Речка Любосеевка разделяет современный наукоград Фрязино на две большие, но разные по назначению части: с правой стороны по течению – жилой массив с множеством многоэтажных домов, а с левой стороны научно-промышленная часть города с несколькими НПО - научно-производственными объединениями.
Не смотря на то, что Любосеевка небезызвестна в истории, это та из многочисленных речек, вернее больших ручьёв, про которую один из героев писателя Владимира Солоухина сказал: «без разбегу ни за что не перепрыгнешь»
Можно конечно пуститься в географические изъяснения, что, мол, Любосеевка через какой нибудь десяток километров впадает в Ворю, воспетую Аксаковым, а та в Клязьму, а Клязьма в Оку и так далее, но это не является темой данной миниатюры.
В годы войны мы, босоногие ребятишки, ходили купаться и плавать на озеро, расположенное рядом с железнодорожной платформой «Фрязино-товарная». Но берега озера, получившего с некоторых пор название «Большое» были затянуты торфяной тиной и окружены тростником, чистым оставался песчаный клочок берега, примыкающий к железной дороге. Говорили, что на месте озера перед войной было большое болото, его углубили тем, что стали вычерпывать торф: две большие насыпи торфа еще несколько лет возвышались возле товарной станции.
Если не поплавать, то, по крайней мере, искупаться можно было в нескольких местах на Любосеевке, благо она тоже протекала неподалёку от станции.
Давно замечено, что даже в маленьких речках-ручьях, протекающих среди участков леса и лугов, всегда попадаются более или менее широкие и глубокие промоины, не знаю, как они называются в гидрологии. Так и на Любосеевке ребята облюбовали несколько таких «омутов», где можно было в жаркий день, несмотря на кваканье лягушек поплескаться в прохладной и в те времена прозрачно-чистой воде.
В один из июльских дней мы с сестрой Раей отправились купаться на Любосеевку. Мне было около десяти лет, сестре – без малого шесть. Я скинул с себя немудрёную одежонку и, цепляясь руками за ивовой кустик, спустился с невысокого берега в воду. Здесь Любосевка делала небольшой загиб в сторону железнодорожного моста, образовав излучину с довольно приличной глубиной.
Прежде всего, мне захотелось переплыть «омуток», размером едва ли больше комнаты в стандартных поселковых фрязинских домах. Я только недавно освоил известную манеру плавания: «по-собачьи». Во время такого крайне медленного передвижения руки не погружаются в глубину, а просто над поверхностью воды часто-часто вытягиваются вперёд и складываются в локтях – в сущности отталкивающей от воды силой являются только локти да ещё звучные удары ног по воде, сопровождаемые фонтаном брызг. Так плавали мои отец и мать, но никогда так не плавают собаки. Голова при этом оставалась высоко над водой: у меня не было и мысли опустить голову хотя бы чуть поглубже. А чего бы проще не то, чтобы нырять, а просто на мелководье присесть, погрузив голову полностью в воду и затем, почти в невесомости научиться делать нужные движения руками. Так рекомендуют держаться на воде простейшие методики обучения плаванию.
Итак, я «по-собачьи» доплыл до противоположного берега и растянулся, отдыхая на нагретой курчавой травке. Было тихо - ватага ребятишек ещё не пришла купаться.
Но тут я услышал плеск воды – я не понял в чём дело и только видел, как моя сестрица, следуя моему примеру, бесстрашно соскользнула с берега в воду и теперь беспорядочно молотила руками по воде, погружаясь и выныривая из неё, показывая белобрысую головку. Она не кричала, не звала на помощь, и это было страшно.
Я не раздумывая плюхнулся в воду и поспешил спасти её. Плыл до ужаса медленно, так же «по-собачьи». Столкнувшись с её трепещущим телом я обхватил её одной рукой поперёк груди и тут же с головой сам погрузился в воду. Никогда до этого я не погружался так. Почувствовал незнакомый мне холодок воды, проникающий в уши, да ещё ощутимо вставшие торчком волосы на голове. Но эти ощущения тут же пронзила мысль: всё, наконец-то вот она смерть!
Я не думал в эту минуту о сестре, о своём спасении её. Сверлило в голове: кончена моя жизнь, не вырасту теперь взрослым, о чём часто представлял себе. Так, вероятно, думают пассажиры внезапно падающего самолёта или автомобиля, со скрежетом кувыркающегося в пропасть. Неизбежность неумолимой смерти заполонила меня. При этом я не чувствовал ни удушья, ни какого либо другого дискомфорта.
Я настолько проникся ощущением гибели, что не сразу осознал, что моя нога почувствовала твердь. Несколько тяжелых шагов к берегу в обнимку с сестрой – и вот спасение.
А что же сестра? Она не шевелилась. Я потряс её за плечи. Она открыла голубые глазёнки и почему-то рассмеялась, такая озорница. Она не успела глотнуть любосеевской водицы. Вероятно, с ней случился лёгкий обморок от испуга.
Я с новым чувством радости глядел на прибрежный лес, на корпуса завода за речкой, выкрашенные для маскировки в камуфляжные разноцветные полосы. Отдохнувшие ноги несли нас к дому: сначала по ту сторону железной дороги, мимо занавоженного поселения грабарей с их низкими дощатыми домишками, мимо роскошного четырёхэтажного светло-жёлтого здания новой школы,единственной в посёлке, затем вдоль знакомого ряда двухэтажных шлакоблочных домов.
Уже на другой день я, десятилетний, корил себя за то, что целиком поддался страху смерти. Точнее это был не страх, а полное уверование в неизбежность наступающей смерти, которое парализовало тогда мою волю. Я начал придумывать возможные варианты нашего с сестрой спасения. Надо было оттолкнуть от себя девчонку, которая, кстати, почему-то не очень цеплялась за меня, потом выплыть наверх и уже на берегу взывать о помощи. Кто-нибудь да услышал бы мой крик. Да если бы не услышали, по крайней мере, из нас двоих я бы обязательно спасся. Но как тогда жить после этого! Можно ещё, уже стоя на берегу, бросить сестре ветку от ивового кустарника, растущего у воды или даже наклонить куст к воде так, чтобы сестра могла ухватиться за него. Мог бы, мог бы…
Так что я не считал себя спасителем сестры, да и самого себя. Только мой не осознанный тогда инстинкт жизни, руководил гребным движением моей правой руки и сделал своё дело.
В последствие я представлял себе с ужасом, как мы оба утонули бы и наши голые белые тела всплыли бы по истечению определенного времени у бережка излучины, и как нас обнаруживают пришедшие купаться ребятишки.
Я думал о нашем спасении, как о чуде. Дома мать, придя с работы, выслушав наш сбивчивый, но полный радости рассказ, не очень-то встревожилась, будто заранее была уверена, что ничего с нами не могло случиться, и только повторяла: бог спас – бог всегда спасёт!
Я не очень-то верил её словам. Сколько раз я, повторяя известные слова молитвы, просил у бога, чтобы он дал нам чуть побольше хлеба по детской карточке и избавил меня от драчливых сверстников. Воистину, бог правду видит, да нескоро скажет…
Чудо - чудом, но вероятно, нас спасло то, что сестра тонула поблизости у берега, где глубина была не больше чем по пояс взрослому человеку. Столкнувшись с утопающей, погрузившись с головой в воду, инерция моего движения чуть подвинула нас обоих к берегу излучины, кроме того, вопреки своему чувству неизбежности смерти я, бессознательно, не переставая, делал плавательные движения свободной рукой, да ещё ногами, конечно уже не ударяя ими по воде, не делая звучных брызг.