Свет начинал понемногу раздражать, накатываясь расплавленной жидкостью куда-то за крайний дальний угол возможного поворота глазниц. Тело начало исполнялся вдруг естества некой сущностной жидкости, которой оказывался залит до самых краёв, словно трёхлитровая банка под напором воды из-под крана. Дексэл Токстронг чувствовал, как фотоны своим бесконечным потоком вливают ему в черепную коробку свинец, отчего голова начинает напоминать пушечное ядро, точно в неё только что прошествовала целая стайка замшелых бесов.
Дексэл точно знал, что до начала приступа остаются считанные минуты. Они ведь всегда так начинаются, эти коротушки, эти проклятые спонтанные пиковые всплески долбаной электрической активности височных долей коры головного мозга, эти провалы в некое ужасающее своей чуждостью измерение, где его уже поджидают, от случая к случаю, очередные жители проекций неведомого, ни назвать, ни понять которых Дексэл так и не решался, стараясь всеми возможными силами держаться от этой жути как можно подальше.
Он размышлял, тем временем: «Вот, вероятно, я сейчас окончательно осатанею, ибо черти гнут меня, а сама тьма душит мою душу. За спиной стоит смерть и пытается успокоить бунт нервов. Она вовсе не страшна, она ведь будто колыбельная, этакая курица-наседка или нянька-сиделка!» В комнате было светло, пожалуй, даже слишком. Лунная дорожка пересекала серебристой грустью вурдалака край подушки и ровно половину постели, не касаясь разве что дальней стены. Дексэл чувствовал вокруг себя присутствие неких высших потусторонних сил, духов и, быть может, даже домовых. Когда он смотрел на предметы, то они словно отдалялись куда-то в другое измерение, подчиняясь новым законам только что открытого Токстронгом мира, а затем, комкаясь, теряли форму. Смысл и назначение оных осознавался совершенно не сразу, видимый сквозь постоянное движение на периферии зрения, многочисленные и многообразные смещения шкафов, стульев, вытягивающихся бинокулярной трубой, какая бывает, если смотреть в обратном направлении сквозь оптически сложные приборы-увеличители, когда слишком близкие предметы многократно увеличиваются, тогда как далёкие отдаляются ещё сильнее.
Чтобы хоть немного успокоиться, Дексэл Токстронг включил тихую музыку и начал глубоко и ритмично дышать, полностью концентрируя всё внимание на музыкальных переливах, раскатывающихся в наушниках, и на шорохе собственных протяжно и сипло посвистывающих бронхов. Его тотчас же начали уносить ритмы мелодии, а тело переросло в музыку, найдя с ней единый материальный общий знаменатель. Басы мелодии обратились в значение силы, тогда как высокие тона поспешно ринулись передавать чувства. Голоса музыки порастеряли тональности, став не значимыми и пресно-плоскими, как камбала, приглушившись и отсеявшись сознанием Дексэла, словно мусор естественной жизни, теперь уже никому не нужный и сполна всеми позабытый.
Токстронг достиг внутри себя стадии изначального сознания первобытного человека, совершенно точно знавшего, что его окружают неведомые силы и могущественные потусторонние существа. Восприятие его оказалось сходно с магически-сказочным сознанием детсадовца, ещё не растерявшего в своих мозгах природной чистоты, избавленной от тлетворных стереотипов общественной природы человечества, равно как и не пролившего в забвение умиротворяющей Леты или Стикса последние капли отныне уже ставшего лишним серотонина.
Состояние впадения в детство явилось для Дексэла своеобразной преисподней или чистилищем, оригинальным шлюзом на пути к тотальному обесчеловечиванию, позволившему взглянуть на мир из новозамеченной перпендикулярной проекции, где существуют категории, о которых мы и не можем догадываться, оставаясь только людьми. Но всё человеческое, кроме подобия искреннего и полного милости сострадания, не являвшегося на самом деле ни милостью, ни состраданием, тому миру, куда всякий раз проваливался в падучем припадке бедолага Токстронг, виделось полностью и абсолютно чуждым.
Чувство тотального единения растворило его в звуках и шорохах чуждой обволакивающей реальности, и он уже готов был забыться конвульсивными видениями, порождаемыми всё ускоряющимися колебаниями дребезжащих вибраций, обращаемых в одно непрекращающееся чувство возвышающего давления, как вдруг ощутил нечто небывалое, происходящее с его движениями, словно центр тяжести смещался попеременно сначала вперёд, а затем вниз, тогда как гравитация значительно ослабела и даже как бы потускнела, а инерция напротив, набрала свои физические показатели, как борец сумо - вес.
Упав плашмя, Дексэл наблюдал в содрогающемся, будто расхлябанном теле на шарнирах, как его руки и ноги выписывают в воздухе экстремально скоростные и грандиозные по своей сложности пируэты. Это не-реальность, это тот самый экран виртуальности, в котором теряется граница между сном и явью, стираются все пределы и проявляются безграничные возможности рассудка без самого рассудка.
Где-то крайне далеко от Дексэла жило его тело, тогда как самая сущность его была где-то здесь, совсем рядышком, прямо возле осознания, которое не было никакой возможности определить, пощупать, понюхать или же полизать - некое абстрактное местоположение самости рассудка или эго было целиком и полностью не определено и не определимо вовсе в привычном для человека пространстве, да и к самим категориям измерения пространства, по-видимому, не имело и не могло иметь ровным счётом никакого отношения, как, впрочем, и всегда в действительности. Только вот он, пребывая в обыденном состоянии рассудка, будучи постоянно отвлечённым тысячами и тысячами мелочей, оставаясь постоянно вовлечённым в их безумную круговерть, не находил в себе ни сил, ни желания, ни смелости посмотреть на механизмы их действия со стороны.
Токстронг парил в космическом эфире, некоей мировой Этерне, в которой нет ничего, кроме потенциала существования, зато есть то самое всё, что только возможно, а значит, уже предопределено и входит в этот потенциал. Старый мир - не более, чем одна из теней мирового запределья, которую теперь можно было созерцать на экране защитной сферы или трубы, всё ещё соединяющей его обновлённое умопомрачением видение мировоззренческих позиций с бессмысленной ношей телесной оболочки, оставленной где-то вдали, застрявшей по ту сторону существования, и так и не пролезшей за своей очевидной грубостью на оболочку изнанки, из которой наружная событийность воспринимается лишь глубже, а общественная связь рвёт свои путы, теряя остатки гнилых корней и показывая под содранной маской истинное лицо бессмысленной нелепицы соглашений, порядков и устоев.
Внезапно музыка перестала что-либо значить и вовсе ощущаться, словно с неё вдруг содрали путы и сняли рычажки, только что позволявшие ей влиять на разум. Это событие слегка привело Дексэла в чувство, тогда-то он и заметил, что не способен понять, открыты ли глаза или закрыты, поскольку за опущенными веками мир воспринимался сразу всей поверхностью лица столь же хорошо, как и с открытыми глазами. Одновременно в восприятии существовало и некое иное пространство, в котором, частично пересекаясь и сливаясь со зрительными образами, скользили постоянно меняющие форму, структуру и насыщенность красно-зелёные калейдоскопические узоры, словно наружу пыталось в биениях давления внутреннего постоянного порыва вырваться некое новое измерение, зарождаемое средь глубин реалистичных сновидений и экшен-кошмаров, а потому переживаемое, пожалуй, даже с ещё большей эффективностью, чёткостью и значимостью, нежели тихий мир тусклой событийности, оставшейся за бортом ограничений восприятия действительности и условных границ человеческого тела.
В трансцендентальной гиперреальности Вселенной оказалось, что каждый объект можно описать куда большим количеством из набора категорий, кроме привычных нам физических, химических или же биологических его свойств. Плотность понимания естества, степень условной значимости, интенсивность существования, измерение качества мира здесь также наполнено б`ольшим смыслом, чем материальные характеристики вещей.
Когда провалившийся в припадок Токстронг всё-таки сообразил, что по-прежнему лежит с закрытыми глазами, то внезапно обрёл если не просветление, то уж точно - осознание невосполнимой потери какого-то врождённого и оттого столь свойственного для всех нас чувства. Только вот какого? Поначалу он никак не мог понять сущность исчезнувшего ощущения. Зрение - на месте, слух - тоже, осязание, обоняние - все они были достаточно жёстко искажены, но не настолько, чтобы он не сумел их опознать. И вдруг, как гром посреди ясного неба, до него вдруг дошло, какое именно чувство исчезло. Люди не привыкли придавать особого значения этому ощущению, почитая за само собой разумеющееся то, что не покидает их никогда на протяжении всей жизни, но стоит лишь ему исчезнуть, и разум тут же начинает теряться, испытывая острейший дискомфорт. Это чувство времени.
Дексэл действительно не мог тогда сказать, исходя из собственных внутренних ощущений и впечатлений, не только утро ли было на тот момент или вечер, но и в какой исторической эпохе и каком географическом месте он оказался. Мир не походил сам на себя и был параллелен в каком-то самом прямолинейном, а потому устрашающем смысле этого слова, насыщен роем потусторонних существ и могучих сил, одновременно глумливых и сокрушающихся над судьбами и глобальными проблемами человечества. Эпилептический странник совершенно явственно улавливал исходящие от существ эманации смыслов и непередаваемых эмоций, невыразимых на словах.
Жители этого всецело парадоксального мира явно второго внимания относились к Дексэлу с любопытством, притом высказывая некую навязчивую привязанность, но не проявляя в равной степени ни дружелюбия и ни враждебной настроенности. Их присутствие, пока ещё незаметное для глаза, остро и совершенно точно ощущалось, а колебания их настроения прямым способом сказывались на колебаниях настроения беспутного припадочного туриста, шествующего куда-то вовне, за крайние грани привычного. И тут Токстронг неожиданно сам для себя вдруг понял, что они здесь хозяева и жители этого мира, а он вторгся в их обыденное существование, поэтому, вероятно, смотрится в их глазах, в некотором роде, чудесатым и чудаковатым пугалом, наподобие привидения, духа или призрака. Тогда он предпринял попытку покинуть старый и привычный мир, мучивший и напрягавший его внутренними вибрациями полей.
Да не тут-то было! Токстронга родное бытие никак не желало оставить в покое, начав менять собственное то ли качество, то ли свойство, то ли обликоощущение рефлексивного выражения через каждые несколько минут, почти мгновенно разогнавшихся до нескольких секунд, хотя достаточно сложно объяснить, что же представляет собой понятие качества мира. Пожалуй, это была, в некотором роде, совокупность всех отдельных свойств восприятия, позволяющих смотреть на существование под тем или иным ракурсом, окрашивая каждый элемент собственной субъективной проявленности подливкой значимости или цели, причём смысл имело три измерения таковых, было и четвёртое, выражавшее время значения, скорость его изменения или только ожидания изменения, некоего намеревания изменения в потоке всеобщей гармонизации элементов-условностей, распадающихся осколками и моментально реконфигурирующихся, придя на смену исчезнувшему времени пространства повседневности.
Это четвёртое измерение само по себе означало не более, чем свойство эволюции порядков слоящихся миров, каждый из которых подлежал строжайшему каталогизированному учёту в голове наблюдателя, вырывая из Дексэла чуточку того, что составляет самость, выраженную в конфигурации его личной индивидуальности со всеми взаимосвязями, недочётами, привычками и несовершенствами автоматизмов, выработанных на протяжении всей его жизни.
Дексэл Токстронг приоткрыл глаза, приложив преогромное усилие к собственной черепной коробке, нагревающейся от расходящихся по ней волн. Оказалось, что по стенам и обоям расползались какие-то сложные структурированные пятна, потолок мерцал и рябил, как телевизор, включенный в сеть с выдернутой антенной, а от постоянно мельтешащих в пространстве неконтролируемо дёргающихся рук расходились размазанные призрачные следы-флэнжеры в воздухе. Внезапно откуда-то из глубин сознания всплыл неминуемо надвигавшийся, точно танк, пласт реальности, окончательно выдернувший странника, только что очнувшегося путём приложения неимоверных усилий к открытию глаз, из привычного мира в мир для него, на поверку, довольно-таки непривычный.
Он оказался в каком-то среднестатистическом и ничем особо не примечательном офисе, и, наконец-то, увидел всех тех людей, присутствие которых столь рьяно рвалось в его проекцию действительности несколькими минутами (месяцами, годами, веками?) ранее, сполна окружив обстановкой недавней евроотделки: работали принтеры, факсы и копиры, светил матовым отблеском подвесной потолок, жужжали какие-то устройства за стеной, стрекотали вентиляторы, шелестели кулеры компьютеров. Издалека доносились невнятные голоса и брань начальника с подчинённым. Слева от нашего странника, обнаружившего себя сидящим в одиночку на стуле, расположился целый ряд менеджеров, клерков, бухгалтеров и прочего планктона в очках, галстуках и строгих костюмах.
Появление Дексэла вызвало у всех волну гомерического хохота и аплодисментов, словно на цирковой арене клоун отморозил весьма весёлый номер, после чего одна работница офиса вкрадчиво произнесла самодовольным тихим голосом:
- Здравствуй, Дексэл! Мы тебя дожидались, но ты сегодня слегка припоздал.
- Извините, - пробормотал свободный странник.
- Да ладно, ничего, забудь об этом и не вспоминай даже, - услышал он в ответ.
Женщина, начавшая разговор, была типичным представителем бизнес-леди среднего возраста. Ей было на вид лет этак от тридцати пяти до сорока, а строгие и узкие черты лица и пристальный, но не напрягающий взгляд выдавал в ней весьма дипломатичную натуру, у которой за мягкостью речей всегда сыщется пара-тройка контрольных выстрелов для конкурентов. Подобные люди, порою, ради карьеры трудоголично вкалывают на поле деятельности постиндустриальной цивилизации вплоть до самой старости, и лишь вместе с преклонным возрастом к ним приходит осознание радостей той жизни, билет в которую они в спешке лживых целей и устремлений так и не приобрели.
Строгость внешнего облика и первые рабочие морщины от постоянного нервного перенапряжения сочетались у встреченной странником особы с удивительно хитрым и совершенно нечеловечески мягким голосом, умиротворявшим обеспокоенные умы и гипнотически заставлявшем впадать в состояние полной безмятежности и доверия. Одета работница была во всё алое и производила впечатление довольно-таки нервной, тревожной и стервозной натуры с темпераментом холерика.
- Я приставлена к тебе в качестве экскурсовода в окружающем мире. Нам многое предстоит обсудить, а тебе многое предстоит увидеть, услышать и узнать, раз уж ты оказался в здешних краях перелётной птицей. Пройдём-ка в кладовую. Я кое-что должна показать тебе, - с лисьими интонациями в голосе произнесла Мадам в Алом, как её про себя окрестил Дексэл. Он вдруг очутился в чёрном пространстве без пола, потолка и стен, вспомнив, что когда-то бывал уже в этом месте, а потому знал, что это специфический демонстрационный экран мира, обладающий способностью отражать различные явления и показывать естества. Всякий раз Токстронг, тем не менее, надёжно забывал обо всём этом знании, находясь в привычном состоянии сознания, пригодном для повседневной жизни среднестатистического гражданина.
В пространстве демонстраций парили золотые весы, достигавшие высотой около полутора метров и длиной около двух с половиною. Возле левой чаши сидел чрезмерно жирный сурок, а у правой - чрезвычайно худой суслик. Мадам видно не было, но мягкий её голос с хитринкой продолжал вещать откуда-то из-за спины: «Это весы Эпохи Величия мартышек, созданные некогда грандиозной цивилизацией разумных обезьян. Они выражают тщету всей человеческой деятельности, на них же опираются все причины в вашем мире, устанавливающие в конечном итоге равновесие противоположных начал. В насмешку над человеческой цивилизацией мартышки сделали весы из чистого золота, поскольку в нашем мире этот металл не ценится, как и вообще всё материальное вашего мира у нас находится не в чести.
Эти весы также отражают извечную борьбу мужского и женского начал - инь и янь, символизирующихся аллегорически через Запад и Восток, а также через священные символы латиницы Q и Z. Притом тебе следует запомнить, что Q всегда находится на Западе, выражающем светлое мужское начало, тогда как Z - всегда на Востоке и выражает, соответственно, тёмное женское начало всего сущего в мире. Запомни это на всю жизнь и никогда не забывай; ошибка в деле мироустройства может стать летальной и приобрести глобальный характер, приведя к катастрофе. Кстати, я бы посоветовала тебе хотя бы кратенько записывать всё то, что я тебе сейчас рассказываю, ведь ты забудешь всё это, когда придёшь в себя, если не сохранишь никаких записей».
Дексэл Токстронг интуитивно полез в карман и тут же, как по мановению волшебной палочки, обнаружил там пузатенький грифельный блокнот и карандаш, которым можно было оставлять в обнаруженном блокноте все необходимые заметки по теме лекции, читаемой перед ним в проекционном Теневом Зале абстрактных демонстраций неописуемого. Он тотчас же не преминул воспользоваться обнаруженной им возможностью и сделал заметку по поводу вышесказанного: «Весы мартышек. Z - на востоке. Q - на западе. Инь vs. Янь».
- А это что за зверьки такие? - спросил странник у Мадам, имея в виду суслика и сурка, ожидающе застывших в зале и принявших услужливо просевшую позу с умаслено-подхалимажническим выражением мордочек. Того и гляди похлопают лапками по ляжкам и скажут: «Ку!»
- А это охрана весов, они сторожа и хранители порядка в здешней проекции, только об этом никто не знает. Из простых людей, имеется в виду, а не как ты, падучий путешественник. Кстати, как самочувствие-то, долго ещё с нами собираешься пробыть, а?
Дексэл открыл глаза уже в привычном физическом мире вещей, приложив такое особое усилие, словно тащил на спине никак не меньше тонны угля. Тело казалось безграничным и, сжимаясь до предела, едва умещалось во всю комнату, умудрившуюся удивительно уменьшиться и теперь занимавшую от силы три или четыре кубометра пространства. Токстронг вдруг понял, что вещи давят на его сознание, прямо-таки наваливаются, порождая особенное впечатление растерянности, несобранности и запутанности, как от спонтанно начавшейся бурной толкучки в автобусе или электричке. Одновременно сохранялась возможность видеть с закрытыми глазами и прикоснуться к любому обозримому предмету снаружи, не переставая вести внутренний диалог со своим алым экскурсоводом.
- Похоже, - сказал Дексэл. - я пробуду здесь с вами ещё некоторое время.
- Почему ты так думаешь? - спросила Мадам.
- Я так думаю, поскольку способен сейчас собственными руками обнять комнату и все находящиеся в ней шкафы одновременно. В обычном, не изменённом состоянии сознания, я не могу этого сделать. Значит, время на беседу ещё осталось, ничто пока что не тянет меня возвращаться, - сказав так, странник начал распластываться и размазываться по стенам, и, в доказательство своих слов, действительно вытянул бесконечно удлиняющиеся, точно сопли инопланетянина, резиноподобные руки в узкое пространство между шкафами и стенами.
Обняв всю мебель, а затем, пропитав собой границы комнаты, странник прилип к потолку, одновременно осознав, что эго не имеет границ, а комната есть лишь узкая клетка, висящая в абсолютной пустоте и, подобно конструкциям сознания, ограничивающая полную свободу дел и выбора человеческой природы стремления к самосовершенствованию и эволюции разума в сторону безграничности абстрактного и полного отсутствия рамок.
- Вот так, вот так, вот так. - Дексэл показывал проводнице иного подпространства объятые им шкафы. - А в обычном режиме восприятия я так не умею делать!
- Логично, - согласилась Мадам. - Поехали дальше. Весы противопоставляют материальный и духовный мир с помощью аллегорий и метафор. Жажда бесконечного насыщения желудка и плоти выглядит противовесом духовным устремлениям человека, пребывающего в планах эйдосов. Проблема здесь в том, что человеку предоставляется право выбора лишь одного-единственного элемента, а оба выбрать он не имеет права. Поверь, мир так устроен. Но примитивные существа обладают значительно б`ольшим потенциалом к восприятию действительности, нежели человек, поэтому высший разум более всего доступен растениям, и менее всего достижим человеком.
Как бы мы того ни хотели, но сознание мешает познать истину, тогда как, скажем, картофелю, истина вовсе не нужна. В этом-то и заключается основа мирового равновесия. Принесите демонстрационные экспонаты и материалы! - Мадам обратилась к стражам - шерстистым охранникам весов. Суслик тут же приволок человеческие мозги и положил их на западную чашу с символом Q, а сурок вынул из грубого холщового мешка несколько картофелин и одномоментно взгромоздил их на восточную чашу с символом Z, то есть подчинённую именно ему. Весы тотчас же пришли в равновесие.
- Вот видишь, - сказала Мадам, - они равнозначны между собой, как бы ни хотелось некоторым людям думать иначе.
Тем временем, Токстронг, совершенно огорошенный увиденным, опять достал из кармана свой грифельный блокнот, раскрыл его и сделал следующую пометку на тёмно-серых несгибаемых, как намерение, листочках: «Массы разума в клубнях картофеля. Связано с весами».
- Человек привык отрицать наличие разума у животных. - продолжала Мадам. - Но на самом деле это не так. Для животных характерно естественное восприятие, тогда как для человека - общественное. Так и запиши себе дословно, и это должен быть настоящий лозунг всех народов: «Лозунг: Вороны воспринимают мир?!! Естественно!». Эта фраза даже глубже, чем может показаться на первый взгляд. С одной стороны, она доказывает существование восприятия у всех живых существ и, частично, неживых тоже. С другой стороны, фраза указывает на естественность, то есть природность восприятия всех ворон. Так что людям ещё учиться и учиться нужно у этих мудрых птиц, ибо природа всегда мудра. Запомни, пожалуйста, и никогда не забывай моих слов. Но и это ещё не всё, что я обязалась тебе показать.
Теперь странник смотрел на весы уже сверху, с высоты примерно трёх метров над парящими в пустоте чашами весов. Внезапно прибор обрёл звёздчатую симметричность, превратившись в подобие схематического изображения тройственного бубна, притом только что материализовавшаяся третья чаша выразила приземлённый мир материальной неживой природы, грубый, бессмысленный и стремящийся к разрушению и саморазрушению.
- Ну вот, теперь вроде бы всё в порядке, всё на своих местах, и весы отныне, как видишь, целиком и полностью уравновешены. Эту третью субстанцию мы называем неофициально в своих кругах Гербал Труг, в честь основателя восприятия вашего неживого материального мира, выразившего стихию разрушения.
- А как субстанция зовётся по-настоящему? - задал вопрос Дексэл.
- Это имя слишком сложно для твоего разума, да и знать его тебе вовсе не обязательно. Просто помни, что третья чаша выражает стихию разрушения, и сумей как можно точнее донести эту информацию до мира людей, оставшихся, к сожалению, по ту сторону Реальности. А вообще, заморочки у нас с Гербалом Тругом, мешает он нам здорово, а избавиться от него нельзя, сам понимаешь.
Странник уже привычным движением руки застрочил широким росчерком в своём блокноте: «Гербал Труг - наш надёжнейший маразм. P.S. Весы трёхстопны».
Вдруг Дексэл снова оказался в офисе, но на этот раз его попросили немного подождать. На шлюзе, разделяющем мир Весов мартышек от мира людей, в растекающихся узорах появилось изображение избушки, рядом с которой росли многометровые в высоту ведьминские грибы, затем им на смену проявился из образных пучин стальной паук со слишком уж большим количеством свисающих вниз серебристых лапок, похожих на тончайшие нити жемчужных ожерелий. К пауку цепью было привязано светило дифракционных лучей, имевших центральную симметрию под углом примерно в сорок пять градусов. Паук, шевелясь и суча лапками, бился о светило, как брелок о звонкий ключ.
Токстронг нырнул снова в офис и оказался подле рекламы турагентства, напечатанной на тонкой дешёвой бумаге сине-сероватыми красками, причём, по всей видимости, на картридже, ещё давным-давно отработавшем весь свой срок службы, отчего картинка вышла с явною чересполосицей. Однако, судя по простенькому, если не сказать - простецкому - рекламному слогану, качество печати вовсе не было недостатком в работе типографии, а скорее уж неким не вполне понятным и не вполне адекватным изощрённым дизайнерским трюком.
Дексэл тут же записал слоган с рекламной листовки в свой грифельный блокнотик. В этом не было, конечно, уже никакой необходимости, но так, на память, а вдруг пригодится. Гласил слоган следующее: «Moza Loscha - грибы и пальмы в полосочку! Много по цене $». На картинке был изображён тупейший мультяшный островок с пальмами, имеющий совершенно непривлекательный вид не только по причине своей совершенно невменяемо брутальной инфантильности, но и из-за тленной тональности трупных пятен самого рисунка. И если с пальмами, упоминавшимися в слогане, было вроде бы всё ясно, то грибы, похоже, вынырнули из его недавнего видения, предшествовавшего новому погружению обратно, к экскурсоводу параллельных проекций.
Мадам на этот раз стояла прямо перед Дексэлом, разглядывая его в одно и то же время пристально, строго и очень спокойно, с такой холодной отрешённостью, читавшейся в её блуждавшем намёке на загадочную полуулыбку, что и сам странник почувствовал себя целиком и полностью отрешённым от чего бы то ни было.
- Мы ещё не закончили нашу лекцию, ну ты же понимаешь. Есть ещё много вещей и их деталей, которые ты должен донести до людей во Внешнем мире. Или, наоборот, в их Внутренних мирках. Называй так, как хочешь называть. На самом деле конструкции ваших слов не имеют никакого значения, так же, как и вы сами. Смысл только в формах и способах вашего взаимодействия с Реальностью, ведь для наших теневых пространств ваша гармоничность судьбоносна и определяет формы представлений, визуализаций, решая вопросы наличия, либо отсутствия энергии. Именно поэтому я должна рассказать тебе о том, как организован алгоритм работы человеческого разума. Итак, Декс, поехали! - Мадам в Алом сделала небольшую, но очень многозначительную паузу и, убедившись, что я её слушаю, продолжила:
«Сознание можно подразделить на воспринимающее и перерабатывающе-передающее. Всё чувственное лежит на слой ниже, однако при этом находится в непосредственной взаимосвязи с приёмником и передатчиком сознания, являя собой уровень абстрагирования, выделяющий личность из функционала организма. Личность может быть представлена как унифицированный единый образец сетевого стека взаимодействия с информацией.
Подсознания как такового не существует. Наибольшее приближение к подсознанию - животный слой функции, выполняющий свойства биолого-экзистенциальной направленности, однако этот слой `уже, чем всё сознание и позволяет человеку быть реализованным. Животный функционал реализует человеческого киборга, подобного примитивному механизму с ограниченным набором однозначно запрограммированных действий. Он включает индивидуальность, но все её методы сходным образом занесены в информационный код, образующий структуру человека.
Основа работы мозга - серый эллипсис, представляющий из себя набор инструкций интеллектуального характера, надстоящий над животным функционалом и не открывающий механизмы работы слою сознания. Притом, в сером эллипсисе представлена модифицируемая иерархия взаимосвязей, предполагающая не только возможность распределения значимостей функций в вертикальном и горизонтальном направлении, но и легко изменяемая как в зависимости от порядка и степени развития, так и в зависимости от складывающейся ситуации, что схематично сопоставимо с распределением органов тела, за исключением лишь статичности последних.
Серый слой эллипсиса лежит ниже чувственного, но при этом оказывает влияние на чувственный слой, а сам эллипсис перераспределяет элементы, руководствуясь состоянием человеческого киборга. Совесть берёт своё начало в эллипсисе, поэтому изначально околочувственна и является модификантом инстинкта сохранения животного слоя. В эллипсисе заключены рычаги управления базисными ощущениями, а также атавистическими функциями, которые не являются заблокированными, но путь из сознания к ним лежит через самый базис.
Киборг не имеет власти над когнитивностью, поскольку главная его функция - постановка абстрактных задач по обеспечению жизнедеятельности. Все сферы потребностей зарождаются не в высшем слое сознания, а в слоях животного и в сером эллипсисе. Престиж есть проявление стадного инстинкта, а духовность подразделяется на личную и социальную, имеющую общие корни с престижем с той лишь разницей, что сам престиж родом происходит из киборга, а социальная духовность - это ответвление от уровня абстрагирования престижа в эллипсисе. Личная духовность есть результат порождения высшим слоем принципиально нового качества человеческого рассудка, начинающегося окончанием низшего слоя, что суть априори чувство иррациональное, единственное объяснение которому заключается в обеспечении собственной сохранности через развитие возможностей, равно как и в защите от психологического пресса общества, обеспечивающее реализацию низших слоёв.
Общество - материальная схема. Культура общества, и не только массовая культура, но и стилевые представления, суть та же материальная культура, но отражает потребности в общественной стабильности. И только индивидуальная культура есть путь к спасению каждого человека, ибо даже стиль являет индивидуальную культуру, засеивающуюся как зерно на благодатную почву социальной ситуации. Цель животного - жизнь. Эллипсиса - реализация животного, чувственного слоя - абстрагирование от функции с выделением эго, цель высшего слоя - обработка сложной информации и познание для достижения подготовки реализаций потребностей низшего слоя для беспрерывного складывания бесконечно новых витков полного комплекса процесса сущностной самореализации. То есть главная задача духовного слоя в обновлении животного, создающего предпосылки для развития духовного слоя. Круг замыкается.
Структура: животное - физическая работа органов, биологические реакции. В этом корень, например, любых форм зависимостей и привычек, при которых происходит отождествление высшего слоя с биохимией низшего, он складывается в одномерность, что вытесняет эллиптические функции на более высшие слои в смешении даже с чувственным. И это, поверь, серьёзная ошибка структуры разума, но исправить её можно, только в корне поменяв природу человека; эллипсис - когнитивные функции, совесть, честь, условные рефлексы, инстинкты, фобии, навыки.
Навык и фобия - это одно и то же, фобия есть навык избегания. Навык являет уровень абстракции условного рефлекса на высшем уровне с присоединением дополнительно чувственного. Навык привлечения к деятельности есть разновидности любви или побудителей - стимуляторов к действию. Навык навыка суть мания. Мания фобии - паранойя. Система навыков, перенесённая на высший слой без чувственного абстрагирования, есть основа шизофрении.
Человек - это вообще система навыков в эллипсисе. Они являются методами реализации животного. Чувственное - форма идентификации системы навыков для перманентного усиления к фрактальной инвариации рефлексивного - духовному, то есть через явное усиление самоподобием. А цель сознания - непосредственное действие оных. Чувства никогда не самостоятельны и зависят от состояния серого эллипсиса и собственно сознания, это всего лишь фильтр, подобный сетевому усилителю. Общественное духовное похоже на коллективное бессознательное, но представляет скорее не знание, а побуждение. Когнитивность чаще всего расположена в нижнем пределе эллипсиса, ниже системы навыков. Личность формируется фильтрами чувств, поэтому личность также не самостоятельна, как и сами чувства, и зависит всецело от набора методов серого эллипсиса. Этот набор обусловлен социально, следовательно, не чувства лежат в основе общества, а общество лежит в основе чувств.
Социальная духовность суть общественные рефлексы, связывающие людей в организм толпы, которая по уровню организации ниже индивида, так как цепляется за рефлексы эллипсиса, лишённые чувственной природы и ещё не превращённые в навыки, поэтому общество всегда выше животного, но ниже человека. Индивидуальные и социальные рефлексы взаимосвязаны и взаимодополняемы, представляя собой потоки данных для чувств, складывающих основу для индивидуальной духовности, ставящую себя в противоречие с собственными основами.
И, напоследок, запомни, что человек - существо не социальное. Человек - существо сетевое, а общество - это только одна из локальных сетей во Всемирной паутине Абсолюта».
Мадам, наконец, замолчала, оставив слегка призадумавшегося над её словами Дексэла отдыхать на офисном крутящемся кресле. Он, в свою очередь, внимательно разглядывал практически закончившийся грифельный блокнот, размышляя отнюдь не на тему только что услышанной лекции чуждой энергии, а на тему решения проблемы переноса этого самого блокнота в мир людей. Дексэлу вдруг стало даже как-то жалко людей, всё человечество, о сути которого столько всего было сказано, этих странных разумных попрыгунчиков на двух кособоких ходулях, сущностей, вообразивших себе материальный мир, точно фонариками высветивших его свойство из паутины информационных волн бесконечности, наделив эту фантазию материальности качествами придуманной ими же самими важности, вконец запутавшихся то ли в безумстве ума, то ли в уме безумства, потерявших свою истинную животную сущность, не стремящихся к хищности, а только лишь к изворотливости, что совершенно во все времена не было свойственно для зверей…
Они оставили нас, поэтому мы больны их отсутствием, и, в продолжении птичьей темы, странник, наконец-то, выписал эссенцию итога всех своих размышлений на тему людей, уместившуюся в следующей короткой заметке: «Болезнь грифона: грифон нас оставил?!!». Хотя в только что созданной надписи читалось некоторое сомнение в собственных словах, разбавленное блёклым проблеском надежды: этот самый грифон, если нас и оставил, то не исключено, что оставил не до конца, и есть в нас зачатки первозданной и первобытной хищности, ведущие к спасению незамутнённого видения Вселенной!
Размышления странника прервала абсолютно необычайная тишина, вдруг воцарившаяся вокруг и вызвавшая у него некую толику удивления. Так и не решив загадки природы Бытия и способа придания грифельному блокноту с последней записью о грифоне хоть какого-то намёка на принадлежность нитям мира, знаменующим повседневную материальность, зато обратив внимание на тот факт, что, в свою очередь, на него никто не обращает внимания, странник решился-таки попрощаться с работниками астрального офиса.
- Ну я пойду, наверное, мне, в принципе, пора…
- Уже уходишь? - спросила Мадам в Алом.
- Да, пойду, наверное.
- Ну, тогда до следующего раза. Возможно, что мы ещё встретимся.
- А может быть, и нет.
- А может, и нет, - согласилась проводница в царстве офисных теней. - Но в любом случае, заходи как-нибудь, у нас ещё много чего есть тебе показать и рассказать интересного. Мне, правда, очень неудобно, но ты зашёл в неподходящий момент, у нас сегодня запланированы перерасчёты, сборы, и всё такое… Мы сегодня очень заняты!
- Ладно, я подумаю, - сказал Дексэл, открыл дверь и уже вознамерился сделать очередной заплыв в серую и вязкую пустоту существования по ту сторону оплывающих полутонами узоров, как голос проводницы проекций, раздавшийся вдогонку, остановил странника.
- Помни, выбор у тебя всегда есть: уйти или остаться, и куда именно уйти у тебя тоже есть выбор. Оглянись - и всё поймёшь сам, уже без моих постоянных подсказок и подпинываний твоего осознания. Дексэл Токстронг, уже начавший процесс выныривания или, как раз наоборот, ныряния в человеческую проекцию реальности, посмотрел назад и увидел, что за плечами не осталось ничего, кроме ослепительно-искристо-белого и самую чуточку переливчатого сияния, откуда доносился голос Мадам.
Странник внезапно впал в парадоксальное и неожиданное даже для него самого шокированно-сонное оцепенение на границе между такой знакомой и родной вязкостью каждодневной круговерти с одной стороны и мириадами переходящих друг в друга в единой радужной вязи форм, проекций и вселенных, мерцающих где-то сквозь ослепительный свет, вырывающийся с противоположной стороны.
Дексэл Токстронг поразмышлял ещё какую-то долю мгновения и, приложив некоторое усилие околоосознанной воли, с разбегу, насколько этот способ перемещения вообще был здесь возможен, нырнул в колышущуюся откуда-то изнутри пучину застывших ярко-белых лучей.
То ли бытия, то ли небытия.