситься фразами с двумя, а то и тремя однобригадниками. А когда наступали перекур или обеденное время, слова лились из Веселого Гриши, как вода из крана. Он знал уйму анекдотов и баек, каких-то житейских историй, в которых не поймешь, где правда, а где Деревянкина фантазия. Иногда ему доставалось, когда бригадир или кто-либо из монтажников, устав от его говорильни или по причине плохого настроения рявкал на Веселого Гришу, посылал его далеко-далеко или советовал помолчать хотя бы минуту. Деревянкин призывался, начинал быстро-быстро моргать, как бы обдумывая ситуацию, а потом, как ни в чем не бывало, заканчивал прерванный монолог. Те, кто советовал Веселому Грише "заглохнуть", в этой ситуации лишь безнадежно махали руками, и работа продолжалась своим чередом. А надо сказать, что Деревянкин от нее не отлынивал, и монтажное дело, несмотря на кажущуюся безалаберность, знал досконально. За это в бригаде его чтили и прощали слабость много говорить. И даже с подачи бригадира Сергея Демидина, бывшего флотского, острого на язык, любили ставить Веселого Гришу впросак каверзными вопросами. Когда однажды Деревянкина за обедом в вагончике опять "понесло", бригадир, отложив лож¬ку, серьезно спросил его:
- Слушай, Гриша, а ты когда с женой это самое, то тоже разговариваешь или только сопишь?
Удивление на Гришином лице было таково, усиленное открытым ртом, что от ржания монтажников затрясся и вагончик. Это вошло в моду, и кто-нибудь из бригады, придумав что-либо позаковыристей, прерывал Веселого Гришу, когда надо было его скоротить. Особенно, когда монтажни¬ки, решив расслабиться, начинали бить, по выражению бри¬гадира, склянки, то есть пить водку. Это было нечасто, но приветствовалось бригадой, как способ сближения и душевного отдыха. Для этого заранее посылали гонца за водкой и закуской, а после пяти вечера, когда площадка пустела, монтажники усаживались за длинным столом вагончика. Выпив, вначале начинали говорить о делах производства, затем, по мере опустошения бутылок, разговор переходил на футбол и политику, а когда кто-либо начинал разговор о женщинах, Демидин, на правах бригадира, закруглял зас¬толье. Женщины - это уже была та стадия ржания, когда пора бай-бай.
Но на этот раз до прекрасных дам дело не дошло. Весе¬лый Гриша разошелся и начал сыпать политическими анек¬дотами. А может, осмелел, что не было бригадира, который зачем-то уехал в управление и наказал, чтобы начинали без него. Вот Деревянкин и веселил бригаду. И про Ленина вспом¬нил, и про Хрущева с Брежневым, да притом так забористо, на что приехавший "бугор", оценив ситуацию, отреагировал короткой фразой: ''Все, ша! Поговорил и хватит!" Велел всем расходиться по домам.
...Закончив этот детсад, бригада через неделю перешла на монтаж каркаса нового. О той пьянке все уже и забыли, когда бригадира неожиданно с утра вызвали в управление. Вернулся он на стройплощадку лишь к обеду. Вроде тот же, а в то же время как чужой. Не отвечая на вопросы бригады, он отозвал в сторону звеньевого Ваню Сухова, а остальным при¬казал идти работать. Все наблюдали, как они о чем-то корот¬ко переговорили. Сухов ушел в вагончик, вскоре вышел от¬туда переодетым в свою чистую одежду и куда-то зашагал со стройплощадки.
В обед, когда бригада, изъеденная любопытством, опять насела на своего вожака, он, хмуро пережевывая принесен¬ное из дому, лишь неопределенно ответил:
- Все скоро узнаете. А кому невтерпеж, Ваня придет до¬ложит...
Только он это произнес, как тут Сухов - легок на помине. Войдя в вагончик, он, переглянувшись с Демидиным, качнул вбок головой сварщику Идрисову.
- Выйди, Талгат, для разговора.
Это было так необычно для монтажников, которые знали друг о друге все и не делали секретов, что даже Веселый Гриша приумолк. Тем более что, войдя в вагончик вместе с Ва¬ней, Талгат начал быстро переодеваться, не попадая ногами в штанины. Когда он вновь выскочил почти бегом из бытовки, не выдержал самый старый в бригаде Андрей Павлович:
- Так кто-нибудь скажет мне, что стряслось? Ты это чего, Серега, затаился, вроде мы тут чужие? Переводят тебя, что ли, куда или как?
- Ага, Павлович, переводят - в Магадан! - Демидин зло защелкал зажигалкой, высекая пламя. - Сходишь туда, куда мы с Ваней уже ходили, и где сейчас Талгат, - не будешь вопросов задавать.
- А где это? - недавний выпускник строительного ГПТУ Игорь Голиков, выпалив это, уставился на бригадира и на¬рвался на крик Демидина:
- Еще одно слово, салага, и ты будешь у меня детским совочком котлован ровнять!
Но, поняв, что зазря обидел мальца, бригадир затормозил и, извинившись за горячку, хмуро сказал:
- Кого-то из вас еще вызовут в КГБ. Зачем - там скажут, об этом не трепаться, а сейчас всем идти работать...
...Вызывали ''куда следует" из бригады не всех, еще пять человек. Последним - Веселого Гришу. Те, кто ходил в комитет, возвращались молчаливыми, на вопросы не отвечали и лишь сосредоточенно начинали работать. Но все равно через два дня остальные в бригаде (под страхом смерти) знали друг от друга, что "гоняют" за политические анекдоты. И тут все про себя вспомнили почему-то ту последнюю пьянку и Весе¬лого Гришу, потешавшегося над Брежневым.
Когда он вернулся с собеседования, то ни в тот день, ни на следующий не проронил ни одного членораздельного сло¬ва. Что-то мычит, а что к чему - не разберешь. Заговорил Деревянкин где-то через неделю, да и то односложно: да-нет, вира-майна и еще с десяток простых слов. А через месяц и вообще уволился, перейдя в домостроительный комбинат. Да и бригада прикусила язык. И про выпивку в бытовке забыла на долгое время, тем более что бригадиру в управлении устро¬или разнос и по партийной, и по производственной линии. Да и переходящий вымпел у монтажников забрали и премии ли¬шили. Но когда бригада его через полгода вернула и устрои¬ла банкет в бытовке, выпив, говорили обо всем, кроме политики, памятуя в извилинах ума о Веселом Грише и про то, что кто-то же "куда надо" настучал...
А про Деревянкина вспоминали еще раз, когда бригадир и Ваня Сухов, отправив всех, тоже пошли домой. Проходя мимо гастронома, не сговариваясь, зашли в него. Когда выпи¬ли по одной на кухне у Демидина, бригадир, подкладывая гостю яичницу, вдруг спросил: - Как твой друг Веселый Гри¬ша поживает? Жалко, что ушел из бригады, хороший мон¬тажник был.
- Да ничего, работает. Звеньевым уже стал. Только он уже не Веселый, - Ваня вздохнул, - а просто Гриша. И, скорее, даже молчун. Он после того, как его вызвали, в субботу ко мне пришел. Моей половины дома не было, и нам никто не мешал. Также сидели, выпивали. И понимаешь, Сережа, он пьет и не пьянеет, будто вода, а не водка. Это я так понимаю, стресс у него произошел. И у меня какое-то напряжение внут¬ри. Он мне и говорит: "С тобой кто беседовал?" - и называет фамилию.
- Я что-то запамятовал, - отвечаю, - да и не вникал. Коре¬настый такой мужчина, с тихим голосом.
- Во-во, - говорит мне Гриша, - тот самый. Он и со мной говорил. Спокойно так, задушевно обо всем расспрашивал: про работу, про заработки, про бригаду, у кого какой харак¬тер. А потом подмигнул мне и спрашивает:
- Так что, говоришь, у Брежнева мозгов нет? Ох, Веселый Гриша, ты и насмешил тогда бригаду. Александр Кононенко аж закашлялся от смеха. Может, тебя в артисты куда-нибудь определить, спрашивает.
- А у меня, Ваня, это Гриша мне говорит, мурашки от его голоса по коже пошли. И так захотелось далеко-далеко куда-нибудь убежать. А этот, из комитета, словно мысли читает и говорит, что никуда я от них не убегу, что они везде и все знают и видят. И что теперь я должен жить и всегда помнить про эту службу.
- Кончил, значит, Гриша свой рассказ, и такая, Сережа, тоска у него в глазах, будто схоронил кого-то из близких. Взглянул он на меня, а там, за зрачками, страх шевелится. Я как это увидел - свою беседу вспомнил. И до сих пор слово в слово в голове впечатано, что мне там сказали.
- И у меня также, - как-то тоскливо сказал бригадир.
И оба замолчали, вспомнив, что тот тихий человек все слышит.