Василий Петрович всегда клал его кусками. Клал, а не ложил, и уж никак не размазывал.
- Я, когда масло-то есть, всегда его помногу на хлеб кладу, - говорил. - Вкуснее так, а если чуть ножичком его, да сольцем сверху - так совсем райское дело получается.
Вот он его и клал.
Медленно.
С чувством и придыханием.
Сначала ножиком примерялся, чтоб не дай бог кусок меньше вышел. Если больше - радовался, а если меньше - тут же добавлял, и снова радовался.
Потом осторожным, плавным движением кисти опускал нож, наклонял немного, подхватывал и бережно на хлеб клал. И ножичком-же, чуть-чуть, как нравилось ему.
А однажды Михаилу Викторовичу не по душе это пришлось, то ли масла ему не досталось, то ли выражение лица Василия Петровича неприятные ощущения в виде колик вызвало, но решил он по делу этому высказаться.
- Вы, - говорит, - Василий Петрович, размазывали б его. Оно бы и на губах не висло, и щек не марало б. Да и усы потом оттирать не надобно, право слово.
Василий Петрович глянул на него исподлобья, бутерброд в сторону отложил, ножичком махнул перед носом Михаила Викторовича, да и отвечает:
- Масло маслу рознь. Ежели б плохое было - ни разу б не взял, даже не притронулся б. А ежели хорошее - сам бог велел.
- Так я же и не говорю, что не велел, - смутился Михаил Викторович непониманием вопроса своего. - Я ж говорю - размазывайте.
- А я вам и отвечаю, - разозлился Василий Петрович, - бог велел. Деду моему велел класть, отцу, наверное тоже, и мне. Вот я и кладу.
И ножичек-то в столешницу по самую рукоять - рррраз.
И поверил Михаил Викторович в веленье божье сразу. Вопросов у него не стало, а может, в горле пересохло, а может как и Василию Петровичу - бог велел. Вот и замолчал Михаил Викторович. И никто больше Василию Петровичу про масло не указывал.
Года два.
А потом он умер от гиперхолестеринемии и, как следствие, инфаркта.