Жизнь Константина Закревского трещала по всем швам, как выслуживший свой срок мундир. Впрочем, мундира, как такового, у него уже не было.
Константин морщился, как от кислого, с сожалением вспоминая о недавних временах.
Как же всё хорошо начиналось. Получив блестящее военное образование в Николаевском кавалерийском училище, он был направлен для прохождения службы в Лейб-гвардии Драгунский полк, квартировавший в Новгородской губернии.
Отличный наездник и стрелок, корнет Закревский сразу пришёлся по душе начальству, а младшие офицеры полка, не жадного на деньги, любителя покутить и поволочиться за барышнями молодого драгуна, приняли, как родного.
В конце девяносто седьмого, по полку прошелестел слушок, что в следующем году их переведут в столицу, в Петергоф.
Как же он был тогда рад. Ему до чёртиков надоело местное общество аксюш гурмыжских и милоновых с бодаевыми новгородского разлива.
Уже Лейб-гвардии поручик Константин Закревский, с нетерпением ждал, когда же их полк переведут в столицу.
Не срослось.
На полковой праздник, в день Святых Мучеников Хрисанфа и Дарии, в марте 1897 года, местное дворянское собрание устроило для офицеров полка гуляние с катанием на тройках, пикником на свежем воздухе, и прочими увеселениями.
Константин выпил лишнего, повздорил с каким-то колким на язык штатским. Не найдясь что ответить, Закревский попросту врезал тому по физиономии.
Штатский оказался близким родственником вице-губернатора Эйлера, случился скандал, и командиру полка, Николаю Александровичу Яфимовичу, отличавшего Константина, как подающего надежды офицера, дело замять не удалось. На предложение генерала покинуть гвардию с мягкой формулировкой «Перевести из Лейб-гвардии Драгунского полка… в какой-нибудь N-ский драгунский полк», Закревский вспылил, и подал в отставку.
По приезду в Москву, в отцовский дом в Замоскворечье, отставного поручика ждала ещё одна неожиданная, и от этого особенно болезненная оплеуха.
Костя никогда не видел отца в таком гневе. Тот кричал, топал ногами. Отца, всю балканскую компанию прослужившего под началом генерала Скобелева, и самого вышедшего в отставку генерал-майором, возмутил не проступок сына, с кем по молодости не бывает, а то, что тот оставил службу.
- Куда угодно! В Гродно, Жмеринку, в польское захолустье, к чухонцам, к чёрту на рога, чёрт возьми! Но служить! Служить Отечеству, а не идти на поводу своих обид и личных амбиций. Вон из моего дома! Видеть тебя не желаю! Живи, как умеешь, - кипятился отец брызгая.
Ни мольбы, ни слезы матушки и сестёр не повлияли на его решение.
Константин, помыкавшись по Первопрестольной, нашёл место гувернёра в одной богатой московской семье, назвавшись чужой фамилией. Учил барчуков русскому, английскому, французскому и математике, «Не докучал моралью строгой, слегка за шалости бранил…».
Так прошло без малого два года.
Не находя себя вне военной службы, Константин, на чём свет кляня себя за вздорность, за необдуманное решение оставить службу, невозможность всё исправить, нашёл успокоение в вине.
Терпение хозяйки, уже не в первый раз замечавшей его с запахом, лопнуло, и она отказала ему от места.
Закревский, получив расчёт, привычной дорогой шёл в давно знакомое питейное заведение.
Пушистые снежинки большими хлопьями тихо, нескончаемой чередой падали с низкого неба на мостовую, превращая прохожих в оживших снеговиков, дворники татары, за оградами доходных домов махали мётлами, ругая погоду на своём языке. Было сыро и грустно.
На другой стороне улицы высокий мужчина крутил ручку шарманки, а худой мальчишка что-то жалобно пел ломающимся дискантом.
Щемящая мелодия была под стать настроению Закревского и он, перейдя дорогу, остановился послушать.
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
И ты горишь в огне!
Под деревом развесистым
Задумчив бур сидел.
О чём, о чём задумался,
Горюешь, одинок?
Горюю я по родине
И жаль мне край родной.
Вот час настал, тяжёлый час
Для родины моей.
Молитесь, женщины, за нас,
За ваших сыновей…
Мальчишка пел о стране, местонахождение которой, он вряд ли себе представлял.
Дослушав песню до конца, Константин бросил завалявшийся в кармане пальто гривенник, бесшумно утонувший в засыпанной до половины снегом жестянке. Мальчик поклонился, а мужчина приподнял шляпу, продолжая крутить шарманку.
В заведении, заказав водки и закусок, Закревский поднял из-под стола оброненную кем-то газету. Это был «Московский листок». Константин часто покупал его у шустрых горластых мальчишек, снующих по центральным московским улицам. Газета была недорогая, на скверной бумаге, но зато вся свежая информация уже утром была на её страницах. В ожидании полового, он пролистал газету. Статья о строительстве дорогих домов в Москве, хроника происшествий…
Константин зацепился взглядом за небольшую заметку о англо-бурской войне: « 23 ноября британские войска вступили в бой с отрядом буров у ст. Бельмонт, и овладели их позициями, несмотря на героическое сопротивление ополченцев…».
«Не об этом ли пел сегодня мальчик на улице? А что, если…», - мысль окончательно оформилась в мозгу Закревского, когда он, пошатываясь, вышел на улицу, - «А поеду ка я помогу героич-ским бурам бить англичан. Совсем джоны булли рас… обнаглели. По мордасам им, по мордасам…».
Заночевал он у приятеля, писавшего заметки в «Русские ведомости», и даже состоявшего в знакомстве с уже получившим известность Гиляровским, тоже репортёром этой газеты.
Как ни странно, но проснувшись утром, первое, о чём Костя вспомнил, так это о Трансваале, и своём желании отправиться воевать с англичанами.
- Послушай, чернильная душа, а как до Трансвааля добраться? – поднял он красные с перепоя глаза, на уже что-то строчившего за столом приятеля. Тот перестал писать, и повернул в его сторону давно не пользуемую гребнем голову:
- И тебя на африканские просторы потянуло, или с похмелья дурью маешься?
- А что, разве кто-то уже поехал? – не освободившийся до конца от власти Бахуса рассудок отставного поручика не в состоянии был допустить, что раньше его, кого-то ещё посетила мысль поехать на помощь африканерам.
- Эко, проснулся! Туда с сентября со всего света волонтёры съезжаются.
То, что кроме него уже были люди желающие поехать в Африку, удивило Костю, но не огорчило: «Значит, дорожка уже проторена, следует разузнать подробности».
Потолкавшись по городу, Закревский узнал о способах добраться в Трансвааль и Оранжевую Республику, но все они требовали заметных средств, которых у него не было.
«Придётся идти на поклон к отцу, - загрустил Костя, - с другой стороны, я же не на водку денег прошу, и не на поездку в какой-нибудь «Рулетенбург», а на праведное дело».
Подходя к знакомому, до покалывания под «ложечкой», дому, Константин занервничал:
«А ну, как опять выгонит?», - собравшись с духом, он крутанул ручку звонка.
Дверь открыла незнакомая горничная, в белоснежном фартуке и наколке.
- Вам кого? – спросила она, с сомнением посмотрев на требующие ремонта «челси» Константина.
- Мне к генералу Закревскому, - промямлил он.
- Как доложить?
- Скажи сын пришёл, - буркнул Костя, злясь на себя за неуверенность в голосе.
По округлившимся глазам прислуги, и скорости, с которой она ретировалась, оставив дверь открытой, у него появилась надежда, что здесь его ещё не забыли.
- Проходите, барин. Вы уж простите меня, я тут недавно служу, - затараторила она вернувшись, пропуская его в переднюю.
Приняв пальто и шляпу, горничная, приподняв подол длинного платья, застучала каблучками по лестнице, постоянно на него оглядываясь, словно опасаясь, что он исчезнет.
В дверях кабинета его ждал отец, в домашней куртке со шнурами и мягких туфлях, под тёмными брюками.
- Здравствуй, Костя. Проходи, - генерал кивком пригласил Константина в кабинет.
Исподтишка поглядывая на отца, Закревский, с какой-то щемящей болью в груди, заметил, как тот сдал за то время, что они не виделись. Голова и усы его сильно поседели, от крыльев носа залегли глубокие складки, под воспалёнными глазами набрякли мешки.
- Почему ты не пришёл раньше? – не глядя на сына, спросил генерал, нервно барабаня пальцами по столешнице.
- Ты ещё спрашиваешь? – удивлённо поднял брови Константин.
- Я тогда был очень огорчён… Ты должен понять меня, и простить.
- У меня к тебе просьба, отец, - Закревский решил сразу перейти к делу.
- ?
- Мне нужны деньги, - Костя внутренне напрягся.
- На что, позволь спросить?
- Я уезжаю в Африку.
- Понятно… - покивал головой отец.
Константин сидел затаив дыхание. Он всё равно найдёт способ уехать, даже если ему откажут в деньгах, другое дело, что это будет окончательный разрыв, и решение на этот раз примет не отец.
- Я дам тебе денег, только нашим скажем, что ты уезжаешь… в экспедицию на Дальний восток.
- Хорошо, папа, хоть в Антарктиду! – Костя наконец-то позволил себе рассла-биться.
Вечером, как когда-то очень давно, в другой жизни, они сидели в столовой, под зелёным шёлковым абажуром за большим столом, накрытым белоснежной скатертью, пили чай с вареньем, и Константин, разомлевший от сытного ужина и «смирновской», рассказывал в лицах о проделках своих недавних подопечных.
За окном, приближающаяся зима пробовала на прочность стёкла, бросая в них пригоршни мелких злых снежинок, в изразцовой печи уютно потрескивали дрова, и казалось, что всем невзгодам пришёл конец.
На следующий день Закревский отправился за необходимыми для путешествия покупками. Отец, словно стараясь загладить свою давнюю резкость, выделил ему столько денег, что Константин чувствовал себя Крезом.
Шиковать, так шиковать! Костя нанял лихача, и понёсся по сырым от стаявшего снега улицам миллионного города. Настроение было превосходное. Возвращение «блудного сына» в семью, лучшее, из возможных, решение возникших с отъездом проблем, и главное, у него появилась цель.
Отпустив извозчика у Верхних торговых рядов, Константин, не считавший достойным мужчины длительное пребывание в подобных заведениях, скоро купил вместительный дорожный саквояж, складывая в него мелкие покупки, приобрёл добротный костюм неброского цвета, полувоенного покроя и великолепные «ридинги», тёмно-коричневой кожи. Со знанием дела осмотревшись в оружейном отделе, выбрал небольшой, чтобы всегда можно было носить его с собой, «браунинг».
Уже собираясь уходить, не удержавшись от соблазна, Закревский купил шляпу «федо;ра».
На Николаевском вокзале Костя взял билет на вечерний поезд до Петербурга.
Дома его ждал праздничный обед в честь его отъезда, после которого сёстры тожественно вручили Константину купленные вскладчину тёплый шарф, вязаные перчатки и носки.
- Вот. Теперь ты в своей экспедиции не замерзнешь, - серьёзно заявила младшая из сестёр Даша, - на Дальнем востоке бывает очень холодно, мы с Аней в атласе посмотрели.
- Не замёрзну, сестрёнки, - обменялся он с отцом понимающими улыбками.
Когда он, переодевшись перед отъездом в обновки, вышел в гостиную, Аня всплеснула руками, и восторженно защебетала:
- Ой, Костя! Ты прямо как африканер! Я на картинке в газете видела. Настоящий бур…
Закревский, надев своё старое пальто (в трате на новое он не видел смысла), и накрутив на шею новый шарф, поторопился расцеловаться с родными, подхватил саквояж, и вышел в промозглую, едва подсвеченную фонарями, темень улицы, забыв по традиции «посидеть на дорожку».
Приехав в Санкт-Петербург, он поселился в недорогой гостинице возле порта.
Портовый мелкий чиновник, у которого Закревский пытался узнать о готовых к выходу в море судах, в нужном ему направлении, опытным глазом отметив Костину военную выправку, зыркнув по сторонам плутоватыми глазами, скороговоркой посоветовал:
- Через два дня «немец», «Принцесса Адельгейда» уходит на Лоренсу-Маракиш.
Недавно, я случайно слышал, как двое ваших этот маршрут обсуждали. Говорили, что от порта голландцы железнодорожную ветку до Трансвааля проложили. Пароход грузится на восьмом причале.
Поблагодарив служащего, Закревский сунул ему трёхрублёвую кредитку, и пошёл искать «Принцессу».
Капитан «Адельгейды» заломил цену за проезд втридорога, но Закревский, осмотрев крохотную одноместную каюту, с иллюминатором, находившимся едва в полутора метрах над водой, согласился. Ему не терпелось отправиться в путешествие, да и время поджимало, Финский залив вот-вот встанет.
Константин обменял в банке купюры на золотые пятирублёвики и червонцы, съехал с гостиницы, перебравшись в каюту «Принцессы», и стал ждать отхода.
Отход судна от причала всегда событие, особенно для новичка, когда отданы швартовы, последнее материальное, что связывает корабль с сушей, а полоска воды, между ним и берегом неотвратимо ширится, превращаясь в бескрайний океан. Это похоже на то, как люди, решившие в корне изменить свою жизнь, нить за нитью, обрывают прежние связи, уходят от привычных берегов прошлого своего бытия, в безбрежное, как им кажется, море ещё неведомого будущего.
Облокотившись на планширь, и глядя на удаляющийся берег, Константин припомнил строчки Бодлера, из «Плавания»: «В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, не вынеся тягот, под скрежет якорей, мы всходим на корабль - и происходит встреча безмерности мечты с предельностью морей...».
Впервые оказавшись в открытом море, Закревский, за время плавания, получил незабываемые впечатления.
Пройдя Балтийское море, датские проливы, и через Скагеррак выйдя в Северное море, «Принцесса Адельгейда» взяла курс на Ла-Манш.
За Ла-Маншем стало теплее, и Костя, всё время проводил на палубе.
В Бискайском заливе он впервые в жизни ощутил силу стихии.
Вцепившись в снасти, он с замиранием сердца смотрел на огромные, с пенными шапками валы, готовые в любой момент опрокинуть их жалкое, на фоне их грозного величия судёнышко. В каком-то непонятном возбуждении он, словно бросая шторму вызов, но в бессилии перекричать его оглушительный грохот, декламировал:
«Ревёт гроза, дымятся тучи
Над тёмной бездною морской,
И хлещут пеною кипучей,
Толпятся, волны меж собой…».
Гибралтар, Средиземное море, Суэцкий канал, Индийский океан, берега Африки по правому борту, о которой Костя знал раньше по атласу и приключенческим романам. Ему слышались звуки там-тамов, и крики туземцев: «Мганнга! Идёт великий мганнга…».
Готовый лопнуть от переполняющих его впечатлений, Закревский стал делать в блокноте заметки об увиденном им за время почти месячного рейса.
В конце декабря 1899 года, Константин сошёл на берег в порту Лоренсу-Маракиш, в заливе Делагоа. Дальнейший его путь пролегал по суше.
Нужно было торопиться, вот-вот должен был начаться летний сезон дождей.
Португальцы неохотно давали разрешение на проезд «туристов» в Преторию. Лоренсу-Маракиш был забит подобного рода публикой. Немцы, голландцы, французы.
Константин с улыбкой наблюдал за их неуклюжими попытками за развязным поведением скрыть военную выправку.
Дав таможенному чиновнику взятку звонкими русскими червонцами, он с его помощью получил заветный билет на ходивший раз в сутки поезд до Претории.
Через полтора дня Закревский уже был на месте.
Город поразил его своей унылостью. Двери и витрины магазинов в центре заколочены, конторы не работают.
В здании парламента Константин нашёл «Управление верховного командующего», вместе с разношёрстной группой волонтёров принял присягу, дал подписку оставаться в стране до окончания войны, что давало право на бесплатное обеспечение кое-каким снаряжением, оружием и лошадью.
Посмотрев на хлам, которым снабжали волонтёров, Закревский переговорил с одним из голландцев, ведающим снабжением, и сносно говорящим на английском, дал ему золотой, и тот принёс ему не новое, но в хорошем состоянии седло, новёхонькую винтовку «маузер», ремень с патронными сумками и портупеей и коробку патронов.
Из предлагаемых лошадей местной породы базуто, Константин, опытным глазом кавалериста, выцепил невзрачную с виду мышастой масти кобылку, перековал её у кузнеца новыми подковами, и оседлав, опробовал, проехавшись по городу.
Не найдя среди волонтёров соотечественников, Закревский пристал к небольшому отряду французов. Вечером, погрузив лошадей в вагоны, французы отправились отмечать свой отъезд. Константин присоединился к ним позже, написав отцу подробное письмо о своём путешествии, вместе с ним вложил в конверт второе письмо для матери и сестёр, в котором невнятно описывал, вспоминая уроки географии, дальневосточные красоты.
Их нетрезвая компания едва успела к отходу поезда.
Дорога на юго-восток по железке, с частыми остановками, заняла два дня. Французы всё это время пили, и играли в карты.
Закревский, оценив их профессионализм, хмыкнул, подумав: «В эту бы в компанию моего учителя ротмистра Бурова, и уже к вечеру, тот оставил бы им в качестве белья только шляпы».
Он составил французам игру, немного проиграл им, для налаживания отношений, переборов в себе желание ободрать их, как липку. Сделав комплимент их «мастерству», Константин большую часть времени стал проводить на открытой площадке вагона, любуясь проплывающей по сторонам дороги африканской природой, и делая записи в дневнике, начатом на борту «Принцессы Адельгейды».
Поезд прибыл на станцию Модер-Спруйт, недалеко от Ледисмита.
Когда их отряд начал седлать лошадей, Закревский слегка приуныл. За исключением трёх человек, все остальные имели к кавалерии отношение не большее, чем к корове седло.
Небольшой переход от станции до лагеря буров, который Костя, соскучившийся по верховой езде, вопреки изнуряющей жаре воспринял как подарок, заставил некоторых «наездников» усомниться в правильности принятого ими решения приехать в Африку.
В лагере, отыскав палатку главнокомандующего, генерала-команданта Пита Жубера, они узнали от него, что после нескольких удачных наступательных операций, и сражения с британцами, понесшими значительные потери, буры взяли в осаду город Ледисмит. Генерал указал прибывшему отряду место его дислокации, и назвал имя командира, под чьим началом он будет находиться.
На позициях ничего особенного не происходило, если не считать непрерывного обстрела города из тяжёлых орудий.
Под артиллерийскую канонаду встретили новый 1900-й год.
Французы и здесь засели за карты, а Константин изучал местность, осматривал пушки, оценил нововведение англичан – колючую проволоку и защитного цвета форму, которую те поспешили ввести после того, как метко стреляющие буры повыбили с начала войны не одну сотню офицеров.
Разговаривая с волонтёрами, которым уже довелось участвовать в боях с британцами, Закревский узнал много полезного, например, о снайперской тактике. Самые меткие стрелки не палили по команде в наступающие цепи, а прицельно били по офицерам и младшим командирам, тем самым дезориентируя и деморализуя солдат противника. Ещё его очень заинтересовала совершенно новая тактика боя, впервые внедрённая англичанами – рассыпной строй, и редкие пехотные цепи.
«Да, « у англичан ружья кирпичом не чистят». Интересно", - озадачился нововведением Константин, представив, как его эскадрон спешивается, рассыпается, и укрываясь в складках местности, ведёт прицельный огонь по противнику, - «очень интересно. Надо бы запомнить, глядишь, когда пригодится».
Долго рассиживаться им не пришлось. Шестого января буры предприняли попытку прорвать оборону англичан в Уэггон-Хилле и Сизарс-Кемпе. Командант Вилльерс повёл в наступление отряд обстрелянных стрелков численностью до двух тысяч человек. Закревский со своими французами и ещё несколькими тысячами буров и волонтёров заняли ближайшие высоты, и поддерживали Виллерса огнём. Бой продолжался в течение всего дня. Атакующим, несмотря на плотный картечный огонь, удалось пробиться на вражеские позиции, и даже захватить одну пушку, но англичане сумели отбить атаку. Бурам пришлось отступить, потеряв в схватке около восьми сотен человек.
После этой неудачной атаки, других попыток осаждавшие не предпринимали, продолжая обстреливать город из пушек.
В этом бою Закревский застрелил двух англичан. Он видел, как они упали, выронив из рук оружие. Каких-либо эмоций по этому поводу Константин не испытывал. В конце концов, разве не к чему-то подобному его готовили всю сознательную жизнь?
Затянули дожди, дороги в лагере превратились в красновато-бурое месиво, в котором по ступицы вязли колёса доставлявших на позиции провизию и боеприпасы фургонов, запряжённых попарно десятью-двенадцатью быками, подгоняемыми кафрами. Одежда не успевала просохнуть. Многие из волонтёров, не привыкшие к такому климату, болели.
Затянувшаяся осада, больше похожая на бессмысленное топтание на месте, раздражала. Закревский, как военный, понимал, что время, затрачиваемое на эту тягомотину, играет против буров, сковывает значительные их силы на этом участке фронта, и тормозит наступление. Британцы, тем временем, усиливают свою армию за счёт перебрасываемых дополнительных воинских подразделений из Англии. Ни к чему хорошему всё это не приведёт. Буры потеряют инициативу, и тогда…
«Тогда» наступило 27 февраля.
С юга к городу пробивались части генерала Буллера. Уже 21 февраля англичане навели понтонный мост через реку возле Коленсо. Вечером армия начала форсирование. Начались ожесточённые бои за высоты на подступах к Ледисмиту.
Принимая активное участие в обороне высот, Закревский на себе испытал ещё одно нововведение англичан. Непосредственно перед атакой пехоты, артиллерия утюжила позиции буров, нанося серьёзный ущерб укреплениям и защитникам.
Несколько тысяч граждан Оранжевой Республики оставили позиции, отправившись защищать свою страну. Вместе с ними ушли некоторые волонтёры, почувствовав, что запахло жареным. Ушёл и отряд французов, в котором воевал Константин. Всё это ослабило оборону, и подорвало боевой дух буров. Тем не менее они продолжали мужественно сражаться, хотя уже было ясно, что им не устоять.
Теснимые неприятелем, буры сдавали позицию за позицией.
Во время отступления от Ледисмита Константина ранило. Попав под массированный артобстрел, он получил удар в голову доской, оторванной от разнесённой снарядом в щепки фуры, и потерял сознание.
Очнулся он ночью. Пальба прекратилась, стояла непривычная тишина, в бархатно-чёрном небе, среди множества звёзд, отчётливо выделялось созвездие Южный крест.
Голова гудела, по-видимому, его ещё и контузило. Отыскав свою винтовку, Закревский, пошатываясь, побрёл вслед, как ему казалось, за отступающей армией буров.
Под утро, окончательно выбившись из сил, Константин вышел к какой-то ферме. Перебравшись через ограду, он забрался в пустующий сарай, рухнул на охапку соломы, и моментально заснул.
Разбудил его звук ружейного выстрела. Закревский, прильнув к щели в стене, увидел, как какие-то люди тащат позвякивающие узлы из дома. После второго выстрела, один из мародёров упал. Двое других бросились к дому, и выволокли оттуда упирающуюся светловолосую девушку. Мародёры швырнули её на землю, и один из них навалился на неё, разорвав платье на груди. Девчонка отчаянно сопротивлялась и кричала, а стоящий над ними бандит смеялся, и подбадривал товарища на немецком языке.
Дальше смотреть на происходящее Константин не стал. Он дослал патрон в патронник своего «маузера», вышел из сарая, и двумя выстрелами уложил мародёров. Третью пулю он послал вслед всаднику, которого сразу не заметил. Тот взмахнул руками, и упал с несущейся во весь апорт лошади, запутавшись в стремени. Лошадь какое-то время волокла тело за собой, потом сбавила ход, и остановилась метрах в ста от фермы.
Закревский подошёл к выбравшейся из-под трупа насильника девушке, сидевшей на земле, и помог ей подняться на ноги.
Она сжала у горла края разорванного платья, и что-то быстро заговорила на африкаансе, но Константин её не слышал. Он буквально поедал её глазами. Ни в Новгороде, ни в Москве, ни даже в Петербурге, ему не доводилось встречать таких красавиц.
Обретя дар речи, он заговорил с ней по-английски. Девушка, услышав английский язык, отшатнулась от Кости, но он поймал её за руку. Не будучи уверенным, что она его понимает, Закревский объяснил ей, что он не англичанин, что он русский волонтёр, и сражается на стороне буров, и что не все волонтёры мародёры, как эти немцы.
Девушка его поняла, закивала головой. Потом еще раз на ломаном, но понятном английском поблагодарила его за спасение.
Костя спросил её, что она делает одна на ферме. Она рассказала, что её матушка умерла несколько лет назад, отца и двух братьев убили при Мафекинге. Сослуживцы привезли их тела, и помогли похоронить на семейном кладбище. Весь скот и лошадей забрали фуражиры, кафры разбежались, а ей некуда было идти.
- Тебе нельзя здесь оставаться, могут появиться другие, - Закревский кивнул на трупы мародёров.
Пока Андреа, так звали девушку, собиралась, Костя привёл лошадь пытавшегося сбежать бандита, три остальные стояли у коновязи.
Они запаслись водой и кое-какой провизией, погрузили припасы и нехитрый скарб Андреа на двух лошадей, и взяв их в повод, на двух других тронулись в путь.
Выбрав дорогу вдоль железнодорожного пути, они вскоре вынуждены были отказаться от своего плана. Дорога была забита брошенными поломанными фургонами, по обочинам валялись трупы лошадей с чудовищно раздутыми животами, над которыми роились тучи мух. В воздухе стоял тошнотворный, сладковатый трупный запах, мухи кружились над головой, садились на лицо, лезли в глаза и рот.
Закревский на полмили отъехал в сторону от дороги, и они продолжили путь по саванне, с редкими, с раскидистыми кронами деревьями. В дороге Костя рассказывал Андреа о России, о Петербурге и Москве, о зиме, обо всём, что приходило ему в голову. С каждым днём ему всё больше нравилась эта девушка, с природной грацией державшаяся в седле, готовая поспорить в управлении лошадью даже с ним, профессиональным кавалеристом. Она без жалоб переносила трудности перехода, в ней не было ни капли жеманства, так присущего столичным барышням. Андреа была так же естественна, как окружающая их сама природа.
Через несколько дней они въехали в Преторию. Андреа остановилась в доме знакомых отца.
Прощаясь с ней, Костя волнуясь, словно кадет первогодок, спросил:
- Ты поедешь со мной, когда всё закончится? Я…
Андреа не дала ему закончить, прикоснувшись кончиками пальцев к его губам, подняла на него большие светло-серые серьёзные глаза, и просто, без намёка на кокетство сказала:
- Возвращайся скорее, я буду тебя ждать.
Весь март Константин участвовал в стычках с британцами в одном из партизанских отрядов генерала Якова Деларея.
Партизаны взрывали рельсы, перерезая пути сообщения, нападали на английских фуражиров и блокгаузы, уничтожали небольшие отряды противника.
Отметив профессиональные навыки Закревского, Деларей назначил его командиром коммандо разведчиков. Выбиться в армии буров в начальники, для иностранца, было большой редкостью.
В одном из рейдов его группа, состоящая из африканеров, наткнулась на кавалерийский отряд англичан. Зная не понаслышке о меткости буров, и о том, что у них даже штыков нет, не то, что сабель, их командир послал свой отряд «марш-марш» в атаку, разумно предполагая, что в ближнем бою он потеряет меньше людей.
В отличие от своих товарищей, Закревский имел понятие о том, что такое стычка с обученными сабельному бою кавалеристами. Он приказал дать по атакующим залп, и уносить ноги, пока не поздно.
«Эх, сейчас бы «сабельку востру», да эскадрон моих драгун, порубили бы в пёси этих пробкоголовых. Не извольте сомневаться!», - сокрушался Константин, выстрелом выбивая из седла очередного из преследователей.
В начале апреля, встретив соотечественников, Константин перешёл в отряд Алексея Ганецкого, подпоручика, сына генерала от инфантерии, героя русско-турецкой войны. Его отряд состоял из пятидесяти семи русских добровольцев, присоединившихся к бурским коммандо. Буры высоко ценили заслуги отряда, сражавшегося с ними плечом к плечу до самого конца военных действий.
В начале 1902 года, в одном из рейдов в тылу противника, Закревского тяжело ранило. Друзья спрятали его на одной ферме. Едва не умерев от ран, Константин встал на ноги только к концу марта.
Отыскав свой отряд, он застал товарищей в состоянии крайнего уныния. Командир, что случалось с ним нередко, пил. Правительство буров склонялось к тому, чтобы прекратить войну на условиях англичан. Дело, за которое все они боролись, похоже, претерпело фиаско.
Война закончилась 31 мая 1902 года подписанием мирного договора в городке Феринихинг, недалеко от Претории. Буры признали аннексию Трансвааля и Оранжевой Республики.
Русские из отряда подпоручика Ганецкого засобирались домой, больше им здесь делать было нечего.
Закревский остался. Он во что бы то ни стало, собирался найти Андреа.
Рискуя быть арестованным, Константин пробрался в занятую англичанами Преторию, но девушку там не нашёл. Дом, где он её оставил, стоял пустой, с выбитыми стёклами, и сорванной с петель дверью. От соседей он узнал, что по чьему-то доносу, хозяев дома, как пособников партизан, отправили в лагерь, жившую у них светловолосую девушку забрали вместе с ними.
Объезжая страну в поисках Андреа, Закревский не мог не видеть заброшенные, разграбленные фермы, множество свежих могил с грубыми, наскоро сколоченными крестами, некогда живущих своим трудом уверенных в завтрашнем дне людей, которых кроме как цена на скот и урожай, мало что интересовало в их простой жизни, а теперь обездоленных и испуганных. Ещё вчера богатая, процветающая страна разграблена, в ней хозяйничают иноземцы, загоняя её граждан в концентрационные лагеря (ещё одно из изобретений англичан), обращаясь с ними, как с животными.
Всё это натолкнуло Константина на тревожные мысли: «Вот она Европа! Всю свою историю населяющие её народы грабили, убивали, неся Крест и просвещение заблудшим язычникам, только всегда почему-то при помощи огня и меча. Они так прониклись идеей приобщения дикарей к цивилизации, что практически всех их уничтожили. Это их сущность, и они никогда не изменятся.
Когда он на ферме Андреа застрелил мародёров, их действия стали для него неприятным откровением. Разве русские волонтёры, поехавшие в Сербию сражаться с янычарами, грабили и насиловали население? Или так поступали русские солдаты в последнюю войну на Балканах? А здесь, в Африке, «просвещённые» европейцы ничего предосудительного в грабежах мирного населения не находили. Уж он-то за эти два года на этих «помощничков» налюбовался. С такими друзьями и врагов не нужно. Эти «друзья» и на Россию испокон веков облизываются, да больно часто по рукам получали, вот и остерегаются, а то бы они похлеще, чем здесь дел бы натворили. Прав был отец нынешнего императора, у России только два друга – армия и флот. А коли такова их натура, то скоро эта братия снова к нам полезет, сама, или кого науськает, они в этом деле мастаки. А значит надо на службу возвращаться, поучить наших солдатушек, чему тут сам научился».
Константин уже совсем было отчаялся отыскать Андреа, когда увидел её в группе других узников, бесцельно бредущей вдоль забора из колючей проволоки последнего лагеря, где он собирался побывать, перед тем, как начать поиски в других местах. Увидев его по ту сторону забора, люди бросились к нему, тянули, в кровь обдирая об ограждение руки, моля о куске хлеба.
Андреа очень похудела, едва держалась на ногах от голода. Выкупив девушку у охраны, Константин посадил её на коня, и увёз подальше от этого ужасного места.
Две недели они, объезжая стороной блокгаузы, и избегая встречи с английскими разъездами, добирались до Лоренсу-Маракиша.
Закревский выправил для Андреа документы, убедив полицейского чиновника, что она является его женой с помощью золотых червонцев, за ещё пару таких же монет, португалец готов бы был признать в Андреа свою мать.
Они сели на ближайший пароход, уходивший в Европу. Оставшихся денег едва хватило, чтобы заплатить за места на судне.
Константин стоял на палубе, позади Андреа, положив ей руки на плечи, и смотрел на удаляющийся африканский берег. О том, что их ждёт дальше, он не думал. Главное, они были вместе, а после пережитого за эти два года, они сумеют справиться с любыми трудностями.
В начале марта 1905 года, в одном из боёв под Мукденом капитан Закревский, прикрывая со своим эскадроном отступление пехоты, был тяжело ранен. Домой, получив отставку по состоянию здоровья, Константин вернулся только в середине августа. С 1908 года, до Октябрьского переворота, Закревский исполнял обязанности офицера-воспитателя в 3-м Московском Императора Александра II кадетском корпусе.